don diablo feat. emeli sandé, gucci mane — survive
— Ты очень настойчивая, — это то, что она слышит, от бедра зайдя в большой подвал с рядом запертых стальных дверей, но с просторным залом, где установлены гала-мишени: большой парень в её сторону даже не смотрит, паля из двух пистолетов за раз с такой лёгкостью, будто оба не весят совсем ничего, и вид у него равнодушно-насмешливый — однако Ю не состояла бы в отряде Архангела, если бы не была наблюдательной. Стойка. Киллер напряжён, его ноги расставлены сейчас широко, а под черной тканью джинсов отчётливо вздулись мышцы бёдер, а ещё он почти незаметно, но ведёт плечами в разминке. Зажат и, скорее, дело вовсе не в том, что ему сложно обращаться с оружием — едва ли такой парень не уверен в том, как стреляет. Мимика. Неживая, наигранно-напускно поднятые уголки губ во враждебном оскале: не подходи — откушу тебе руку, и Ю подозревает, что он действительно на это способен, потому что Джебом хорошо дал ей понять, что этот парень отбитый. Для оппозиции — в хорошем смысле этого слова, потому что он будто машина, которая не знает, где у неё кнопка «стоп». А вот человеческий фактор хуёвый. Взгляд. Мёртвый, но чертовски больной блеск карих глаз, который он даже не прячет — скорее всего, даже не в силах. Травма. Ряд сильных психологических травм. И, как говорят, вдобавок, диагноз. Потеря лучшего друга — сильное потрясение, и без того помятая психика сыграла с ним (или, скорее, с его окружением) чертовски злобную шутку, схлопнулась и стала линейной, а не многогранно-объёмной. Прямолинейность. Чон Чонгук не подпускает к себе, не позволяет сделать и шага — для него она посторонняя, и сближаться с ней он не намерен даже на первых порах. Озлобленность искренняя, ему действительно не нужно ничего, кроме отмщения, и это делает его потрясающим двигателем Нижнего общества, но совершенно отстойным союзником. Одиночки не могут работать в команде. А Чон Чонгук даже сейчас, пока все общаются в большой гостиной, стреляет тут в одиночестве. Коктейль потрясающий, сложный, но с ним можно работать: Ю, подходя к нему, переодевшись из белой формы Верхнего общества в простую короткую юбку и кроссовки с джинсовкой, молча выхватывает из кобуры на поясе свой пистолет и палит по соседней мишени три раза, только бегло взглянув на неё. И все три раза, она точно знает, попадает точнёхонько в яблочко. — Знаешь, точно так же мне сказала моя бывшая девушка, — скривив губы в ухмылке, сообщает она, глядя на него снизу вверх, — когда я подъехала к её дому в полночь и залезла через окно, пока в соседней комнате были родители. Нам было пятнадцать. — И что было дальше? — вскинув брови, интересуется Киллер. — Я жёстко её отстрапонила. Она текла, как грёбанный водопад, знаешь. Всегда была чувствительной девочкой, которая точно знала, что её мамочка любит послушных, — невинно моргая, говорит ему Ю. — Я хороша в этом: если вдруг тебе когда-то захочется узнать, каково это — когда девушка справляется с членом лучше, чем парень, зови. — Не подставляю задницу абы кому, — фыркнув, отвечает Чонгук, приваливаясь бедром к обитой сталью стене. — Принципы, милая. Извиняться не буду. — А кому подставляешь? — игриво подмигнув, задаёт она новый вопрос. — Опуская детали и сложности моих взаимоотношений с конкретными лицами... — и Чон, губы поджав в некой задумчивости, всё же не стесняется дать ей честный ответ: — Тем, кто мне симпатичен не только как повод спустить. Для меня дать в жопу — это доверие. Какое-никакое, но всё же. — Тогда, наверное, слава богу, что я лесбиянка, — морщит нос Ю. — Познавать твою душу в контексте объекта симпатии было бы стрёмно. — Почему же? — уже с ноткой веселья кривит губы Чонгук. — Потому что все вы, мужики, одинаковые. Сначала такие, типа: «Хей, я твой альфа-самец, ты моя куколка, давай переспим», а потом воете и умоляете в духе: «Детка, это ни хрена не смешно, развяжи меня!», «Зачем эти зажимы? Как для сосков?!», «Что это за палка? В уретру?!» и «Зачем этот крюк?! В смысле анальный?!», — и она прикладывает к щекам тонкие пальчики, приоткрывая рот в наигранном ужасе. — Знаешь, сколько я таких повстречала, ущемленцев мужского достоинства? Вот, например, ты — яркий их представитель, — и ухмыляется с ноткой довольства, когда Киллер, запрокинув голову, вдруг начинает очень громко смеяться, от всей души будто. — Чёрт, а ты хороша. — Да, тоже так думаю, — и Ю самодовольно кивает. — Так что, наверное, хорошо, что ты никогда не попросишь меня тебя поиметь. У тебя ещё, небось, и очко волосатое, а это так некультурно! — Не обижай мою жопу! — восклицает Чонгук даже с ноткой обиды. — В своё время я сделал эпиляцию, которая убирает лишние волосы, так что хотя бы с заднего хода я очень культурный. — Ура, теперь я отношусь к тебе чуть получше, — хмыкает Ю, а потом открывает было рот, чтобы добавить едкую ремарку о том, что перед его пятой точкой сердечно извиняется, однако внимание Чонгука резко переключается куда-то ко входу, а на лице отражается крайняя степень недоумения: — Чимин, что ты делаешь? — обернувшись, она замечает мелькнувшую за дверным косяком розовую макушку. Голос Чонгука становится озадаченным: — Я тебя вижу. Зачем ты там стоишь? Лицо Конструктора показывается из-за косяка только наполовину: серый глаз подозрительно сощурен, левая ноздря раздута, розовая бровь сурово насуплена, а небольшая ладонь ложится на стальное покрытие с некоторой ноткой воинственности. А потом он говорит: — Она мне не нравится. Она забирает у меня мою экстра роль. Тут может быть только одна сучка, Ю Суджин, уходи. — Чимин, тебе, что, три года? — вскинув бровь, интересуется девушка. — Мы знакомы уже сколько лет, блин? — А кто сказал, что ты хоть когда-то мне нравилась, — говорят бровь, глаз, нос, ладонь и кусочек рта. — Это мои человеки, а не твои. Уходи. — А ты точно злой гений, а не староста первого класса? — невольно цитирует Чонгук своего некогда лучшего друга, чтоб вздрогнуть после такой ассоциации. — Да, я злой гений, — пыхтят от двери. — И моя гениальность хочет, чтобы она ушла. Чонгук, скажи ей. — Сказать что? — удивляется появившийся на лестнице Ким Тэхён, окидывая взглядом открывающуюся картинку и вскидывая в удивлении тёмную бровь. — Чимин, что ты делаешь? — Слежу, — негромко отвечает Конструктор, продолжая буравить в Ю дырку глазами. Глазом, вернее. — За кем? — осторожно интересуется Потрошитель. — За ней. Она мне не нравится, — так же тихо отвечает Пак. — Чем? — кинув взгляд в сторону Чонгука и Ю, уточняет Тэхён. — Она отбирает у меня мою социальную роль... — Не волнуйся, дружище, никто не отнимет у тебя титул короля абсурдных высказываний и пошлых шуток, я тебе обещаю. Ты у нас такой один, — беззлобно фыркает Ким, протягивая руку и ероша чужие розовые волосы, но остаётся проигнорированным. — А вдруг Намджун в неё влюбится, — продолжает шипеть Пак, не поворачиваясь, а потому не видя вытянувшуюся рожу Оружейника, который показывается на ступенях повыше. — Я лесбиянка, Чимин, — напоминает Ю, даже не зная, плакать ей или смеяться от такого вот цирка. Впрочем, Киллер рядом снова начинает заливисто ржать, значит, всё не так плохо. Наверное. У большого парня наверняка свои понятия веселья. — И ты знаешь об этом. Шутки шутками, конечно, но это всё ещё факт. — А он-то не знает, — щурится Конструктор, а потом Ким Намджун шумно вздыхает и серый глаз из подозрительной щелки становится круглым. — Он за моей спиной, да? — Да, — кивает Чонгук. — Давно? — не оборачиваясь, интересуется Чимин у него. — Думаю, с того самого времени, как ты предположил, что он в неё влюбится. — Получается, он слышал всё то, что не должен был слышать, и теперь знает, что я ревную заранее, — уточняет Чимин. — Да, — кивает и Ю. — Именно так. — Какой кошмар, — спокойно изрекает Конструктор. — Теперь он знает, что я чуточку конченный. — Ебать новости, в смысле ты только чуточку, я, вообще-то, покупал сайко-премиум, — буднично шутит Намджун. Ю только хмыкает, глядя на то, как Чимин, насупившись, что-то бурчит, а негромко смеющийся Оружейник берёт его за руку, чтобы увести обратно наверх, где остались Довон, Джебом, Сокджин и Хосок. Потрошитель же спускается вниз, окидывая Чонгука нечитаемым взглядом, и переводит взгляд на неё, склонив к плечу голову. А девушка на это делает лишь ироничный реверанс. Нет, она совершенно не боится оставаться наедине с двумя лидерами оппозиции, которые недавно нанесли верхним и их протекторам — андроидам — страшный удар по десяти базам сразу. Среди верхушек Сеула ходит слух о том, что несмотря на большие потери, на Нижнем обществе они сказались куда страшнее: мол, один из лидеров был убит самой Уюн Ванг, а второй — забран в Сеул. И если второе является горькой, но правдой — Ю Мин Юнги в городе видела своими глазами, — то несколькими часами ранее была рада узнать, что Чон Хосок всё-таки выжил и готов бороться с системой с утроенной силой. Она знает, кто такой Потрошитель — его слава идёт впереди него самого, да и по рассказам Архангела всегда воспринимала его как человека жёсткого, гениального в плане стратегии с тактикой, и чувствовала безграничное к нему уважение. Однако узнать, что Ким Тэхёну всего двадцать три года, было весьма удивительно: воображение рисовало ей образ мужчины за сорок с боевыми ранениями, однако парень оказался не просто молод, но и объективно чертовски красив. И андроидом — вот, где ирония. Потрошитель выглядит человеком злопамятным, но на мелочи быстро отходчивым — личность, которая просто так не сделает лишнего шага, с сильным стержнем внутри, очень расчётливый и невероятно жестокий: даже сейчас, глядя ей прямо в глаза в нарочито расслабленной манере, он держится вроде по-свойски, но наблюдает за ней и считывает каждое действие, эмоцию на красивом лице. Пусть. Ю от него скрывать нечего: она здесь для того, чтобы сотрудничать. Но будет ложью, если она скажет, что Киллер с его тёмной натурой ей не интереснее и не выглядит куда более надёжным. — Пойдём, — ухмыльнувшись на такую подколку, говорит Чонгуку Тэхён, кивая головой в сторону выхода, а Киллер только лишь усмехается: — Что, соскучился? — У нас есть время на то, чтобы развлечься, пока ребята располагаются и отдыхают. Раз уж ты, по твоим же словам, хорошо себя чувствуешь, я буду не прочь хорошо заездить твою задницу, Чон, — усмехается Ким, а потом переводит взгляд на девушку и позорно рот прикрывает длинными пальцами: — Ох, не при дамах, наверное. Приношу извинения, мы здесь люди простые, культуре плохо обученные. — Всё в порядке, — хмыкает она. — Как раз найду туалет, где смогу сменить тампон, — и Тэхён, громко фыркнув, кивает, чтобы головой указать Киллеру направление ещё раз, а тот, потянувшись и игнорируя присутствие Ю, лениво вдруг говорит: — Хочешь что-нибудь засунуть в меня, так сделай это со вкусом. — Всенепременно. У меня как раз на примете есть пара идей, — и оба, почтенно-издевательски ей поклонившись, идут к выходу, оставляя её в одиночестве. Даже не подозревая, что Ю Суджин не состояла бы в отряде Архангела, если бы не была наблюдательной.«— Не подставляю задницу абы кому. Принципы, милая. Извиняться не буду.
— А кому подставляешь?
— Опуская детали и сложности моих взаимоотношений с конкретными лицами... Тем, кто мне симпатичен не только как повод спустить. Для меня дать в жопу — это доверие. Какое-никакое, но всё же».
Казалось бы, всего лишь шутливый разговор, полный похабных подколок, но как же много он неожиданно дал ей прямо сейчас — даже сама не подумала бы. Портрет Чон Чонгука, знаменитого Киллера, медленно, но всё-таки начинает постепенно складываться в умной головке под голубой шевелюрой.***
ruelle — find you
— Почему ты сказал мне ехать сюда? — негромко интересуется Чон уже на склоне дня, когда они застывают около хорошо знакомого места. Вокруг тишина: только деревья, густо растущие здесь, громко шумят мясистой листвой, а ещё, как бы парадоксально то ни звучало, но Чон впервые понимает, что здесь видно звёзды — запрокинув голову, видит яркие белые точки над головой, над потемневшими кронами. Замечает впервые, какой воздух здесь свежий. Когда-то он очень ценил такие моменты, цепляясь за каждую деталь дикой природы, которую только мог видеть: там, в другой жизни, когда проблемами были вылазки в большой стальной город и желание найти горячую воду, чтобы просто член сполоснуть. Тогда он был тем, кто бежит: вместе с тем, кого любил больше всего, с тем, кто вечно его чему-то учил, указывая на мелкие ошибки, недочёты и безалаберность, ехал в машине, которая была частью их небольшой, но такой дружной семьи. Последний раз Чонгук видел звёзды, когда они с Юнги остановились в их последнем поселении. Они только вернулись из очередной вылазки в Сеул, плотно поели, благо, на удивление было, чем, и вышли за пределы хлипкого частокола в небольшое поле, где вдвоём просто рухнули без сил в позе звезды, глядя на тёмное небо и соприкасаясь только лишь темечками. И просто молчали, чтобы не нарушать хрупкость момента, когда оба почувствовали себя вдруг свободными и в безопасности, будто вовсе и не существует ни Верхнего, ни Нижнего общества, ни андроидов в целом, а они просто Чонгук и Юнги, которые выбрались в поле после тяжёлого рабочего дня — отдохнуть и побыть просто друг с другом, как два лучших друга. Если кто-то спросит Чонгука, какое его воспоминание было самым счастливым, он крепко задумается. В прошлом, том прошлом, где он был неуверенным ребёнком, ждущим признания, было много хорошего: родители, беззаботная жизнь подростка, но было немое давление и сочувствие, страх со стороны окружающих и постоянно отяжеляющий его шею ярлык «не такой». Поэтому, наверное, он выберет это воспоминание — то, где они просто вдвоём лежат на траве и каждый, глядя на звёздное небо, думает только лишь о своём. Делят на двоих одну тишину легко, словно и не живут в тихом ужасе, где есть риск погибнуть каждый грёбанный день. Но сейчас, стоя напротив крыльца чёртовой хижины, Чонгук не может заставить себя сделать шаг туда, где он последний раз был вместе с Юнги. Где он последний раз с ним ночевал, с ним говорил, пусть и не в самом лучшем ключе, но где они ещё были рядом, живые и на виду друг у друга. Где они ещё... может быть, верили, что их пронесёт. Что обойдётся. — Потому что заметил свежую полоску тату на твоём пальце, — мягко поясняет Тэхён со спины, и Чонгук к нему оборачивается, отрывая взгляд от побитой временем деревянной двери, чтобы увидеть вдруг мягкость чужих черт красивых и заглянуть в темноту карего на этом лице. — Ты ведь так его и не оплакал, как следует. — Почему?.. — голос Киллера вдруг предаёт, когда он смотрит в глаза напротив своих, и поэтому он вынужден неловко откашляться, чтобы продолжить: — Почему ты... делаешь это? Всё это? — Дурак, а, — вздохнув, Ким произносит, руку протягивая, чтобы очертить пальцами чужую острую скулу. — Потому что я люблю тебя, Чон Чонгук. Вот так вот просто. Люблю. — Оговорился?.. — растерянно и едва-едва слышно шепчет Чонгук. Но Потрошитель только лишь машет головой отрицательно с грустной полуулыбкой: — Нет, глупый. Не оговорился ни разу, — и в этот момент Чон ощущает, что у него губы начинают невольно дрожать, ведь никто посторонний ему не говорил никогда таких серьёзных слов. Искренне. И почему-то этим бьёт прямо под дых: одно дело, когда просто «влюблён», но «люблю» — это же совсем по-другому? Для Чонгука «люблю» — это когда навсегда. С любыми проблемами, когда всегда на одной стороне, самоотверженно в пропасть за тем, к кому чувствуешь что-то настолько глубокое. Это когда доверяешь ровно настолько, что готов вытерпеть всё. Все удары, все козни, любую пощёчину, которую заготовила судьба или чья-то разбитая психика. И это так страшно. Так страшно быть для кого-то этим самым «люблю», когда никогда у тебя не было подобного опыта. Когда у тебя в голове — взрыв из негативных эмоций, боль утраты всепоглощающая в сердце засела, ты запутан, разбит и без того едва-едва держишься. Чонгук не хочет плакать перед ним. Никогда, ни за что — но он делает это вторично за минувшие дни, и на этот раз без истерики: просто стоит, смотрит на чужое лицо и чувствует по щекам тёплые слёзы, где смешались все эмоции, которые всё никак не выплёскивались. И тихо, надрывно ему говорит: — Ты снова делаешь это. — Пользуюсь твоей уязвимостью, чтобы донести до тебя смысл того, что я к тебе чувствую, да, — не спорит Тэхён, продолжая тепло, будто совсем по-отечески, ему улыбаться, и к своему удивлению Чонгук замечает по чужим смуглым щекам такие же прозрачные слёзы. — Прости, хорошо? Прости за то, что я натравил тебя на него. За манипуляции тоже прости. За всё, блять, прости, я был таким слепым мудаком и мне, сука, так жаль, что я не слушал его, когда он предупреждал меня. Прости меня, Чон, хорошо? Я знаю, что я не заслуживаю, но, чёрт, я сейчас говорю это искренне. Если бы я мог, я бы вернул время назад и никогда — слышишь? — никогда бы не сделал того, что я сделал. Чувствуя, как плечи мелко трясутся, а земля клонится вбок, Киллер, задыхаясь, садится прямо на остывшую землю, наплевав на росу на траве — и Тэхён, подойдя, садится с ним рядом, чтобы, всхлипнув, изо всех сил обнять, позволить уткнуться себе в основание шеи, зарыться носом в макушку чёрного цвета и начать тихо покачивать, шепча тихое: «Чш-ш». А Чонгук, как новорождённый ребёнок, сейчас перед ним оголён в своей боли. И страхе. И странном, том самом чувстве, которое начинает переливаться робкой пока, едва слышной музыкой, но отдаётся в ушах тихим шёпотом: «Смотри, он сейчас с тобой искренен. И сожалеет обо всём, что когда-либо делал. Возможно, тебе стоит на досуге задуматься?» Так и сидят, глупые, на мокрой траве: один задушенно всхлипывает второму в основание шеи, не в силах вдруг оторваться. Снова нуждается, но не хочет грубить или злиться: прикрыв глаза, только лишь плачет, зная точно одно — это взаимное проявление слабости останется между ними двумя, никто из них это точно не вынесет за пределы этой небольшой полянки перед той самой хижиной, в которой они ещё недавно жили такой разношёрстной и странной семьёй. А ведь реально сроднились, какими бы разными ни были. Реально начали друг друга узнавать и невольно ценить со всеми заёбами, недостатками и прочим таким. И сейчас, находясь в кольце объятий Тэхёна и слушая едва слышное «Чш-ш», Чонгук как никогда понимает: как бы радикально он ни был настроен, того же Хосока, допустим, он ни за что пристрелить не сумеет — и сейчас самым сложным будет убедить окружающих в своей правоте. Самым страшным — сделать первый, решающий шаг в пустоту, где всё кровью пропахло и порохом, но он справится. Обязательно справится. Ведь сейчас он уверен, что рядом с ним будет Тэхён. Тэхён, который, кажется, знает о Чонгуке куда больше его самого, потому что вдруг рот открывает и шепчет в чёрные пряди: — Ты не должен давать мне ответа, ты помнишь? Но просто знай: я люблю тебя, понимаю тебя и принимаю тебя, хорошо? Я знаю, что тебе сложно сейчас, но также и знаю, что дальше будет сложнее. И знай, что я всегда готов поговорить с тобой о тебе, если ты будешь в этом нуждаться. Знай, что я дождусь, пока ты привыкнешь к моим чувствам, примешь их и сделаешь мне шаг навстречу. Я — это та самая ниша, в которой ты теперь можешь быть уверен, Чонгук. Так что приходи ко мне, как только раны залижешь и будешь готов рискнуть, хорошо? Потому что я не обижу тебя. Всех вокруг смешаю с говном, но тебя больше не трону и пальцем. Веришь мне? И почему-то, глаза закрыв и в нём позволив себе раствориться, Чонгук безотчётно шепчет ему своё тихое: — Да.