ursine vulpine, annaca — without you (extended)
Коротая долгие часы ожидания, Тэхён не может перестать думать о том, что ему рассказал Хосок там, в тоннеле, и даже то, что он проводит их в одиночестве, легче не делает: в голове настоящая свалка из мыслей, где каждая несёт разрушение фактом надежды, несмотря на то, что от него бегают, прячутся и постоянно кусают за руку, которая пытается лишь приласкать. Глядя на яркое синее небо, что хранит тайну бессонной ночи, проведённой в Сеуле, и секрет концентрации боли и драмы, что страшным последствием вылилась на незажившие раны, Потрошитель может позволить себе немного порефлексировать с чашечкой не самого лучшего кофе, конечно, однако всё лучше, чем ничего. Он скучал по этому вкусу, скучал по отдушке во рту, скучал по ощущению тёплого, что скользит вниз по органам, которые ему Чимин не извлёк, и сейчас чувствует себя, мягко говоря, довольно счастливым. Город его успокаивает. Шум старых трамваев, которые гремят по покрытым ржавчиной рельсам, побитые временем низкие домики из кирпича, люди в легалке не шугаются открытых пространств, а, скорее, просто всегда слегка настороже. Но они есть, и в выходной день их достаточно много, чтобы, если что, потеряться, но сейчас, сидя за столиком и впитывая в себя цивилизацию, Тэхён не может отделаться от глупой мысли о том, что он по ним чертовски скучает. И по Чонгуку скучает, хотя тот уехал всего часов пять назад, а его всегда кусает больно, до крови, из страха показаться слабым и немощным — теперь Тэхён хорошо понимает эту тонкую грань уязвимого чувства и боязнь привязаться и потерять по итогу. Хосок знает, о чём говорит: сейчас Ким как никогда может разложить былой психопортрет Мин Юнги, чтобы понять, что он и его лучший друг во многом похожи, да вот только с товарищем одному из них не повезло — если Карателю достался Механик, у которого хватило ресурса дать понять, что каждый важный и значимый, то Киллеру досталась параша, которая не была способна на большие и светлые чувства, но зато мастерски переводила ненависть в пустую, чёрную силу. Когда Тэхён думает о том, кем он был не так давно, пусть и в прошлом, его начинает фантомно мутить. Фантомно — потому что что-что, а блевать андроиды точно не могут, как бы того ни хотелось, однако карта памяти всё ещё является электронной адаптацией мозга, так что психосоматика как никогда актуальна, а для того, чтобы себя накрутить, много усилий не нужно. Но здесь Ким старается мыслить как можно здоровее: прошлое ведь на то, сука, и прошлое — его уже не изменить, в него не вернуться с новыми знаниями, чтобы исправить ошибки, а это значит, что нужно работать над собой в настоящем, чтобы было как можно меньше проблем в грядущем на голову будущем. Ведь, несмотря на то, что собой представлял Потрошитель, в режиме настоящего времени Хосок, который всегда знает больше и видит получше, чем многие, дал понять одну важную вещь. Чонгук его любит. Не признаёт, боится, не подпускает. Дрожит, как осиновый лист, при одной только мысли о том, что ему сделают больно. Агрессирует, грубит и кусается, сам себя загоняет под рамку того, кто боится получить ещё больше боли, ведь они на войне, а Тэхён никогда не был тем, кто сидит в стороне. Чонгук его любит. Несмотря на то, что Ким делал в прошлом, невзирая на всю ту тяжесть канувших в кровавом озере дней, он простил и упустил тот момент, когда отпустил горечь ровно настолько, что случайно позволил себе пустить в сердце чувства. А теперь и сам их боится, как своих когда-то боялся Тэхён. Чонгук его любит. И Тэхён готов доказать ему, что этой любви не стоит бояться, потому что Ким ни за что и никогда не причинит ему боль. Он больше не будет давить, не будет вести себя, как эгоист, а будет стараться работать и над собой, и над собой в отношениях. Будет Чонгуку показывать, каково это — когда тебя любят любым, осторожно раскрывают, меняют бережно-бережно, и дают уверенность в том, что ни за что не исчезнут. В том, что всё это — не программа Сеула и не совокупности кодов. Чонгук его любит. И от этого знания Потрошитель, сидя на дурацкой веранде кафе в ожидании и глядя в темноту кофе в кружке, хочет сильно заплакать. От эмоций. От счастья. От желания пылко любить в ответ, возможно, до конца своей жизни. Чонгук его любит. И за этими мыслями он едва замечает, что к его столику кто-то подходит. А подняв голову, ожидаемо становится слабым, снизу вверх глядя. Потому что: — Чонгук... — это срывается вместо приветствия — Чон, устало зевая, садится напротив, и выглядит, мягко говоря, отвратительно: бледный и с зеленцой из-за недосыпа, мешки залегли под глазами, и Тэхёну его так жаль становится сразу же. Это глупо, наверное: вот так, враз, забыть, какими они грубыми друг с другом бывают порой, и просто позволять себе смотреть на того, кого любишь. Открыто смотреть, без страха быть разоблачённым, выражая привязанность взглядом и спотыкаясь о то же выражение в чужих усталых глазах. Теперь Тэхён видит. Видит, как, пользуясь отсутствием у хозяина физических сил, прорываются сквозь пелену чёрных глаз те самые искры, которые Чонгук так болезненно тушит день ото дня. Встречу за встречей. Контакт за контактом. Глупость за глупостью. Но каждый раз проигрывает в этой борьбе. Наверное, это действительно тщетно. Сейчас Ким уверен: чонгуковы искры пытаются разрастись в настоящий пожар из-за того, что каждый раз хорошо ощущают то самое пламя, которое бушует внутри Потрошителя. И давно бы уже спалили их обоих до кости, если бы Чон позволил им вырваться раньше. Но не позволяет. Пока отводит глаза, разбито оглядывая снующих прохожих, а потом едва слышно просит: — Можно я глотну твой кофе? А то сейчас вырублюсь, — и в глаза Тэхёну больше не смотрит, а тот кивает поспешно, чтобы понять, что Киллер вообще упёрся взглядом в поверхность стола. И потому подтверждает уже непосредственно голосом, коротко, чтобы не выдать волнение: — Да, — и когда Чонгук вливает в себя эспрессо без сахара, позволяет себе немного полюбоваться образом того, кого любит, пользуясь тем, что Чон крепко жмурится и прислушивается к своим ощущениям. Такой красивый, чёрт побери, даже когда выглядит настолько отстойно. Всегда будет самым красивым и до ужаса нужным для одного Ким Тэхёна, который въебался в него по самые уши без права на то, чтобы выплыть из этого чувства. Но со стойким желанием работать над этими чувствами, чтобы они не приносили вреда. — Ты на меня смотришь, да? — не открывая глаз, разгадывает его тайны Чонгук. — Не надо. — Почему? — мягко интересуется Ким. — Я не хочу, — без агрессии. Просто со вселенской усталостью — возможно, от себя самого в первую очередь. — Почему? — повторяет вопрос Потрошитель. — Мне неприятно, — коротко. И неуверенно. Достаточно для того, чтоб с печальной полуулыбкой оспорить: — Но ведь это же ложь. Мы оба знаем, что больше всего на свете ты бы хотел, чтобы я смотрел на тебя. — Больше, чем хотел бы свободы для человеческой расы? — он ощутимо сдаётся, а Тэхён боится дышать, когда слышит нотки муки в таком расстроенном голосе, но с нужным и правильным ответом находится быстро. Быстрее, чем в прошлый подобный их разговор: — Это другое. Свобода людей — ответственность не только твоя, а мы сейчас говорим о тех вещах, которые касаются лично тебя. — То есть, по-твоему, всё, что мне нужно, чтобы почувствовать себя не настолько уёбищным, каким я себя каждый день чувствую — это просто позволить тебе любить себя, так? — Чонгук открывает глаза и смотрит прямо в упор, но в них нет враждебности, и даже зрачки на свет реагируют. Он трезв. Ничего не употреблял, чертовски разбит бессонной ночью и долгой дорогой, а его Киллер крепко заснул, уверенный, что его присутствие сейчас точно не требуется. Поэтому сейчас с Тэхёном говорят не наркотики, не ПТСР, не жажда власти или отмщения. Сейчас с Тэхёном в кои-то веки говорит просто Чонгук, каким он был, когда они первый раз встретились. И, Боже мой, как же сильно Ким по нему тосковал. — Нет, я здесь тебе не помогу, ведь мои чувства никак не влияют на то, каким именно ты себя чувствуешь, — подперев щёку рукой, сообщает Тэхён, но нежность из взгляда убрать даже не пробует, как не стирает и улыбку с губ: — Для меня ты не уёбищный. Для себя — да. А значит, для того, чтобы наконец стало легче, тебе нужно просто позволить себе любить меня, вот и всё. Чонгук смотрит ему прямо в глаза. Не мигая. А Тэхён своих не отводит. Больше нет смысла. — А какой я тогда для тебя? — не моргая, интересуется Чон. И тут тоже простейший ответ. — Лучший и безмерно любимый. И всегда таким будешь. — Даже если меня изуродуют? — Даже если тебя изуродуют. — Даже если я потеряю себя? — Даже если ты потеряешь себя. Но я постараюсь помочь тебе отыскаться. Позволишь мне? Пауза. И стеклянный взгляд — ничего не прочесть. Он снова отводит глаза, зубы сжимает, действуя уже на последних резервах своего утомлённого тела, вновь изучает прохожих, а Тэхён изучает его, как произведение искусства лишь оттого, что так действительно думает. — Да, — наконец, отвечает Чонгук. — Я позволю. У Тэхёна в груди цветы распускаются, кажется. Он пока не уверен: они совсем-совсем робкие, юные, едва-едва зародившиеся, и приятно щекочут изнутри грудную клетку своей искренней нежностью. Сегодня — сейчас — он не думает о том, что где-то там есть Довон; о том, что, возможно, в понедельник они будут мертвы или о том, что уже завтра Чонгук в очередной раз разобьёт его зеркало души своим молотком агрессивности. Возможно, это неправильно, но Чонгук, он словно тот же наркотик: плевать, что потом будет плохо и больно, Тэхён, как одержимый, будет ждать шанса уколоться ещё. — А ты... — Киллер отводит глаза, выдыхает прерывисто, а потом снова кидает на кофе тоскующий взгляд, и, фыркнув, Ким подталкивает в его сторону кружку, удостаиваясь робкой улыбки самым кончиком губ. — Позволишь мне что-то в ответ? — Что же? — внутри всё напрягается. Иррационально ожидает подвоха или же слов в духе: «Позволишь мне попросить тебя больше никогда ко мне не приближаться», которых Тэхён боится сильнее, чем мог бы думать. Но всё складывается непредсказуемо, а ещё удивительно просто — неожиданной фразой, едва-едва слышимой, но от этого не менее ценной: — Ты позволишь мне провести с тобой этот день так, чтобы мы оба не думали, что мы Потрошитель и Киллер? Мне хотелось бы до завтра быть просто Чонгуком, который просто гуляет по одной из легалок с просто Тэхёном. И не думать ни о чём и... — и Чон нервно губы облизывает. — И ни о ком? — Позже ты будешь себя ненавидеть за этот порыв, — считает честным напомнить Тэхён, как бы ни хотелось ответить категоричным согласием. — Знаю. Но я обещаю тебе, что никто не пострадает от этого. Кроме меня. — И меня, — срывается с губ. А Чонгук быстро моргает в немом удивлении и уточняет: — Тебя? Почему? — Потому что когда ты страдаешь, я тоже страдаю, — просто признаётся Тэхён, смущённо ему улыбаясь, — не могу по-другому. Уже довольно давно. Он видит, что у Чонгука от этих слов перехватило дыхание: ни усталости, ни тревоги, ни мыслей о всяком дерьме — рот слегка приоткрылся, глаза широко распахнулись. Большой крутой парень сейчас так сильно похож на ребёнка, которому пообещали о нём позаботиться, что будь у Тэхёна настоящее сердце, оно бы остановилось к чёртовой матери. И хорошо сейчас, что его вовсе нет: так он может в полной мере увидеть, как подрагивают чужие ресницы и как заливает кровью острые скулы, бледные от измотанной ночи. Смущается. И делает это настолько, блять, мило, что Потрошитель вот-вот заплачет, без шуток. — Так ты... — откашлявшись и вновь пряча глаза, давит Чонгук, — ...согласен? — Конечно, согласен, — сегодня можно всё, верно? Тогда будет ли приемлемым, если Тэхён сейчас вдруг руку протянет вперёд по столу и переплетёт их пальцы так, словно завтра всё не может рухнуть, как карточный домик? — Хочешь, можем назвать это свиданием? Не успевает. Потому что Чонгук сам на одном только ему понятном порыве протягивает вперёд свою руку и переплетает их пальцы с такой неожиданной нежностью, что цветы в груди начинают щекотать её изнутри в три раза сильнее. В миллион раз сильнее, когда негромко фыркает, нос наморщив и, закусив губу, улыбается: — Тогда нормально меня пригласи. — А почему не ты меня приглашаешь?! — Тэхён возмущается, но не отнимает руки из плена чужих тёплых пальцев; Тэхён восклицает, но не может перестать улыбаться; вокруг люди, много людей, но Тэхёну совершенно насрать; Тэхён взаимно любит Чонгука, и сейчас он готов об этом кричать на весь мир. — Хорошо, — и Чон, негромко посмеиваясь, улыбается шире и в миллион раз нежнее, чем кто-либо когда-либо ему улыбался. — Ким Тэхён, скажи-ка мне... — и делает эффектную паузу. — Что же ты хочешь узнать? — подыгрывает ему Потрошитель, вскидывая тёмные брови. — После всего того дерьма, что я тебе делал. После всей боли, которую я тебе причинил... — и Чонгук смотрит ему прямо в глаза, когда заканчивает свой такой важный вопрос: — Ты пойдёшь со мной на свидание? Цветы щекочут уже самую глотку: прорываются, разрастаются бурно, пахнут миллионами запахов, где ни один не похож на второй, и вызывают своим ароматом тот концентрат эйфории, который может заставить начать широко улыбаться, ослепляя своего собеседника. Тот концентрат эйфории, который не приемлет иных ответов, кроме как: — Да. Пойду, разумеется.***
— Знаешь, в чём плюс легалок? — говорит Тэхён, повернув к нему голову, пока они идут по улице, держась за руки и крепко переплетая пальцы, не задумываясь о том, что их может кто-то увидеть или узнать. Лично Чонгук ещё не задумывается о том, что где-то там, в доме Варвара, его ждёт мальчишка, с которым он, вроде как, встречается, пусть всё и поверхностно-сложно; ждут заёбы и неминуемый крах, когда этот день кончится и придётся вновь примерять на себя обличие Киллера; ждут великие цели свободы для человечества и, конечно же, месть. Он не думает. Один день запрещает себе, только сегодня он просто Чонгук, который идёт, держась за руки, с просто Тэхёном, позволяя ему рассказывать себе много удивительных фактов о мире вокруг, которые были упущены ввиду кочевого образа жизни. Тэхён действительно много знает о том, как устроен мир, в котором они проживают. Он знает о политсистемах других государств, делится, что не везде андроиды захватили власть над людьми, но в некоторых странах жители всё ещё голосуют за демократию и равноправие. Нет страха. Нет вечной войны — и сейчас, когда Потрошитель говорит о таких вот вещах, Чон даже не верит: как так — нет войны? Такое возможно, чтобы люди ничего не боялись? Чтобы андроиды не пытались отнять у них права и свободы? Чтобы дети без страха могли ходить в школу? «Мы за это и боремся, Чонгук-а», — сказал ему Ким, увидя чужую реакцию. Так мягко и чувственно прокатил его имя по своему языку, что аж дрожь взяла, а все внутренности тугим узлом завязались. — «И мы победим. Кто, как не мы, верно же?» А сейчас, вот, смотрит с игривой улыбкой — реакцию на свой вопрос ожидает, а Чонгук даже толком не знает, что отвечать: вариантов, по сути, целая тьма, начиная от просто плохих и до самых дерьмовых. Поэтому он просто пожимает плечами, но всё ещё чутко следит, чтобы его пальцы крепко держали чужие. — Здесь есть купольные парки, Чонгук, — мягко объясняет Тэхён. — И что это значит? — В каждой легалке, согласно распоряжению Департамента технического развития, должен быть парк, покрытый специальным прозрачным куполом, под которым можно сохранить природу исконной Кореи. Купол защищает растения от радиации, пыли и прочего такого, поддерживает необходимую влажность и температуру. Ты когда-нибудь видел природу Кореи? Чонгук останавливается. Но руки не отпускает. Это важная деталь их прогулки. — Нет, вживую не видел. А мы можем сходить туда? — Да, хотя они работают по времени. Хочешь на что-то взглянуть? Можем попробовать сходить туда, если ещё не закрыто. — Да, — кивает Чонгук. — Когда мы с Юнги были подростками, Джексон — его ты знаешь как Мастера — принёс нам из Сеула книжки с картинками. Для расширения кругозора, как он сказал. Там была и ботаника, и нам очень понравилась сакура, — и он неловко чешет затылок. — По логике, сейчас она должна даже цвести, — задумчиво тянет Тэхён. — Надеюсь, мы с тобой успеем попасть на цветение. — Было бы здорово, — неловко говорит ему Чон. — Я бы очень хотел увидеть цветение сакуры. Хотя бы немного. Держать его за руку очень тепло. Не снаружи — внутри, словно в кои-то веки Чонгук снимает с шеи ошейник и действительно позволяет себе жить в моменте. Не обидами прошлого, не травмами прошлого, не болью утраты и не страхом за будущее. В его голове сейчас есть только он сам и Тэхён, который идёт чуть впереди, очаровательно волоча его за собой, и через плечо оборачиваясь, улыбается солнечно перед тем, как спросить: — Я могу говорить тебе сегодня всё, что угодно? — В пределах разумного, — отводя глаза и покорно следуя прямо за ним, смущённо тянет Чонгук. — А что для тебя пределы разумного? — у Тэхёна голос такой яркий, счастливый: он словно ребёнок, которого вытащили на прогулку, которую так долго ждал, или как будто ему пять, а завтра уже день рождения. Все дети же его ждут, верно ведь? — А для тебя? Вот и Тэхён... будто дождался. — Не знаю, — искренне ему отвечает. — Когда дело доходит до моих чувств к тебе, я безрассуден. — Хорошо, тогда... — смущает. Это правда очень смущает — когда Ким делает так, когда выглядит таким естественным парнем двадцати трёх от роду лет, а не убийцей, которого знают как Потрошителя, не лидером экстремистского общества. Сейчас ему всего двадцать три, он готов совершать глупые ошибки из категории простых и житейских. Например, подскочить к парню, к которому у него есть глубокие чувства, посреди тротуара, и вдруг прижаться губами к его губам у всех на глазах и стискивая в сильных объятиях. Это ошибка? Даже если — и пусть, потому что Чонгук не ответить не может: сегодня он растворяется, даёт себе волю, и не думает, чему быть уже завтра. Он устал, правда очень устал за эту бессонную ночь, но когда чувствует чужой язык в своём рту, тело будто бьёт током. Пробуждает мгновенно. — Я люблю тебя, — беззвучно сообщает Тэхён ему прямо в губы. — Я так сильно люблю тебя, Чон Чонгук, знал бы ты, как ты сводишь с ума и как сильно я боюсь, что тебе будет больно и плохо. И не может перестать улыбаться — Чонгук это чувствует в момент, когда его снова целуют, негромко посмеиваясь. Целуют, а у него даже сердце дрожит, вот-вот разорвётся от эмоций, где одна светлее другой. Как так случилось? Когда всё так изменилось? Чонгук помнит мысли, которые пронеслись в его голове, когда он впервые увидел Тэхёна уже целых полгода назад — в прошлой жизни, одним словом, когда очнулся в магазине, где работал Намджун, и увидел его перед собой: чуваку бы в модели, а не сидеть с винтовкой на корточках перед вновь отрубившимся в приступе эпилептиком, который все эти годы считал, что перешагнул через свою главную травму — боязнь стать кому-то ненужным, — но в очередной раз обосрался. Он помнит, как его невероятно злил даже не сам Тэхён как таковой, а то самое чёрное чувство, его внутренний Киллер, который остро чувствовал запах соперничества и пробуждался от долгого сна всё отчётливей, явственней. Чонгук помнит это. Помнит, как плюнул Тэхёну кровью в лицо; помнит, как искренне считал его жалким из-за того, что тот потерял всю человечность и убегал от своих внутренних демонов; помнит, как впервые заметил проявления странной, неумелой и на тот момент неуместной заботы; помнит момент, когда объяснял Потрошителю, почему нет, никогда. А сейчас, вот, задумывается: а только ли Тэхёну он говорил те слова? Глупо было бы отрицать тогдашнюю взаимную чёрную тягу, которая их обоих плотно связала, ещё глупее было бы думать, что Чонгук, пребывая в здравом сознании, опустился бы до того уровня дна, когда можешь засунуть член в любую помойку. Так когда всё изменилось?«Чонгук, я с тобой, Чонгук, пожалуйста, смотри на меня, хорошо? Смотри на меня, пожалуйста, Гу, смотри на меня! Я буду с тобой, слышишь? Я не брошу тебя наедине с этим всем! Я не отвернусь от тебя никогда, и я не умру! Я не могу умереть, потому что я не живой!»
Чонгук закрывает глаза и углубляет их поцелуй, выдыхая прерывисто, и новый вдох наполняет не только его лёгкие воздухом, но и сердце — тем самым чувством, которое делает его невозможно большим.«Я над этим невластен. Но пока я тебе нужен, я буду рядом».
Тэхён, не переставая в поцелуй улыбаться, прижимает его за талию плотнее к себе, чтобы коснуться своим языком его языка в своём рту.«И вот он я: готов меняться ради тебя. И стараться ради того, чтобы ты изменил ко мне отношение и когда-нибудь ответил на мои чувства своими. Разве это плохо — мечтать о простом?»
Чонгук зарывается пальцем правой руки в тёмные вьющиеся пряди, покорно льнёт ближе, и ему действительно абсолютно насрать на то, что они двое целуются посреди тротуара на глазах у прохожих.«Прости, хорошо? Прости за то, что я натравил тебя на него. За манипуляции тоже прости. За всё, блять, прости, я был таким слепым мудаком и мне, сука, так жаль, что я не слушал его, когда он предупреждал меня. Прости меня, Чон, хорошо? Я знаю, что я не заслуживаю, но, чёрт, я сейчас говорю это искренне. Если бы я мог, я бы вернул время назад и никогда — слышишь? — никогда бы не сделал того, что я сделал. »
Да, где-то здесь, Чон помнит точно, земля под ногами впервые пошатнулась сильнее положенного: ровно настолько, что его сердце вдруг уязвилось и широко распахнулось туда, навстречу чужим ощущениям. Так сильно захотело довериться, что слёзы было невозможно сдержать.«Ты не должен давать мне ответа, ты помнишь? Но просто знай: я люблю тебя, понимаю тебя и принимаю тебя, хорошо? Я знаю, что тебе сложно сейчас, но также и знаю, что дальше будет сложнее. И знай, что я всегда готов поговорить с тобой о тебе, если ты будешь в этом нуждаться. Знай, что я дождусь, пока ты привыкнешь к моим чувствам, примешь их и сделаешь мне шаг навстречу. Я — это та самая ниша, в которой ты теперь можешь быть уверен, Чонгук. Так что приходи ко мне, как только раны залижешь и будешь готов рискнуть, хорошо? Потому что я не обижу тебя. Всех вокруг смешаю с говном, но тебя больше не трону и пальцем. Веришь мне?»
А вот здесь захотелось бежать. Так быстро, насколько это только возможно, потому что Чонгук поймал себя на той страшной мысли, что больше всего он боится сделать больно Тэхёну после такого. После того, как вдруг поверит и сам, что у них почему-то может быть долго и счастливо, потому что не может. Не с тем, кем они друг для друга являются, а самым страшным подтекстом здесь был тот самый, что самому Киллеру, по большему счёту, наплевать было на то, что он сам в итоге почувствует, если с Тэхёном что-то случится, но ему было даже страшно подумать о том, что будет с Тэхёном, если он получит шанс на то, чтобы они любили друг друга, а потом Киллер всё победит и заберёт всё назад у него. Чонгук осознал, что ему надо бежать, потому что меньше всего ему бы хотелось, чтобы Тэхён пострадал из-за Киллера, потому что равным тому может быть лишь Потрошитель, а чернота никого не щадит, в роковой момент не посмотрит, что перед ней — не лидер и жестокий убийца, а лишь Ким Тэхён — человек, который так отчаянно хотел любить Чон Чонгука и получать от него это чувство в ответ. Как сейчас. Совсем, как сейчас, когда Чонгук не может перестать его зацеловывать посреди тротуара, пытаясь пропитаться моментом трезвости своего же рассудка. Знал бы Тэхён, как в моменты любых отходов Чон себя ненавидит за то, что говорит или делает, как сильно он хочет упасть в ноги уже и попросить, сука, прощения за всю боль, что причиняет злыми словами и не менее злыми поступками. А Тэхён же, блять, ещё и терпит его. Понимает. Не обижается и как заведённый повторяет всегда, что всё равно будет рядом, что семью не бросают. Усыпил своего Потрошителя. — Может, ну его к чёрту? — шепчет Ким большим пальцем его подбородок оглаживая. — Не пойдём никуда и просто до утра закроемся где-нибудь? — Я с тобой десятки раз трахался, а вот в парке на прогулке мы не были, — тянет Чонгук едва слышно, но снова мажа по чужим губам своими распухшими, жаждущими. — Ты со мной десятки раз трахался, но мы ни разу не занимались любовью, — с нежной улыбкой замечает Тэхён. — Есть разница в этих понятиях, верно? — и в животе от его слов — миллионы узлов, в груди — сотни сердечных кульбитов. Нельзя быть таким, Ким Тэхён. Нельзя заставлять кого-то любить тебя ещё больше. «Я люблю тебя», — хочет выкрикнуть просто Чонгук. «Я простил тебя. За всё простил, правда», — стонет в неистовстве. «Я так хочу, чтобы у нас с тобой было долго и счастливо», — молится. «Ты же у меня такой первый. Пожалуйста, не разбивай моё сердце», — просит с улыбкой сквозь слёзы. Но у Чонгука нет прав говорить ему это. Нет прав на то, чтобы дать надежду, ведь завтра, когда, быть может, накроет опять и Киллер восстанет из пепла, чтобы всё вокруг заливать кровью с чёрной отдушкой отмщения, последствия известных всем трёх сильных слов будут в миллион раз больнее. Катать просто Тэхёна на подобных качелях недопустимо. Он не заслуживает, честное слово, а Чон, кажется, слишком сильно в него, чтобы позволить себе быть эгоистом. У Чонгука нет прав признаваться в любви. Говорить все эти вещи, быть рядом и обещать, что он не обидит, клясться, что поддержит и в сторону не отойдёт, не погибнет. Но он может сказать что-то другое. И говорит шёпотом, в губы губами и неотрывно глядя в чужие глаза: — Я так горжусь тобой, Ким. Я хочу, чтоб ты знал, пока я могу тебе это сказать. И у Тэхёна по лицу — невыносимая мука. Такая, что он замирает на пару мгновений, а затем, поджав губы и вскинув взгляд к хмурому небу, словно в попытке слёзы сдержать, вдруг головой быстро-быстро мотает и сгребает в объятия, вжимаясь всем телом в чонгуково. И в этот момент Чонгук снова чувствует. В секунду, когда Тэхён делает так, он ощущает это как выстрел, который их обоих насквозь прошибает и связывает неразрывной лентой острой сердечной привязанности. Такой, что до дрожи в руках. До обожания — но вовсе не тёмного, а такого оттенка, когда понимаешь: а ведь шанс есть. Если Чонгук переборет Киллера, разбуженного в Хэдон Ёнгунса, то они правда могли бы попробовать... хотя бы, например, выжить. — Парк, да, — глухо напоминает Тэхён спустя несколько долгих секунд, очевидно, сумев справиться с чувствами. А Чонгук ловит себя на ощущении собственных рук на чужой сильной спине и пальцев, с силой сжимающих ткань очередной белой футболки. — Мы хотели туда. — Да, хотели, — а отстраниться не может. Ким тоже не двигается. — Давай пойдём? — Да... давай, — и со вздохом Чонгук отстраняется, чтобы снова взять его за руку. Не выпускать ни за что. Хотя бы сегодня. Хотя бы один чёртов день.***
— Это... так красиво... — шепчет Чонгук, с восторгом глядя на обилие коктейля из розового с белым под куполом, где почти никого-никого нет, а искусственный ветер невесомо шевелит нежные лепестки цветущих деревьев, что живой аркой раскинулись над большой широкой аллеей. И Тэхён с ним солидарен: настолько лишающей духа картинки он в жизни не видел, как здесь, стоя под прекрасными кронами и сжимая пальцы того, кого любит, своими. Но соврёт, если скажет, что картинка исконной природы Кореи поражает настолько, что про неё он сможет сказать: «Лучше не видел». Потому что видел. Видит, вернее. Например, прямо сейчас. — Это безумно красиво, Чонгук, — соглашается с нежной улыбкой и отмечает полный восторга взгляд чужих карих глаз, округлившихся от неверия, что такое и правда бывает в природе. У Тэхёна те же мысли, на самом-то деле, но уже не в адрес прекрасных вишнёвых деревьев, и он сегодня не стесняется их выражать: — Но знаешь, что красивее в тысячу раз? — Что? — и Чон, повернув к нему голову, сталкивается с ним глазами. Он сейчас, словно ребёнок: концентрат восторга и нежности, удивления и любопытства. Но когда смотрит на Потрошителя, считывает его улыбку и взгляд... понимает. Сразу получает ответ. — Ты, — и, подавшись вперёд, Тэхён оставляет на его лбу поцелуй. — Ты самый прекрасный человек, веришь? И Чонгук выдыхает. Прерывисто, эмоционально от количества бурлящих в нём чувств, и, сжав зубы, головой качает с мукой в глазах, а потом вдруг... соглашается: — Я всегда тебе верил. Даже тогда, когда не нужно было этого делать, — ему не нужно напоминать, какой именно случай заставил их с Юнги поругаться и уже не успеть помириться. — Поэтому об одном только прошу тебя. — И о чём же? — Найди что-то лучше, — просит надломленно. — Что-то достойнее. Хорошо? Пауза. А у Тэхёна в груди всё взрывается громче, чем бомбы, когда он слышит эти слова, и поэтому морщится, головой покачав. Чтобы потом взглядом поникнуть и вздохнуть по привычке: — Хотелось бы мне. — Не сможешь, да? — тихо. — Уверен, что нет, — честным ответом и вновь глядя прямо в чужие глаза. И какое-то время молчат, снова впитывая в себя картинку сочетания белого с розовым. Проникаясь моментом, когда одни пальцы сжимают другие, когда стоят рядом и не пытаются куда-то сбежать, когда всё дерьмо мира осталось за куполом этого прекрасного парка, а в этой фальшивой, но такой желанной вселенной Чонгук смело может сказать ему: «Ты мой человек» без страха потерять поутру. Но они оба знают, что потеряют. Не Чонгук Тэхёна, так Тэхён — Чонгука, потому что Киллер откроет глаза, напомнит каждому здесь о мести и крови, о боли и целях, и этот редкий момент останется самой болезненной точкой в воспоминании одного Потрошителя, от которого по душу тех, кто стал семьёй, осталось одно только название. — Иногда я позволяю себе помечтать, — признаётся внезапно Чонгук, поворачивая к нему голову и вызывая на лице Тэхёна выражение острой заинтересованности своим внезапным высказыванием и не менее неожиданной неуверенностью в голосе. — О чём же? — после короткой паузы подталкивает его Ким к тому, чтобы продолжить, и Чон выглядит чертовски неловким в тот момент, когда собирается с духом, чтобы закончить начатое, что для него весьма нетипично: тот Чонгук, которого знал Ким до этого, никогда не бывал неуверенным или хоть немного сомневающимся, даже если дело касалось собственной жизни; Чонгук же новый, тот, который сегодня делит с ним на двоих одно чувство, и вовсе в повседневной рутине больше не думает — делает. А сейчас вдруг молчит и даже вздыхает тяжело-тяжело, будто собирается с силами, но Потрошитель последнее время слишком кардинально меняет вектор своего поведения, чтобы начать психовать в нетерпении, а поэтому ждёт. Он больше не хочет давить на Чонгука. Он не хочет его торопить, не хочет его прогибать и пинать в нужную сторону, но больше всего жаждет его поддержать и ему хоть как-то помочь справиться как с обстоятельствами, так и с самим собой в первую очередь. Грустно, наверное, то, что он понял пару простейших истин тогда, когда они уже и потеряли, и провалились, и местами сломались, но, наверное, лучше поздно, чем никогда — и Тэхён это «поздно» собирается заполнить максимально комфортным «зато есть сейчас». По крайней мере, будет пытаться. Потому что «завтра» у него точно отнимут. — Помечтать о том, как бы сложилась наша жизнь, не будь мы теми, кем являемся, знаешь, — давит Чон, наконец. — Если бы были простыми людьми без вот этого. И прочего сопутствующего нашему образу жизни дерьма. Не Потрошитель и Киллер, не андроид и парень с проблемами, а просто Тэхён и Чонгук. Просто люди Тэхён и Чонгук. — И как именно мечтаешь? — улыбаясь, интересуется у него Потрошитель, не выдерживая и убирая с чужого лба выбившуюся длинную прядь чёрных волос. — Что-то определённое? — Не уверен, — ведёт тот плечом немного рассеянно. — Но рисую картинки в голове, когда смотрю на тебя. Знаешь, вот здесь мы в кого-то стреляем, а... в моих мыслях я бы предложил тебе куда-нибудь съездить подальше от всех, туда, где много растительности, и, может быть, рядом с речкой? Мы бы пожарили кальби, матерились на комаров, но закутались в плед или вроде того. И до рассвета бы сидели у костра и пили какао. Даже без секса. Было бы здорово просто касаться тебя и ощущать, что ты тёплый. Андроида нельзя убить, если не попадёшь выстрелом в спрятанную в теле специальную карту-носитель. Но у Чон Чонгука отлично получается лишать жизни и смысла в ней одного Ким Тэхёна, хотя он даже не берет в руки оружия. Как так-то, а? — Сегодня день признаний, да? — тянет с негромким нежным смешком, ловя смущённую улыбку в ответ и кивая: — Тогда я тоже признаюсь. — Давай. — Ты говорил мне, что я влюбился в тебя из-за того, что вся моя жизнь была построена на крови и насилии. Что страх является необходимой переменной для достижения целей, и... да, ты был прав: влюбился я в тебя именно из-за того, что нашёл в тебе человека, который разделит со мной это мировоззрение. Проникся душевно я к тебе в тот день, когда осознал, что ты разрушителен, но всё ещё человек: ты тогда, на базе, когда я прогнал тебя, чтобы сохранить тебе жизнь, так на меня посмотрел, что я все твои страхи увидел. И понял, что ты не машина. Ты живой. Ты со слабостями. И не всегда ты будешь той самой силой, которая привлекла в тебе изначально. Что рано или поздно и твой стержень сломается. Но полюбил я тебя, уже многое переосмыслив, так что... — и Тэхён снова поднимает глаза на обилие розового. — Так что если тебе захочется знать причину, по которой я понял, что от тебя не откажусь, то... дай мне знать. — Я хочу знать, — ни секунды не думая, говорит ему Чон. А Тэхён, не отрывая глаз от лепестков сакуры, решает, наконец, повториться. Но теперь точно зная, что его слушают и, что не менее важно, всё-таки слышат. — Если есть причина любить, это означает, что любовь меняется, когда причина уходит. Я люблю тебя без какой-либо причины. И отворачивается, потому что слышит прерывистый выдох Чонгука, который знаменует одно — невозможность справиться с чувствами. Тэхён, он ведь всё понимает: и то, почему тот сбежал от своих эмоций к Довону, и то, почему он не делает навстречу шагов в страхе когда-нибудь наверняка потерять. И потому жмурится сам, чувствуя, как щиплет глаза, и позволяет себе тихо выдавить: — Потерять боишься, а пожалеть об упущенном времени — нет? И Чонгук долго молчит. Достаточно, чтобы стерильные слёзы сорвались с длинных ресниц и потекли по кожзаменителю туда, к подбородку — чёрт бы побрал эти рецепторы, зачем Чимин их вообще выдумал? — полупрозрачной дорожкой по обеим щекам. Но нельзя сказать, что это плохие слёзы: они не от боли, а от... усталости. И от блядской безысходности их положения, где жизнь горит один день и никогда не узнаешь, что будет завтра. — Я безумно боюсь потерять, — наконец, хрипло признаётся Чонгук, а потом, сглотнув, дополняет: — Но не это мой главный страх, когда речь идёт о тебе. — А какой твой главный страх? — «Какова причина того, что мы, зная, что любим друг друга, всё равно не можем быть вместе?!» — Что ещё может повлиять на тебя? Недоверие? — Да. Пауза. Ударом под дых, где Тэхён моргает какое-то время, рот слегка приоткрыв и не в силах что-то сказать. Конечно, он знал, что Чонгук ему не доверяет. И, конечно же, он готов завоёвывать его по крупицам, доказывая, как сильно он любит и что это не тот самый случай, когда кто-то добивается поставленной цели и спускает всё на самотёк. Тэхён знает, что он не ёбаный ангел, поэтому в курсе, что ему предстоит держать себя в стальных рукавицах до конца жизни. Или времён, во что он не верит, справедливо считая, что до последней главы их книги жизни точно не доживёт. — Я же сказал: я всегда тебе доверял. И как Потрошителю, и как Тэхёну, — спокойно отвечает Чонгук, верно распознав его мысли и притянув к себе за руку, которой всё ещё не отпустил. Заставляет увидеть, что он тоже плачет, а сделав прерывистый выдох, смотрит прямо в глаза и продолжает: — И никогда не сомневался в тебе. Но я не могу сказать так о себе, понимаешь? И, да, Тэ, мой самый большой страх — это навредить тебе. Услышь меня, хорошо? Я не тебя боюсь. А за тебя. — Я не маленький мальчик, я справлюсь с твоими вспышками гнева, — упрямо заявляет Тэхён. — Помнишь, что я говорил тебе там, в пещере, перед тем, как мы отбыли на ту самую миссию? — внимательно изучая чужое лицо, от слёз сейчас влажное, произносит Чонгук, плакать не переставая ни на секунду. — Ты тогда сказал много чего. Что именно ты имеешь в виду? — Я говорил о том, что я не маленькая наивная девочка, которая вдруг решит, что когда плохой парень романтичный только с ней, а со всеми плохой — это круто. И что я взрослый мужик и понимаю, что когда парень плохой, то он рано или поздно всё равно будет вести себя со мной соответственно. Помнишь? — Да, помню. — Переверни эти слова и больше впредь не романтизируй меня. Договорились? — и в его глазах Тэхён всю боль мира видит, без шуток, как читает отчётливо: «Не прогоняй меня», что кричит сердце просто Чонгука в эту минуту. И Ким... нет, не злится. Он уже наломал дров на агрессии, сделал на импульсах кучу дерьма и ранил слишком много раз тех, кому боль было нельзя причинять, а потому просто свободную руку протягивает, чтобы коснуться чужого лица и ответить спокойно: — Твои слова могли бы иметь смысл, Чонгук. Проблема здесь немного в другом: я тебя не романтизирую. Абсолютно. Ни капли. Романтизировать — это наивно верить, что при всех недостатках ты всё же хороший, а я как никто другой знаю, что ты чаще не. И просто люблю тебя ровно настолько, что готов работать с тобой над собой, над тобой и над нами, ты понимаешь? Без боя ничего не даётся, как высший лидер Нижнего общества ты должен знать это лучше всего. И повисает долгая пауза, в процессе которой Тэхён и Чонгук смотрят друг другу в глаза, не моргая: Ким — с немым ожиданием, а Чон — с постепенным осознанием всех тех громких слов, что сейчас ему были брошены почти что беззвучно. И только руку Потрошителя сжимает сильнее, когда глаза становятся больше от шока, когда рот приоткрывается, а слёзы враз останавливаются. Сжимает, чтобы прижать к своей влажной щеке и услышать: — Я же сказал тебе. Я люблю тебя абсолютно любым. Принимаю со всеми проблемами. И я готов жертвовать собственным временем, чтобы преодолевать с тобой сложности, — произносит Тэхён с невесёлой усмешкой. — Просто теперь — стоя за твоим правым плечом, чтобы ты знал, что тебя со спины никто не ударит, потому что её прикрывает тот, кого называют гениальным оппозиционным стратегом. — Но почему? — выдыхает Чонгук, глаза распахнув ещё шире. А Потрошитель на это пожимает плечами, отводит глаза и произносит: — Ты можешь больше. Теперь ты бесстрашнее. Сам говорил, что у тебя стёрлась мораль, что от тебя ничего не осталось и всякое, всякое... — молчит с пару секунд, а потом смотрит на лицо, что любимо безмерно: — Другое дело, что я верю в то, что в тебе осталось куда больше от просто Чонгука, чем ты сам можешь подумать. Например, вот сейчас, когда ты сам себя не боишься, меня не боишься и тебя не тянет к наркотикам. Ты можешь думать, что только теряешь, моя бесконечность, но оглянись: ты приобрёл так много всего, что даже не верится, я угадал? Семью, — Чонгук жмурится. — Любовника, — Чон коротко цыкает, а Тэхён не может скрыть насмешку на этом слове, как ни старается. — Любимого. Жаль, конечно, что это разные люди, но я не давлю на тебя. И не уйду, как уже говорил тебе: пока я тебе нужен, я буду здесь. — Забавно то, что пока ты думаешь о том, нужен ли ты мне, я задумываюсь о том, что лично я тебе точно не к месту. Ты сам так сказал. — Что? Когда? — Тогда, когда они убили Юнги. — Они забрали Юнги, а не убили, Чонгук, это разные вещи. Посмотри на меня, посмотри на Хосока: мы мало чем от вас, настоящих людей, отличаемся. И боремся за вашу свободу. — Но не все считают себя представителями человеческой расы, Тэхён, — замечает Чонгук. — Особенно, если их хорошо обработала злобная бывшая. — Так давай избавимся от неё и вернём назад лучшего друга, бойфренда, просто классного парня и незаменимого лидера? — предлагает Тэхён. — У нас есть Хосок. Он не покладая рук работает над программой для отката назад. — А если ему так будет лучше? — неожиданно интересуется Чон. — Если ему... больше не больно? — Значит, Хосок сделает так, чтобы вернуть нам Карателя так, чтобы не коцнуть его менталку в процессе. Всё просто. — Ты такой оптимист. — Оптимистом я был бы, если бы сейчас сказал тебе, что не ревную тебя к мальчишке, которого ты просто трахаешь, потому что уверен, что ты рано или поздно поймёшь, что я для тебя, а ты для меня. А так я просто знаю Хосока. — Я уже это понял, — шепчет Чонгук. — Что именно? — Что мы друг для друга. Но я всё ещё не знаю, что ожидать от себя, когда накроет опять. Или когда меня отпустят эмоции этого дня, Тэхён, у меня реально беды с башкой, я это не контролирую, мне бы к врачу, но только где ж мне его взять-то, да и толку от него в таких условиях точно не будет. — Я понимаю, — уверяет его Потрошитель. — Поэтому и говорю тебе, что я не оптимист. Но просто счастлив знать, что у нас с тобой взаимно, и иногда мечтаю о том, что когда-нибудь ты всё же поймёшь, что лучше гореть здесь и сейчас, чем прозябать в холоде в ожидании плохого финала. — Как красиво ты говоришь, — невесело ухмыляется Чон. — Гореть. Да ты прямо человек-факел, я погляжу. — Неправда, — негромко смеётся Тэхён, качая головой из стороны в сторону. — Огненный здесь только ты, Чон Чонгук. Я давно уже успокоился, — и вздрагивает, когда Чонгук вдруг прижимает его пальцы к губам и, прикрыв глаза, прижимается. Другой руки всё ещё не отпуская, снова позволяет слезам сорваться со своих восхитительных длинных ресниц, а Тэхёну — с края очередной эмоциональной расселины, потому что смотреть на то, как его зависимость плачет от чувств... это больно. Хотя это не плохая боль, если так можно выразиться. — Спасибо тебе, — вдруг шепчет Чонгук, а Ким не может понять, за что именно: за любовь? за привязанность? за то, что мирно сдал пост, ушёл в тень, дал в руки правление? Разве для кого-то все три аспекта стали вдруг новостью? — За что?.. — За тебя, — всё ещё прижимаясь губами к тыльной стороне ладони Тэхёна, говорит ему Чон, приоткрыв глаза и заставляя утонуть в себе ещё больше. Раствориться, рассыпаться, самоуничтожиться и закричать где-то в душе пронзительно и безумно болезненно от всех тех эмоций, которые в нём разрываются ярко и бьют изнутри по укреплённым сплавами рёбрам. Потрошитель не был готов к такому ответу. Не был готов к той волне ощущений, что затапливают его с головой, когда Чон Чонгук, его предел, его бесконечность, стоя посреди широкой аллеи под прекрасным сочетанием белого с розовым и серьёзно глядя в глаза своими чёрными омутами, вдруг благодарит Тэхёна за то, что он просто есть в его жизни, прижимаясь губами к тыльной стороне его кисти. А потом, улыбнувшись самыми кончиками своих потрясающих губ, повторяется едва-едва слышно: — С точки зрения общего фона нашей рутины это будет дерьмовой идеей, но сейчас я хочу предложить тебе вместе совершить что-то непоправимое. То, чего нам делать вообще нельзя, на самом-то деле, ни при каких обстоятельствах, но это кажется мне настолько правильным прямо сейчас, что промолчать я не смогу. Извини. — Что же?.. — хриплостью, выдохом. — Ким Тэхён... — и, опустив его руку, но не отпустив, таким образом, сжимая кисти Тэхёна всеми цепкими десятью пальцами, Чонгук смотрит ему прямо в глаза, стоя так близко. А потом, улыбнувшись немного смущённо, но визуального контакта не разрывая, стреляет Потрошителю и в аккумулятор, и в карту памяти без какого-либо оружия: — Я с тобой десятки раз трахался, но сегодня хочу спросить у тебя... Господи, он действительно сейчас это предложит, Тэхён точно знает, а потому не готов это услышать. Никогда не будет готов, но это тот самый вопрос, который ему необходимо услышать, чтобы... — Ты займёшься любовью со мной?.. — Да, — ...согласиться немедленно, даже не думая. — Да, Чон Чонгук. Давай мы сделаем это. ...— Нам нельзя... — задыхаясь, потому что руки Чонгука повсюду, и они настолько же бережны, насколько нежны касания его чувственных губ вниз по шее. Тэхён, вжатый в матрас весом чужого обнажённого тела, чувствует их так хорошо, будто и правда живой, из плоти и кожи, и не может понять, как же так получается: никогда за столько лет у него не случалось подобного опыта, так откуда тело может так ярко помнить обжигающую ласку касаний? — Да, я знаю... но это сильнее меня, — хрипит Чонгук, нежно прикусывая его за ключицу и стараясь касаться, касаться, касаться изгибов такого податливого сейчас под ним тела. Руками ведёт, словно бы изучает заново, под другими углами, и не может не сопротивляться порывам прижиматься губами слегка хаотично, но так невесомо, что невыносимо ломает. — Прости меня, ладно?.. — Потом будет больно... — Тэхён задыхается. Ему даже не нужно дышать, но прямо сейчас он как никогда остро чувствует в этом потребность, ведь неживые лёгкие словно горят, а огонь этот всё тело плавит под телом Чонгука, которое тоже горячее и тоже дрожит. Не от вожделения, а от глубокого чувства, желания подарить сегодня как можно больше сахарной нежности и, пока есть возможность, опять доказать: Тэхён был услышан. Был понят. Был принят и одарён ответной любовью. — Это будет потом, — глядя ему прямо в глаза, шепчет Чонгук, прижимаясь кончиком носа к его за секунду перед тем, как быстро прижаться губами к губам в невесомом касании и отстраниться назад. — А сейчас мы с тобой здесь, и я не хочу думать ни о чём, что тебя не касается. Сейчас только ты, хорошо? Ты и я. Мы: просто Тэхён и просто Чонгук, которые заперлись в дурацкой однушке, — и смеётся негромко, снова оставляя на губах свой чувственный след, — to make love. Просто Тэхён... — и пальцами — вниз, по чужому бедру, касаясь так бережно, что сводит всё внутри живота, хотя не должно, и Тэхёну правда хочется плакать в этот момент, — и просто Чонгук, — повторяет, глядя ему прямо в глаза. — Без дерьма. — Ты говоришь моё имя перед своим, — тихо замечает Тэхён, подаваясь нижней частью своего такого глупого и жаждущего тела вперёд и вверх — за порцией ласки, которую ему немедленно дарят и бережно слизывают с губ чувственный выдох. — Сначала просто Тэхён, потом просто Чонгук. Почему? — Потому что даже подсознательно осознаю, что ты в приоритете, — отвечает Чонгук, и, Господи, это невыносимо. То, как он говорит эти слова, то, с какой трепещущей нежностью он их произносит, то сколько силы имеют они на одного Потрошителя, который чувствует себя сейчас уязвимым как никогда ранее, потому что... Потому что всегда совокупление для него было сродни наказанию. За то, что он делал и будет впредь делать, за те шрамы, которые были нанесены ему столько лет назад человеком, который боялся и насиловал в сарае за домом. Человеком, который стёр с души все остатки морали. Всё человеческое. А сейчас его... любят. И это настолько прекрасное чувство, что Тэхён действительно плачет — опять не может слёз сдержать, снова всхлипывает от безграничного чувства привязанности, которое собирает назад. Его зависимость дарит ему поцелуй за поцелуем, не проникая, чтобы ничто не помешало завтрашним планам, и только сжимая в ладони два возбуждения заставляет Потрошителя разбиваться на части сегодня. Чонгук, сам того даже не ведая, открывает сейчас в нём совершенно новые грани. И, кажется, раскрывается сам — так ярко и бережно, как ни с кем до этого, кажется. — Эй, — и Чон с мягкой улыбкой сцеловывает дорожки прозрачного с его ресниц и скул, — тебе больно? Я делаю что-то не так? — Нет, я не... — и, сжавшись, Тэхён прогибается в пояснице, зажмуриваясь и позволяя своё лицо расцеловывать, — я не... просто это всё... я... — Не продолжай, если не хочешь, я... понял тебя, — и Ким, подавшись вперёд, позволяет себе обнять его за сильную шею, забитую рисунком тату, и снова целует — глубоко, нежно, бережно. В ответ демонстрирует, как сильно тоже, а ещё — навсегда, что очевидно. — Ты у меня первый... такой, — признаётся немного испуганно, молчать не может даже сейчас: хочется говорить, говорить, говорить Чонгуку о чувствах, о гранях, о том, что он есть тэхёнов предел, о том, как сильно и больно любить его, но он от этого никогда не откажется. Ни за что не откажется, даже если прямых слов в ответ никогда не услышит. — Просто хочу, чтоб ты знал. Чонгук замирает — даже движения рукой останавливает, чтобы, глаза распахнув, посмотреть ему в душу, если таковая всё же имеется, и, быстро и нервно облизнув свои распухшие губы, едва слышно шепчет: — Такой — это то, что я думаю? — «Такой» — это тот, кого ты полюбил? По-настоящему? Я твой первый т а к о й?» — читает Тэхён в этом взволнованном выражении чужих чёрных глаз. — Да, — отвечает спокойно, не разрывая контакта двух взглядов. И всхлипывает, потому что движение рукой по двум прижатым стволам оказывается внезапным и бережным. А потом — ещё раз, потому что Чонгук, наклонившись, шепчет ему в самые губы едва различимо: — Ты для меня тоже, Тэхён, — и это даже сильнее тех заветных трёх слов, потому что у Потрошителя больше нет сил сопротивляться этой эмоциональной истерике. Чонгук его любит. Той самой, когда всё, что он может — это лежать под голым Чонгуком на очередной безликой кровати, со всей любовью прижимая его голову к своему основанию шеи, и просто плакать навзрыд, глядя в щербатый свод потолка, пока там, внизу, всё горит, катая его на качелях из чувств. Чонгук его любит. Тэхён у своей бесконечности такой первый взаимно, и сегодня, сейчас, они просто Чонгук и просто Тэхён, где его подсознание, вторя чужому, ставит имена в порядке приоритетности, генерируя первым имя того, кто единственным имеет значение. Чонгук его любит. И ему, сейчас синхронно с Тэхёном, изливающимся на свой живот, не страшно сегодня в этом признаться, пока они, пользуясь тем, что Киллер заснул, делают то, о чём говорят «to make love». Хотя бы сегодня. Хотя бы один чёртов день.