marilyn manson — cupid carries a gun
Этот город очерчен металлическим цветом: высокие белые здания, что сверкают на солнце, отражают его яркий свет и выглядят совершенно бездушно. Отблески антенных пик на крышах каждого дома нездорово бьют по глазам, застилают обзор — может быть, когда ты находишься в черте этого прогнившего города, это не так сильно мешает, однако же здесь, в отдалении, они ослепляют до рези в глазах, и смотреть на них сложно даже тогда, когда погода давит хмурым свинцом небосвода. Ни у кого из них нет огнестрела — они безоружны, безвольны, у них руки крепко-накрепко связаны, а верёвка уже стёрла запястья до кости, и это совсем не приятно в том мире, где хочется зубы оскалить на инстинктах, рефлексах. Называй, как угодно, но если спросить каждого, каково ему спать по ночам, никто не скажет в ответ: «Хорошо и спокойно», потому что объективно хуёво, ведь как можно крепко, мать вашу, спать, когда в жизни происходит сплошное дерьмо, которое выходит за грани нормального? Но так уж повелось, скажут те, кто смирился и сдался, каждый окажется там, в белых, обшитых металлом стенах Сеула, откуда не выйдет тем, кем был раньше — не так давно они забрали парнишку из соседнего городка, что в пяти километрах отсюда. Как там обычно любят говорить те, кто не хочет бороться и думать? «Рано или поздно все мы окажемся там, так уж лучше раньше, чем позже», «Никто не знает, что чувствуешь после того, как они это делают, может, всё не так уж и плохо, а? Вдруг так будет лучше для всех?». Чонгук, конечно, не такой, как они, но точно знает одно: лучше не будет, когда сердце не бьётся, а глаза не стремятся сощуриться при виде яркого преломления лучей об антенны. Лучше не будет, когда чувств нет и вместо крови по венам течёт машинное масло — не живёшь ты, если ты мёртв. Поэтому борется. Как и те, кого он уважает хотя бы за то, что ещё есть дух бунта в органе, что кровь по организму разгоняет без устали, ведь когда ты не один, есть смысл не сдаваться. Так они думали когда-то давно, в другой жизни, когда из всего дерьма мира были только андроиды и больная друг к другу привязанность, а из верных спутников — лишь только тачка да вечное понимание факта, что надо бежать. Тогда они думали, что жить, всё потеряв и опасаясь сторонних привязанностей до безумного сложно, и просто тихонько позволяли себе немо порадоваться каждому новому дню — не было ценности выше, чем, открыв глаза, понять, что ты всё ещё живой в том самом, правильном смысле. Всё ещё дышишь, а дорогой тебе человек спит рядом на каком-то прогнившем матрасе, не мывшись уже дня три... или больше. Какой же идиотизм, понимает Юнги, медленно идя по широкой улице, прямо по тротуару — здесь пусто, солнце заливает гладкий асфальт, а красивые голографические картинки над зданиями кажутся не столь яркими, броскими из-за времени суток. Они так долго бежали, срывались, пытались бороться — и ради чего? Ради смерти всех близких? Ради того, чтобы цепляться за свои жалкие жизни и поддаваться эмоциям, когда сейчас всё, что он ощущает — это покой? Ему правда хорошо здесь, в Сеуле, когда он поднимает голову к небу со стойким чувством стабильности. Его жизнь хороша и размеренна, его никто больше не тронет, он в безопасности и больше не нужно бежать. Они думали, что идиоты те, кто сдаётся, однако как раз и были теми, кто ни хрена не понимал суть существования в целом. Зачем бежать, если можно быть уверенным в собственном будущем? Зачем страдать, если можно избежать чего-то подобного? К чему цепляться за короткий жизненный срок человека, если ты не стареешь, не болеешь, не поддаёшься каким-то там чувствам? Остановившись, Юнги смотрит на своё отражение в одной из витрин, чтобы под копной белых жёстких волос увидеть одно лишь — спокойствие. Когда-то там, миллионы дней до, он страдал, мучился, приносил себя в жертву настолько, что нервы его истончились, и он превратился лишь в оболочку без каких-либо целей. А сейчас он просто может позволить себе быть собой и не думать. А потом просыпается, резко садясь на постели и чувствуя, как капли холодного пота бегут по спине. Первая мысль — Хосок? — отдаётся в черепной коробке паникой, когда он слепо ведёт рукой по спальному месту подле себя, но ничего не находит. А потом приходит в себя, часто-часто моргает и осознаёт, что солнце заливает спальню своим ярким свечением, а он один по причине того, что Механик просто отлучился куда-то. Вероятно, внизу, вместе со всеми — и Мин, поднявшись с постели, быстрый душ принимает, чтобы одеться и решить спуститься, наконец, вниз, к остальным. Но замереть, не выходя из-за угла, потому что: — Если он ещё раз откроет свой рот в адрес Юнги, то я просто прострелю ему карту, серьёзно. У тебя нет прав на то, чтобы нести какую-то хуйню в его адрес, ты понял, Тэхён? — голос Хосока звучит раскатисто, зло, будто рычанием, и Каратель нервно цепляется за стену пальцами: таким своего бойфренда он ещё ни разу не слышал, но разговор вряд ли предназначается для его ушей непосредственно. — Я ничего не сказал. Кроме того, что он жалкий, потому что цепляется за призрак той, кто собой уже давным-давно не является, — голос Тэхёна же звучит с насмешкой, язвительностью. — Ты не можешь отрицать очевидных вещей, Хосок, потому что пусть ты и влюблён в него до усрачки, но ты не придурок. Уюн Ванг, которая занимает пост Директора, не является Уюн Ванг из какого-то там поселения, которая родила ему дочь. — У него был нервный срыв, — произносит Сокджин. — Сделай поблажку. Он лишь человек, который в своё время всё потерял. А сейчас узнал, что не просто так. Не из-за случайности. — Мы все здесь много что потеряли, — а вот Намджун, кажется, пропитан сочувствием, несмотря на то, что говорит: — К сожалению, наша жизнь сопряжена с болью, но ради блага общих целей нам нужно учиться себя пересиливать. — А ради чего боремся-то? — рявкает Механик громче положенного. — И, главное, с кем и против кого, а? Можно мне, как дилетанту в области революций и прочего, немного ясности от тех, кто считает, что всё знает? — ответом ему служит лишь тишина, а потом в разговор вступает Чонгук: — Не неси чушь. Ты знаешь, за что мы все боремся и против кого. — А о потерях кто-то подумал? — цыкает Механик. — Да или нет? — Предположим, — замечает Чонгук. — Тогда на каком основании мы не берём в расчёт чувства тех, кто теряет? Просто потому, что так как мы являемся лидерами, нам запрещено испытывать боль и эмоции, а любое их проявление будет расценено каким-то Тэхёном как слабость? Хочу напомнить тебе, дорогой мой, что ты не господь бог и не святоша, чтобы быть каким-то мерилом человеческой слабости — это во-первых. А, во-вторых, ни Юнги, ни Чонгук не хотели участвовать в этом дерьме — ты просто не оставил им выбора точно так же, как твой папаша в своё время его не оставил тебе. Ты его всю жизнь срал за это и сейчас поступил точно так же. И, раз уж мы заговорили об этом, то чем ты тогда лучше него? — и Юнги, за углом стоя, слышит скрип переворачивающихся стульев и выкрик Намджуна: — Спокойно, вы, оба! — Ай, нашему Потрошителю больно? — голос Хосока ядом сквозит. — Зацепили твои нежные чувства? Значит, как других осуждать и звать жалкими, так это ты, сука, первый, а как тебя уязви — так это запрещённый приём? Что за двойные стандарты, а, Ким? Какой из тебя тогда, нахрен, лидер, если ты не можешь войти в положение ладно, не всех, но тех, кто тебя окружает? Диктатор? А чем тогда ты будешь отличаться от нынешней формы правления? — Я знаю, что должен, и по этой причине не позволяю себе ныть и расклеиваться, — ледяным тоном отвечает Тэхён. — Говоришь, у них не было выбора? Посмотри на Чонгука: он потерял не меньше, чем твой бойфренд, однако вот он — сидит и точно так же разбирается во всей ситуации. В отличие от твоей любимой подстилки, которая уже заспалась, — и ещё один стул грохочет — Юнги слышит Чимина, который восклицает: «Да ёб вашу мать!», но не понимает, что происходит, до момента, пока стальной голос Чонгука не врезается в пространство ножом: — Фильтруй базар, срань. Думаешь, кто сейчас кого отмудохает, если нам с Хосоком вдруг захочется закрыть твой ёбаный рот? А знай, нам непременно захочется, если ты не прекратишь поливать говном близкого нам человека. Вдох. Выдох, Юнги чувствует себя уязвлённым и как никогда остро ощущает, как сильно расклеился в последнее время: дело не в Уюн, а в обстоятельствах в целом — от того Мин Юнги, что привык бежать и до последней капли крови драться за то, чтобы его близкий выжил, ни хрена не осталось, и это до ужаса злит. Понятна причина, по которой Тэхён реально считает его слабым и жалким: где тот самый Каратель, который, стоя в подвале, смотрел на него стеклянным от боли и похуя взглядом и говорил так много озлобленных слов?«Мне больше некуда идти. Незачем жить, я всё потерял: свою дочь, её мать, родителей, брата, сестру и человека, с которым пытался строить отношения после всего произошедшего. Единственное, что меня здесь удерживает — это Чонгук. Пока с ним всё будет в порядке, у тебя будет водитель, будет сторонник и сообщник, который поддержит вне зависимости от того, нравится это ему или нет. Но если хоть один волос упадёт с его головы, если его ментальное здоровье хоть немного шатнётся, ты можешь пристрелить меня сразу на месте, потому что в этом случае я тебя немедленно сдам, Потрошитель, и убью себя после. Надеюсь, мы с тобой понимаем друг друга». «Я убью за Чонгука. И за свои принципы — тоже. Я хочу, чтобы вы все здесь это уяснили и приняли, потому что в ином случае мы не сработаемся».
И именно по этой причине, возможно, в нём что-то быстро и с хрустом срастается, пока он, вспоминая об этом, изучает полоски на безымянном пальце правой руки. Уюн. Союн. Мама. Отец. Хён. Юнджин. Ёнджун. Семь полос, где вторая — самая жирная. Семь потерь, семь некогда смыслов, смерть которых могла его доломать — она и доломала, но он всё ещё здесь, всё ещё хрипло дышит, шевелится, пытается оградить от дерьма того, кого лучшим другом зовёт, но не справился, потому что на их пути возник Ким Тэхён и чонгукова шальная башка, которые словили самый страшный коннект. И сейчас Юнги понимает слова Хосока о том, что ему не нужно проживать жизнь за Киллера, как никогда хорошо: тот давным-давно не маленький мальчик, далеко не тупой и своим действиям даёт полный отчёт — всё, на что у него в качестве лучшего друга, есть право, так лишь на осуждение или поддержку. Но нельзя засунуть терновый куст в большую теплицу и говорить всем, что это чайная роза. Потому что единственное сходство, что объединяет и то, и другое — это шипы, об которые можно пораниться. Поэтому Юнги выходит из-за угла, чтобы, скрестив на груди сильные руки, привалиться плечом к стене и, игнорируя вскочивших из-за стола Тэхёна, Чонгука и Хосока, сказать, глядя прямо в лицо Потрошителю: — Забавно знать, что жалкая подстилка называет тебя жалкой подстилкой. Свой ярлык мне на шею не вешай, Тэхён, от него говном тянет, — и улыбается остро, вызывая на губах того, к кому обращается, внезапно ответную ухмылку и игривый блеск в тёмных глазах: — Кто-то решил, наконец, вспомнить, что он не слабая целка? — и все видят, как у Юнги руки сжимаются в кулаки, когда Ким говорит эти слова: Хосок и Чонгук, рыкнув, подаются было вперёд, но Потрошитель смотрит на всех с мрачной решимостью и как бы говорит своё: «Нападай», заставляя Конструктора, Учёного и Оружейника, всё ещё сидящих за столом, нихуёво напрячься. Они втроём его отметелят, все знают, что Чонгук не будет впрягаться за честь своей сучки, когда дело касается единственного выжившего близкого ему человека — особенно, когда Тэхён, желая спустить всё говно, начинает их всех цеплять. — Что же у тебя в башке происходит, эгоистичный ублюдок? — и Юнги, цыкнув, отрывается от стены, делая вперёд пару шагов. Он ещё достаточно слаб после двух обмороков, но для знакомства его кулака с челюстью Потрошителя откроет второе дыхание в надежде на то, что пару лещей и на Чонгука останется — за всю ту дичь, которую он ему пронёс накануне, как науськанная злая болонка. — Тэхён, блять, кончай! — хлопнув по столу, с целью предотвратить драку, восклицает Намджун, напряжённо глядя на каждого конфликтующего. — Наш Потрошитель, — замечает Чимин между делом. — Может кончить только в трёх случаях. Первый, — и оттопыривает указательный палец. — Когда он суёт член в жопу Чонгука. Второй, — разгибает средний. — Когда Чонгук суёт член ему в жопу. Ну, и третий, самый проверенный, — к первым двум пальцам присоединяется безымянный. — Когда кто-то говорит, что его силами люди будут свободны. — Тебя здесь сейчас никто не поддержит, — негромко напоминает Сокджин. — Лучше сядь и объясни всем, каковы дальнейшие действия. Пора переходить от теории к практике. Ким окидывает всех здесь взглядом, полным презрения — так поверженный король может смотреть на бунтующих против него подчинённых, желая сохранить остатки растоптанной гордости. Решив, очевидно, что ему всё дозволено, он совершенно забыл о простом принципе: не сри там, где ешь, а в их ситуации это очень весомо — Тэхён не является ни учителем в школе, ни воспитателем детского сада, он наравне с каждым из других взрослых шести мужиков, которые его окружают, работает на благо того, чтобы человечество когда-нибудь стало свободным. Личный мотив здесь есть у каждого. И каждый имеет что ворох проблем, что беды с ментальным здоровьем, и если он думает, что свои обиды и травмы смеет незрело выплёскивать на тех, кто его окружает и пытается зрело войти в его положение, то ошибается. Потому что эгоцентризм рано или поздно заёбывает. Потому что когда вы живёте в аду, а ты думаешь лишь о себе, считая свои переживания высшей формой невзгод, то хорошо не закончишь, увы.***
Сначала они вернутся в округ Сеула на пару дней максимум: Намджун хочет улучшить качество той серии пистолетов, которые называет любовно «Сезонами»; у Чимина есть разработка, которую он хочет испытать на каждом из них, в том числе на себе; Хосок, в свою очередь, хочет позаботиться о подзарядке во время их первой вылазки и довести до ума очередные глушители, пока Тэхён, Чонгук и Сокджин будут дорабатывать план, который касается только их семерых — в нём просчёты запрещены, потому что от успеха именно этой операции зависит всё существование Нижнего общества. Никогда оппозиция не била настолько прицельно, никогда сильнейшие лидеры не собирались вместе, чтобы провести ряд совместных задумок — а ещё Потрошитель решает пойти на риск, но для такого смелого шага ему нужен Чонгук. Идею он озвучивает непосредственно в тачке, где в кузове сидят Намджун и Чимин, потому что Конструктор сдвигается с насиженного места в пользу Учёного, впрочем, не сильно расстраиваясь, так как сидеть предстоит с парнем, в которого Чимин очень и очевидно влюблён. — Как часто ты пьёшь свои таблетки и каков процент, что тебя не ёбнет припадком в ближайшее время? — интересуется Тэхён, сидя сзади между Чонгуком и Джином, потому что Хосок одним только взглядом дал понять своему бывшему (?) лучшему другу, что место рядом с водителем теперь занимает лишь он. Поговорить у Юнги со своим парнем о Потрошителе времени не было — они всё ещё не оставались одни, всё ещё не обсуждали деталей их отношения как пары в адрес всего того, что было, происходит сейчас и, стоит думать, случится в дальнейшем, потому что так уж звёзды сложились, что судьба свела их с двумя пороховыми бочками, которые то и дело могут рвануть. Но Каратель отныне придерживается иной позиции: Чонгук взрослый мальчик и вправе распоряжаться своим телом так, как ему угодно — всё, что случится, в конце концов, далеко не на совести Мин Юнги, потому что за двоих он думать уже слегка заебался. Киллер мальчик неглупый: хочет токсичности? Ладно. Абьюза? И пусть — сам не сахар, зубы скалить умеет, кусается тоже отлично, до кости. Так почему Юнги должно это хоть как-то ебать? Хочет собирать шишки древками всевозможных граблей — путь открыт. И даже, увы, если решит вдруг подохнуть, то, очевидно, так тому быть — о перформансе, который Чон ему устроил накануне, они ещё тоже не говорили, да и Каратель не особо горит желанием вести хоть какой-то диалог с эгоистичной ревнивой скотиной, в которую превратился его лучший друг. Опять же: если вдруг Чонгук чувствует, что Юнги, самый близкий, по его словам, человек, от него отдалился, то, наверное, стоило бы сначала поговорить с ним самим, а не устраивать цирк с подачки такого же инфанта Тэхёна. Вот такую вот хуету Мин ему с рук точно не спустит. И, кажется, теперь склонен думать, что они с Потрошителем друг другу действительно были посланы самим господом богом, потому что то дно, которое пробил их тандем, нормальный человек не достанет. И если Чонгук действительно свято уверен, что Юнги будет послушно, как преданный пёсик, ждать, пока он нагуляется, а потом придёт и скажет что-то в духе: «Прости, бес попутал», то ошибается. В конце концов, он взрослый мужик, и мозг ему был послан для того, чтобы думать, а не для того, чтобы его отключать в угоду хую. — Не знаю. А что? — интересуется тем временем Чон. — Я хочу подарить тебе байк, — и всё же что-то искоренить из себя только обидой достаточно сложно: машина резко вихляет, когда ебанутый Тэхён произносит эти слова, а Юнги, чертыхнувшись, грязно ругается перед тем, как, обернувшись, бросить веское: — Даже не думай. Это абсурд и опасно не только для него самого, но и для пассажиров. — Он нужен нам для того, чтобы быстро перемещаться во время операции, однако моя рожа есть в базах Сеула, а в паре с ним мне работать комфортнее всего, — отвечает Тэхён. — Поэтому у него будет байк. А ты должен будешь пить вовремя свои колёса, ты понял? — Эгоистичный мудила, который выводов так и не сделал. Я не удивлён, — в тишину роняет Хосок с горькой ухмылкой, а Юнги успевает заметить, что Потрошитель сжимает на это челюсти, чтобы не начать ссору прямо в салоне. Чонгук на предложение только лишь цыкает с усмешкой на вспухших губах — и никто здесь не хочет знать точной причины такого их состояния, пусть и догадываются благодаря дорожке засосов по смуглой татуированной шее, что ведёт куда-то к груди. Юнги же, к слову, нет ни в одном из всех озвученных планов: он не стратег, но водит отлично, и по этой причине просто узнает все детали только после того, как их доработает кто-то другой. Но когда же было не похуй, действительно — он не хотел в этом участвовать, а сейчас — ещё меньше, потому что работать рука об руку с Потрошителем и без того было не очень, а сейчас постоянно есть ощущение, что от перспективы любого контакта с Тэхёном разит жутким говном. Мин в нём и так по самые уши уже года три, и пачкаться ещё больше у него нет никакого желания. Так что пусть за него думает кто-то другой. Ему от всей души, со всем искренним чувством и любовью к лучшему другу и его хвалёной подстилке отныне до глубины души поебать на всё то, что они планируют делать. Дверь в сердце Юнги для Чон Чонгука захлопнулась, а нервов на него и без того слишком много было потрачено, чтобы продолжать биться впустую. В пизду. — Лучше расскажи подробнее про Кванжу, — предлагает Учёный, вздыхая: — Чует моё сердце, что это будет чертовски опасной затеей. — Ну, разумеется, как и всегда, — ухмыляется ему Потрошитель. — Как ты можешь знать, у Верхнего общества везде понатыкано баз: им везёт, у них есть спонсоры. В своё время Хосок обнаружил местонахождение десяти из них, в общей сумме, согласно полученным нами в результате разведки данным, общий урон, который мы можем нанести, сметя эти десять баз, составляет шестьсот человек. Четыре из них находятся в округе Кванджу, три — в округе Пусана, и три осталось в округе Сеула. Подозреваю, что их больше, конечно, потому что что такое Кванджу, а что такое Сеул, но это пока вся информация, которой мы можем располагать. В любом случае, удар будет нанесён одновременно, но расстановку сил я переиграю. — Переиграешь? — интересуется Конструктор. — В каком смысле? — Азарт ожидает, что основной удар придётся снова на Сеул — это закономерно, а так как он хорошо меня знает, то понимает, что подрывать я буду все доступные базы, и поэтому усилять будет все в надежде поймать меня в западню. Однако ирония здесь не в этом: мы будем в том отряде, который будет расположен в округе Кванджу, потому что у него нет никой информации о том, что Архангел играет на две стороны. А он играет — и не в его пользу. В пользу Нижнего общества им была выделена заброшенная верхними база, которую не используют уже порядка десяти лет: там нет ни современного оборудования, ни камер слежения, ни, собственно, самой слежки, потому что Канпимук понимает, что занимать базу и так открываться будет только самоубийца. Но ирония в том, что я люблю идти на риск, как любишь идти и ты, я угадал? — в зеркало заднего вида Юнги видит, как Потрошитель Чимину подмигивает, на что получает широкую улыбку в ответ. — Между базами циркулирует бронепоезд, который постоянно привозит солдатам провизию и новых людей. — Ты хочешь подорвать и его. — Да. Нам необходимо обесточить ребят из Кванджу, пока другие наши товарищи будут брать базы Сеула с Пусаном. Зададим андроидам жару. — Получается, сначала мы массово бьём по Кванджу, — замечает Намджун. — Заставляем Азарта переключиться на него, и пока выезжает подмога, мы подрываем их бронепоезд и остаток наших атакуют Сеул и Пусан одновременно? — Именно, — хмыкает Ким. — Благодаря Им Джебому у нас будет место, где мы сможем подготовить всю операцию, но после себя там нельзя будет ничего оставлять. Каратель, ты умеешь жать на кнопки по сигналу? — Юнги закатывает на это глаза. — Отлично. Вот ты и активируешь систему самоуничтожения базы, когда получишь сигнал. Только не поджарь свою костлявую задницу, а то твой хахаль сильно расстроится. — Ты хочешь нас разделить? — вскинув брови, интересуется Учёный. — Да. Мы с Чонгуком будем в одной группе захвата, в той, где потребуется больше людей, вы с Юнги останетесь в тылу, а Хосок, Намджун и Чимин отправятся подрывать бронепоезд. — А у нас есть уверенность, что они не успеют подать сигнал и не остановят его? — интересуется Хосок напряжённо. Тэхён улыбается. — Её нет, — и разводит руками. — Поэтому тебе за эти два дня нужно будет доработать какую-нибудь свою хрень, которая собьёт им сигнал. У тебя таких много. — А если я не смогу? — спокойно задаёт Механик новый вопрос. — Тогда я напомню, что ты в группе с Чимином, — и Ким пожимает плечами. — И как это должно меня обнадёжить? — и Хосок оборачивается. — Он умеет идти на риск, повторюсь. И любит экстрим, так что приготовьтесь хорошенько понервничать. И на этом разговоры заканчиваются.