nightwish — while your lips are still red
Всё, чего хочет Тэхён, сжимая в объятиях — чтобы это прошло. Наконец-то закончилось, поставило точку в этом ужасном периоде, где один делает другому больнее, а повороты-события разрушают хрупкую психику до основания своей кровавой жестокостью. Всё, чего хочет Тэхён, прижимаясь щекой к чужому плечу — чтобы это прошло. Не то ощущение, что внутри горит диким огнём, не та сила чувства, которая по непонятной причине топит его с головой — нет, не оно, совершенно. Но больше всего он желал бы сейчас в полной мере разделить боль того, на кого не плевать; того, кто мучим своим воспалённым, одурманенным болью рассудком. Тэхён не эмпат. А ещё у него сердца нет. Но почему-то при виде мертвенно-бледного Киллера, который, словно кукла из воска, лежит на мягком матрасе спальни в кремово-белых тонах, в его груди разрываются тысячи бомб, где одна сильнее другой. И не прижиматься он почему-то не может — хочет только, чтобы одному из них двоих стало чуть легче, чтобы один из них точно знал, что от него, теперь уязвлённого, слабого, никто не отступится. — Ты тяжёлый, — хрипят там, сверху, и Ким отстраняется сразу же, чтобы взволнованно в чужое лицо заглянуть и не найти там ни единой эмоции. Чонгук истощён своей чёрной истерикой и насильно уколот Сокджином ещё раз. Но Учёный дал понять, что дальше будет полный пиздец, потому что столько колоть несчастное тело седативным нельзя: его препараты были куплены на чёрном рынке Сеула, а там мало приятного. Жди припадков, добавил. И пихай в него его колёса, а если вдруг не захочет, как реальной собаке разожми ему челюсть и заставь проглотить. А ещё ожидай протёкшую крышу, напомнил, чтоб, хмыкнув, сказать: «Хотя тебе не привыкать с таким ним справляться». — Прости, — это то, что срывается с губ, когда он снова машинально убирает с чужого лица чёрные пряди и видит гримасу недовольства на красивом лице. — Когда ты успел в меня так въебаться? — после короткой паузы интересуется Чон, глядя куда-то в темноту потолка: он снова был без сознания долгое время, и сейчас на дворе почти ночь, но оно к лучшему — по крайней мере, Тэхён на это надеется. Потому что его тело смогло отдохнуть хоть немного. Пережить первичный шок, слегка отойти от него... наверное. Было бы здорово. — Не знаю, — спокойно и тихо отвечает ему Потрошитель. — Ты так сильно против? — Это неправильно, — говорит ему Киллер слегка надорванным голосом, и Тэхён незамедлительно подносит к его губам стакан с чистой водой. Сейчас в Чонгуке куда больше сил, чем при первом его пробуждении: он даже умудряется самостоятельно сесть, игнорируя капельницу уже в другой — левой, ведущей — руке, и неловко берёт правой стакан. Впрочем, с управлением байка он справился на десять из десяти, так что и с этим справиться должен — однако Ким всё равно подстраховывает, чтобы не пролил на себя, а когда Чонгук выпивает всё залпом, забирает сосуд. — Почему? — только поставив тот на прикроватную тумбочку, задаёт новый вопрос. — Потому что мы просто трахаемся, — замечает Чонгук, вздыхая тяжело-тяжело. — И ты хочешь продолжать это дело. Даже имея ко мне чувства, всё равно хочешь мой член. — От задницы тоже не откажусь, — ухмыльнувшись, отвечает ему Потрошитель. — Ты понимаешь, о чём я. У тебя не будет взаимности. — Ты сказал, что её не будет, пока мы... такие. И вот он я: готов меняться ради тебя. И стараться ради того, чтобы ты изменил ко мне отношение и когда-нибудь ответил на мои чувства своими. Разве это плохо — мечтать о простом? — В мире, где, по твоим же словам, нет места привязанности? — с насмешкой интересуется Киллер. — Я ошибался, — спокойно и мягко говорит Тэхён, глядя ему прямо в глаза, — как и любой другой человек в твоей жизни, я ошибался. И между ними двумя тишина повисает, потому что Чонгук не дурак и понимает прекрасно, что признание своих ошибок конкретно этому лидеру Нижнего общества совершенно не свойственно. И то, что сейчас происходит между ними двумя... удивляет обоих, наверное. Возможно, Ким и сам не был готов к тому, что подобное сорвётся с губ совершенно естественно. Но оно действительно таковым и является. Просто понимание очевидных вещей, что обличено в простые слова — диалог, который строится между двумя (в теории) зрелыми личностями, потому что пока ты не озвучишь то, что ты чувствуешь, другой тебя никогда не поймёт, не считает. — Где подвох? — задаёт Чонгук ровный, безэмоциональный вопрос. — Его нет, — получает честный ответ из тех, когда глаза в глаза глядя и с новой тягучей паузой после. Тэхён Чонгуку смотрит в глаза прямо, без страха — скрывать ему больше нечего, он перед ним весь как на ладони: со своим чёрным прошлым, шатким, разбившим их всех настоящим и непредсказуемым будущим, окрашенным в красный и с отдушкой металла. Но он здесь и никуда не уйдёт, как обещал — не оставит, не бросит, будет рядом держаться, чтобы помочь дорогому ему человеку пережить всю тяжесть постигшей их всех трагедии, горечь которой теперь, наконец-то, ощущает сполна. Тэхён смотрит Чонгуку прямо в глаза. А потому видит, когда в них что-то меняется: напряжение сменяется на уязвимость, упорство — на тянущую за душу усталость, а стержень характера из нержавеющей стали рассыпается на составляющие, оседая на постель между ними. А потом Чонгук шепчет беззвучно: — Поцелуй меня, ладно? — и Потрошитель враз застывает. Он знает, почему Чон его просит об этом. У него, как и у самого Тэхёна, много психологических травм и заёбов. Подсознательно сейчас Чонгук в данный момент даже больше ищет защиты, чем стремится защитить кого-то самостоятельно — у него на второе нет внутреннего ресурса, он истончён и измотан. Обычно так происходит, что он сам ведёт, но даже ведущему иногда нужно чувствовать себя в безопасности. Быть хоть когда-то ведомым, не боясь, что его за это осудят или унизят. То, что он сейчас раскрывает себя с такой стороны не кому-либо, а именно ему, тому, кто всегда испытывал его нервы на прочность, Ким очень ценит. Потому что даже если сам Киллер об этом не думает, то Тэхёну этой просьбы достаточно, чтобы понять — шанс завоевать чужое доверие у него точно есть. Да, позже. Да, через боль и отторжение, которое будет, что очевидно. Он готов к этому. Он все усилия приложил для того, чтоб заслужить нечто подобное, и это в скором времени будет его проверкой на прочность, потому что подчинить себе пса — это проблематично весьма, а вот починить человека — сложнее в тысячу раз. И если Чонгук сегодня нуждается в том, чтобы разрушиться в его крепких руках, чтобы проявить рядом с ним определённую слабину в плане эмоциональной защиты, Тэхён не будет это высмеивать, он это сохранит там, где когда-то был орган, что качал кровь по венам, и будет беречь. — Конечно, Чонгук, — шепчет негромко, подаваясь по кровати вперёд и застывая напротив, чтобы огладить пальцами чужую острую скулу. И это первый их поцелуй, который случается просто. В нём нет ни страсти, ни ненависти, ни хоть какого-либо намёка на то, чтоб соперничать — всего лишь касание, которое поначалу кажется до неловкого робким, будто они никогда не делали чего-то подобного до. Хотя так у них действительно не было: здесь сейчас ничего, кроме обещания сберечь и не исчезать, а само движение языков кажется тягучим и нежным. Тэхён даже подумать не мог бы, что умеет так целоваться. И, уж тем более, никогда бы не догадался, что простой поцелуй без соития или какого-либо увечья сможет доставить ему удовольствие куда большее, нежели всё то, чем он привык заниматься. Возможно, дело в Чонгуке и в том, как отчаянно (но всё-таки слабо из-за упадка физических сил) тот сминает ткань его майки, а может быть, и, собственно, в том, сколько эмоций Ким сейчас сам ощущает просто от движения губ по губам. — Мы не будем?.. — слегка отстранившись, Чонгук сухо сглатывает — и, отстраняясь немедленно, Потрошитель снова даёт ему стакан с водой: тот пьёт уже намного увереннее, а яркий румянец по скулам резко контрастирует с нездоровой бледностью кожи — но хоть глаза заблестели призраком того, что обычно называют просто словом «живой». — Заходить с тобой дальше сегодня? — интересуется тактично Тэхён, наблюдая за тем, как он жадно пьёт. Чон, не отвлекаясь от дела, ему только кивает. — Могли бы. Но ты всё ещё чертовски измотан. Не хочу тебя истощать ещё больше. Тем более, судя по твоему виду, ты сейчас снова заснёшь. А я... — ...будешь рядом, — кивает Чонгук, подавая ему обратно стакан. — Если ты хочешь, — это опасно. Он сильно рискует, потому что если до этого подавал свою готовность поддерживать как нечто само собой разумеющееся, то сейчас даёт Киллеру право на то, чтобы выбрать. А, зная Чонгука и его иногда столь неуместную категоричность, тот может легко отказаться в силу своих убеждений и внутренних психологических аксиом. Так что теперь настал черёд второго из них внимательно в чужие глаза смотреть, что-то в голове тщательно взвешивая. А после — только кивает, осторожно ложась. — Хорошо. Оставайся, — и, неловко перевернувшись на бок, закрывает глаза, подставив ему беззащитную спину. А Тэхён, сзади прижавшись, ему руку кладёт поперёк сильной груди, к чужому дыханию прислушиваясь очень внимательно. И только тогда, когда оно становится глубоким и мерным, наконец, тихо шепчет своё: — Спасибо, Чонгук. За доверие и шанс на шанс.«Он будет искать отмщения и, возможно, погибнет в процессе». «Когда ему снесёт башню, ты должен быть рядом».
И Тэхён обязательно будет. Всенепременно. Ведь он и ему обещал, и себе.*** 2scratch — afterlife
Чимин бережёт. Ровно настолько, как может беречь самое ценное — то, по чему мысли сбиваются, словно запнувшись о кочку. Хотя ему сложно судить, потому что у него никогда не было подобных эмоций к кому-либо. Таких — это когда с тлеющей ноткой сносящей предохранители страсти, но вместе с тем желая хорошо позаботиться. Он до безумия нежен сейчас — но только сейчас, в тот самый момент, когда его пальцы крепко сжимают ягодицы чужие, широко их раздвигая, а язык, точно знающий, как стоит доставлять удовольствие, с силой проталкивается сквозь уже постепенно расслабляющийся под его натиском сфинктер. Он для Оружейника слюны не жалеет: на нежном участке кожи чертовски влажно и даже пульсирует, потому что Конструктор хорош. Чертовски хорош, не скупится на то, чтобы хорошо раздразнить большого сильного парня, который сейчас жалобно в подушку мычит, в неё уткнувшись щекой в попытках удержаться на дрожащих коленях. Чимину он таким нравится до поросячьего визга — это тот самый случай, когда хочется доводить ещё и ещё, до исступления, до жалоб и мольб, и даже тогда не пресытиться. Намджун сейчас перед ним чертовски открытый и чувственный, а его хорошо промытая задница ощущается блядской вкусной наградой за столь мучительный путь прямо к сердечку. Но он всё равно слишком долго тянул. Слишком долго Пак ждал, когда Оружейник поборет своих внутренних демонов — и за это Ким получает звонкий шлепок вперемешку с негромким и вязко урчащим: — Это за то, что делал вид, что не понимаешь намёков, — он уверен, что Намджун пускает слюну прямо на наволочку, когда он произносит эти слова: по подбородку вкусно течёт, а язык непременно устал бы вылизывать этого парня, если бы Конструктор был человеком. Но он лишь только отчасти, и по этой причине он может играть с ним столько, сколько захочется. Пока тот не будет измотан. А потому Оружейник второй шлепок получает незамедлительно — с пояснением, ну, разумеется: — А это — за то, что словил пулю и заставил понервничать, — и снова широко проводит по ещё пока тугим мышцам. — Не делай так больше, — говорит, нежно прикусывая чувствительную кожу меж ягодиц. Намджун всхлипывает и подаётся назад, пытаясь вслепую насадиться ему на лицо. А для Чимина этой ночью это лучшая музыка. И лучшие повороты событий. — Хочешь попрыгать на мне? — и снова кончиком языка — туда, к нежным стенкам, чтобы нежно и влажно их очертить и отстраниться. — Говори: да или нет? — и Оружейник жалобно хнычет, снова подаваясь назад, а Чимин же, негромко смеясь, отстраняется, прикусывая его теперь за ягодицу. — Не хочу тебя мучить, сладкий, — и смеётся негромко, — ведь ты у меня так ранен серьёзно. У Намджуна член налит кровью и ужасно текучий. Он хорошо растянут для него одного — и Чимин постарался его раздразнить таким образом, чтобы тот расслабился и отдал себя ощущениям, зажиматься даже не думал в тот самый момент, когда Конструктор проталкивает в него смазанные пальцы, цепляя простату и заставляя снова скулить. Он же всё ещё бережёт. Кусается, дразнит, шлёпает — но бережёт, пытаясь сдержаться. В конце концов, он чертовски влюблён в этого парня с миллионом тараканов в голове, окрашенной в насыщенный фиолетовый цвет, и понимает, как тому сложно впервые хорошенько потрахаться спустя столь долгое время, тем более, с пулевым в плече. И, натянув резинку на член, входит в него медленно, нежно, развернув на спину, так, чтобы лицом — прямо к себе, и заставляя смотреть прямо в глаза. — Я чертовски влюблён в тебя, глупый, — замерев внутри и давая привыкнуть, говорит хрипло, едва-едва не касаясь губами чужих искусанных губ. Намджун в ответ стонет хрипло, обвивая ногами его поясницу — непременно бы вцепился пальцами в чужие плечи в вязи тату, но больно. — Да, — слегка задыхаясь, — я знаю. И после этого Чимин спускает себя с поводка, заставляя Оружейника на следующие тягучие минуты забыть своё имя. ...— Тараканы, — он голый. Красивый и до ужаса эстетичный в своей наготе, когда сидит в кресле, закинув на ногу ногу и ни черта не смущаясь, курит по старой привычке и смотрит прямо в упор. Расслабленный и едва не урчащий, а у Намджуна под перевязкой пульсирует и Сокджин наверняка их убьёт утром за то, что они потревожили рану. Но Чимин помог ему принять душ так, чтобы не намочить бинты, и сейчас, лёжа в пропахшей сексом постели, Ким ощущает себя... счастливым чертовски. Потому что кое-что отпустил. Потому что позволил себе. — Тараканы? — он был громким сегодня. Достаточно громким, чтобы сейчас говорить хрипловато и тихо, глядя на Конструктора из-под прикрытых век. — Твои тараканы, — отвечает Пак, чтобы затянуться со вкусом и, задержав дым в неживых лёгких, выдохнуть его через ноздри. — Я хочу всё о них знать, чтобы быть в курсе, как с тобой строить что-то серьёзное. — Ты хочешь серьёзное? — Намджун удивлён. Нет, без шуток: возможно, он полный придурок, но действительно в данный момент слегка поражён тому, что такой парень, как тот, что сидит сейчас у открытого окна в кресле и курит, в этих невыносимых условиях хочет попробовать с ним куда чувственней, глубже, чем трах. Ведь просто секс — это рациональнее. Проще. Без страха потери. — А по мне не заметно? — Чимин не обижается. И колебания эти тоже хорошо понимает — по его взгляду видно отлично. — Да, Намджун. Я хочу встречаться с тобой. И за тебя сдохнуть, если потребуется. Уверен, что ты не дурак и давно это понял, но до последнего не делал шага навстречу, и теперь я хочу знать причину. — Она кроется там же, где и у всех, — отвечает Оружейник, глядя в полумрак потолка. — В голове. — Проясни, — спокойно просят его. — Ты же знаешь, я не похож на жильца. Не похож на того, кто действительно имеет все шансы на то, чтобы выйти из грядущей мясорубки живым. — Чушь, — фыркает Пак. — Я не позволю тебе поиграть в самоубийцу. — Не в самоубийцу, а в слабого. И мне не нужно играть в эту игру, потому что для меня это реальность. Чимин вздыхает, хотя ему вовсе не нужно этого делать. А потом, глядя аккурат на него, встаёт, тушит сигарету в стакане и, подойдя к кровати, ложится с ним рядом, чтобы аккуратно обнять поперёк груди, не тревожа ранение, и положить на чужое плечо розоволосую голову. — Нет, Намджун-а. Я так не считаю. Ты не слабый, а, наоборот, сильнее духом, чем многие. — Я лишь человек. Я боюсь, я могу умереть, истечь кровью и... испытывать чувство вины за то, что чувствую то, чего чувствовать был не должен, — говорит после небольшой заминки, но закрывая глаза. — И чего ты не должен был чувствовать? Расскажи поподробнее. Намджун жуёт губы, подбирая слова. Но ни одно не кажется ему достаточно верным — и, если честно сказать, ни одно и не будет, потому что то, что он как-то ощутил после ряда произошедших событий, оправдания не может иметь. А потом, наконец, говорит еле слышно: — Облегчение. Мне стыдно за то, что я чувствовал облегчение в один не самый простой период в своей жизни, Чимин. — Когда забрали Тэхёна или когда забрали Хосока? — он слишком хорошо его выучил. Возможно, этого тоже следует бояться. И той слабости, которую Намджун испытывает к этому прозорливому парню, что голосом не выражает ни осуждения, ни даже злобы — только лишь понимание, тоже стоит бояться, потому что Ким не привык, что его понимают и с его чувствами кто-то считается. Он же привяжется. Так сильно, что не отодрать будет, он себя знает — недолюбленный старший ребёнок, которому слишком рано пришлось почувствовать на руках кровь, тем более, что та принадлежала родным. Намджун действительно очень устал от того, что бегает от себя самого в первую очередь, а ещё — от собственных чувств, которые давит в себе. Потому что в их жизни испытывать такое — неправильно. И речь сейчас вовсе не о прекрасном чувстве влюблённости, которое испытывает в адрес Конструктора. Он же привяжется. Просто потому, что его кто-то пригреет, заставит поверить в себя и понять, что он действительно важен и нужен, то, что он действительно имеет право на то, чтобы ощущать нечто отличное от слепого поклонения целям Нижнего общества. А он уверен — Чимин на такое способен. Он же привяжется. А терять будет больно. До невыносимого больно. И он вовсе не пессимист, просто живёт в суровой реалии, где каждый лишний вздох на счету. — Оба, — бросает в пространство. — Ты стыдишься того, что испытал облегчение вместо чувства глубокого горя, когда твоих лучших друзей забрали андроиды? — И да, и нет, — произносит Намджун. — Я был сломлен потерей близких друзей, я больше, чем уверен, что у меня даже был период депрессии или вроде того, потому что я... был разбит и закрыл на замок своё сердце. И был одинок. Да. Когда ты остаёшься один в этом аду, в нём действительно холодно. Но одновременно у меня будто камень упал с души от понимания, что именно Механика и Потрошителя у руля больше нет. Ты понимаешь? — Удивишься, но да, — и Чимин его сжимает в объятиях чуточку крепче. — Знаешь, почему? — Почему? — Потому что ты живой человек, который постоянно живёт в стрессе, Намджун. И исполняет ту самую волю, которой бы никогда не хотел. Ты же никогда не тронешь без надобности и не убьёшь без причины, ведь так? И это нормально — испытать облегчение, когда понимаешь, что есть все шансы попробовать жить... как все. Вдали от всего этого, потому что палач может позволить себе избежать расправы — ведь казнить его некому. — То есть ты предателем меня не считаешь? — он удивляется. Искренне. Оружейник действительно не мог бы даже подумать, что найдёт понимание в этом векторе своих дерьмовых эмоций. — Да, — просто отвечает Чимин, глядя ему прямо в глаза и улыбаясь так мягко и нежно, что сердце заходится. — Потому что уставать — это нормально. Поэтому давай мы с тобой будем жить нормально, когда это всё наконец-то закончится? Давай у нас будет серьёзно? Глупый-глупый Намджун, который смотрит на Конструктора прямо сейчас, широко распахнув веки. Он же привяжется. Или же... нет. Уже привязался. — Да, хорошо. Давай у нас будет серьёзно.