unsecret, neoni — fallout
Они не делали этого целую вечность. Давно не ощущали запах свободы и вязкое, липкое ощущение страха перед проникновением в город из стали, не чувствовали лёгкую, с ноткой волнения, слабость, стоя так близко, но так далеко от с первого взгляда совсем неприступных стен в густых слипшихся сумерках. Готовые к тому, чтоб не вернуться назад. Готовые превозмочь себя и что-то добыть там, у тех, кто не заслуживает вот такой роскоши, пока человечество прозябает в грязи, нищете и болезнях: сегодня — лишь для себя, но для того, чтобы впоследствии у остальных было завтра. — Через сколько забрать? — раздаётся гортанно-грубое сзади, и Хосок вздрагивает: до сих пор не может привыкнуть к тому, что Чонгук... изменился, потому что плотно с ним не контактировал последнее время. Не контактировал вовсе, если быть точным — ровно настолько, что уже и думать забыл о том, что когда-то там, на прошлой неделе, они поругались. А вот Киллер, кажется, ни хрена не забыл, несмотря на свои изменения. Да, голос стал резче, взгляд — холодным и злобным, но когда он впивается глазами в Механика, они вспыхивают такой неприкрытой враждебностью, что мурашки по коже, хотя их и быть не может в теории. Чонгук похудел — скулы такие острые и выпирающие, что до нездорового. Часто шмыгает носом — не знай Хосок, что тот сидит на наркотиках, которые употребляет назально, подумал бы, что тот простудился. Что такое амфетамин и его побочные действия, тоже прекрасно известно: раздражённая психика, эмоциональные всплески, нестабильность и крайняя степень озлобленности, когда начинает ломать — Чонгук никогда не отличался терпением, его нельзя было назвать ментально стабильным, его вспышки ярости или даже агрессии всегда были чертовски пугающими, но то, что Хосок видит сейчас... даже по-чёрному, но завораживает. Он и не думал, что в человеке может быть столько злобы и ненависти. Будто всю черноту мира сковали в одном живом теле, и теперь она даже не разъедает, а просто поглощает его — не медленно, а до ужаса быстро, сводит с ума. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы чонгуков страх давно раскусить: больше всего он, как и Тэхён, сейчас боится оказаться ненужным. Проявить свою слабость эмоциями. Оказаться вне того рода дел, которые могут позволить ему отомстить, и его готовность бороться и действовать уже не просто отдаёт фанатизмом, как у других лидеров Нижнего общества. Она будто становится смыслом всей его жизни... хотя, может быть, и не будто, а уже вполне себе заняла эту нишу в грудине. — Через пару часов, — предполагает Тэхён, стоя рядом со своим лучшим другом и не сводя с любимого взгляда, а Хосок слишком хорошо знает его, чтобы не отметить две вещи. Первая — то, как Ким на Киллера смотрит. При всём дерьме, при всех психах и выражениях ненависти, Потрошитель продолжает видеть в Чонгуке того, ради кого он будет бороться. Того, ради которого он будет продолжать как-то действовать — и это отчасти так страшно, потому что, кажется, Хосок хорошо его понимает. Он ведь ради того, кому больше не нужен, того, кто даже не знает, что он всё ещё жив и до сих пор любит, тоже на всё пойти был готов. Всё оправдать, всё простить, всё понять и принять. Тэхён растворился в Чонгуке. И, наверное, это самое худшее, что могло произойти, потому что есть (нет, Хосок не будет думать о том, что он был) Каратель, а есть его лучший друг, и второй кандидатура на абсолютную, слепую любовь не самая лучшая. Но у Хосока нет прав на то, чтоб вмешаться: его миссия как лучшего друга Тэхёна заключается в том, чтобы Потрошителя поддержать, когда тому будет нужно. И защитить, если потребуется. А от Чонгука, увы, предстоит, он почему-то в этом уверен. Вторая — то, как Тэхён рядом с Киллером держится. При всей любви, это происходит будто насильно, а Хосок всё ещё знает своего лучшего друга лучше, чем сам себя знает, и по этой причине эта истина для него тоже проста: Ким боится. Боится до одури, но так же до одури любит, и это уже совсем нездоровая хрень, пусть ей с натяжкой и можно найти оправдание — Потрошитель всё ещё является высшим лидером Нижнего общества. Лидером лидеров. И ему запрещено бояться своих подчинённых: с точки зрения оппозиционных движений, Чонгук всё ещё клад. Алмаз. Ценность. Он может всё, он ни хрена не боится, он готов работать и действовать, и убрать его будет огромным стратегическим проигрышем, а Тэхён всё ещё невероятно гениальный стратег, и не может не понимать этого факта. Но то, что, очевидно, произошло за всё то время, что Механик просидел там, в подвале, как блядский отшельник, Потрошителя действительно испугало по-страшному, и этого абсолютно достаточно, чтобы Хосок, не зная всей ситуации, напрягся внутри. Потому что Тэхён видел дерьмо, знает его запах и вкус, и выбить его как Потрошителя из колеи достаточно сложно. Хотя бы потому, что он зачастую сам без башки и намёка на самосознание. — Я, по-твоему, что, должен засекать будильник и пытаться подстроиться под твои планы только из-за того, что ты захотел прошвырнуться по магазинам с подружкой? — Чонгук впивается взглядом в Тэхёна, желваки начинают ходить ходуном: видно, что сдерживается, видно, что вот-вот сорвётся, пусть и очень не хочет. Кажется, понимает, что сам не в порядке, но по какой причине, Хосок не может понять... Ровно мгновение, потому что Тэхён, глаза закатив, подходит к мотоциклу, на котором их по очереди доставили на нужную точку, с целью открыть небольшой багажный отсек и извлечь оттуда отмычки и «Январь», «Февраль» и «Март». Он проходит не так далеко от Чонгука — лишь потому, что тот стоит, корча из себя альфа-самца, привалившись задницей к байку, но стоит Потрошителю оказаться с ним рядом... вдруг дёргается от него резко вбок. Всего на мгновение — один короткий сердечный удар человека, — но Хосок замечает на чужом злом лице испуг, а в холодных чёрных глазах — уязвимость из тех, что на грани с болезненностью. Так-так-так, Чон Чонгук, и что это значит? Тэхён не видит лица того, кого любит, но боковым зрением, конечно, улавливает, что от него отшатнулись, как от заразного. Сам цепенеет, вздыхает, сжав зубы — и эту реакцию Хосок отлично успевает заметить, — а потом быстро прикрывает глаза и, повернув к Киллеру голову, коротко рявкает: — Ты ебанутый? — и в голосе явной обидой сквозит неприкрытой. А Чонгук скалится злобно, в кулаки руки сжимает, чтоб заносчиво фыркнуть: — Неприятна мысль, что ты можешь коснуться меня. Вот и всё. — То есть, мой член в заднице тебя абсолютно устраивает, а как плечом задеть абсолютно случайно, так вызываю у тебя омерзение? — с угрозой в нарочито расслабленном тоне интересуется Ким, а Хосок... не хочет быть здесь, потому что осознаёт, что становится свидетелем самой жестокой любовной драмы из всех, которые ему доводилось когда-то вот так наблюдать. Потому что Чонгук вскидывается просто мгновенно, глядя на Потрошителя с искренней яростью в чёрных глазах, а потом агрессивно парирует этот вопрос: — Да, ебля с тобой была неплохой, но в какой-то момент она стала меня не устраивать, и я решил это закончить. Вот и всё. Ты стал хуёво трахаться, Ким. Почему, знаешь и сам. — Я сказал, что я не буду тебя разрушать, — цедит Тэхён сквозь плотно сжатые зубы. — Я хотел о тебе позаботиться, ты, мудила! — Я не просил тебя обо мне позаботиться, — плюёт ему Чон в лицо жестокими фразами. — Я предлагал себя трахать. Уверен, что потянешь роль лидера Нижнего общества дальше, а? Ты ведь даже с тем, что касается члена в заднице, не смог толком справиться, потому что приплёл в простую потребность свои блядские чувства, навязав их и мне! — орёт под конец, распаляясь и явно теряя контроль над собой. Как и Тэхён: Хосок точно видит, что его лучшего друга больно ударили эти эмоциональные выплески, потому что Киллер точно знал, куда бить, чтобы наверняка спровоцировать, и вот теперь Потрошитель и сам готов на него броситься — в драку. Да вот только у кого-то здесь всё ещё объективный (может быть, относительно) взгляд на эту ебливую драму, и по этой причине в момент, когда Тэхён хочет на Чонгука в ярости броситься, Хосок будто бы на рефлексах к нему подбегает, обхватывая со спины в кольцо сильных рук, и рычит прямо на ухо: — Спокойно, ты! Уж кто-кто, а ты не должен давать ему себя провоцировать! В нём сейчас говорит не здравый смысл, а наркота и ПТСР! — и крепче сжимает. — Он так не думает, слышишь? Не думает! — Кто сказал? — усмехается Чонгук пренебрежительно. И тогда Хосок, чувствуя, как обмякает Тэхён в его цепком захвате, позволяет себе посмотреть Киллеру прямо в лицо и ударить горькой правдой в него: — Глаза твои поделились твоим состоянием. Бегай, сколько угодно, отрицай, что хочешь, пытайся перебить кем-то другим, ори, срывайся и обзывайся, унижай себя этим, но, главное, подумай о том, кто с тобой был, есть и будет после такого, Чонгук, — едва ли это верные фразы для человека с ярко выраженной фазой психологической уязвимости, но Хосок не психолог, не психотерапевт, не психиатр. Он просто Хосок — андроид, который всё ещё человек, тот, кто потерял любимого на поле сражения, обрёл назад лучшего друга, и больше всего его заебал этот цирк, где два идиота сначала играют в баранов на узкой дорожке, а теперь один из них колоссально страдает, срываясь на окружающих, а второй, как-то уже получивший пизды за такое, старается не играть роль жертвы во всей ситуации. Правда старается: Тэхёну бы памятник за скачок в личностном росте, но Потрошитель всё ещё во многом остаётся собой — чёртов холерик, который, являясь гением во всём, что касается тактики, терпит провал за провалом в межличностных отношениях, потому что здесь действует импульсом, а не рассудком. — Я не буду больше вас разводить, — разжимая объятия, ставит точку Механик. — Вы не малые дети. Прекратите вести себя, как мудаки: из-за вашего поведения страдают все члены команды. Вы нагнетаете, вы усложняете и вы разлагаете не только себя, но и весь коллектив. Через два часа, Киллер, — и, толкнув Тэхёна в плечо, надевает на лицо привычную чёрную маску, кидая лучшему другу такую же. — Подождёшь — не переломишься. Мы же почему-то были обязаны смириться с тем, что ты решил подрывать города. — У вас были условия, — вставляет Чонгук, и Хосок, не выдержав, начинает смеяться — настолько жалко выглядят все попытки Киллера прямо сейчас защититься. Да и вид соответствующий: как у ребёнка, который старается не зареветь на глазах у злых взрослых, что не дали конфетку. — Вы не согласились на это просто так. Напоминаю. — Ясен хуй, они были! — восклицает Механик, обрывая свой смех. — Или ты ждал, что все радостно с тобой согласятся и побегут совершать суицид?! — Два часа, — уже гораздо спокойнее бросает отрывисто Киллер, на Хосока даже не глядя, что вновь подтверждает теорию, которая зародилась в одной голове. Чон, тот, что помладше, на это только кивает в знак немой благодарности. — Жду. А потом, обернувшись на потухшие антенны Сеула, что даже в полумраке ощущаются за день чертовски нагревшимися, старается не думать, что где-то там сейчас находится любовь всей его жизни.***
the irrepressibles — in this shirt
— Что ты имел в виду, когда сказал ему про глаза? Хосок знал, что он спросит: уж слишком нервным Тэхён выглядел в тот момент, когда они шли в сторону хорошо знакомой канализации — постоянно кидал на своего лучшего друга те самые взгляды, в которых бегущей строкой читалось нервозное: «Есть разговор», однако Чонгук до последнего мог их расслышать из-за канализационного эха, и по этой причине Потрошитель молчал до победного. Читать как: до середины пути. А теперь, вот, не выдерживает. Смотрит пытливо, но уязвимо, а ещё — с той самой надеждой, от которой у Механика в душе всё переворачивается. Он хорошо знает эту надежду. Лучше, чем кто-либо из них всех, наверное.«Мы никогда не сможем узнать, что будет с нами через минуту, час, день. Но мы вправе распоряжаться своим настоящим так, как нам того хочется. Поэтому не усложняй, хорошо?»
«Ты, на самом деле, Мин, доверчивый и безумно привязчивый. И, да, очень хороший. Я не прошу тебя ко мне привязываться, ладно? Просто дай себе волю, чувак, и живи так, как ты хочешь, а не так, как тебе кажется правильным. Прекрати проживать жизнь за Чонгука, ему это не нужно. А если... А если ты всё же ответишь мне чем-то большим, чем простой плотский интерес, то помни, пожалуйста: я не умру и не брошу тебя. Ведь я не могу. Не так просто, как люди».
«Ты меня восхищаешь. Пиздец, как восхищаешь. Любой бы уже умом тронулся от этого горя, а ты всё ещё здесь. Со мной. Отталкиваешь и сопротивляешься тому, что чувствуешь сам. Я понимаю это и уважаю, ладно? Но ты осознанно лишаешь себя даже шанса на то, чтобы чувствовать счастье».
«Я сделаю твоё существование лучшим, Каратель. Даже в условиях этого ада. Пожалуйста, верь мне. Веришь?»
«— Я люблю тебя.
— И твоя любовь такая красивая. Ничего в жизни не видел прекраснее».
Может, не прямо-таки и лучше, но, безусловно, из всех лидеров Нижнего общества он был первооткрывателем в плане безоговорочного чувства любви к человеку — того самого светлого, яркого, когда ради него на всё готов пойти, честное слово. Всё оправдать, всё простить, всё понять и принять. И сейчас никто не поймёт Тэхёна лучше, чем его лучший друг его понимает. Никто не прочитает глаз Чон Чонгука лучше, чем Хосок может их прочитать. Он ведь перед собой когда-то давно видел такие же: чертовски изломанный взгляд, уязвимость, забитость и... страх. Страх привязаться, когда уже привязался, страх осознать, что тебя поломает, если ты потеряешь — эти двое настолько похожи, что аж жуть берёт: недаром так долго друг за друга цеплялись, не в силах признать, что каждый достоин того, чтобы жить по отдельности. Гиперопека со стороны человека, который всё потерял, против гиперсобственничества со стороны человека, который... тоже всё потерял. Ревность и страх за другого, эгоизм через боль. Они такие разные по сути своей, и это противопоставление опеки и собственничества, что имеют под собой один знаменатель, как никогда хорошо это показывает. Но они столько лет были рядом друг с другом, столько лет жили, разделяя Ад на двоих, что их реакции стали настолько похожи, что Хосок бы, наверное, там, у мотоцикла, всех чувств разом лишился, если бы был простым человеком. Оттолкнуть из-за того, что боишься, что тебя оттолкнут. Сделать больно из-за того, что уверен — тебя никто не пожалеет. Заранее на себе крест поставить и нести его тяжёлым ярмом, считая себя слабым и жалким, недостойным и глупым просто из-за того, что боишься рискнуть. И одновременно хочешь до ужаса. Но у Чонгука здесь ещё, скорее всего, играет фактор эмоциональной незрелости и больная гордыня, которая ревностно бережёт его страх маниакального спектра — в один день оказаться ненужным. Им всем. А Тэхёну — особенно, как бы ни не хотелось Киллеру в этом когда-либо кому-то признаться. — То, что того парня, Довона, мне искренне жаль, — наконец, произносит Механик, на лучшего друга даже не глядя. Говорит довольно отрывисто: ряд воспоминаний, когда был не только Хосок, который идёт по тоннелю, но ещё и тот самый, ради которого — в пропасть, бьют его в самую душу, в существование которой он, кажется, всё-таки верит, потому что ну не может так сильно болеть то, чего нет. Сердце у него тогда тоже есть, получается. Где-то там теснится под укреплёнными рёбрами, рядом с аккумулятором. — Почему? — голос Потрошителя звучит напряжённо и глухо: не нравится. Конечно, не нравится, если ты тупой идиот, который дальше своего носа не видит и в человеческих чувствах не понимает вообще ничего. — Он же с ним. Он же с ним ласковый. С ложки, вон, кормит. — Поэтому, вообще-то, и жаль, — пожимает плечами Хосок. — Придумает себе ещё большую и чистую, пока Чонгук думает, что сможет отвлечься, а потом будет собирать по осколкам сердечко. — Потом — это когда? — с мрачным смешком интересуется Ким. — Когда у его бойфренда случится инсульт? Или когда он проглотит в припадке язык? — Нет, всё прозаичнее: когда он перестанет врать себе самому, что не любит тебя. Тэхён останавливается. Хосок, пройдя пару шагов, делает то же, чтобы обернуться и по-доброму усмехнуться на обескураженность своего лучшего друга: замер, глазами хлопает, то рот открывает, то закрывает, а ни слова не выходит сказать поначалу. А потом — негромко совсем — шепчет тихое: — Что?.. — Как думаешь, Ким, почему на вас двоих все так злятся? — качает Чон головой. — Казалось бы: хер с вами, хоть убейте друг друга, захлебнитесь в токсине, забейте друг друга до смерти, мы, остальные, причём? Но ведь все раздражены. Уже долгое время. Чимин, вот, орал ему включить голову, хотя он буквально в этом их ебанутом отряде; Намджун тоже просил взять себя в руки. Сокджин выходит из комнаты, как только вы двое в ней вместе показываетесь, почти что всегда, Ю кидает всякие взгляды. Почему, а? Как думаешь? — Потому что мы превращаем вашу жизнь в зоопарк? — неуверенно предполагает Тэхён. Крыть нечем. — Это по умолчанию, да, рад, что хоть ты теперь это хорошо понимаешь, но речь не об этом. Все злятся, Тэхён, потому что уже давным-давно поняли, что это всё кончится сразу же, как только вы нормально и по-человечески примете друг друга такими, какими являетесь, поговорите начистоту, прекратите друг от друга бегать уже и играть в тупую игру «кто больней сделает». Все видят, что вы друг в друга пиздец влюблены. Просто ебланите. И себя мучаете, и окружающих. Понял теперь, почему мне жалко Довона? Парню не повезло оказаться между вами, бычарами, которым до взаимопонимания ещё ехать и ехать. Уповаю на триггер, — и, поджав губы, Хосок кивает сам себе на этих словах: — Да. Думаю, что вся эта ебень закончится, когда вы в полной мере поймёте, что можете друг друга потерять навсегда. И осознаете, сколько же времени вы зря упустили. И вид лучшего друга становится невозможно разбитым — ровно настолько, чтобы Хосок коротко цыкнул и пришёл к выводу, что весь этот разговор перед вылазкой был отвратительно лишним, потому что теперь голова Потрошителя будет забита не желанием выжить, а Киллером. Хотя, с другой стороны, стоит думать, что это постоянное ярмо на шее Тэхёна — не переставать думать о человеке, которого он так сильно и мучительно любит. — Ты правда думаешь, что... — помолчав, надломленно интересуется Ким, но Хосок сразу же пожимает плечами: — Всё, что я могу тебе гарантировать — то, что у Чонгука есть к тебе чувства. Примет их по итогу он или нет, зависит не от меня. Сам он сейчас делает всё, что угодно, лишь бы показать тебе, какой он большой крутой парень, без которого оппозиция не проживёт, что в совокупности с его жаждой мести на выходе предсказывает нам сущий кошмар. Подумай, мог ли ты его чем-то затриггерить, чтобы он так сильно на этом зациклился? — Всё наше общение с ним до твоей... — и Тэхён осекается было, но вынужден продолжать говорить: — до твоей смерти было одним большим триггером. Я стараюсь работать над собой и над тем, как я с ним обхожусь, но, сам понимаешь, времени прошло ещё достаточно мало, и я не уверен, что он когда-нибудь меня всё же простит. — Тебя удивить? — И чем же? — убито интересуется Ким. — Тем, что он тебя давным-давно простил уже, Тэ, — мягко Механик ему говорит. — Он давно уже понял, что ты больше не тот Потрошитель, каким был, когда вы только с ним познакомились. — И как ты понял это? — Он начал испытывать чувства, — просто отвечает Хосок. — Нуждаться в тебе как партнёре, нравится ему это или же нет, но ты ему нужен. Для того, чтобы это понять, не нужно выходить из подвала — и без того на мои вопросы «А где Тэхён?» все отвечали что-то вроде: «С Чонгуком», «У Чонгука снова припадок», «Чонгук после приступа и просил его побыть с ним». Ты правда не понимал, что этот самый Чонгук, который больше всего сейчас боится быть слабым, позволял тебе видеть его после того, как его накрывало, по причине... «похуй, пусть будет»? — и Механик брови вскидывает в недоумении. — Нет, Ким. А теперь подумай над тем, что может значить, когда человек, который страшится потерять маску жестокого киллера, позволяет тебе видеть его уязвимым, потным, обблёванным, неспособным даже попить без поддержки. Сечёшь? Тэхён выдыхает прерывисто. Всё ещё куда больше живой, чем может подумать и сам — и его лучший друг, нежно ему улыбаясь, руку протягивает, чтобы поманить идти дальше: — Поэтому там, наверху, я и сказал тебе, что это не он. Он так не думает, Тэ, и мы все это хорошо понимаем. Это за него говорят его страхи, а во что выливаются страхи у тех, кто не умеет с ними мириться? Правильно. В обиду и гнев. — Хорошо, предположим, — и Тэхён снова начинает движение по пустому сухому тоннелю, выглядя куда более уверенным и до ужаса хмурым. — Но Кан Довона это никуда не девает. Мне теперь, что, сидеть и ждать, пока Чонгук нагуляется? Остепенится, поймёт и примет? Это же бред. Это же... — Я бы ради Юнги пошёл на такое, — неожиданно негромко роняет Хосок, глядя в темноту канализации. — Я бы ради него на всё пошёл, если честно, но, во-первых, я осознаю, что это нездоровая штука, во-вторых — понимаю, что говорить в теории проще, чем столкнуться на практике, в-третьих, даю себе отчёт в том, что во мне сейчас по большей части говорит чувство вины. А в-четвёртых... я не ты, Тэ, а Юнги — не Чонгук. И здесь только тебе решать, захочешь ли ты через боль доказывать кому бы то ни было, что ты будешь рядом, или вообще не захочешь. Тебя никто не осудит. Чонгук ебанутый настолько, что его уже жаль. А самое печальное то, что в этом и обвинить даже некого. И ничем тоже уже не помочь. Все вокруг знают, что Тэхён до ужаса вспыльчивый — где уместно и где не очень. А ещё здравый смысл, по идее, должен диктовать ему держаться от такого Чонгука подальше, как бы ни грызло чувство вины, особенно, когда сейчас ему уже разжевали, что Киллер за старое зла точно не держит — ради своего же блага задавить в себе чувства, не пересекаться лишнего раза и не страдать от синдрома спасателя. Все вокруг знают, что так было бы лучше. И здоровее. Сам Тэхён об этом осведомлён лучше всех, и какое-то время молчит, очевидно, обдумывая весь разговор. И только тогда, когда они подходят к лестнице, ведущей наверх, на сеульский Мёндон, наконец, заговаривает, повернув к нему голову и глядя с упорной решимостью: — Я не отступлюсь. Я буду с ним рядом, буду доказывать, что он мне будет нужен любым. Даже если у него не останется толики здравого смысла. Даже если он будет без руки или глаза, я от него не откажусь. Я заставлю его понять то, как сильно он любим и нужен кому-то. Заставлю понять, что мне можно довериться. И, разумеется, делать я это буду не в одиночестве. — А с кем? — непонимающе хмурится Чон. — С его лучшим другом, конечно, которого мы скоро вытащим из цепких лап Уюн Ванг и спасём, вернув ему его личность, и дадим подарком в руки любви всей его жизни, — и улыбка Потрошителя такая широкая, такая до ужаса тёплая, искренняя, когда он произносит эти слова, что Хосок... фактически плачет, когда слышит такое. Фактически верит. Начинает с новой силой надеяться. ...Они не делали этого целую вечность. Не стояли с пару мгновений, закинув головы к потемневшему небу, не смотрели на невозможный вид огромного прогрессивного города, который словно сошёл с картинок старых книг о далёком несбыточном будущем, где дома свыше ста этажей, машины летают по воздуху и всё вокруг яркое, кричащее, жаркое от сотен гала-реклам, которые быстрыми вспышками скользят по белоснежным фасадам из стали. Где-то там, наверху, по воздушным путям бесшумно циркулирует поезд, напоминающий огромную змею белого цвета, вызывая детский восторг и неуместное желание в нём прокатиться. — Маски привлекают внимание, — тянет Чон неуверенно, касаясь пальцами ткани, будто раздумывая: снять или нет. — Но уберегут нас от автоматического распознавания лиц, пока мы не попадём в слепую зону, Хосок, — отвечает Тэхён. — Да и время уже достаточно позднее, вряд ли мы кого-то здесь встретим, несмотря на то, что это Мёндон. — Да, ты прав. Просто много думаю последнее время, — вздыхает Хосок, и, неуверенно ведя плечами, начинает вслед за другом осторожное движение в сторону одного из магазинов. Перебежками, быстро, прижимаясь к зданиям и мусорным бакам, высматривая каждую камеру. Осторожно. Всегда осторожно — Тэхён движется чуть впереди, Хосок предусмотрительно отстаёт от него метров на десять: если одного из них схватят, у второго будет шанс спрятаться. Та самая практика, которую использует каждый. Та самая тактика, которая в случае проигрыша сделает потери не такими огромными и... — Представитель человеческой расы, Вы были зафиксированы патрулем города Сеула, уважаемая просьба остановиться и сдаться или Вы будете уничтожены, — раздаётся внезапное сзади. По звуку голоса — безумно знакомое. Даже не так. Бесконечно любимое. Всё с теми же хриплыми нотками, рассудительностью и лёгкой прохладой, с которой он, Хосок точно знает, обращается к тем, кого считает чужими. Механик замедляет свой бег и, остановившись, делает короткую череду вдохов и выдохов перед тем, как обернуться. И увидеть Юнги от себя всего в паре метров. С возведённым курком пистолета.