portwave — shadow lady
Кулак просвистывает мимо — достаточно далеко, чтобы усмехнуться на такую неповоротливость и не перехватить чужое запястье, выкручивая его до громкого механического хруста костного сплава, резким рывком не потянуть на себя. Оппонент — крупный андроид из категории военных — теряет выверенный программой баланс, оступается и несколько подаётся вперёд, и за это мгновенно получает захват шеи и несколько точных и сильных ударов коленями по очереди в район неживого солнечного сплетения. Его бьют быстро, отточено, сильно: андроид раскидывает руки, чтобы сделать встречный захват, однако его противник резко выпускает его из столь болезненных объятий и резко садится на корточки, выбрасывая вперёд одну из ног под прямым углом и полупрокручиваясь — делает уверенную подсечку, однако терпит в этом провал. Андроид делает два шага назад, сильно прокручиваясь, и теперь уже он на коне: завалить соперника на лопатки не предвидится сложным; по этой причине военный прыгает сверху быстро и ловко, как кошка, но у того, с кем он спаррингуется, навык выживания отточен до критического предела, а значит, и с реакцией всё хорошо — в момент чужого прыжка он сам падает на лопатки, поджимает ноги, и когда механическое тело оказывается строго поверх, резко их распрямляет, откидывая того в сторону и не позволяя коснуться себя, после чего группируется и откатывается вбок, чтобы мгновенно встать на ноги. Юнги знает, что хорош. Во многих вещах: в любви, в умении обращаться с огнестрельным оружием, в дружбе, в сексе и, вот, теперь, в рукопашном бою — военный андроид прыгает на него снова, но кулак снова свистит мимо, и эта однотипная канифоль уже начинает слегка надоедать. По этой причине бывший Каратель вновь перехватывает чужую руку и, приложив недюжинные усилия, которые простым людям даже не снились, перекидывает того через себя еблом в землю и, развернувшись на пятках, прыгает следом, чтобы несколько раз ударить оппонента лицом о негостеприимный бетон полигона, заломить тому руки и приставить к затылку указательный палец с негромким язвительным: — Паф. Вот ты и сдох, — и, ухмыльнувшись, поднимается на ноги, позволяя очередному подопечному Уюн приводить себя в порядок самостоятельно. Такие тренировки становятся рутиной за последние несколько дней. Юнги точно знает, что ему в карту памяти вшили знания и реакции тхэквондистов и тайских боксёров самого высокого уровня, поэтому сейчас как никогда являет собой тот самый случай, о котором слово «машина» не стыдно сказать. И эксплуатировать его можно по-разному: киллером, военным или же, например, поставить руководить одной змеевидной занозой в заднице, которой этот факт едва ли понравился, но открыть рот Азарт не решится, конечно. Канпимук Бхувакуль не из тех ребят, которым нравится, что их контролируют: пока Юнги не было здесь, он во многом был предоставлен себе самому, однако сейчас на руках мужчины директора Департамента технического развития вся документация Верхнего общества, которая отпечаталась в карте памяти всего за пару дней. Андроиды не спят, им не принципиально питаться, пусть к этому пока и сложно привыкнуть, однако прошёл уже почти месяц, а следов Им Джебома и его отряда так и не нашли, что вызывает у Юнги подозрения на тему того, кому Архангел был всё это время лоялен на самом деле. Отвратительно, что он забыл главного информатора Ким Тэхёна при переносе данных из головного мозга на карту, конечно, но что уж поделать. В любом случае, сейчас первостепенная задача — это показать Азарту, что теперь он не предоставлен себе самому. Шаг в сторону — пуля в висок. Или в затылок. Как сейчас этому парню было сделано гипотетически. — Ваши навыки ближнего боя потрясающи, мой господин, — раздаётся услужливо сбоку. Не неожиданность: как Мин следит за змееподобным, так и Канпимук следит за новоиспечённым высшим хищником, а потому зачастую оказывается в нужное время в нужном месте, прикрываясь маской услужливости. Нужно быть идиотом, чтоб не понять, от кого Азарт захочет избавиться первым, как только представится случай, да вот только понимание, что Уюн далеко не дура и второй раз потерю любимого никому не простит, его останавливает. Надолго ли? Юнги не имеет понятия. Но и умирать от рук одержимого Ким Тэхёном фанатика не собирается. А потому здесь, в режиме реального времени, поворачивает в его сторону голову, окидывая равнодушным взглядом образ лощёного индюка, который тот из себя строит, и только вскидывает тёмную бровь: — Не припомню, чтобы вызывал тебя, Канпимук. У тебя, что, нет работы? Могу подкинуть с лихвой. — То, как Вы тренируетесь, вызывает во мне восхищение, — медленно хлопая в ладоши, Азарт подходит к нему, являя собой неприкрытую концентрацию угрозы и даже не совершая тщетных попыток её как-нибудь скрыть. Уюн абсолютно права: пустой, живущий извращённой, гротескной формой любви, которая из обожания перешла в фанатичную ненависть — этому парню было бы неплохо посетить мозгоправа, благо, что в Сеуле их задницей жуй. Что достаточно странно с учётом того, что программой можно искоренить любую проблему, вроде как. Но спрос на специалистов действительно просто огромен. — Пизди в другом месте, — советует Мин, ухмыляясь. — И интриги плети в своём тёмном углу, пародия на паука. — Вы меня так оскорбляете, — и Азарт закатывает глаза с полуулыбкой. — А ведь даже не знаете меня хорошо. — Мне и не нужно знать о тебе всё досконально, чтоб понимать, какой ты мстительный и одержимый ублюдок, — парирует Юнги без враждебности в голосе, а с абсолютным спокойствием. Он не боится этого мальчика — тот об него зубы сломает, а если при попытке укуса какие-то ещё останутся целыми, то некогда Каратель их с удовольствием выбьет. — И чем же я одержим? — Ты хотел сказать кем? — и видит, что Бхувакуль морщится, пусть и с полуулыбкой. Никому здесь не нужно говорить конкретное имя его больной, жестокой привязанности: оно само произносится молекулами кислорода, которые Канпимук потребляет. Может, оттого и дуреет всё больше: пропитывается больной любовью к Тэхёну в десятки раз сильнее день ото дня без возможности выплеснуть. — Уже вижу, как Чонгук начинает радостно танцевать от этого знания. — Ах, господин, будет Вам, — делано мягко парирует Азарт, подходя к нему ближе и одним взглядом приказывая военному андроиду катиться к чёрту отсюда, что тот и делает в спешке. Юнги не против: если кто-то здесь ещё хочет пытаться играть в командира, то без проблем. Натура настоящего босса уже давным-давно всеми выявлена. — Чон Чонгук здесь не нужен. — Звучит как лозунг, — говорит ему Мин. — Передам своей женщине. — Вы же понимаете, что я имел в виду, верно? — вскинув бровь, интересуется его собеседник. — Ни в коем случае не имею ничего против Вашего названого брата. Или лучшего друга. Или любовника, — расплываясь в улыбке, раскрывает степень своей осведомлённости в чужой личной жизни. — Интересно, а госпожа знает, что между вами и Чонгуком был секс? — Пытаешься мне угрожать? — усмехается Юнги в свою очередь. — Глупое дело: шантажировать своего начальника еблей, Азарт. Даже если бы я трахал Иисуса Христа, пока был человеком, это только моё личное дело. Я думал, такие вещи не нужно объяснять большим крутым дядям. Хотя мальчикам, кажется, действительно стоит узнать, что копаться в чужом грязном белье — дело рисковое. Для их головы — в первую очередь. И Азарт морщится с ноткой жеманности, как мог бы поморщиться тот человек, что не удивлён, однако делает вид, что очень да. А бывший Каратель лишь только смотрит на него, как на жука, и даже не усмехается: слишком много эмоций будет тогда для того, кто их не достоин. Как бы странно то ни звучало, но даже сам Потрошитель — главный враг сеульской верхушки — заслужил того, чтобы к нему что-то чувствовал кто-то, кто не Канпимук, поскольку тот слишком пустой, пресный, плоский, травмированный и лишённый эмоциональной привязки той категории, которую называют здоровой. Как о таких, как он, говорят? Guilty pleasure, ведь так? То, что нравиться и привлекать совсем не должно ввиду полного отторжения личности в целом, однако нельзя не признать, что внешне хорош. В постели хорош. И подать себя тоже умеет под правильным соусом. Не знай Юнги ещё из прошлой жизни о том, на что этот парень способен и кем он является, может быть, тоже купился бы. Но, на его счастье, он знает. И к огромному сожалению для самого Бхувакуля, который едва ли хотел, чтобы его оппонент был о его личности хорошо информирован, пусть и сам не гнушается покопаться в чужом прошлом, как оказалось. И если бы Мин Юнги — новый Юнги: не забитый, ничего не пугающийся и с чёткими целями и планами на судьбу человечества — был бы чуть подешевле, то он бы непременно выдал в чужое лицо карт-бланш из того, что мог слышать лишь мельком, но этого хватило с лихвой, чтобы сделать ряд выводов касательно прошлого генерала Верхнего общества.«Не, слишком мелко для моей детки Азарта».
«— Канпимук любит засовывать член даже в помойные вёдра.
— А ты, я смотрю, хорошо осведомлён о его предпочтениях?
— Разумеется. Я о нём всё знаю, котёнок».
Канпимук Бхувакуль — тот человек, о котором и правда можно сказать: «Он guilty pleasure». Хорош собой, умён, эрудирован, умеет себя преподать, великолепный стратег — тот самый самец с бархатистой аурой «я подчиню тебя» чёрного цвета. Но сейчас, глядя в чужие голубые глаза напротив своих, Юнги хорошо понимает, что сказать можно всё, что угодно, конечно, а вот для Потрошителя всё это стало отлично известно на практике. Но в одном он всё же уколет. Не может не уколоть, не ударить по лицу наотмашь воспоминаниями, не поставить на место и дать знать о своей осведомлённости тоже — пусть Азарт знает, что не только он один здесь может стать архивариусом, когда дело касается чужих человеческих жизней. Не только он один здесь может срывать чьи-то триггеры и неожиданно думать, что это сойдёт ему с рук. Юнги тоже умеет кусаться — всегда умел, на самом-то деле, только если обернуться туда, на прошлую жизнь, можно отлично понять, что он всегда старался заботиться обо всех тех, кто был ему хоть как-то, но дорог. Даже если сейчас всё, чего заслуживают лидеры Нижнего общества — это только лишь казнь за госизмену, тогда, до его «эволюции» они стали... семьёй. С той бытовухой и мордобоями, громкими фразами, мучительной попыткой притереться друг к другу, они в какой-то степени стали друг другу ближе, чем кто-либо когда-то мог стать. Юнги уважал их тогда, а сейчас благодарен за опыт, эмоции... возможность когда-то любить, да, тоже ложную, да, тоже неправильную, но тогда она казалась ему единственно верной. И пусть сейчас он не чувствует привязанности к кому-либо, кроме Уюн и Чонгука, когда-то тогда любовь к оппозиционеру с губами чёрного цвета, колким характером, безграничным запасом неожиданно светлого чувства и умением шутить совершенно нелепые, но искромётные шутки, его всё же спасла. И за неё он Механику — ныне почившему в мир иной — благодарен. За опыт. За время. За моменты, которые позволили ему что-то чувствовать. А вот Азарт не приносил в его жизнь ничего, кроме боли, и сейчас не вызывает в нём никаких светлых чувств, кроме желания стереть гадкую улыбку с лица точным ударом. Играет подло, грязно, лелея в душе провальную надежду затриггерить и пробудить в нынешнем Мин Юнги былого Карателя, который пытался собрать себя по частям и хоть как-то выживать ради благополучия лучшего друга. Но Каратель мёртв. Остался лежать рядом с Механиком там, на второй базе Верхнего общества в сеульской округе, и смотреть слепыми глазами в серое небо, заволоченное дымом и облаками. Умер подле того, кого любил больше всего в этой жизни, с кем мечтал когда-нибудь спрятаться далеко-далеко от всего и просто позволить себе ложную и глупую надежду любить. А Юнги — тот Юнги, что стоит прямо сейчас в одной простой майке чёрного цвета накрепко пришитых друг к другу на спине лямках и смотрит прямо в чужие глаза — он живой. По-настоящему. Ударить того, кто попытался его укусить, не боящийся. И по этой причине здесь и сейчас Мин ведёт плечами лениво, делая вид, что ему вовсе и не интересно всё происходящее в режиме реального времени, а потом клонит к плечу голову, позволяя светлой чёлке упасть на глаза, и улыбается остро и широко-широко: — Вообще, странно слышать такие упрёки от человека, маниакально влюблённого в своего сводного брата. Или вы росли по отдельности? Кого из вас двоих папочка любил больше, Азарт? А кого трахал лучше? Или тут будет вернее сказать — страшнее? Как говорят, он был хорош в том, что касается сексуальных игрищ с детьми, но это распространяется только лишь на родных или на приёмных в том числе, точно не знаю. Так что, а, Азарт? Он тебя тоже насиловал, потому что боялся? — бьёт больно, хорошо это видит: чужие голубые глаза распахиваются, словно в неверии, что такой сдержанный по своей натуре андроид действительно мог сыграть так болезненно грязно. А Юнги не собирается щадить чувств того, кто не считает своим долгом попытаться понять чужих: — Знаю, что Потрошителя он регулярно насиловал. Потому что боялся. А тебя, получается, нет? Не такой ты и страшный, выходит? Всё-таки хуже Тэхёна. — Мой господин, я прошу Вас замолчать, — Юнги отчётливо видит, что попадает в самые больные точки чужого самосознания: лицо Канпимука бледнеет, губы сжимаются в тонкую линию, а голубые глаза начинают метать молнии, разбивающие в своей разрушительности. Однако он всё ещё здесь, всё ещё улыбается, всё ещё демонстрирует, кто из них действительно слабый, хоть может хорошо укусить. Но нехуй лезть к нему, Бхувакуль, потому что в следующий раз в ход пойдут не слова, а оружие. — Ну, ты же сейчас не подумал, что заткнуться будет хорошей идеей. Зато решил, что можешь пытаться меня шантажировать, — всё ещё с улыбкой говорит ему Мин. — Не советую, мальчик. Даже после всего ты остаёшься слабейшим. Пустым. Преисполненным зависти, ненависти — и тебя поэтому не боится даже шавка Конструктор, который в первую очередь всегда думает о собственной заднице, а не о чьей-то ещё. Тебя стыдно бояться. Канпимук молчит потрясённо. Юнги продолжает его пиздить словесно. — Знаешь, чем ты отличаешься от меня, а, Азарт? — Чем же? — слышит после короткой паузы нужный вопрос. — Эмоциями. А ещё ты живёшь прошлым. Ты слабак ещё и из-за того, что отпустить не можешь того, кто в тебе не нуждается. Никогда не нуждался — использовал, как унитаз, чтобы слить напряжение. Или как мусорку, в которую можно кинуть дерьмо из своей головы. А знаешь, в чём разница между им и тобой? На это Канпимук только молчит. Но молчание — знак согласия, знаете ли. И по этой причине Мин продолжает: — То, что он начал принимать свои недостатки и чувства. Учиться жить с ними. А ты всё ещё варишься в своём дерьме, и сам от него чахнешь. Никому, — короткая пауза, — нахуй, — ещё одна, и: — не сдавшийся. И, проходя мимо него, Юнги больно толкает своим плечом чужое плечо, после чего уходит в сторону здания своего Департамента, не оборачиваясь и без какого-либо триумфа в душе. Над убогими смеяться грешно. А уязвить Канпимука — всё равно, что отобрать у ребёнка конфетку. Радоваться здесь будет бессмысленным. Глупым. Здесь только жалеть чужую несчастную душу, которая уже никогда не исцелится, да так и сгниёт от коктейля убийственных чувств по итогу.***
enxk x kushcloud — outer space
— Гексоген, диоктилсебацинат, полиизобутилен... — Ртуть, азид свинца, тринитрорезорцинат свинца, тетразен, диазодинитрофенол... Это всё слишком сложно для понимания — слова незнакомые, стрёмные, а то, что Чимин бормочет себе прямо под нос, сидя на корточках вместе с этим парнишкой — Довоном — в тридцати метрах от крайнего хосокова Цвергпинчера, и без того слышится каким-то странным заклинанием. Он даже не совсем уверен, что нужен тут. Хотя, с другой стороны, даже Намджун здесь: помог с перевозкой составляющих для большого количества взрывчаток, которые Чимин на свой страх и риск незаметно ото всех создавал в подвальном помещении на глазах у Архангела и Учёного на регулярной основе и пользуясь тем, что они всё-таки люди, которым нужны перерывы на сон и еду. Сложнее всего в операции пришлось именно Чонгуку: регулярные поездки с Конструктором к контрабандистам начали привлекать внимание Тэхёна, и тот, как всё та же мамка, уже несколько раз начинал допросы с пристрастием. Хорошо, что Киллеру Потрошителя достаточно просто отвлечь — в частности, сексом. Дерьмовая уловка, конечно, и манипуляция крайне дешёвая, но он давит в себе внезапно пробуждающееся на регулярной основе чувство стыда, ведь стало так очевидно, что Ким теряется, растворяется и обо всём забывает, стоит Чонгуку хотя бы немного открыться с поломанной морально стороны своего разбитого жаждой мести сознания, и Чон этим пользуется настолько умело, что даже сам не до конца понимает, как так произошло, что... Что сердце начало тянуть не только из-за постоянного стресса, кокаина и амфетамина, которые он достаёт в подпольных притонах человеческих поселений, выстёгивая за дозы немалые суммы, что берёт из старых запасов заработанного ещё совместно с Юнги. А ещё и из-за понимания, какими теплом, чувством и уязвимостью вспыхивают глаза того, к кому привязываться Киллер себе запрещает. Первый звоночек случился спустя первую неделю постоянной работы над делом: Чимин, раздобыв то, что они называют картой лояльности, начал активно собирать компоненты и готовить взрывчатку вместе с Довоном, который оказался неплохим химиком, в то время как за Ю и Намджуном остались планы отступления и эвакуации тех, кто присягнёт на верность Нижнему обществу. За Чонгуком же спичи, которые он будет толкать в каждом человеческом городе, над которым висит протекторат Верхнего общества, план покушения на каждого мэра и, конечно же, отвлекать Потрошителя от дел остальных. План прост и довольно рискован: убийство, спич, эвакуация сдавшихся, взрыв и убитые. Много убитых, как он предупреждал. Дело во всех смыслах нехитрое, для реализации довольно энергозатратное, но ещё тяжелее работать радикальнее всех радикалов, когда последние шныряют под носом и следят за тобой, как за ребёнком, которому постоянно нужны поддержка и помощь. Первый звоночек случается спустя первую неделю, да. Именно так. Когда Тэхён берёт его руки в свои, говорит какую-то глупость о том, что всё поправимо, если есть шанс быть осторожными, а Чонгук, ощущая новый приступ неконтролируемой вспышки гнева, орёт на него сразу же, как Потрошитель успевает сказать последнее слово. Во многих смыслах всё то, что случилось в тот вечер, можно назвать отвратительным, потому что Ким всего лишь в очередной раз призывал к здравому смыслу, невзирая на огромную душевную боль, и предлагает по итогу просто поговорить. Обо всём. Рассказать, что накипело, выплеснуть боль о Юнги, просто полежать рядом друг с другом, и так ещё, сука, смотрит при этом, что Чонгуку хочется ему ебальник разбить, потому что неужели он не понимает, насколько тупыми будут все разговоры? Не понимает, что просто от переливания из пустого в порожнее человечество свободным не станет? — Как давно ты не боялся ходить по пересечённой местности?! Без страха быть пойманным, запытанным и в итоге убитым системой?! — рявкает громче, чем хочется, а Тэхён... не психует. И не уходит, просто смотрит, пожимает плечами и говорит ему совершенно негромкое: — Каждый день, Чон. Я боюсь каждый день, и не только за себя одного, а за нас двоих сразу. — Тогда какого хуя ты мне сейчас предлагаешь просто друг с другом поговорить?! — и вот здесь Чонгук начинает орать. Даже толкает андроида в грудь, заставляя его пошатнуться, а потом вспыхивает ярче положенного, вмиг ощущая, как картинка вокруг приобретает оттенки красного цвета, а в груди начинает огнём гореть то ли гнев, то ли боль, то ли сразу всё одновременно: сжав в кулаки руки, он было замахивается, а потом... а потом, да, замирает, потому что Тэхён смотрит на него абсолютно спокойно. Прямо в глаза, без какого-то страха, с тем самым смирением, которое Киллера бьёт под дых не хуже прямого контакта с чужой ногой, например. Хочет было кулак опустить, но Потрошитель, спокойно головой покачав, перехватывает его за запястье и прижимает костяшками прямо к щеке с равнодушным: — Ты же хотел ударить. Так вмажь. — Ты не виноват, — напряжённо говорит ему Чон. — Так схуяли я должен тебя пиздить сейчас? — Вот именно, — и Тэхён кивает ему. — Но ведь ты замахнулся. Почему тогда остановился? — Эмоции, — глубоко под диафрагмой снова зарождается чёрный огонь злых эмоций. Самых жестоких, на которые только способен простой человек, которому больно и который хочет отплатить болью за боль. А Ким загоняет его сейчас в очередную ловушку манипуляции, как какое животное. — Просто эмоции. — Ты правда уверен, что если ударишь меня, то тебе будет легче? — всё ещё размерено давит на него Потрошитель. — Если убьёшь тысячи невинных людей, то тебе будет легче? Чужая смерть тебе Юнги не вернёт. — Это не невинные люди, это люди, которые присягнули подсоскам. — И это всё ещё люди, Чонгук. Которые, как и ты сам, не хотят умирать. Которые, как и ты сам, теряли. Которые, как и ты, Чон, просто хотят жить без страха. Ты не можешь давать целым семьям секунды на размышления, какую сторону им выбирать. И не можешь заставлять их выбирать между страшным и страшным. — Либо они выбирают нас, либо будут убиты, потому что мы стараемся для блага всех поколений, которые будут после нас, Тэхён, — чувствуя, как опасно начинает дрожать кулак у чужого лица, давит Чонгук. — Кто сказал? — Я говорю. — А кто сказал, что ты прав? — Ты, что, не веришь в идею? — хохотнув, слишком громко интересуется Киллер. — Ты не веришь, что оппозиция сможет побороть этих выблядков?! — Я не верю в необходимость невинных жертв, Чонгук. Это другое, — спокойно отвечает Тэхён. — На войне без них не бывает, — рявкает Чон. — Кажется, ты настолько завис в своей блядской любви ко мне, что стал забывать, нахуя вообще меня подбирал. — Если ты прямо хочешь копаться в анналах нашей истории, то напоминаю тебе, что именно ты мне был изначально нахуй не нужен. И в этот момент Чонгук его бьёт. Достаточно сильно, чтобы костяшки опалило невыносимым ощущением жжения, а у самого Тэхёна содрался кожный покров, демонстрируя гладкую поверхность костного сплава. — Всё? — интересуется после, даже не двигаясь. — И как? Решил свою проблему насилием? — Прекрати давить на меня, — такое ощущение, что по скале ударил, а не андроиду в рожу дал, честное слово. Аж судорогой всю кисть свело, сука. — Я не давлю на тебя. Я пытаюсь воззвать к твоему здравому смыслу, — всё так же невозмутимо и холодно получает Чонгук уточнение, которое ему в этом цирке даже не требовалось. — На кой хуй?! — но защищается. Снова кусается, снова чувствует волну невыносимой агрессии, которая сковывает его чёртово горло на манер стального ошейника и не позволяет дышать. И сердце херачит так быстро: ещё немного — и остановится к чёрту. Больной Чонгук — стопроцентно мёртвый Чонгук. Мёртвый Чонгук — ненужный Чонгук. — Потому что люблю тебя, — повторяет Ким своё очевидное. Никому не нужный, кроме, разве что, Потрошителя, видимо. — Так катись нахуй отсюда вместе со своей любовью, усёк?! Я у тебя её не просил! Только его бы, Чонгука, кто спросил, как ему страшно. И как ему не хочется делать больно тому, кто регулярно топтал его раньше; как ему хочется отпустить всё то дерьмо, видя, что Тэхён изменился, и как он сам себя, сука, одёргивает, будто боясь и обжечь, и обжечься. И всё сразу, вместе, с острой приправой из боли потери, которую он всё ещё не в силах переступить, но наркота... притупляет сознание. Под кайфом всё легче, лучше и ярче. Когда Чонгук нюхает, он не чувствует боли, и звоночка — того, с которого всё началось — тоже не слышит. Но сейчас он не под кайфом, и поэтому его навылет пронзает. Потому что на лице Тэхёна ничего не читается, но глаза вспыхивают такой острой, мучительной болью, что весь гнев его объекта любви сходит на ноль. И всё, что Чонгук неожиданно может, сидя на кровати спальни в кремово-белых тонах — это лишь дышать тяжело, а от чего — эмоций ли или потому что сердце вот-вот грудную клетку пробьёт, вопрос не первостепенный сейчас. А Тэхён, взгляд отведя, молчит какое-то время. Куда угодно глядит, но не ему прямо в лицо, будто все силы андроида покинули разом и без возможности когда-нибудь восстановиться — даже плечи ссутулил, прямо как живой человек, и только после того, как тягучая пауза превращается из тяжёлой в попросту невыносимую, шепчет: — В мире есть много вещей, которые не достойны того, чтобы за них когда-то простили, и я делал каждую. Есть также много людей, куда меньше, чем было раньше, конечно, но всё равно каждый остаётся индивидуальным. Каждый особенный. Кто-то злопамятный, кто-то — не очень. Кто-то способен наступить на свою гордость, а кто-то — нет, и я понимаю это. Принимаю это. Осознаю, что все мои попытки измениться в лучшую сторону не дают мне повода даже надеяться, что ты когда-то сможешь простить меня за всё то, что я делал. Но знал бы ты, как сильно я мечтаю о том, чтобы ты когда-нибудь всё-таки дал мне возможность это тебе показать. С недавних пор это стало моей главной мечтой. — Главнее, чем свобода человеческой расы? — ледяным тоном интересуется Чон, и бог свидетель, сколько усилий он прикладывает в этот момент для того, чтобы его сохранять. Особенно в тот самый момент, когда Тэхён лицо резко вскидывает, позволяя увидеть дорожки прозрачных неживых слёз по скулам вниз, к подбородку, и смотрит так подчинённо, так уязвимо, так, сука, отчаянно, что сердце иррационально сжимается. — Да, — выдыхает прерывисто. Всё ещё будто живой человек. — Жаль, — это всё, что Киллер ему может на это ответить. — О чём ты? — слегка заикаясь, разбито и почти что беззвучно интересуется у него Потрошитель. — Жаль тебя тогда, говорю, — чеканит Чонгук. — Наверное, да, — говорит ему Ким, поднимаясь с постели и сверху вниз глядя. — Но тебя жаль куда больше. В худшем из смыслов. И выходит за дверь, оставляя звоночек превращаться в грёбанный колокол, который бьёт по ушам, заставляя зажать их ладонями и тихо, почти беззвучно, вдруг заскулить от невыносимой боли в груди. И ни за что не понять, что это: невралгия, сердечная боль или же мука двух выборов, где один — хуже другого. Почему хочется догнать и крикнуть в лицо своё: «Меня к тебе тянет»? Выплеснуть воплем, полным отчаяния: «Не отпускай меня, мне нужна помощь, мне нужен твой здравый смысл, мне нужно, чтобы ты меня понял»? Чонгук не знает. В такие моменты он снова чувствует себя тем самым мальчиком из поселения, на которого все вокруг смотрят так, будто он слабоумный или же неполноценный, которому нельзя поручить ничего ответственнее колки дров для стариков и осиротевших семей. Снова ощущает, что если даст слабину, позволит открыться, попросит вдруг помощи, то в нём разочаруются все вокруг, кто бы что ни говорил здесь и сейчас, и он снова станет таким, каким привык себя чувствовать там, в жизни до Нижнего общества. Никому. Абсолютно. Ненужным. И Тэхёну — в первую очередь. Он сам об этом сказал там, на второй сеульской базе: «Не убью, но покалечу. Таким ты мне будешь в оппозиционном деле не нужен». Его слова. Его истины. И его правда. Он не смеет сначала говорить это всё, а потом сообщать, что хочет просто поговорить. Ведь Чонгук не дурак. И хорошо понимает, что иногда разочарование в слабостях кого-то другого приводит к тому, что этот другой не вызывает ничего, кроме презрения. Жалости. Остаётся кусаться? Остаётся кусаться. И брать всё в свои руки. Доказывать всем вокруг, что он на что-то способен. Что в нём достаточно сил для того, чтобы повести оппозицию, отомстить за своего лучшего друга и уничтожить ту, что когда-то их обоих лишила абсолютно всего. Доказывать это себе в первую очередь. (Сил недостаточно. Он хорошо это знает. И поэтому просто продолжает переть танком вперёд, пока они не закончились, притупляя душевную боль наркотой, которая, вроде как, убьёт его даже раньше, чем он может подозревать).