ka$tro — in essence
— Я хочу, чтобы мы работали вместе, — это то, что говорит Ю Суджин, стоит только Чонгуку — разозлённому, измотанному их с Тэхёном проделками — оказаться в радиусе доступа. Она раздражает: мелкая, очень активная, сразу видно, что до пизды наблюдательная и чертовски смекалистая, а ещё просто так своих позиций не сдаст. Чонгук не любит таких. Ему хватает Чимина, который может быть слишком назойливым, но мозгов ему не занимать, а девчонка может сколько угодно нервировать своим поведением, но на злого гения явно никогда не потянет. — У тебя есть хозяин, ему и служи, — отрывисто отвечает Чонгук, проходя мимо неё в холле дома: Тэхён остановился переговорить с Джебомом и Джином о, по его словам, дальнейших действиях, но нужно быть полным придурком, чтоб не понять, что эти самые «дальнейшие действия» касаются его, чонгуковой, деятельности. Они все боятся, что он ебанёт — и кто он такой, чтобы лишать их оснований для этого? Медлительность и осторожность начинает уже конкретно бесить: Киллеру в нём нужна новая порция крови, которой можно было бы потушить ту самую боль, что ноет в груди мерзкой дырой. У неё даже имя есть — в некотором смысле он всё ещё остаётся собой, а, значит, имеет определённую сентиментальность и уважение к памяти. Даже если тот, о ком думать больно, теперь для него живой труп. — Он не держит меня на цепи, Чон Чонгук, — широко улыбается Ю, цепляясь за его руку пальчиками — он останавливается до неприличного резко, чтобы опустить на неё тяжёлый взгляд чёрных глаз и бросить коротко: — Руки. — А ты злее, чем был. Кончил плохо или таблетки перестают действовать, а? — она не боится, на ней нет маски напускной уверенности или чего-то подобного: она действительно являет ему простую себя, ту самую, коей реально является. Острой, хитрой, безумной — нужно, наверное, быть идиотом, чтобы не оценить её степень бесстрашия и готовность ему подчиняться. Сощурившись, Чонгук изучает смазливое личико какое-то время перед тем, как задать новый вопрос: — В чём твоя выгода? — Я просто кинкуюсь на твою радикальность, — ухмыляется Ю. — Мне нравится то, что ты бешеный. Такие, как ты, толкают тех, кто мнёт сиськи. И я хочу идти за тобой, потому что я верю в то, что ты хочешь добиться того, чего они все так долго не могут добиться. У тебя достаточно ненависти и желания мстить. — И чего, по-твоему, я так желаю добиться? — вскинув бровь, интересуется он. — Того, чтобы люди были свободны, — подмигнув, говорит ему Ю. — Конструктор на твоей стороне. Это значит, что Оружейник тоже там будет. Потрошителю придётся сдать тебе трон, хочет он того или нет, увидеть правосудие своими глазами ему хочется очень, а это значит, что он тоже пойдёт за тобой. А если пойдёт он, то за ним двинутся и Учёный с Механиком. С тобой выгодно быть, Чон Чонгук. И умереть за тебя тоже не низко. Чонгук на это только лишь ухмыляется, головой покачав, и, не говоря больше ни слова, идёт сразу к подвалу — туда, где наверняка окопался Чимин, получивший доступ к карте пусанской округи — как они её называют, карте лояльности. Чонгук накануне велел подписать каждую, чтобы понять, с какого городка нужно начать, наконец-таки, действовать — и, да, глупо не допускать к работе девчонку, особенно, если она сама того хочет. А потому у самых ступеней он поворачивается, ловя её взгляд, и произносит: — Погибнет много людей. — Знаю. — Будут невинные жертвы. — Я даю себе в этом отчёт. — Старики, женщины, дети. — Я не дура и знаю, что значит словосочетание «невинные жертвы». — Ты должна понимать, что тебе до последнего вдоха предстоит жить с осознанием, что из-за тебя погибнут не десятки, а сотни живых людей, Ю. Ты готова нести эту ношу? Она молчит. Но недолго — пару секунд, — перед тем, как, горько ему усмехнувшись, кивнуть: — Мои родители погибли от рук Верхнего общества, потому что тем показалось, что они лояльны по отношению к Нижним, хотя наша семья никогда не имела к вам отношения. Мою мать пытали четыре часа перед тем, как она умерла, отца — восемь, а меня забрали в Сеул — в интернат Верхнего общества для таких же сирот, посчитав, что извинений будет достаточно. И если ты собираешься покарать каждую тварь, которая так или иначе относится к подсоскам андроидов, то я буду на твоей стороне, Киллер. Потому что это однозначно моя сторона. А Чонгук ей кивает, делая в голове ряд пометок, где каждая окрашена тяжёлым привкусом ещё не пролитой крови и пропитана пыльной и острой отдушкой свинца. Потому что с годами понимание того, как больно терять, немного подтёрлось, пусть и осталось страшным рубцом на душе, а сейчас рана свежая, едва обновившаяся и, да, последняя. Вовсе не потому, что он запрещает себе терять и привязываться — нет, отнюдь, нет: Чонгук прекрасно даёт себе отчёт в том, что называют страшным словом «война», и также осознаёт, что жертвы на ней неизбежны. Просто понимает там, остатком сознания, что ещё способно кого-то любить, что больше точно не выдержит, что с него хватит страданий и боли — оно всё ещё будет здесь, рядом, станет частью его, но так сильно больше никогда не ударит. Как ёбнуло в своё время по, например, этой девочке, которой на вид лет семнадцать. Сирота, как оказалась, очередной сломленный духом ребёнок, как все они сломались по-разному и в разное время, и с таким же набором потрясающих масок, чтобы иметь возможность прятать и прятаться. Чонгук это видит в ней как никогда хорошо, когда теперь знает, куда именно стоит смотреть. Такие, как Ю, горят идеей отмщения. Жаждой убийства, пониманием жертв и осознанием собственной смертности — в них глубоко скрыто желание восстановить справедливость и в дальнейшем уберечь тех, кто когда-либо может повторить их скотскую участь. Даже если погибнет в процессе — не пожалеет. Знает, что принесёт вклад в общее дело — в людскую свободу. Таких вот, отчаянных, ему и не хватает, чтобы подготовить всё то, что он запланировал. Таких вот, готовых умереть вместе с ним, за него, ради свободы. Ради проблесков светлого будущего. А потому клонит к плечу черноволосую голову, чтобы глаза полуприкрыть и кивнуть медленно, со знанием дела: — Хорошо, Ю Суджин. Я согласен впредь работать с тобой. — Довон будет с нами, — это то, что она ему говорит, глядя твёрдо и хмуро. — Мы вместе росли в интернате, у него те же причины, тот же мотив, а ещё... — и она усмехается, чтобы головой покачать: — Он наслышан о твоих подвигах, Киллер, и ты являешься его кумиром и, кто знает, может, чем-то ещё, — подмигнув, она нос морщит игриво. — Но не давай ему шансов, пожалуйста. — Ты так говоришь, как будто мы с тобой двое лучших друзей, Ю. Не льсти себе... — начинает было Чонгук, однако она успешно его игнорирует, продолжая гнуть свою линию: — Потому что мы все понимаем, кому принадлежит твоё сердце, большой цепной пёс. — Я не люблю Ким Тэхёна, — отрезает Киллер куда быстрее, чем, наверное, должен был. Куда быстрее, чем, наверное, должен был закрыть рот собеседнику тот, кто действительно ничего не чувствует, верно? — Заметь, ведь я не назвала его имени, — игриво скалится Ю рядом острых крепких зубов. — Нужно быть идиотом, чтоб не понять, о ком ты сейчас мне заливаешь, — ледяным тоном чеканит Чонгук, и это тот самый момент, когда ей стоит закрыть свой рот и не возникать больше никогда с этой темой. Как любому другому. Даже если любой другой будет сам носить имя Тэхёна. — Будь любезна отставить в сторону свои намёки — они воняют дерьмом — и не лезть туда, что тебя вообще ебать не должно. А если продолжишь, то я пристрелю тебя, как маленькую блохастую шавку, — начинает он распаляться, пусть видит, что Ю сразу же поняла, что сказала несколько лишнего, — а ведь мы оба знаем, что я могу это сделать и... — Остынь, большой парень, — тяжёлое касание небольшой, но сильной руки со спины немного приводит Киллера в чувства, а сам Чонгук несколько вздрагивает при звуках высокого голоса. — Она тебя поняла. Верно ведь? — и Чимин, поднявшийся из своей норы, выжидательно смотрит на Ю. — Поняла, какие темы лучше не трогать вообще? Девушка на это только кивает, становясь мгновенно серьёзной, а Чонгук, крепко зажмурившись, делает ряд вдохов и выдохов. — Хорошо. Оставишь нас, ладно? — неожиданно спокойно и очень серьёзно просит Чимин, наверняка глядя на девушку. Чонгук не знает. Он ни хрена не уверен ни в чём прямо сейчас, оглушённый громким и быстрым стуком крови в своих же ушах, а ещё острой вспышкой едкой, отравляющей сознание ярости — это вгоняет в прострацию. Можно сказать, в коматоз, где он продолжает глубоко дышать усилием воли, но это не помогает, а только, напротив, провоцирует дыру по Юнги в груди шевелиться каждый грёбанный раз, когда грудная клетка приходит в движение. Чонгук больше не из тех сопляков, которые на боль реагируют страхом, криком, слезами. Теперь на такое он реагирует актом насилия и озлобленным рёвом того, кому терять нечего. Потому что действительно нечего. Даже морали нихуя не осталось на этой войне. — Ты принимал что-нибудь? — негромко, прямо на ухо, интересуется Конструктор у Киллера. Очевидно, Ю канула в Лету, поняв, что зацепила какой-то особенный триггер, и лезть на рожон лучше не стоит. — Скажи мне, сука, честно: ты употреблял что-то, пока тебя не было тут? — С чего ты решил? — не открывая глаз, отвечает Чонгук. Вспышка не отпускает, сжимает грудь стальным обручем, жжёт изнутри черепную коробку: хочется то ли крушить, то ли сдохнуть — пока не решил. Но больно, блять. Физически больно. Охуительно больно, если быть точным. — Потому что ты и без того неадекватный, а сейчас ведёшь себя, как наглухо ёбнутый. Она просто беззлобно тебя подъебала, а у тебя даже со спины был такой вид, будто ты сейчас её голыми руками на части порвёшь. Я понимаю, что там, — и Пак бесстрашно касается чужого виска указательным пальцем и несильно стучит, — у тебя протекает, поэтому и задаю вопросы, окей? Так что ответь мне как врачу на полставки, пожалуйста, честно: ты юзал что-то, когда Тэхён тебя увозил? — А я просил приставлять ко мне медбрата-робота? — парирует Чон, открывая глаза и не в силах справиться с потоком всепожирающей ненависти в собственном взгляде, когда смотрит в серые давно уже мёртвые омуты прямо напротив своих. А Чимин в лице не меняется: стоит, проколотую бровь приподнял, и только внимательно его изучает. Любую осечку ищет на чужом лице прямо сейчас — и, очевидно, находит. — Долбоёб, ты в курсе, что тебе сейчас нельзя ничего принимать? Окей, наркотики вообще вещь не самая классная, но у тебя сейчас трещит психика ну просто пиздец, ещё хуже обычного, у тебя был нервный срыв, ты был на капельнице всего два дня назад, и сейчас ты едешь куда-то и с кем-то что-то юзаешь?! Ты ёбнутый?! — Наркотики помогают добавить красок в рутину, — хмыкает Чонгук, скривив уголок рта. — Вот и всё, Пак. Убери руку, пока я тебе её не сломал. — Ломай, тогда я проломлю тебе череп, и если с моей рукой будет всё в порядке уже через пару часов, то ты сам не встанешь, — без толики агрессии, скорее, с ленцой отвечает Чимин. — Тэхён куда, блять, смотрел, пока ты там что-то употреблял? — Он мне и принёс, — спокойно говорит ему Киллер, и это редкий момент, когда Конструктора можно лишить дара речи, но именно так и происходит — даже пару раз моргнув по привычке, Чимин замирает, а потом медленно, но верно приходит в себя, чтоб проронить: — Вы оба там перед миссией на F5 нажали, я не понимаю? Сохранились, блять, или чё? Совсем охуели?! — и не пугается, когда Чон снова скалится — только лишь головой качает, чтобы вдруг прикрыть глаза, вскинув подбородок, и процедить: — Мне нужен лидер, Чонгук, а не ребёнок, который любит играться с огнём. Если ты сдохнешь, некому будет вести отряд вместо тебя, и всё будет напрасно. А ещё, если ты сдохнешь, ты не сможешь отомстить Уюн Ванг, как тебе такое, а? И это обжигает пощёчиной: Чонгук зубы сжимает, чувствуя, как поднимает в нём голову то, что являет собой острую чёрную ненависть из категорий непроходящей, изнутри разрывающей и вызывающей желание сомкнуть руки на горле. Чонгук отомстит этой суке. Сердцем клянётся, что ещё кое-как бьётся у него в грудной клетке, что он заставит эту тварь гореть в адском огне за всё то, что она когда-либо сделала и за то, что ещё сделать успеет, пока он не прикончит её особо мучительно. Но сначала он обломает ей крылья. — Что ты нашёл? — он делает было шаг вниз, но Конструктор качает головой отрицательно: — Там Хосок. Он не из наших. — Хосоку плевать на то, что сейчас происходит, у него в башке только одно — утопичное и абсурдное желание спасти того, кого уже не спасти. — Поживём — увидим, но, в любом случае, он не дурак и молчать тоже не будет. Сколько нас всего, получается? — Ты, я, Ю, Довон. Четверо. Чимин кивает. — Пятеро. — Пятеро? — Чонгук, вскинув чёрные брови, смотрит на парня прямо в упор. — Кто пятый? — Намджун, — спокойно отвечает Чимин, глядя ему прямо в глаза. И это, блять, новость, потому что Киллер никогда не подумал бы, что спокойный рассудительный парень, каким предстаёт Оружейник, когда-нибудь выберет путь радикала среди радикалов. Крайнего в крайних. — Ты в нём уверен? — Я люблю его. Если бы я не был бы уверен в Намджуне, то не стал бы изначально вступать с ним в отношения, разве не так? — хмыкает Пак. — Он с нами, Чон. Это был его выбор: отойти от политики своего лучшего друга и примкнуть к нам. — Он это сделал, потому что любит тебя или потому, что разделяет идею? — Это так важно? Он умелый боец и имеет боевой опыт и, что главное, навык. Он будет полезен в отряде Киллера, — Чонгук мысленно смакует это словосочетание — оно ему нравится просто до одури. — Окей, и что ты решил? Вернее, что ты нашёл? — Давай поднимемся ко мне в спальню, — предлагает Чимин, выглядя невозможно серьёзным. — В подвале не поговорить из-за Хосока, в твою комнату в любой момент может зайти Тэхён, а здесь говорить слишком рисково — любой может услышать. Чонгук кивает. В этом есть смысл. — Идём.***
— Я волнуюсь, — это Сокджин ему говорит, садясь на большую лестницу крыльца их временной базы и со вкусом закуривая, но не прекращая смотреть на шумящие листвой деревья. Здесь красиво. Правда красиво: дом Варвара всё ещё расположен в той части округи, которую не тронуло влияние роботов, и всё вокруг ещё остаётся в первозданном виде природы некогда Южной Кореи: зелень и горы, свежий воздух и мнимое чувство спокойствия. Тэхён выжидает то, что он ему скажет. И тоже закуривает — Джебом, быстро переплетя свои пальцы с пальцами Джина, после небольшого разговора о Киллере заходит внутрь, увлекая за собой и Довона, и Ю. Оставляет поговорить, понимает вдруг Потрошитель. Что-то, да рассказать, но вот что? — Волнуюсь за две вещи сразу, — Учёный кивает сам себе, когда произносит эти слова, выглядя крайне спокойным, но при этом голос его звучит напряжённо. — Первая — это Чонгук. Здесь все о нём беспокоятся, но я переживаю ещё и с медицинской точки зрения, Тэхён. — И какие у тебя опасения? — ком в горле, которого, по логике, не должно быть у андроида, но Тэхён, кажется, теперь всегда болезненно будет воспринимать всё то, что касается Киллера: без шуток, от острого взгляда, полного ненависти, которым Чон вонзился в него, когда Ким впервые ему отказал, до сих пор не по себе, если честно. Этот взгляд был такой... обвиняющий. И предостерегающий, но о чём, Потрошитель толком не понял. Да и не смог бы понять: в голове у Чонгука слишком много эмоций сейчас, и все, как на подбор — одна чернее другой, так что ничего позитивного в любом случае ждать явно не стоит. Здесь и чувство вины, и жажда власти и действий, которая вполне себе объяснима — сейчас, когда Чонгук проживает период острого горя, все осторожности будут казаться ему не здравым смыслом, а излишней медлительностью. А ещё он по-своему, но доверял. И, услышав отказ, кажется, разочаровался, поняв, что под его дудку плясать больше не собираются. Но у Тэхёна не было выбора. Не может он больше, перерасставив приоритеты, продолжать причинять боль тому, кого действительно всей душой любит. Даже если у андроидов такого понятия нет. И даже если тому, кого он этой всей душой любит, кажется, что он делает назло или же берёт — и отказывается. — То, что он сейчас начнёт творить лютый пиздец, вещь очевидная, — замечает Сокджин. — Я видел людей, которые теряли единственных близких. Я и сам потерял всё, что у меня было когда-то — отца, и всей душой возненавидел Нижнее общество, которое у меня его отняло, но... — и Учёный головой качает задумчиво. — Где я теперь? Но я — это я. У нас с Чонгуком темпераменты разные, пределы тоже отличны. Поэтому, да, я беспокоюсь о его психике — это во-первых. Но что куда для меня важнее сейчас — его здоровье физическое. — Что с ним не так? — хмурится Тэхён, глядя на него весьма тяжело. И когда Сокджин отвечает, вместе с дымом с полных губ срывается вздох: — То, что я ему капал, было единственно верным решением в той ситуации: его организм бы просто не выдержал такого контрастного душа, сам понимаешь. Адреналин, боль утраты, физическая нагрузка, моральное давление — результат мы все видели. — Нервный срыв. — Продолжительный, да. Он прошёл мягче, чем мог бы, потому что я действительно вдарил ему ударную дозу успокоительного, но у всего есть свои побочки, сам знаешь. Совокупность этих событий и лекарств, которые он потреблял внутривенно, дали ебанистическую встряску его организму — отсюда было огромное количество эпилептических припадков. К сожалению, они все были вполне ожидаемы. Но я переживаю за сердце, — и Ким-старший цыкает. — Вот за него я переживаю больше всего, Тэхён. — Что ты имеешь в виду? — Побочка моих седативных и без того неприятная — даёт осложнение на работу сердечно-сосудистой, но я боюсь, что у него там всё просто в ахуе от того, что происходит. Эпилепсия, срыв, адреналин, опять же, огромнейший же выброс случился, нервы. Всё это просто так не проходит. Скажи мне, ты не замечал у него ничего странного? Может, тахикардию?«— У тебя пульс слишком бешеный. Даже для того, кто только что трахался. Даже для того, кто пиздец, как ослаб. — Похуй. — Давай я позову Джина. — Я сказал похуй».
— У него пульс просто ебейший был после того, как мы с ним не так давно трахались, — отвечает Тэхён, хмурясь. — Я даже хотел позвать тебя, но он не позволил мне. Был очень зол, а потом сорвался. — Оно и понятно: для него сейчас любая поломка его организма будет страшна, потому что больше всего он боится выпасть из строя. Я надеюсь, когда вы уезжали, вы не употребляли наркотики? — Сокджин смотрит серьёзно. Тэхён же на это молчит. Слишком красноречиво молчит для того, чтобы он не воскликнул: — Тэхён, твою мать, ладно, он, у него мозги сейчас вообще не работают, но ты-то куда! — Ты бы его видел, блять, — качает головой Потрошитель, вздыхая. — Типа... знаешь, он был в таком состоянии, что я не мог не. Я тогда на всё был готов пойти, чтобы он не старался саморазрушиться как-то ещё, понимаешь? Я и не думал, что это может что-то повлечь за собой. — Если он не перестанет и не начнёт пить то, что я ему привезу, то ждать беды, блять, — Учёный задумывается, а потом качает-таки головой: — Нет, пиздец в любом случае. — Что ты имеешь в виду, Сокджин? — Тэхён спокоен. Он правда в порядке. Ладно, плевать, кого он обманывает, если он ни хрена не спокоен и у него сейчас от страха парализует аккумуляторы нахрен? Чонгук, твою мать. Хотя, к чёрту: Киллер сейчас, как ребёнок. Ни о чём, сука, не думает, ему же помощь нужна, поддержка, понимание, что рядом с ним кто-то всегда будет рядом — тот будет, кому можно довериться, а Тэхён что? Верно, подтолкнул в спину поближе к дерьму. — Я боюсь, что ещё пара таких хорошеньких встрясок, и его ёбнет, — помолчав, отвечает Сокджин. — Чем? Они друг на друга смотрят какое-то время. Тэхён — откровенно нервозно, Сокджин — с мрачным спокойствием и готовностью в крайнем случае помочь сразу же, как только это будет необходимо. — Что у него просто-напросто от нагрузки остановится сердце, — наконец, сдержано произносит Учёный. — А когда оно останавливается, люди прекращают жить. Надеюсь, ты помнишь об этом. И, поднявшись, тушит окурок о нижнюю часть стальных перил перед тем, как бросить его в самодельную пепельницу и пройти внутрь. Оставляя Тэхёна смотреть в одну точку с пониманием страшного. Чонгук ведь... не остановится.