И если бы я только мог
Заключить сделку с Богом,
Чтобы мы с тобой поменялись местами.
placebo — running up that hill
placebo — running up that hill
Тэхён действительно боится пошевелиться всю ночь, чтобы случайно не разбудить его, такого разбитого, разломанного и откровенно... на самом-то деле, чертовски испуганного — раз за разом прокручивает в голове слова Чимина в совершенно неведомых вариациях, но ничего не приносит ни надежды, ни успокоения. К сожалению или же к счастью, но, лёжа в темноте на неудобной кровати, наверняка ещё сохранившей запах Юнги и Хосока (на которой они наверняка трахались, к слову, но похуй), Потрошитель действительно чувствует себя чертовски счастливым, несмотря на всё то дерьмо, которое произошло. Может быть, дело в том, что это не то ослепительное счастье, о котором все пишут в книгах, а какое-то тихое, едва ощутимое спокойствие, которое характеризуется желанием позаботиться и — да — быть слабым рядом ровно настолько, чтобы получать точно такой же отклик в ответ. Чонгук вновь был слабым с ним, и Тэхён подобное может оценить теперь куда выше, чем был способен до этого. А сейчас Киллер рядом с ним уязвимый — спит так крепко, как это только возможно, наплакавшись вдоволь и наверняка посадив голос в своих подвываниях, но ничего страшного, верно же? Каждый может быть слабым — ничего такого в этом и нет, на самом-то деле.«Потому что я люблю тебя, Чон Чонгук. Вот так вот просто. Люблю».
Сказать это оказалось куда проще, чем Тэхён думал раньше. Просто признаться, просто сорваться, просто позволить себе выразить словами то, что изнутри давит грудь неживую, и Чонгук его не оттолкнул, что говорит, в общем-то, многое. Или не говорит вообще ни о чём, потому что ментальное состояние Киллера сейчас даже качелями слабо назвать. Такое случается, и Чонгука нельзя обвинять в том, что с ним происходит. Сильные люди ломаются — да вот только когда происходит подобное, это куда страшнее тысячи взрывов. Больно обязательно будет. Но не здесь, не сейчас — может быть, позже, а пока Тэхён просто позволяет себе уткнуться щекой в жёсткую подушку, прижимая к себе ценного ему человека, и даже разрешает себе вольность осторожно убрать чёрную прядь волос с чужого лица — из пучка во сне выбилась. Чонгуку так идёт пучок, к слову. И отдыхать тоже идёт до безумия — если игнорировать худобу и нездоровые синяки под глазами, то он действительно чертовски красивый. Нет, не так. Чонгук для Тэхёна в любой ипостаси самый красивый, что бы с ним ни приключилось. Осталось только это ему доказать в их отвратительном, прогнившем насквозь мире, где бал правят кровь и насилие. Сохранить в себе что-то человеческое после всех лишений и моральных репрессий достаточно сложно, но он постарается. Для них двоих постарается, потому что, да, Чонгук прав: проблемы — любые проблемы — необходимо рефлексировать и прорабатывать, как бы ни было страшно. Если Тэхён не поможет себе, ему ничто не поможет — и это огромная ценность, что у него хватает внутренних сил на то, чтобы оказывать ещё и поддержку тому, у кого их не осталось. — Потрошитель никогда б не подумал, что когда-нибудь решит стать Спасателем, знаешь, — произносит негромко, оглаживая кончиками пальцев чужой бледный лоб. Чонгук во сне хмурится, но не просыпается, дышит глубоко и размеренно, напряжённым не выглядит. Доверяет? Наверное. Тэхён прижимает его к груди ещё крепче, позволяя уткнуться себе в основание шеи, и переводит взгляд на тёмное небо за маленьким, видавшим виды оконцем хижины в отдалении от всего живого. Где-то там, за не самыми толстыми стенами, шуршат кроны деревьев, а ещё видно звёзды. И когда-то, не так уж давно, их здесь было семь человек: они притирались, ругались, мирились и ссорились, образуя вот такую вот странную семью из неродных друг другу людей, объединённых общей целью, которая пугает до чёртиков каждого. А сейчас их осталось чуть меньше. Но где-то там, Ким почему-то уверен, есть Мин Юнги, который всё-таки стал тем, кем боялся стать больше всего, и есть Чон Хосок, который закрылся в одной из комнат в подвальном помещении, чтобы действительно проработать концепт и реализацию программы, которая... могла бы позволить сделать кое-что. Возможно, безумное. Возможно, тщетное — но Хосок действительно собирался туда, вниз, когда они уезжали, и, зная Механика, да, он не выйдет, пока всё не доделает. Пока не придумает. Пока не отыщет пути решения — и Чонгуку пока не стоит там находиться, потому что лучший друг Тэхёна уже озвучил тому позицию Киллера: Юнги для него мёртв. Он не вернётся. Таким, как прежде — никогда, ни за что. Весьма категоричное мнение для того, кто проводит столько времени в кругу андроидов, с одной стороны, но, с другой, он ведь не впервые сталкивается с потерей подобного рода. Тэхён, Чимин и Хосок, они для Чонгука «свои», а вот Уюн и все те, кто принёс в жизнь Киллера боль и разрушение — нет. Тэхён бы действительно много отдал за то, чтобы хотя бы немного разделить боль с Чонгуком, иметь возможность впитать её частицы в себя — и даже не анализирует степень той жертвенности, на которую оказался способным. И так ясно, как день: он в него по уши. Почему и за что, верно, Чон? Тэхён точно не знает, но, наверное, ответ на этот вопрос будет звучать проще простого. Его он и озвучивает, прижимая спящего Чонгука теснее к себе и позволяя тому уткнуться себе носом в изгиб шеи с негромким: — Если есть причина любить, это означает, что любовь меняется, когда причина уходит. Я люблю тебя без какой-либо причины. Спи, Чон Чонгук, ведь тебе нужен отдых: ты действительно пополам разломился под давлением суки, которую все вокруг именуют судьбой. Спи, Чон Чонгук, и набирайся сил для того, чтобы из пепла восстать и заставить содрогнуться мир, где люди веса совсем не имеют. Спи, Чон Чонгук. А Потрошитель, как цепной пёс, будет сторожить твой покой. Ведь для того, чтобы сменить его на костяном троне Нижнего общества, тебе будут нужны свежие силы, мальчик, которого все знают как Киллера.***
Сжав зубы, Хосок выдыхает, стараясь подавить в себе очередной приступ рыданий: в глазах отвратительно режет, а неживые лёгкие будто по привычке горят от нехватки кислорода, когда он, в очередной раз обосравшись, смотрит на экран гала-компьютера. Надпись «ERROR» — красивая, жирная, красного цвета — бьёт по рассудку новой порцией промахов, и Механик, губу закусив, снова нажимает на «Enter», чтобы в очередной раз найти новый просчёт, который повлечёт за собой руины из ныне существующих кодов. — Тебе надо отвлечься, — это то, что говорит Джебом за спиной, прислонившись плечом к стальному дверному косяку. Сокджин, замерший рядом со своим молодым человеком, только вздыхает, чтобы покачать головой. — Хотя бы немного, Чон. Выдохни, дни вынужденного отпуска уже истекают, и по этой причине тебе нужно собраться с мыслями, чтобы... — А ты бы собрался? — поворачиваясь к нему, задаёт Хосок свой вопрос абсолютно спокойно, мазнув по Учёному взглядом: — Если бы он там оказался, ты бы дал себе перерыв? — и Архангел, вздохнув, качает головой отрицательно, сжимая руку Сокджина в своей. — Тогда не говори мне такого. Потому что у меня нет права на отдых, пока Юнги где-то там живёт не свою жизнь. Ту жизнь, которой он никогда не хотел, — и, отвернувшись к компьютеру, только лишь коротко цыкает: тот снова выдаёт очередную ошибку. Нервы потихоньку начинают сдавать, но у Механика действительно нет прав на то, чтобы жаловаться или остановиться хоть на минуту: даже заряжается он прямо здесь, сразу на месте, не отвлекаясь ни на что с той самой минуты, как Джебом протянул ему флешку с разработками Чимина и Уюн по изменению сознания тех, кто «эволюционировал». Это уже половина дела. Целая половина дела: Хосоку осталось только разработать обратную прогу-откат, которая могла бы вернуть былое мышление, эмоции, чувства. А в идеале — ещё и добавить один небольшой нюанс. Тот самый, который мог бы помочь ему смоделировать такую программу, которая позволила бы проработать ментальные травмы и грузы носителя. Убрать дрянь, которая может мешать жить впредь. — То, что использовал на тебе я, в Сеуле зовут людским вирусом, — говорит сидящий за соседним компьютером Чимин. — У меня есть код... — Он не подходит, — отрезает Хосок, снова запуская программу. — Вернее, не совсем. Он адаптирует сознание под человеческое мышление, но чувства отключить ты больше не сможешь. — Попробуй соединить два кода, может, что-то сработает? — тянет Конструктор. — Так всяко проще, чем страдать с абсолютным нулём. В этом есть смысл. Хосок откидывается на спинку неудобного стула, зарываясь пальцами в жёсткие тёмные волосы, и коротко цыкает, пытаясь собрать мысли в кучу — они разлетаются в стороны, словно блядские мухи, и то, что у него, сука, сердце рвётся на части, сейчас не помогает. Ни хрена не помогает.«— Хосок-а. — Да, Юнги-я? — Когда ты меня обнимаешь, мне изнутри очень тепло».
Нужно взять себя в руки. Стараться, стараться, стараться изо всех грёбанных сил: кто бы что ни сказал, Хосок точно знает, что он не оставил Юнги шанса на то, чтобы выбрать, потому что в тот самый момент предпочёл сохранить тому жизнь любым способом — даже если тот никогда не хотел быть андроидом. Никогда по своей воле не хотел быть рядом с той, кто у него всё забрала, а теперь... любит её? Наверняка любит её, ложится с ней в одну постель, занимается с ней сексом, целует её, как когда-то целовал и Хосока, шепчет ей на ухо всякие глупости и... — Эй, — и, подходя к нему, Сокджин неожиданно вдруг берёт и по отечески прижимает к себе чужую черноволосую голову. — Я вижу, что ты загоняешься. Пожалуйста, прекрати это делать. — Я лишил его права на то, чтобы умереть достойно. По-человечески, — шепчет в свою очередь Чон. — Чем я тогда от неё отличаюсь? — Ты сохранил ему жизнь. А сейчас ты работаешь, усердно работаешь, чтобы вернуть ему свою личность. Он не осудит тебя, когда будет в порядке, идёт? Он всё поймёт. — А если я не смогу? — Ты обязательно сможешь. Ты свернёшь горы, но сделаешь, потому что это касается нашего угрюмого парня, помнишь ведь? Ты за него костьми ляжешь. — А если он не поймёт? — Он поймёт, — мягко отвечает Чимин. — Он тебя всегда понимал. И, сжав зубы, Хосок только кивает на это. Он будет работать. Будет стараться сделать всё так, чтобы Юнги ни о чём не жалел, когда они встретятся вновь — а они обязательно встретятся, по-другому быть просто не может, не будет иначе, он не перестанет надеяться и будет ждать этого дня, — а даже если и пожалеет, то... Механик примет его. Любым примет, даже если Каратель никогда не сможет простить ему этот эгоистичный поступок. Намджун говорит, что он убивается слишком. Что Юнги не из тех, кто не будет благодарен за шанс; не из тех, кто просто так забывает что-либо хорошее — но забывает об одном только нюансе: Юнги изначально и не просил даже о том, чтобы его вмешивали во всё это дерьмо. Если подумать, Мин никогда не был тем, кто на что-то там жаловался или же пытался обременять кого-либо: высказав свою позицию в самом начале, он больше не поднимал этот вопрос, беспрекословно делая всё, что от него требовалось — и машину водил, и на задания ездил, и в сходках участвовал. Ни разу не заикнувшись о том, что находится там, где хотел быть меньше всего; ни разу не заикнувшись о том, что ему страшно; ни разу не заикнувшись о том, что делает всё против собственной воли. Юнги всегда был кочевником. Тем беглецом, который просто-напросто старался выжить и сделать всё так, чтобы его лучший друг ни в чём не нуждался. Он дарил заботу — местами чрезмерно, но его можно понять — и никогда не просил в ответ ничего. Просто лишь... уважения? Простого человеческого понимания тех самых ценностей, которые ещё могут котироваться среди людей, которых можно называть друг другу близкими? А Чонгук ему в лицо плюнул с подачки Тэхёна, чтобы после осознать всё дерьмо и сломаться, а что будет, когда Киллер от слов наконец перейдёт к действиям, загадать сложно. И страшно. Потому что этот Чонгук, который всё потерял, не остановится, и все здесь это понимают отлично. Потому что принципы ужесточились, ненависти стало в сотню раз больше, а желание сжечь мир дотла превалирует в воспалённом сознании некогда слабого мальчика, а теперь — молодого мужчины, в руках которого есть значимость собственной силы. Чонгук будет творить действительно много самых страшных вещей — и они все здесь сядут на задницы от страха за него, за себя и за будущее. А ещё — ничем не будет размениваться и ни перед чем не остановится в своём желании отомстить Уюн Ванг за ту боль, которую она ему причинила в своей больной одержимости. У него старые установки поросли нержавеющей сталью, а больное сознание извратилось куда больше, чем всем бы хотелось того, и тормозов нет — отказали. Их забрали в Сеул по воле Хосока, который лишил права на выбор. Это Механик хорошо понимает. И даже если Юнги его никогда не простит, ему нужно доказать одному взбешённому от боли парню, что всё поправимо — хоть как-то, но всё же. Что тот Юнги, которого Чонгук знал всю свою жизнь, ещё может вернуться, если дать ему шанс. Если придумать, как реализовать этот шанс. — Давай сюда мне свой код, я его посмотрю, — говорит, наконец, глухо, и Чимин, кивнув, делает ему пересыл с устройства на устройство. Чем же сам Конструктор сейчас занимается, Чон не имеет понятия — ему не до того, чтобы следить за кем-то, кроме себя самого. Но когда он открывает полученный файл, вдруг бросает в пустоту негромкое: — А где двое из ларца, кстати? — Думаю, что занимаются реабилитацией менталки Чонгука, — хмыкает Чимин, пожимая плечами. — Красиво ты завуалировал слово «ебутся». — Не факт. Сам понимаешь: Тэхён сейчас... другой. Совершенно другой. Думаю, он постарается оказать Чонгуку поддержку, ну, в первую очередь. Поебаться они могли бы и здесь. — А Потрошитель действительно любит этого психа, — присвистывает Архангел не без задумчивости. — Ни за что не поверил бы. — Все мы, — туманно отвечает Хосок, а потом, снова погружаясь в работу, негромко повторяется: — Все мы, Джебом.*** jvla — such a whore (stellular edit)
Это не похоже на всё то, что они делали раньше: может быть, потому что ни один из них не ощущал такого колоссального эмоционального слома, а может быть, всё дело в обстановке и атмосфере, чёрт его знает — Чонгук не будет думать об этом сейчас, когда его руки затекают чертовски, но от онемения внезапно так хорошо, что дышать невозможно. Или всё дело немного в другом: в большом вибраторе, например, который сейчас таранит его задницу, отдаваясь по простате частым рисунком вибрации, или в небольшой вибропуле, которую Тэхён закрепил на уздечке. А, ну, или в наркотике, который сейчас гонится по венам частым сердцебиением и заставляет его кончать снова и снова — всё это заставляет совершенно по-блядски скулить, активно потея, и теряться в пространстве до чёрных точек перед глазами. Чонгук уже даже не кричит от концентрации кайфа — посадил голос к чёртовой матери, — а просто позволяет себе свистяще сипеть, чувствуя себя грёбанным куском мяса, предназначенным только для грубого и бездушного траха. Это именно то, о чём он просит Тэхёна, когда утром находит себя в его объятиях с пониманием: Ким действительно пролежал так с ним всю ночь, совершенно не двигаясь. Но Киллер порой слишком эгоистичен для того, чтобы оценивать поступки других — от понимания, что он лежит на кровати Юнги, где всё пропахло Юнги, ему, наверное, немного срывает башню. (К чёртовой матери. Крыша давления не выдерживает и откровенно течёт, без всяких шуток). — Трахни меня, чтобы я забыл своё имя, — с усмешкой просит он Потрошителя охрипшим ото сна голосом — вместо пожелания доброго утра. — Так, как ты мне обещал, помнишь, а? — Как я тебе обещал? — уточняет Тэхён, бровь вскинув. У него во взгляде читается: Чонгук, идея дерьмо, это не то, что тебе нужно сейчас, но Чон откровенно кладёт на последствия — у него слишком опухло лицо от пролитых слёз накануне, слишком болит дырка в груди, которую разъедает острым чувством потери. Так пусть поболит ещё и другая — ему не впервой, но отвлечёт ненадолго от бесконечного чувства ненависти к себе самому из-за того, что не уберёг. И накосячил так сильно, что Юнги ни хрена его не простил. А теперь прощать даже и некому. — Когда мы только начинали эту блядскую миссию, ты напомнил мне о крюках. Поиграй со мной, Ким. — И как именно ты хочешь, чтобы я с тобой поиграл? — Бездушно. Без лишних эмоций. И потребительски, — «Как я того заслужил», в голове проносится быстрым. Но Тэхёну же Чонгук дарит улыбку острую, хлёсткую, хищную и в совокупности с грубоватым касанием к чужой смуглой скуле: — Сможешь? Или кишка стала тонка? — Не стала тонка, но я не хочу, чтобы ты разрушал себя ещё больше, Чонгук. Ещё и, вдобавок, моими руками. И в этот момент Киллер впервые ловит себя на одной страшной и осознанной мысли, которая его удивляет и почему-то пугает до чёртиков — он не хочет продолжать разочаровывать Тэхёна и дальше. То, как тот смотрит на него прямо сейчас, не похоже ни на один другой взгляд, который он дарил ему ранее: сначала Ким был пропитан к нему лишь презрением, потом — потреблением, чтобы после — уязвлённостью от своих же эмоций. А сейчас смотрит уверенно. Так, как может смотреть человек, который действительно любит, желает только добра и хочет о тебе позаботиться, ни на чём не настаивая. Но Чонгуку нужно разрушиться. А потому он, подавшись вперёд, тихо шепчет, прикусив мочку чужого уха настойчиво: — Когда ещё я буду просить тебя меня трахнуть, а, Потрошитель? Если этого не сделаешь ты, то мне будет несложно найти кого-то ещё. И так они оказываются в этой пещере. Чонгук голый и мокрый, до ужаса грязный, а «Семь искр блаженства» неистово вены щекочут, когда он снова и снова кончает, не в силах остановиться из-за действия наркотика на организм — его сердце заходится в страшном экстазе, с губ срываются хриплые, почти беззвучные выкрики, и не дрожь, а настоящие судороги пронзают всё его тело. Он не знает, где Тэхён достал верёвку, которой закрепил его руки. Не знает, где были спрятаны две эти игрушки, но он просит Потрошителя вогнать вибратор в него насухую и тот просто выпадает от таких поворотов. Тэхён порвал его, потому что Чонгук так захотел — и, да, ни хрена он не сядет потом, но это будет потом. Сейчас, здесь, когда Ким подходит к нему медленной походкой вразвалочку и больно щёлкает по испачканной в сперме головке, Чонгук только всхлипывает, как течная сука, и просит ещё, потому что ему действительно надо. Под ним натекла лужица белого, верёвка больно натирает запястья, а вибратор не останавливается: даже слюна по подбородку течёт от того, как же ему больно-хорошо-больно и разрушительно. — Котёнок любит грубее? — урчит Ким, ногтем царапая линию чонгуковой челюсти и делано мягко ему улыбаясь: по глазам ни хрена не прочесть, кроме насмешки, и Чон спускает ещё раз — ещё немного, и до сухого дойдёт. А Тэхён даже будто не обращает внимания, как чувствительно-чувственно от боли и наркоты изливается тот, кого он, вроде как, любит. Тэхён любит Чонгука. Тэхён хочет его уберечь, но как уберечь того, кто заслужил быть наказанным, и, нет, дело вовсе не в какой-то эротической пытке, а во вполне себе реальных пинках от суки судьбы, которая забрала у Киллера лучшего друга? Хотя, подождите: изначально Юнги отобрал у Чонгука злой болтливый язык. — Котёнок хочет, чтобы ты из него всю душу вытрахал, — задыхаясь, просит Чонгук, ощущая, как снова болезненно сжимаются мышцы внизу живота, а очередной оргазм словно бы током прошивает резкой вспышкой от мошонки до самой головки — и, выдохнув, снова кончает. «Семь искр блаженства» действительно творят чудеса, к эффекту никогда не привыкнуть. Но это то, что ему нужно было сейчас больше всего. — А я тут, по-твоему, шутки шучу? — вскинув бровь, по-тёмному веселится Тэхён. — Я хочу твой член в себе, мудак, и ты это знаешь, — это могло бы прозвучать зло, не потони в ещё одном стоне беззвучном, когда Чонгук снова делает то, что у него сегодня получается лучше всего. Но что становится вдруг неожиданным, так это отрицательный кивок чужой головы, который мгновенно убивает в Киллере всю послеоргазменную негу, чтобы сменить новой волной наслаждения, которые ему дарит дурь снова и снова. — И какого хуя ты делаешь? — это звучит снова едва различимо. Могло бы и зло, да вот только мысли прыгают, не собираются в кучу: здесь и сейчас имеют значение только оргазм и последующая эякуляция, и Чонгуку совершенно неважно, с помощью чего цель будет достигнута — из-за члена в нём или игрушки, которая заставляет сфинктер кровоточить и болеть, но простату внутри хорошо стимулирует. — Почему нет?! — Мне брезгливо тебя трахать, котёнок, — просто отвечает Тэхён, делано ласково трепля его по щеке. — И унизительно, когда ты такой. И, как я уже сказал, моими руками ты разрушаться больше не будешь. Я не хочу. Чонгук обязательно почувствует злость. Будет раздражён, будто ребёнок, которому не дали то, что он так сильно желал — и будет одновременно хорошо понимать, что в таком к нему отношении здесь, в эту минуту, виноват только он сам. Потому что Тэхён причинять ему боль больше не будет. Сам сказал накануне. Но Чонгук обязательно на него разозлится. Обидится, заметив, что Ким даже не возбудился. Психанёт всенепременно, потому что тот сказал ему «нет», а ещё «мне брезгливо» с издевательским прозвищем, которым Киллер просил себя не называть уже несколько раз. Затаит острое непонятное чувство, которое будет колоть изнутри, и всенепременно подумает: «Брезгливо, значит? Окей, найдём, кого посговорчивее». Но это всё будет только тогда, когда действие «Семи искр блаженства», наконец-то, закончится. А пока Чонгук при этих словах может снова бурно излиться с оттенком позора того, кому отказали впервые за всю его жизнь.