2wei, edda hayes — in the end
— Кто-то из нас может не вернуться обратно, — это то, что говорит Киллер, зацепившись за чужое плечо и вынуждая остановиться, повернуться, посмотреть на себя. — Пожалуйста, давай поговорим с тобой о том, что случилось. — Я не вижу смысла в этом. Пусти, — спокойно отвечает его лучший друг, замерев на пороге и глядя на то, как остальные удаляются в сторону пещеры — туда, где припаркован мотоцикл, который Тэхён достал где-то в Ымсонге у должников, и машина. Отвлечённый было разговором с Сокджином Хосок, Чонгук видит, враз оборачивается, осознав, что его бойфренд не рядом, но, слава богам, Каратель кивает своему стражнику, мол, иди, не беспокойся. Значит, смысл всё-таки есть. Значит, у Чонгука есть шанс объясниться — и им он планирует воспользоваться здесь и сейчас. — Пожалуйста, выслушай. Я не прошу тебя говорить со мной, но ты должен знать, что я не хотел говорить всё то дерьмо, что сказал, — прерывисто Чон выдыхает, глядя в такие родные глаза. Их блеск изменился, весь Юнги изменился рядом с Хосоком, и пусть он выглядит всё так же, как прежде — красная бандана на голубых волосах, полоски на пальце, забитое рельефное тело, берцы и карго чёрного цвета, в нём поменялось так много. Взглянув на него прямо сейчас, Чонгук осознаёт неожиданно: ушли и пассивная агрессия, и апатия, и безжизненность — лицо заострилось, взгляд стал жёстче, заносчивее, но не в плохом смысле, а просто Мин теперь точно знает, что не один. Что ему есть, на кого положиться, есть тот, кто спину прикроет и не отпустит, а будет ценить — такие глаза есть у тех, кто наконец-то познал ценность собственной жизни и принял до конца свою значимость. Это бьёт по лицу: они вдвоём были вместе три года, и только с Механиком Юнги смог так измениться, пусть и прошло не так много времени с того момента, как Хосок перестал играть в идиота и подошёл к делу серьёзно. Чонгук даже здесь обосрался: по всем фронтам, очевидно — и в данный момент чувствует себя безрассудным, потерянным. А улыбка Юнги выглядит насмешливой. Озорной даже: будто тот не держит обиды совсем, просто ему... всё равно? Наплевать? Отпустил и забыл? Не променял, а разочарован настолько, что просто сдался, устав бороться бессмысленно — и даже Тэхёна здесь не обвинишь, потому что тут виноват один только Чонгук. Тэхён не просил его быть мудаком — нежно подталкивал в этом ключе, но дрова наломал здесь только один человек, и, кажется, потерял того единственного, кто действительно верил в него в этом аду, за него переживал, как за родного, и ценил больше всего. И сейчас, когда Чонгуку вдруг больно от факта, что он доверие того, кого звал семьёй, сам проебал, Киллер теперь, наконец, понимает, что его лучший друг чувствовал всё это время. Ведь пока Чон упивался собственной значимостью: убивал, трахался с Потрошителем, проживал в крови каждый свой день, Юнги... был один. По сути единственный, кто лидерам нужен был изначально, в одиночестве проживал не один грёбанный виток адского стресса, пытаясь мучительно адаптироваться под обстановку, в которую их загнал всё тот же Тэхён. Полюбить заново и справляться с этими чувствами ему приходилось наедине с самим собой — и это при живом, почти здоровом Чонгуке, который, вроде как, мог сослужить и жилеткой для переживаний, так-то, это в какой-то степени его прямая обязанность... когда-то была. А сейчас перед ним стоит не разбитый и потерянный мальчик, который когда-то сломался, рассыпался. Не юноша, который просто пытался бежать от больших злых андроидов, утягивая на своём горбу сражённого недугом лучшего друга — единственного, что у него остался от такого дорогого сердцу прошлого. Перед ним стоит молодой мужчина, готовый бороться. Не за свободу, так за свои чувства — у него достаточно стали во взгляде, достаточно стойкости. Мужчина, который всё то, что терзало его столько лет, наконец... отпустил. И Чонгуку так больно, что он не был свидетелем этих всех перемен. — Ну раз не хотел, — и Юнги фыркает, — зачем сказал-то тогда? Тебя за язык никто не тянул. — Это были... эмоции. Тэхён меня накрутил, а я поддался, — сознаётся Киллер с виной в надломившемся голосе. — Но я бы.. хотел извиниться за это. Меньше всего я бы хотел причинить тебе боль. Ты же моя семья, Мин, мы же с тобой всегда вместе были. — Именно, — кивает Юнги. — Были. И не я был тем, кто всё разрушил, ты помнишь? Раз уж пытаешься со мной в конструктив, смею напомнить об этом. Я пытался найти с тобой общий язык, но ты не слушал меня. А потом сделал то, что сделал, и это было чертовски, блять, больно, — и улыбается, губу закусив. — Сначала меня предала мать моего ребёнка, как оказалось, а потом — тот, кого я считал младшим братом. Тебе не кажется, что с меня уже хватит с учётом того, сколько я подтирал тебе задницу? Напоминал про таблетки, которые нужны были тебе в первую очередь? Защищал тебя от того, с кем ты теперь спишь? Тэхён меня ненавидит, Чонгук, и я это знаю прекрасно: по его детскому мнению, я забрал у него его лучшего друга, ведь тот игрушка и может принадлежать только ему одному — проблема лишь в том, что у Хосока есть свои мысли и чувства и принадлежать кому-то он тоже не может. А сейчас, по его мнению, я мешаю ему играть с тобой в вашу больную любовь, — и пожимает плечами. — Но теперь я ему не помешаю, по крайней мере, в одном направлении. Удачи вам, светлых чувств и приятных начинаний. Только людей, которые не хотят с вами как-либо впредь контактировать, лучше не трогайте, а то может быть неприятно. — Я тебя потерял, — и рука с чужого плеча вдруг соскальзывает, а голос звучит совершенно безжизненно. — Но я так хочу это исправить, Юнги. Я очень хочу быть с тобой рядом. — Похвально, — и Каратель пожимает плечами. — Очень ценю. Но пока сближаться с тобой не готов: подожду, пока повзрослеешь, — и, развернувшись, уже было делает шаг, когда Чонгук повышает голос слегка, чтобы сказать: — Тэхён признался мне. Сказал, что влюблён, — и Юнги останавливается, чтоб обернуться и предположить: — И ты на его чувства ответил? — Нет, — качает головой Чон. — Я ему отказал. — Почему? У тебя же есть к нему тяга, уж мне-то не ври, я тебя знаю почти всю свою жизнь. После такого количества интимных моментов она волей-неволей, но проявляется, — спокойно комментирует Мин, и Киллер, вздохнув, отвечает: — Тяга — да. Но я не могу назвать это влюблённостью и в любом случае стараюсь держать голову свежей: никакой пользы от этих отношений нет и быть не может. Не когда мы... такие. — Взрослеешь, — замечает Юнги, поджав губы не без одобрения. — Но всё ещё недостаточно для того, чтобы я понимал, что тебя можно подпустить близко. — Я... — Как давно ты пил таблетки? — перебивает Каратель, а Чонгук поникает: — Два дня назад. — Окей, — и, развернувшись, идёт за остальными. Больше не говоря ни слова, оставляя своего бывшего лучшего друга, того, кто когда-то был даже ближе, чем брат, за своей широкой спиной. — Ты хочешь, чтобы это был последний наш разговор?! — восклицает Чон ему в спину. — А если кто-то из нас не вернётся с этой миссии, что тогда?! И Юнги вновь останавливается. Но только лишь для того, чтоб бросить вполоборота: — Видимо, так тому быть и кто-то из нас будет бить полоску на пальце.***
Они доезжают до Кванджу быстрее, чем то ожидалось — у Чонгука не то, что огромный опыт в вождении байков, однако в своё время отец давал ему тайно от мамы ездить на своём по округе, поэтому он водит мотоцикл уверенно и не стесняется скорости даже по не самой благоприятной дороге: здесь таких отродясь не водилось, а о правилах дорожного движения и вовсе не слышали, да и соблюдать их не для кого — бездорожье пустынно, а те самые горные тропы, которые избирает Юнги, следуя по навигатору Хосока, давным-давно заброшены в силу того, что как такового транспорта у людей не имеется. Когда Чонгук спросил Тэхёна о том, кто достал ему байк, тот поиграл бровями, сказав, что иметь должников очень выгодно — и вопросов Киллер больше не стал задавать, сосредоточившись на том, чтобы благополучно добраться до нужного пункта и довести своего единственного пассажира относительно целым. Относительно — потому что на негромкий вопрос перед самой отправкой о том, поговорил ли Потрошитель с Хосоком, возможно, в один из последних разов, так как работать они, согласно плану, будут раздельно, Ким пожал плечами, сказав короткое: — Нет. — Почему? — Потому что тогда он заставит меня извиняться, а я этого делать не буду. И на этом закончили, не забыв надеть маски на всех, кроме Чонгука с Юнги: их лица всё ещё будут нужны потенциальным камерам андроидов, если вдруг таковые будут иметься по дороге, и поэтому они натянут их чуточку позже. Хосок на Тэхёна даже не смотрит, когда они останавливаются около большой заброшенной базы: некогда белой, сейчас же посеревшей от времени и количества пыли, с высоким целым забором и круглым зданием, напоминающим чем-то православный пасхальный кулич — Чонгук такой видел в одной из книг, которые в своё время из Сеула им принёс Джексон с назидательным: «Чтобы вам, мелочь, было, чем расширять свой кругозор». И, видимо, оказался прав, потому что когда Чон говорит Тэхёну это сравнение, въезжая на территорию вслед за машиной, тот только лишь бровь вскидывает в непонимании, а Чонгук имеет возможность совершенно по-крысьи и самодовольно сказать: — Ты, что, не в курсе, как выглядит пасхальный православный кулич? — Чувак, на дворе две тысячи двухсотый год, кто-то вообще здесь, кроме сектантов, одупляет, что такое религия? — интересуется в ответ Потрошитель, а Киллер имеет возможность надменно ему усмехнуться и обронить: — Сразу видно, что у тебя нет широты кругозора. — Я знаю, как убить человека. Или андроида. На мой взгляд, в суровых реалиях это куда посущественннее, чем знание того, как выглядит триумфальная христианская булка. Езжай, блять, туда! — это он уже говорит Юнги несколько громче, указывая куда-то в сторону. — Там подземная парковка в наличии, для нас её открыли уже! — А как мы будем забирать машину? — это Каратель уже спрашивает тогда, когда они останавливаются на площадке неподалёку от двух летучек-капсул, которые используют андроиды для перемещения — Им Джебом слово сдержал. — Вы с Учёным, — переходит Тэхён на необходимый на слёте «сленг», — и заберёте перед тем, как всё здесь начнётся. В любом случае, нам нужно будет спешить, поскольку времени у нас осталось всего ничего, — и Чонгук, идя быстрым шагом по базе внутри, поражается количеству техники, которую даже не видел ни разу: недействующие панели, стены, из металла отлитые, и всё то же железо гудит под ногами, когда они продолжают свой путь на самый верх, сняв оружие с предохранителей. — Оружейник, как у нас обстоят дела с оружием? — Киллер останется со своими двумя пистолетами, ты же получишь свою любимую винтовку, которой в своё время прострелил плечо тому андроиду, напавшему на Карателя с Киллером. Конструктор, Механик и я возьмём в своё пользование две базуки и взрывчатку, которой мы уже успешно подорвали первую базу Верхнего общества. Каратель, Учёный — на вас и ещё пяти добровольцах будут горючее и динамит. Здесь нельзя ничего будет оставить. ...На том и решают. Когда Чонгук видит перед собой большой белый зал, наполненный людьми Нижнего общества — нет, их людьми, — коих тут собралось около трёхсот человек, он ни хрена ничего не боится: вены вместо крови топит мрачной решимостью, а возгласы, от которых он уже, кажется, слегка поотвык, вдруг греют сердце по-чёрному: — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! И здесь вновь, как когда-то давно, в забытом временно храме там, под Пусаном, да вот только отныне их семеро — семь знаменитых гениев, лидеров, местных богов, на чьих плечах лежит невероятно тяжёлая ноша и небывалая доля ответственности. И когда они идут мимо людей, те расступаются, позволяя выйти вперёд, и позволить Тэхёну развернуться к ним всем, в лучших традициях выступая немного вперёд — а Чонгук следует прямо за ним, как всё тот цепной пёс. Для них, посторонних, Киллер лишь неотрывная от своего хозяина псина, которая больно кусается — прям так, что аж до смерти и без сожаления, да вот только мало, кто знает, что у Потрошителя вся спина в незаживающих ранах от этих укусов — и каждая из них ноет и кровоточит отвратительным, пагубным чувством влюблённости и желанием добиться и держать подле себя. Они смотрят. Словно стая голодных собак, которых не кормили с неделю, стоят, пожирают глазами сквозь прорези в масках: готовые сорваться с цепей, едва, что не рычат низко и хрипло, пуская на пол вязкие нити слюны. Они смотрят. Готовые сорваться в любую секунду, плевать — на них с целью загрызть, или на близлежащий Кванджу, чтобы не оставить там ни единой машины, распространяют ауру ожидания, смерти, желания причинить боль. Они смотрят. Они истосковались по крови, выли от скуки и мучительно ждали, когда их спустят с цепей, туда, прямо на тех, кто боль причиняют. Они их, замерших пред ними семью изваяниями, готовы на части порвать прямо сейчас лишь потому, что устали, заждались и готовы — и даже догадаться не смогут, как будут торжествовать в ту секунду, когда им дадут команду. — Нижнее общество, — начинает Тэхён вновь развязно, — настал наш час. Наш день, когда мы заставим андроидов с нами считаться и, будьте уверены, это только начало. Сегодня мы потеряем многих из нас, но, поверьте, никто не будет забыт, и каждый — слышите? — каждый, кто отдаст свою жизнь в этой миссии, приблизит людей к тому, чего мы так сильно жаждем — к свободе. Той, чьи крылья распустятся за нами сразу же, как только мы заставим Верхнее общество вздрогнуть от нашей силы, от нашей мощи, от нашей свирепости, — в зале поднимается гул, но Тэхён, нет, Потрошитель многозначительно вкидывает вверх руку с зажатым в ней «Февралём». — Все эти годы мы действовали скрыто, словно какие-то крысы, — и Чонгук уверен, что под маской он злобно скалится, потому что даже сам Киллер в нём сейчас отыгрывает эту злую эмоцию, — со всеми прежними лидерами вы были, словно какой-то, чёрт возьми, мусор, но не сейчас. Не теперь и не здесь, — и, глубоко вдохнув, руки раскидывает: — Восстань же, Нижнее общество. Покажи машинам всю силу людей. Покажи их подсоскам, каково это — предавать то, ради чего мы все родились. Идеи. Свободу. И отдай свою жизнь, чтобы твои дети и дети детей могли гулять под солнцем, ничего не боясь и решая, как им жить, а не плясать под дудку этих ублюдков! И дальше происходит безумие. Чонгук никогда не слышал, чтобы люди... воины кричали так громко, так зло, готовые пойти на смерть ради того, чтобы отбить у андроидов то, что они забрали совсем не по праву — и крик этот счастливый пробирает его до костей, как и чёрная аура одного Ким Тэхёна, который ещё накануне отводил взгляд, задавая своё: «Почему ты мне даже шанса не дашь?», его поражает до той самой сути, что жаждет крови и боли всех тех, кто когда-то у него забрал всё абсолютно. А если быть точным — больше всего в этой жизни Чон Чонгук прямо сейчас хочет сомкнуть свои пальцы на одной тонкой шее, чтобы перед выстрелом в блядскую карту спросить тихо:«Разве ты боролась за это?» «Разве об этом мы мечтали, сидя на поваленном дереве, когда ты говорила, что у вас будет ребёнок?» «Разве смерть всех тех, кого ты когда-то любила, была единственным выходом?» «И как смела ты в угоду своему эгоизму лишить двух самых близких тебе людей всего, что они когда-либо ценили?»
Чонгук помнит Джексона. Того, что был её старшим братом, они ведь когда-то вдвоём друг у друга остались, он был весь забитый, до самого подбородка, и только всегда смеялся, говоря малолетнему Юнги, что называл его полоумным, что просто-напросто не познал такую душевную боль, чтобы иметь возможность выплёскивать её хотя бы на тело путём вбивания в кожу пигмента иглой. И дай бог вам двоим её такую никогда не познать, говорил, и сейчас, скосив глаза на того, кто у него остался единственным и отмечая, что свободного места на нём уже попросту нет, Чонгук мысленно просит у погибшего хёна прощение. Хотя бы за то, что они так и не нашли ни физических сил, ни моральных его вытянуть из той самой экстремистской трясины, которую сейчас и возглавляют. Вытянуть из той самой экстремистской трясины, куда Джексон угодил из-за неё.«Чон-гук-а! Почему ты сидишь такой грустный тут, а? Хочешь поесть?» «Ты даже не знаешь, как ты много значишь для всех здесь. Ты помогаешь женщинам и старикам, сидишь с детьми, выполняешь сложную работу в бараках, а ещё улыбаешься много, а это так важно! Ты солнышко, в курсе вообще?» «Так что не смей думать, что ты бесполезен. Ты делаешь многое для нашей жизни внутри, и я рада, что это именно ты, а не кто-либо ещё». «Чонгук-а, я беременна. Уже восемь недель. У нас с Юнги будет ребёнок, ты представляешь?! Плод нашей любви!»
Гори в аду, Уюн Ванг, некогда дорогая сестра, любимая девушка, мать и объект поклонения всех свободных мужчин их поселения. Не будь ты занята самым близким ему человеком, Чонгук бы в тебя тогда, много лет назад, непременно влюбился. В твоё сердце влюбился, ведь когда-то было оно золотое и не видело в людях ничего, кроме хорошего, а сейчас давно уж не бьётся, заменено было аккумулятором. И поэтому Чонгук кричит громче всех. Не кричать, сука, не может. — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны!