Fata Morgana

machinae supremacy — dark city

      — И простёр Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились воды, — вскинув ладонь над операционным столом, изрекает Чимин с самым наиодухотворённейшим видом — даже триумфальный вдох делает для того, чтобы каждый находящийся в подвале смог прочувствовать величие данного момента.       — Ты, блять, заебал меня, — рычит Тэхён зло, лёжа голым ниже пояса и, очевидно, чувствуя себя как никогда уязвлённо-униженно. — Ты можешь уже делать то, что планировал?       — Раздвигай, — блаженно командует Конструктор, резво шлёпая его по голым ягодицам. — И я отключаю тебя.       — Извините, а Вы точно проктолог? — не выдержав, пускает шутку Чонгук, на что Пак заливисто ржёт, а Потрошитель изрыгает миллионы проклятий в адрес того, в кого, вроде как, влюблён до безумия был ещё ночью, но, как оказалось, до первой перспективы раздвинуть свои ягодицы в угоду чиминова плана, который тот решил почему-то исполнить на каждом андроиде здесь и сейчас. По словам этого психа, себе он эти рецепторы уже поставил ночью под чутким руководством Сокджина, который сейчас спит без задних ног в одной койке с Намджуном — ребята, как оказалось, не спали почти до утра, и Чон даже не хочет знать сейчас, каково это было для Оружейника заниматься распилкой деталей станком в своём углу, пока Чимин стоял неподалёку с обнажёнными гениталиями. Пусть Конструктор и та ещё заноза в заднице всех окружающих, нельзя отрицать простейшего факта — ему хочется вставить, потому что симпатичный. А ещё на язык дерзкий, таким мальчикам всегда хочется закрыть рот своим членом желательно. Поэтому, да, Намджуну стоит поставить памятник за железную выдержку — не исключено, что Чонгук займётся этим сразу же, как тот только проснётся.       Но, а пока:       — Отключаю и выгоняю нахер всех посторонних, — цыкает Пак, жестом демонстрируя Киллеру, мол, свали отсюда, родной.       — А ты точно меня не замкнёшь? — неуверенно тянет Тэхён, на что Чимин только глаза закатывает серого цвета, и даже серёжка в его брови, кажется, сверкает в холодном свете помещения весьма оскорблённо.       — Я похож на того, кто будет готов замкнуть себя самого? — дует губы Конструктор. — А ты, что, не хочешь почувствовать, как потечёт у этого паренька говно по твоим яйцам от силы того, как ты его долбишь? — и снова шлёпает. — Раздвигай. Начну с жопы, потом сам тебя переверну. Чонгук, ты можешь идти, думаю, ты там уже всё видел и без этого. Не мешай мне работать.       — Про говно было обидно, — прислонившись к стене и сложив на груди руки, заявляет ему Киллер на это. — Когда я снизу, я всегда стараюсь позаботиться о такого рода последствиях.       — Запах не очень или бьёт по чувству прекрасного? — интересуется Пак, подкатывая к операционному столу небольшой столик на колёсиках, где Киллер видит целый набор юного хирурга, а ещё — с десяток небольших панелей с микросхемами, которые сейчас частично подключены проводами к компьютеру, что выделили для Чимина: тот выводит на экран кучу непонятных Чонгуку данных в специальной программе, которую разработал для Конструктора Хосок, и всё, что ему здесь понятно — это большие буквы, которые гласят: «СТАТУС: ГОТОВО». Что, блять, готово, зачем, а, главное, нахуя (хотя это он, как раз-таки, понял, окей) — непонятно.       — Гигиена, я полагаю, — отвечает Чонгук, уже поднимаясь по лестнице — ловить ему тут больше нечего.       — Скажи Хосоку, чтобы через часа два зашёл сюда следующим, — просит Конструктор, и Чон останавливается, чтобы, повернувшись, сказать:       — Команда «Юнсоки» не разговаривает с командой «Тэгуки». Мы в чёрном списке у этих двоих. Они игнорируют нас, я не шучу: ходят мимо, на вопросы не отвечают и всякое такое дерьмо.       — Вам, что, три года? Не поделили горшок?! — восклицает Пак одновременно с тэхёновым: «Что за дебильные названия ты придумал прямо сейчас, какие, нахуй, команды?!». Чонгук, игнорируя вопли с операционного стола, только лишь смотрит на мелкого, пожимая плечами. Чимин же раздражённо цыкает, снова закатывая глаза, а потом, вздохнув, говорит:       — Уши у них всё ещё слышат. Крикнешь погромче. А теперь — брысь, не мешай мне работать, — и последнее, что Чонгук слышит перед тем, как подняться наверх — это его игривое: «Ну не смущайся, малыш, покажи папочке свою дырочку!», от которого потянуло блевать.       — Твой парень действительно псих, — это он сообщает сонному Намджуну, который стоит в одних трусах, согнувшись перед холодильником, ни хрена не смущаясь стояка после сна. — Иди подрочи, что ли, а. Не смущай народ, который был без секса этой ночью.       — Он не мой парень, — вскидывается Оружейник, краснея лицом.       — Время разное, а слова и ситуации те же, — равнодушно бросает Хосок, сидя на диване и залипая в свой телефон, и Киллер, к своему удивлению, послушно глотает виток раздражения в адрес Механика, а голос его звучит абсолютно спокойно, когда он к нему обращается, подкуривая сигарету из пачки, которая лежит на кухонной тумбе.       — Чимин сказал, чтобы ты зашёл к нему следующим через пару часов.       И натыкается на глухую стену игнора. Хосок продолжает что-то считать на своём телефоне, очевидно, работая: беззвучно шевелит губами, нахмурившись, будто не слышит. Сукин сын.       — Где Юнги? — задаёт вопрос Киллер, обращаясь к Намджуну, который нашёл в холодильнике даже ещё не протухший сыр.       — Тебя это ебать не должно, — бросает Механик, не отвлекаясь от экрана. — Хотя бы потому, что тебя уже трахает кто-то другой.       — Ты всегда был таким сукиным сыном, или хорошо притворялся всё это время? — вскидывается Чонгук, глядя на него прямо в упор.       — А ты всегда был таким инфантильным и эгоистичным мудачьём, которое думает только о собственной заднице, но не берёт в расчёт чувства тех, кого зовёт близкими? — спокойно в ответ интересуется Хосок, всё ещё на него даже не глядя.       — Мои отношения с Юнги тебя не касаются, — повторяется Киллер.       — А я тебе уже говорил: с недавних пор всё, что касается моего молодого человека, касается и меня. Моя святая обязанность — хранить его психику от такого подонка, как ты.       — Ему не пять лет, чтобы он не мог себя защитить.       — Как жаль, что тебе, кажется, именно столько, раз ты посмел напасть на него.       — Так, брейк! — восклицает Намджун, вздыхая, и произносит, глядя на Чонгука в упор: — Юнги ещё спит, как и Сокджин. Иди проветрись пока. А ты, — и, нахмурившись, смотрит на своего второго близкого друга, — работал, кажется, нет?       — Да, я провожу теоретический тест-драйв для двух новых глушителей, которые хорошо пойдут на «Май» и «Апрель». При выстреле звука быть вообще не должно.       — И как ты назвал их в этот раз? — интересуется Ким.       — «Питбуль» для «Апреля» Юнги и «Доберман» на мой «Май», — отвечает Хосок.       — У тебя кинк на породы собак? — не удерживается Чонгук от подъёба.       — Это лучше, чем иметь кинк на причинение боли тем, кого называешь семьёй, — спокойно парирует его выпад Механик.       Чонгук чертыхается, Намджун снова бросает предостерегающе: «Хватит», и Киллер, вздохнув, решает быть разумнее, чем охуевший бойфренд его лучшего друга — пока что, но только пока, он даёт заднюю, забирая пачку сигарет с тумбы и проверяя пистолеты в кобурах, и выходит из дома с целью слегка пострелять по мишеням в пещере, чем и занимается ровно до той самой минуты, пока рядом внезапно не возникает Тэхён, которого он, в общем-то, успешно игнорирует ровно до того момента, пока Потрошитель не открывает свой рот с целью бросить:       — У нас будет две летучки андроидов. Джебом позаботился о том, чтобы мы с тобой имели возможность перелететь из Кванджу в Сеул за часа полтора.       — А с байком как будет? — убирая «Сентябрь» в кобуру, интересуется Киллер, к нему поворачиваясь и кивая на то, что Ким пригнал ему в дар прямо с утра. Сейчас, наедине, Тэхён выглядит слегка напряжённым и даже смущённым по понятным причинам. Но Чонгука это, в общем-то, не особо ебёт.       — Оставим под Кванджу, потом заберём, делов-то, — говорит Потрошитель, чтобы после, вздохнув, вдруг спросить: — Почему нет?       — Почему нет что? — уточняет Чон, прекрасно зная, о чём сейчас пойдёт речь. Но пусть это вслух произносит — ему нравится слушать, как тот, кто некогда его унижал, теперь сам перед ним унижается, ведь Тэхён позиционирует проявление чувств именно слабостью. Он сам так сказал.       — Почему ты мне даже шанса не дашь? — вздыхает, хотя ему всё ещё это не нужно. — Я понимаю, что я сделал много дерьма, но я могу постараться быть лучше. Для тебя. Для нас.       — Это не так работает, — спокойно отвечает Чонгук, глядя ему прямо в глаза. — Насильно мил не будешь, а ты сделал всё для того, чтобы растоптать даже малейший намёк на симпатию с моей стороны. Даже недавно, когда сравнил единственного близкого мне человека с подстилкой. Тебе не кажется, что это слишком много говорит о твоём скотском характере, а?       — Я ревновал, — признаётся Тэхён, отводя глаза. — Ревновал, потому что знаю, что таким близким тебе, как Юнги, стать никогда не смогу. И выплеснул это... не так, как нужно было выплёскивать.       — Ты абьюзер, — спокойно говорит ему Киллер. — Всё, о чём ты можешь думать — это ты сам. Раньше я думал, что твой вектор интереса варьируется от судьбы человечества до собственной шкуры и близких, что, впрочем, нормально, но сейчас понимаю — не, нихуя. Всё, что волнует тебя в первую очередь — это твой собственный комфорт. Когда ты делал хуйню, это не было вспышкой гнева или, знаешь... такой быстрой, острой эмоцией. Это был последовательный, холодный расчёт, основанный на болевых точках того, в кого ты якобы влюблён, прости, Господи, — и, достав из кармана джинсов сигареты, закуривает. — Это абьюз. Токсин. Насилие. Чувство можно демонстрировать разными способами, но ты выбрал тот, что попроще — путь труса, который бы ни за что мне не признался, если бы я не догадался об этой влюблённости сам.       — Я никогда раньше не был влюблён, — отвечает Потрошитель, неловко перекачиваясь с пятки на носки и обратно, выдавая острый невроз. — Никогда я не испытывал вот такой тяги, для меня всегда были важны, как ты уже озвучил, судьба человечества, я и Хосок с Намджуном. Большего мне раньше не требовалось. До тебя.       — До меня, — кивает Чонгук. — Того, чью самооценку ты втоптал в грязь перед тем, как решить: ой, я буду влюблённым. У меня нет стокгольмского синдрома, Тэхён, и я не маленькая наивная девочка, которая вдруг решит, что когда плохой парень романтичный только с ней, а со всеми плохой — это круто. Потому что я взрослый мужик и я понимаю, что когда парень плохой, то он рано или поздно всё равно будет вести себя со мной соответственно. Я не влюблюсь в тебя только потому, что ты вдруг влюбился в меня. Мы не в сказке, а ты меня даже не знаешь, поэтому я не понимаю, схуяли вдруг тобой завладело светлое чувство. Я не давал тебе повода и никогда не позволял тебе даже подумать о том, что между нами может быть большее, чем просто секс. Ты и сам изначально придерживался этой позиции.       — Знаю достаточно, — вздыхает Тэхён. — Но не уверен, что это сейчас действительно важно. Но, думаю, могу объясниться со своей стороны, потому что...       — Запомни, пожалуйста, одну вещь, — перебивает Чонгук, поднимая руку ладонью вперёд.       — Какую?       — Она будет звучать жестоко, я хочу сказать тебе сразу.       Тэхён цыкает.       — Ладно, валяй.       — То, что тебя насильно загнали в Нижнее общество в пятнадцатилетнем возрасте — страшно. То, что твой отец боялся тебя и насиловал — ещё страшнее. То, что у тебя поехала крыша из-за такой жизни, из-за того, что ты убиваешь с подросткового возраста — это безумие. Это объясняет твоё поведение, и я с точки зрения твоего гипотетического партнёра принимаю такое твоё прошлое, искренне тебе соболезную и всякое такое, и был бы готов работать над этим, — говорит ему Киллер. — Но всё это, несмотря на то, что объясняет, ни хрена не оправдывает, потому что ты позиционируешь себя как человека. Сам говорил: можешь чувствовать, менять своё мнение, формировать новый опыт на основе своего или чужого, можешь кончить и испытывать эмоции или привязанность к кому-либо, так почему не меняешь? Почему не делаешь выводы? Почему свои проблемы не прорабатываешь, а вешаешь их последствия на окружающих? — глаза Тэхёна становятся больше, когда Чонгук говорит это всё, и, выдохнув, он продолжает: — Я тебя не виню — у меня нет таких прав. Я знаю, что я и сам хорош: тоже абьюзер. У меня проблемы с гневом, я во многом веду себя как ребёнок и знаю, что у меня беда с головой.       — Огромная, — замечает Тэхён. — И даже это мне в тебе нравится.       — Это тебе во мне особенно нравится, потому что для тебя сила кроется в жестокости. В крови и умении доминировать. По сути, ты, всегда позиционируя себя как неебаться доминанта, всю свою жизнь из-за того, как отец с тобой обращался, подсознательно искал того, кто тебя защитит, и наткнулся, вот, на меня, — и Чонгук негромко смеётся без нотки веселья. — Проблема лишь в том, что тебе нужен терпила, который будет годами показывать, что такое здоровое чувство. А я не такой. Не с... — и, поджав губы, стучит по виску указательным пальцем. — ...вот с этим. Таблетки таблетками, но ты сам видишь, что они хреново работают. Мы просто разрушим друг друга, и — гипотетически — если бы мы с тобой всё же попробовали, начинать нужно было вовсе не так. Ни мне, ни тебе. Но могу за одно спасибо сказать.       — За что?       — За то, что ты был первым посторонним человеком в моей жизни, который поверил в то, что я что-то могу. И плевать в данном случае, хорошо это или же плохо, ты всё-таки разглядел во мне значимость, и пока я могу быть полезен — я буду. А дальше, думаю, мы с тобой разойдёмся.       — Ты уже второй раз так говоришь, — уязвлённо говорит ему Потрошитель. — Так не терпится свалить в блядский закат?       — Честно? — и Чонгук ухмыляется, разглядывая крюки на стене. — Да. Больше всего на свете я хочу никогда тебя больше не видеть, — и видит тень на чужом красивом лице.       — Почему?       — Потому что тогда это будет значить, что всё кончилось, и теперь я могу быть свободен, — пожимает Киллер плечами. — Могу рискнуть начать всё сначала: с Юнги или, увы, без него, но я могу попытаться иметь шанс на лучшую жизнь. Найти работу. Получить образование. Обратиться к психотерапевту, хотя, кажется мне, что тут уже необходим психиатр и хорошие транки.       — У меня опять складывается впечатление, что ты сам себя уговариваешь ко мне не привязываться, но неуклонно делаешь это, — произносит Тэхён.       — Тебе кажется, — отвечает Чонгук. — Потому что я действительно не заинтересован в тебе в романтическом смысле, но то, как ты трахаешься, меня сводит с ума. Всё, что я могу тебе предложить — это секс. Разрушающий секс. Но не думаю, что это будет уместно в контексте того, что ты чувствуешь.       А Тэхён молчит долгие пару секунд перед тем, как вдруг выдать:       — Это будет уместно, — и подарить ему кривую ухмылку. — Всегда будет уместно.       — Уверен? Потому что во мне при тех обстоятельствах, что мы имеем, не поменяется ни хрена, я говорю тебе сразу.       — Уверен, — шепчет Потрошитель, сокращая между ними дистанцию и цепляясь пальцами за ворот чужой чёрной футболки. — Я большой мальчик, который способен справиться с ненужной влюблённостью. Так что давай, большой парень, хорошо поимей меня у этой стены. Проверим наработки Чимина, не зря же он вставил мне их и в член, и в рот, и в задницу.