Ты всё ещё человек? Всё ещё дышишь? Тебе больно, когда тебя бьют, и у тебя течёт кровь, когда тебя ранят? Ты хочешь жить? Хочешь, чтобы твои дети, дети их детей в будущем жили в спокойствии и с мирным небом над головой, не боясь, что в один день их либо сожгут заживо за то, что другие считают проступком, либо заберут в город из стали, где превратят в монстра без мыслей и чувств? Монстра, которому будет плевать, кто стоит перед ним, потому что главное — цель ? Ты считаешь, что их цели страшны? Опасны? Несправедливы? Заведи свою или раздели с нами нашу. Ты слышал о нас. Нас легче найти, чем ты можешь подумать. Возможно, мы проходим мимо тебя, улыбаемся тебе каждое утро, когда сталкиваемся у дверей наших домов. Мы повсюду. Мы нерушимы. Если ты хочешь вступить в Нижнее общество, просто подумай об этом — и мы найдём тебя сами. Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны!
Как-то раз, когда ему было около тринадцати лет, в поселении произошёл инцидент: двое подростков лет четырнадцати или, быть может, пятнадцати, нашли где-то котёнка. Серого, совсем-совсем маленького, едва открывшего глазки, тонко пищащего — очевидно, зовущего маму, в том числе и на помощь. Нельзя сказать, что они издевались над ним: скорее, не совсем понимали, что в их руках хрупкая беззащитная жизнь, и обходились с ней достаточно грубо — животное тряслось всем своим тельцем и истошно вопило, однако никто из малолетних придурков не брал в расчёт, что ему может быть больно и страшно. А Чонгук даже в тринадцать всей душой ненавидел идиотов такого определённого рода, про которых можно смело сказать, что мама не научила. Например, как стоит относиться к тем, кто слабее и не может себя защитить. Или что бывает, когда карма за твой долбоебизм прилетает мгновенно. И так уж конкретно тем придуркам не посчастливилось, что в тот момент он шёл обратно домой и услышал разрывающие сердце любого адекватного человека писки — и, ослеплённый яростью из-за такого отношения к котику, решил наглядно показать этим двоим, как именно работает закон бумеранга. Примерно сразу после того, как попросил отпустить, а в ответ услышал лишь смех с громким: «Вон пошёл, мелкий». Можно ли отлупить с огромной любовью? Он не может дать ответ на этот вопрос даже спустя одиннадцать лет, однако в тот день, наваляв двоим кретинам и забрав у них трясущуюся от страха тушку котёнка, Чонгук был преисполнен этим вот чувством. Не по отношению к тем, кто жестоко обращался с животным, а к нему непосредственно: не побоялся мальчиков старше, выхватил, пнул, поставил на землю и бросился махать кулаками в таком приступе гнева, что не постеснялся одному сломать нос, а второму поставить фингал. Кретины, заливаясь слезами, сбежали, Чонгук нашёл маму-кошку с ещё тремя сестричками или братишками маленького искателя приключений и вернул того в лоно семьи — история кончилась мирно. Как ему тогда показалось. Потому что уже вечером на пороге их барака ошивались разъярённые мамаши двух живодёров, которые кричали, что он покалечил их деток. Детки были на голову выше Чонгука, мама была просто в шоке, а он всё ещё не видел ничего плохого в том, что касается надирания задниц тем, кто обижает животных, однако некоторые обстоятельства сыграли не в его пользу. Что именно имела в виду мама, послушав пару соседей, которые случайно стали очевидцами драки, когда сказала отцу, что эти таблетки не помогают, он тогда не понимал. Знал только, что защищал слабого, пусть и пришлось применить много физической силы, а слова остальных о том, что он мудохал двоих пацанов с особой жестокостью, прошли далеко. Сильно мимо: по его тогдашнему мнению, если кто-то не понимает по-человечески, то подробное разъяснение путём применения силы в защиту кого-то не может быть плохим априори. Что иронично: в двадцать четыре он думает так же. Просто масштаб увеличился: те, кто не понимают, одеты в белое или же предстают глазам живыми машинами, а вместо котёнка всего-навсего права человечества. Они могут звать его террористом сколько угодно: к сожалению, ситуация пошла по пизде ещё задолго до его рождения, в общем-то, и вся страна была на ножах ещё до того, как Киллер окончательно обосновался под грудной клеткой и в мозге — просто сейчас жажда преломить ход событий прокрутилась в политсистеме ножом, рукоятку которого он держит рукой. Рукой, что не дрожит. И не дрогнет. Он мог проебаться во многих вещах, когда давал клятвы раньше: в том, что будет принимать таблетки — Юнги, в том, что никогда не полюбит Тэхёна — себе самому, но в том, что считается долгом, ни за что не оплошает, ведь такова его цель. Его смысл. Ведь больше всего на свете хотелось бы, чтоб лозунг «Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны!» звучал не впустую; больше всего на свете хотелось бы, чтоб дети могли без страха ходить по открытым пространствам, получать образование и иметь доступ к врачам. Чон Чонгук, ныне Киллер, костьми ляжет, но от андроидов ни хрена не оставит. Лишит всех резервов, подорвёт каждый предательский город, совместно со своими последователями будет стрелять в любого труса, что не подчинится их целям. В любого, кто может неожиданно вдруг подумать, что так, в подчинении, тоже сойдёт. Так больше продолжаться не может: не после того, как он узнал, что во многих государствах иначе; не после того, как почувствовал свою чёрную силу и нужную долю разъедающей изнутри ненависти; не после того, что человечеству пришлось пережить из-за навязанных чужих идеалов. Чон Чонгук, ныне Киллер, а некогда — мальчик, больной эпилепсией, родом из поселения, уничтоженного три года назад, больше не будет терпеть. Он будет выгрызать свободу зубами, будет за неё без тени страха отстреливаться и ни за что не сбежит, трусить не станет и в тень не уйдёт. В лоб попрёт на бездушных полумёртвых убийц, которые у него отняли всё, что когда-то имело значение, и ни один мускул не дрогнет у него на лице, когда он будет делать всё то, что ему велят честь и долг. Надо будет убить — он убьёт. Необходимо будет разыграть смертельные партии — он разыграет. И если для общего блага ему будет надлежать умереть — он умрёт. И никогда о сделанном не будет жалеть.clann — i hold you
Чонгук спит не больше пары часов: на полупустой постели засыпает тяжело до безумия, терзаемый миллионом противоречивых мыслей, где одна на другую нахлёстывается, будто безумные волны, и постоянно разгоняет тревогу по телу. Здесь операция, которая грозит гибелью сотен людей, здесь Юнги, здесь Тэхён — и в обратном порядке: Тэхён, Юнги, операция. Юнги, Тэхён, операция — как ни перекручивай, а в сон он проваливается весьма тяжело, снедаемый бурлящим изнутри чувством и пониманием: возможно, обратно кто-то из них уже не вернётся.Не вернётся домой.
Сон беспокоен: ему снится огонь, чудится крик соседского сына, что носил имя Дживон лишь пять лет перед тем, как сгореть заживо на глазах у Чонгука. Того, что тоже умер там, в тот день, когда погибли родители, Джексон, вся семья Мин — остался лежать почерневшим трупом импульсивный мальчишка, который больше всего на свете мечтал быть нужным кому-то и признанным где-то. Снится рёв вертолётов и оглушающий звук стремительного вращения лопастей, снятся выстрелы, вторая сеульская база, на которой всё тоже было объято огнём. И руки — сильные, к земле прижимающие — тоже внедряются в подсознание ощущением ярким и острым, будто всё взаправду, на самом деле, в реальности и в совокупности с тем самым криком, полным агонии, что вывернул Чонгуку наизнанку все внутренности.«Чонгук, я с тобой, Чонгук, пожалуйста, смотри на меня, хорошо? Смотри на меня, пожалуйста, Гу, смотри на меня! Я буду с тобой, слышишь? Я не брошу тебя наедине с этим всем! Я не отвернусь от тебя никогда, и я не умру! Я не могу умереть, потому что я не живой!»
Тэхён обещал, что всегда будет рядом. Обещал, что не бросит, не отвернётся и не умрёт. Глупый такой: ладно, первые два пункта его этой клятвы, но как он за последний может ручаться? Как может о таком зарекаться, зная прекрасно, что если погибнет, то Чонгук без него... Без него что? Разрушится? Сойдёт с ума окончательно? Потеряет смысл иметь человечность? Что будет с Чонгуком, если Тэхёна не станет? Или, что тоже равносильно концу целого мира, если он в один день устанет, сдастся, уйдёт? Чонгук же погибнет. Останется живой оболочкой без какой-либо начинки из человека, сгниёт заживо и растворится в своём кровавом безумии: слетит со всех пазов, потеряет все путы, что держат его голодное нутро Киллера ещё хоть немного, хоть как-то. Но он Тэхёну о таком, конечно, никогда не расскажет — не нужно Потрошителю ощущать ещё больше давления, ещё больше волнения, Чон и без того с лихвой надавал ему поводов. И всё же: а если? Как так, без Тэхёна? И вот здесь Чонгук просыпается. В холодном поту, в то самое тихое, волшебное время, которое отмечал последний раз про себя шесть лет назад: тогда они с Джексоном возвращались назад после первой чонгуковой вылазки в том самом джипе, чья пригодность пришла в ноль после встречи с яростью Киллера, и Чон снова отметил, как любит то время суток, когда всё вокруг ещё спит, но уже достаточно чутко — даже воздух кажется особо хрупким. Вот и сейчас всё точно так же, только он не в машине, а резко садится на кровати, ещё ничего толком не видя, но чувствуя, как ползут крупные капли по голой спине, а собственное дыхание такое частое, шумное, что самого оглушает. И сердце колотится — нездорово, совсем не нормально, так тяжело, но быстро и гулко, будто вот-вот треснет грудина. Но на этом всё не заканчивается. Потому что со спины ощущает, скорей, шестым чувством, шевеление сзади и спросонья и в панике пытается податься куда-нибудь в сторону. Непременно упал бы с кровати, не схвати его кто-то за руку и не дёрни назад перед тем, как прижать спиной к себе крепко-накрепко, нежно оглаживая голую сильную грудь в вязи тату: — Это я, — низким шёпотом на ухо, который мгновенно заставляет прийти в себя и застыть всем телом сразу же; а потом, сразу после нежного поцелуя в заднюю сторону шеи, замирает и сердце. Всё, что угодно, лишь бы не спугнуть, лишь бы позволить своему убийце снова и снова наносить измученному тренировками и дерьмовым режимом сна торсу свои смертельные раны, что характеризуются чувственным прижатием губ к оголённой, такой сейчас ледяной коже. — Что ты... здесь делаешь? — хрипло интересуется Чон, сморгнув остатки тревожного забвения. — Бужу тебя, — ласково. — Наши люди уже на подъездах к городу, ждут сигнала к атаке, и ребята уже тоже проснулись. Ну, те, кому нужно спать, — Чонгук кожей чувствует: Тэхён, всё ещё дарующий его обнажённой коже самую чувственную игру своих губ, улыбается. От шеи — вниз, между лопаток прижимается сильнее и ярче: руки в татуировках скользят вниз по груди, пальцы опасно цепляют штанги в сосках, и Киллер выдыхает прерывисто сразу же. Он всё ещё невозможно чувствительный там, где его касаются прямо сейчас, и ему фактически дурно становится от переполняющих его в данный момент ощущений. Он так истосковался по своим реакциям в те мгновения, когда Тэхён к нему прикасается. Лениво-размерено, словно не знает, какой Чон там чувствительный, негромко посмеиваясь и совершенно бесстыдно: лишь только позу меняет, садясь таким образом, чтобы Чонгук оказался между двух крепких бёдер, сейчас обнажённых, и позволяя ему откинуться затылком на чужое плечо. — Но пока у нас ещё есть время, ведь так, моя бесконечность? — шепчет Тэхён, скользя своими невозможными пальцами вниз, очерчивая подушечками чужой рельефный живот. Даже по голосу Чонгук слышит, что он улыбается. — Как там было? Ах, точно. Я хочу тебя трогать. Хочу тебя целовать. Хочу обнимать тебя. Позволишь мне? Сердце пропускает удар. Господи. — Да. Ему ведь отныне можно делать с Чонгуком всё, что угодно: несмотря на все доводы здравого смысла и страхи, Чон перед ним сейчас откровенно распахнут — и впредь будет, уверен. Ему бы действительно защитить от себя Потрошителя, не подпускать, но как не подпускать, когда от касаний — по венам разряды, а сердце готовится вот-вот разорваться? Как не подпускать, когда чужие пальцы так откровенно ласкают, оглаживают, а сам Ким негромко смеётся, наслаждаясь реакциями, им наслаждаясь? Чонгук мог держать оборону, когда Тэхён спорил с ним. Когда дрался, кусался, был надменным ублюдком — так было проще, и именно по этой причине, когда Киллер понял, что пропадает в доселе скрытой, а позже — резко распахнутой, преданной личности, то попытался отыграть ту же мелодию, да вот только... да вот только против такого никто бы не устоял. Он мог бегать сколько угодно. Но этой скорости никогда бы достаточно не было, когда речь идёт о том Потрошителе, которому не стыдно признать: «Я люблю». Не стыдно заметить: «Я принимаю». Не стыдно, глядя в глаза, сообщить: «Я понимаю». Потому что Чонгук отныне навсегда — тоже все эти «я», переливающимся сбивчивым ритмом сердечным и тем острым, ранящим чувством, которого так, чёрт возьми, много находится в одном больном органе, норовящим проломить ему рёбра, что он не справляется. Чонгук вообще ни с чем не справляется. Ни с эпилепсией, ни со вспышками гнева, ни со своими эмоциями, ни даже со стоном, который выходит надрывным и низким, когда чужие ладони скользят ниже, а юркие пальцы, обрамлённые кольцами, оказываются под резинкой белья. Не справляется с чередой прерывистых выдохов, сглатываний, когда Ким ведёт вверх по стволу, накаляя, заставляя чувствовать себя разбитым и слабым, и это тот самый острый финал, когда всё случается ярко и быстро от переизбытка эмоций и стресса. Или же чувств. Или всё дело в том, что, повернув к нему голову, Тэхён прижимается губами к виску, а Чонгука от этого встряхивает. Он не справляется. Точно. Даже оргазм оттянуть не смог: пачкает чужую руку, бельё, всхлипнув, но с шуршащим выдохом: — Тэтэ... Объятия одной рукой становятся крепче, а сам Ким замирает, услышав эти два слога, нежных и полных такого сильного Чувства, что, кажется, не в силах даже поверить в услышанное. — Ты назвал меня?.. — едва-едва слышно. — Да, — одними губами отвечает Чонгук, не в силах пошевелиться, до ужаса опасаясь спугнуть, хотя самому стало до невыносимого страшно от такого порыва. — Я назвал тебя Тэтэ. И после этого Ким делает это. Резко отстранившись, валит его спиной на остывшие простыни и, сверху нависнув, смотрит болезненно, уязвимо и незащищённо от слова совсем — близко, так близко, чтобы иметь возможность смотреть друг другу в глаза с этой невыносимой болезненностью, где бегущей строкой читается «выживи, выживи, выживи» с обеих сторон, а губами можно слиться в любую минуту. Да вот только минута — слишком долгий срок для тех двоих, кто сейчас уйдёт на войну. На, возможно, верную гибель, и поэтому Чонгуку не стыдно чувствовать на своих щеках чужие слёзы, сверху сорвавшиеся, а Тэхёну, сжав зубы, не стыдно, плача, держать этот тяжёлый визуальный контакт, полный муки любви, которая так и не была разделена между ними должным, правильным образом. Потрошитель держит вес на руках. Сильных, мускулистых, ничем не прикрытых руках, и переносит его на одну только затем, чтобы невесомо коснуться чонгуковой щеки костяшками пальцев и покачать головой с такой безграничной любовью во взгляде, что от касания становится... Больно. — Ты меня убиваешь, — хрипит Чон, не в силах взгляд отвести. Всю любовь в чужом карем пропускает через себя, в сердце пускает и закрывает то наглухо, чтоб сохранить. Уберечь. И никогда в дальнейшем не отпустить, не забыть, не сломать — защищать. Даже если это «никогда» оборвётся уже через пару часов. — Ты мой убийца, Тэхён, — приглушённо, — ты слышишь? — А ты мой предел, — не прекращая плакать, Потрошитель улыбается ему с такой огромной любовью, что это невыносимо. — И моя бесконечность. Хочешь знать, почему? — Почему? — задыхаясь, заикаясь, растворяясь и отдавая себя целиком в его руки, проникая туда, где сердце есть точно, теснит аккумулятор и микросхемы своим огромным размером. Чонгук точно знает. Он не видел, конечно, но чувствует, что сердце Тэхёна настолько огромно, что вполне себе поддержит обоих, если Чон своё вдруг потеряет. — Потому что предел обозначает конец, — мягко отвечает самая острая зависимость Киллера, не переставая оглаживать щёку. — А бесконечность его исключает. Так и ты для меня, Чонгук-а, и таковы мои к тебе чувства: даже если кому-то из нас суждено будет погибнуть, то моя любовь к тебе не исчезнет. Даже если меня не станет, ты понимаешь? Она навсегда будет с тобой. Для тебя. Разлитая в воздухе. И слышать такое тоже, блять... Больно. По этой причине Чонгук, на локтях слегка приподнявшись, наконец-то, нежно целует. Со всей любовью, что скрывалась в нём к нему одному — человеку. Не соврал ведь тогда, в прошлой жизни, доказал делом: и правда может и чувствовать, и менять своё мнение, и формировать новый опыт на основе своего или чужого, может и кончить, и испытывать эмоции или привязанность к кому-либо. А ещё — любовь. Невероятно сильное чувство любви, которое по мощи своей способно разрушить все остовы и принципы одного Чон Чонгука лишь пониманием, что... Знал ли тот Потрошитель, который выстрелил из винтовки в плечо одному из андроидов прямо на улице, спасая двух незнакомых парней, от которых ему была нужна только машина, что один из них его пробьёт чувством насквозь? А открывший глаза после долгого обморока Чон Чонгук, кочевник, что привык бежать и спасаться, мог знать о том, что проделает сложный, полный лишений и боли путь от мусора до предела для того, кто, взглянув на него, поставил точку словом: «Балласт»? Знал ли тот просто Тэхён, мальчишка, который больше всего на свете хотел защитить своего лучшего друга от экстремистского общества, что ему предстоит пройти через Ад, меняя личины, лишь для того, чтобы в итоге пробудить в окровавленном озлобленном Киллере просто Чонгука? Просто Тэхён. Просто Чонгук. И порядок навсегда неизменен: теперь приоритет расставлен осознанно. И поцелуями нежными намертво в сердце запаивается, расплавляя тот амбарный замок, в котором Чон пообещал бережно хранить любовь Потрошителя — так, чтобы точно никто никогда не украл. — Ребят, — голос Чимина от отъехавшей в сторону металлической двери звучит мягко, устало и собранно. — Через пятнадцать минут выдвигаемся. Будьте готовы, пожалуйста, — и Конструктор тактично оставляет их наедине. Дарит последние минуты забвения, в котором Тэхён, прижавшись губами к губам, шепчет едва-едва слышно: — С днём рождения, Чон.***
league of legends, 2wei, edda hayes — warriors
Чимин, изменяя себе, затыкается. Смотрит хмуро вперёд, сидя в просторном кузове внедорожника чёрного цвета, за рулём которого восседает Мыслитель — один из наиболее преданных и лояльных членов Нижнего общества, который уже давно и плотно служит Тэхёну во благо свободы людей. Всё как всегда, разумеется, доверием — хоть относительным — здесь даже не пахнет, однако облачённый в чёрную маску Тэхён перед тем, как посадить их во внедорожник в пяти километрах от базы, шепнул на ухо, что этому можно. Чуть больше, чем всем. Чуть меньше, чем многим, потому что Мыслитель — крупный мужчина с грубым низким голосом, по звуку которого Чонгук склонен думать, что его обладателю около пятидесяти лет — всегда верой и правдой служил на благо всей оппозиции и, в каком-то смысле, на него можно было положиться во многом. Проблема Чонгука, сидящего на переднем пассажирском сидении, кроется в том, что он может любить Потрошителя. Рассыпаться, быть им больным или им же убитым, всё, что угодно, но только это всё ещё совершенно не значит, что Киллер в нём безоговорочно делает скидку всем тем, кому Ким делает скидку. Поэтому смотрит. Изучает внимательно, однако Мыслитель немногословен: да, безукоризненно вежлив, да, поздоровался с ними и отдал честь при виде троих лидеров сразу — а потом, ни на кого толком не глядя, упёрся глазами в лобовое стекло, больше ни слова не говоря. Давая им всем знак оставить Тэхёна у пыльной дороги и садиться в машину. Всё, что мог позволить себе Чонгук в тот момент, являло собой короткое сжатие пальцев своими, даже не глядя, но молча обещая вернуться. Поклясться, что это не последняя встреча. Ю на заднем сидении едет одна: усталая, тоже сохраняет молчание и явно нервничает перед первой своей такой миссией. Такой — это когда впервые под флагами Нижнего общества, на передовой, за своим лидером — высшим, что тут ещё говорить. Девчонка эта весьма удивительная: на язык бойкая, смелая, но сейчас невозможно серьёзная: только глаза в прорезях маски горят адским огнём, обещающим сегодня вернуться с победой. — Его охрана — обычные люди? — в тишине прохладного хмурого утра интересуется Чон. Это тот самый вопрос, ответ на который Чимину нужно было найти, и, конечно же, он в наличии — у Конструктора не бывает иначе, поскольку он всегда делает всё на высший балл: — Рядом с ним всего три человека: этот город не такой уж и крупный, и его мэр-андроид как чиновник очень посредственный и не имеющий особого веса в рамках политики. Его охраняют люди, да, живёт и работает он у себя в кабинете в двухэтажном доме на местной площади. — Люди легко умирают, — тянет девчонка, негромко посмеиваясь, — нас это тоже касается. — Я уже пробил, какая у него система сигнализации, и мне нужно будет ровно десять секунд, чтобы её отключить, — хмыкает Пак. — Это будет самое лёгкое убийство в моей жизни, но как только он сдохнет, будьте уверены, по всему городу включится автоматический сигнал о чрезвычайном положении. — Это будет знак Т... — Чонгук себя обрывает и исправляется: — Потрошителю и остальным. С первой же сиреной они войдут в город, а после речи Учёный начнёт эвакуировать сдавшихся, — имени Архангела он не называет. Ровно также, как не обращается по имени к девчонке на заднем сидении. — А как быть с остальными? — неожиданно бросает Мыслитель, и Киллер, повернув к нему голову, лишь только ухмыляется грязно: — Пленных из числа подсосков мы не берём. И на этом все разговоры заканчиваются, потому что машина останавливается в пяти минутах быстрого шага от городка: Чонгук, Чимин и Ю выпрыгивают из салона и быстрыми перебежками устремляются в сторону первых домов, пользуясь временем суток. Чимин прав: после смерти местного мэра подастся сигнал тревоги — повинуясь ему, люди должны будут немедленно собраться на площади, чтобы их скоординировали местные власти. И, разумеется, Тэхён, разрабатывающий план операции, предусмотрел этот ход: сразу же, как раздастся первая сирена, Чонгук, Чимин и Ю должны будут покинуть дом мэра, после чего на площади начнётся стрельба, которой будут руководить Хосок и Тэхён, снимая всех представителей Верхнего общества — например, копов, которые успеют подать сигнал бедствия. Как только спич будет произнесён, у них останется порядка десяти минут: всех тех, кто не будет согласен уйти под крыло Нижнего общества, Киллер погребёт под десятками взрывных волн: по всему городу расставлено около сотни мощных взрывчаток Чимина, радиус поражения которых составляет по пятьдесят метров каждая — он расставил их таким образом, что останется единственный целый «коридор» для покидания города, где всех неверных встретят пушки Оружейника и его ребят, страхующих Джебома и Сокджина. План прост: чертовски лёгок, потому что кто-кто, а Нижнее общество умеет выполнять приказы на десять из десяти — и когда они выжидают в густых рассветных сумерках около дома мэра, а небольшой механизм с экраном, напоминающий смартфон, в руке Чимина издаёт короткий, едва слышимый писк, всё начинается. — Второй этаж, — шёпотом произносит Конструктор, когда Ю, воспользовавшись отмычкой Механика, размагничивает входную дверь и они проникают внутрь небольшого и стерильно чистого помещения. Это убийство обязано быть чистым и пройти строго по плану — грязи и крови еще будет навалом, и по этой причине Чонгук ускоряется было, оставляя Чимина и Ю за собой, однако Пак кладёт ему на плечо руку и отрицательно качает головой. Взглядом показывает: нет, пропусти — и, кивнув, Киллер пропускает его вперёд с пистолетами наперевес, чтобы устремиться по лестнице вверх. А дальше красиво: тремя быстрыми, чёткими, бесшумными благодаря хосоковым глушителям выстрелами, когда Чимин резко выпрыгивает неуловимой кошкой в коридор и мастерски снимает всех охранников — пуля попадает первому в горло и он, изрыгая фонтанчик крови, медленно и грузно оседает на потёртый ковёр, второму попадает чётко в лоб, и тот забрызгивает мозгами и алым стену, у которой замер на вахте, а третьему прилетает аккурат в грудь, и здесь крови меньше всего — пока. У них нет времени наблюдать или думать — вот здесь Конструктор пропускает Чонгука вперёд, и тот, влетев в дверь кабинета, видит мужчину среднего возраста в аккуратном костюме, который сидит за столом, а на шум вскидывает голову и успевает обронить громкое: — Что происходит? — Торжество справедливости, — оскалившись, отвечает Чонгук и, вскинув руку, стреляет тому прямо в голову: глаза мэра этой дыры резко тухнут, он падает навзничь без намёка на кровь, а по всему дому, нет, по всему городу, Чон точно знает, начинает тревожно орать сирена, призывающая к экстренной эвакуации. Мэр погиб, город, проснись. Застрелен в своём кабинете, лежит лицом в стол. Мэр погиб, город, спасайся. Толпись зверьём на центральной площади в непонимании, бойся и паникуй, как полагается стаду. Мэр погиб, город. Сдавайся. Чонгук вылетает из кабинета ныне мёртвого мэра мгновенно — знает, что за ним бегут Ю и Чимин, не произнося больше ни слова: сирена орёт отовсюду и, да, он же отдалённо слышит первые крики и звуки стрельбы.Началось.
Началось, началось, началось — и Киллер царапает рёбра, воет от счастья, жаждет боли и крови, мечтает вонзить острые зубы в тёплую плоть: ликует чернота глубоко внутри души одного Чон Чонгука, который, не в силах ей воспротивиться, не сдерживает маниакальной улыбки под чёрной тканевой маской. Сердце колотится: сильнее, чем он мог представить себе, здесь и ликование, и пир всех внутренних демонов разом, и танец той тьмы, что обволакивает мозг в плотный кокон жестокости. — Дай им пять минут! — Чимин хватает за кисть, тормозя у самого выхода, и Чонгук, круто развернувшись на пятках, показывает ему что-то такое в глазах, что заставляет Конструктора замереть, а затем — резко нахмуриться. — Ты принимал что-то? — Что? — «Только запах свободы». — Нет. — Хорошо, — и Конструктор осторожно отпускает его руку. — Пять минут. По уставу все граждане должны добраться до площади в течение пяти минут. Выстрелы гремят громче и ближе: где-то там, за этими стенами, его болезнь, его драгоценность бесстрашно гонит по улицам всех подсосков вместе с Механиком — и уже через несколько минут действовать надо будет быстро. Пока не прилетел Канпимук Бхувакуль. Или он. Такой родной внешне, но больше таковым не являющийся. Да, Уюн бы послала его за Чонгуком, если бы наверняка знала, что это всё — его рук дело, уверенная, что Киллер в него точно не выстрелит. Не искупит свой грех, не облегчит чужие страдания. Что же, пусть присылает: Чон докажет ей, что человеческий дух просто так не сломить. Зубы сжав, Чонгук толкает дверь, держа оба пистолета наготове, и оказывается на глазах у тысяч людей: столпившись, те смотрят затравленно на людей Нижнего общества, облачённых в чёрное и вооружённых, что взяли в кольцо и заставляют смотреть на того, кто отныне является их высшим лидером. На того, кто речи не толкал ни разу в своей грёбанной жизни, но всему когда-то приходит конец, и теперь, стоя перед этой затихшей толпой, готов заявлять о своих идеалах от чистого сердца. А потому, руки раскинув, вещает: — Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте. От лица Нижнего общества приношу извинения за столь ранний подъём, но ситуация чрезвычайнейшая, вы должны понимать, — сирена всё ещё орёт раздражающе и, нахмурившись, он кивает Чимину, мол, выключи, все уже собрались. Конструктор мгновенно исчезает в дверном проёме, Чонгук, склонив голову, наблюдает за тем, как люди его изучают. Пытливо, со страхом. С искренним ужасом даже. Киллер урчит. Ему по душе такие эмоции. — Меня зовут Киллер, — продолжает Чонгук, глядя на них сверху вниз, когда сирена смолкает. — И в качестве высшего лидера Нижнего общества я рад сообщить, что теперь этот лояльный Верхнему обществу город отныне находится под оппозиционным контролем, — люди волнуются: толпа начинает гомонить было, но он продолжает толкать свою речь, и шумиха быстро сходит на ноль. — С недавних пор мы настроены куда серьёзнее, чем все годы до этого. Радикальнее, чем все годы до этого. И сейчас я хочу сообщить вам, что по истечении моей речи все ваши дома будут подорваны: от этого места ничего не останется, и здесь вы бессильны. Но вы сильны в выборе, — Чонгук держит паузу, а после — пожимает плечами. — Выбрать верно или неверно. Каждый здесь волен присягнуть Нижнему обществу, и ему будут предоставлены и кров, и питание, и право на участие в деятельности социума. Также вы можете продолжать присягать Верхнему, но при таких раскладах живыми за черту города вы не выйдете. Надеюсь, я объясняю понятно. Люди молчат. Тысячи человек молчат. Внимают, тесно друг к другу прижатые, и Чонгук упивается этим перформансом, чувствуя себя сейчас в эпицентре своего личного кровавого мира. Пока что окрашенного в чёрный цвет боли: после, Киллер может за это ручаться, всё непременно изменится. Для последующих поколений людей, которые будут жить в свободе и без какого-то страха. — Те, кто согласен вступить в Нижнее общество, пожалуйста, поднимите по одной руке, держите их высоко поднятыми и медленно идите туда, где мои люди перед вами расступятся. Там вас встретят и обогреют, — медленно и надменно продолжает Чонгук. Выполняет условия. — Не думайте нападать или юлить, — медленно спускаясь с крыльца и замечая Довона прямо около него с винтовкой наперевес. — Не сейте панику, чего бы вам это ни стоило. По вам будут стрелять только в том случае, если вы окажете сопротивление. А ваши любимые Верхние будут стрелять непосредственно... — и первый свист пули разрывает пространство в нескольких метрах от входной в дом мэра двери, вызывая животный оскал. Как по минутам, — в нас. И начинается хаос: грохот взрывных механизмов, которые, согласно плану, Чимин активизирует сразу же, как приедет Верхнее общество, несётся ураганным пожарищем с юга прямо сюда — Чонгук точно знает, что огонь здесь не будут жалеть, уверен, что город сотрётся с лица земли, а первые силы подсосков изрядно затормозит. И не боится. У него всё учтено. И поэтому: — Но ускориться всё-таки предстоит, — и люди в истерике начинают отток ближе на север по живому коридору из чёрного, который, ловя их в свои экстремистские сети, начинает смыкаться: огонь приближается с оглушительным рёвом, осталось не больше пары минут перед тем, как здесь тоже всё начнёт разом гореть. Пули свистят: повернувшись, Чонгук видит сильную фигуру Тэхёна, который палит из «Февраля» с «Январём» по людям, одетым в белое; видит Хосока, который находится на другой стороне площади — и делает отмашку девчонке, что без приказа не двигалась всё это время. — Стреляй, — и Ю, расхохотавшись и извлекая оружие, открывает огонь по всем тем, кого недавно называла своими. Довон и Чимин держатся рядом: Чонгук, наблюдая невероятный отток толпы, что ускоряется при первом ощутимом грохоте уже на соседствующих площади улицах, всё-таки отмечает краем сознания, что многие горожане остаются стоять неподвижно — и, блажи ради, коротко цыкает и стреляет по подсоскам, не разбираясь. Пусть даже те безоружны. Пусть даже если они неподвижны. Чимин и Довон за ним повторяют — часть плана, да: делай всё то же, что делает высший. Но где замирает рука, так это при виде семьи из трёх человек: мужчина и женщина, глаза плотно закрыты, а между ними... ребёнок. Рыдающая девчонка лет трёх, и, сука, это так отвратительно, думает Чон, смаргивая своё наваждение и стреляя сначала в мужчину, а после, войдя в кураж, палит и по женщине. Обречь ребёнка на гибель из-за собственных принципов, какая же глупость. Она же живой отсюда не выберется, тут же всё вот-вот рухнет и сложится, как карточный домик. Убить её будет гуманно? Убить её будет гуманно. И, возведя курок, Чонгук смотрит в глаза маленькой девочке, может быть, с пару секунд. А когда стреляет, то ахает, потому что попадает совсем не в неё. И внутренне разбивается, когда неожиданно поймавший пулю без каких-либо сомнений Тэхён, сбивший ребёнка на землю и закрывший собой, смотрит ему прямо в глаза с расстояния в метра три, честное слово, не больше: — Ты обещал! — воем от самой души кричит его персональный убийца. — Мы договаривались! Да, договаривались — и, заталкивая Киллера глубже, Чонгук промаргивается, как будто только-только проснулся. Сохранить детям жизнь обещал, так какого же чёрта он делает? Он Тэхёна подстрелил. Своего человека, свой смысл, боль свою, Господи, он подстрелил Потрошителя, который, прижав к груди девочку в крепких объятиях, смотрит на него с такими испугом и ненавистью, что тьма враз отступает. Повинуясь своему же плану Тэхён, глядя на него с разочарованием в карих глазах, подскакивает, хватая девчонку на руки, и несётся по маршруту эвакуации, не оборачиваясь. Чтобы, конечно же, встретиться позже, и Чонгуку тоже уже пора хватать Довона, Ю и Чимина, чтобы начать отступление, но... Но происходят две вещи. Первая: дом, что находится в метрах десяти от них, разрывается — ошмётки кирпича летят прямо к ногам, а это значит одно — пора бежать. Не оборачиваясь, спасать себя и свою шкуру, чтобы не быть погребённым в этом кошмаре, где кровью земля пропиталась, а трупы — как своих, как и чужих, так и гражданских — уже вовсю её устилают. Вторая: свистит. Рядом совсем, целились явно в него, но не попадают — зато вопль Чимина слышен отчётливо, что заставляет враз повернуться и схватить падающее, обмякающее тело Довона, который точно так же, как и Тэхён парой мгновений до этого, выпрыгнул совершенно бездумно и закрыл от выстрела собой человека. Чонгука. — Блять! — мальчик булькает: Чонгук это слышит также отчётливо, как слышит крик Ю в нескольких метрах, в самом разгаре перестрелок и огненных водоворотов. В этих разрывах Чон действует быстро, пусть и понимает уже, что до ужаса тщетно, а потому без страха срывает маску с чужого стремительно бледнеющего лица, чтобы посмотреть в глаза и воскликнуть: — Нахуя, Довон?! Нахуя?! — где-то там по убийце мальчишки стреляет Чимин. Он это слышит, слышит нервное «Снят! Киллер, нам надо уйти, мы не донесём его!», а сам не может перестать смотреть на лицо мальчугана, который ещё недавно его за всё простил и который ему всё отпустил. — Нахуя?.. — хриплым шёпотом повторяет Чонгук, осторожно оглаживая мягкую округлую щёку и чувствуя, как стремительно от чужой крови намокают его чёрные джинсы, но не может перестать обнимать, прижимая к себе. — Я же... сказал тебе... хён... — осторожно и слабо ему улыбаясь, демонстрируя окрашенные в красный цвет зубы, отвечает Довон, даже сейчас сохраняя в голосе все те нежные чувства, которые к нему успел испытать. — ...следуй только за тем, кого любишь, — и хрипло закашлявшись, пуская красное по подбородку, он прикрывает глаза. — И защищай тоже только того, кого любишь... это меня... — угасающе, — ...тоже... касалось... И навсегда затихает. Подняв голову, Чонгук сталкивается взглядами с оцепеневшей без шанса отмереть Ю, а потом видит Чимина, который к ней подбегает, хватая за тонкую кисть, и орёт Киллеру громко: — Бегом! Надо бежать, да. Тут дома взрываются, рушатся, и вот-вот похоронят его под обломками вслед за этим несчастным, глупым мальчишкой, которого Чон осторожно снимает со своих насквозь пропитанных кровью колен и, зубы сжав, разворачивается и стремглав бежит по их плану эвакуации. Запрещая себе оборачиваться, но точно зная, что Ю и Чимин бегут следом за ним, где второй волочет девчонку со всей недюжинной силой андроида. Подальше от смерти. В том числе — смерти её лучшего друга.***
kristal gandhi — requiem for a dream
Это безумие из настоящих толп самых разномастных людей, которые жмутся в испуге: рыдают, прижимают к себе детей и питомцев, пытаются оказать друг другу первую помощь и просто впадают в эмоциональный анабиоз — у группы эвакуации сегодня очень много работы, потому что их всего сотня, а людей — целая тьма. Хорошо, что это Тэхён тоже предвидел и даже раздобыл двадцать микроавтобусов — все забиты до основания, развозят беженцев по организованным Сокджином «точкам первой помощи» оперативно и быстро: там всем помогут, проведут разъяснительные беседы и покажут, что в Нижнем обществе убивать вовсе не обязательно, но всегда можно работать на благо оппозиции миллионом разных способов. По подсчёту Конструктора, Азарт или Уюн смогут добраться сюда максимум через час. У Чонгука нет времени думать о смерти Довона, который ещё этой ночью щенком ждал его из города; нет ресурса пытаться поддерживать Ю, которую Джебом перехватывает практически сразу и только глазами задаёт Киллеру нужный вопрос перед тем, как получить должный беззвучный ответ и сказать громкое: «Блять!». — Соберись, — это всё, что говорит девчонке Чонгук, глядя на неё сверху вниз. — Когда я предупреждал тебя, ты говорила мне, что будешь готова столкнуться с потерями. Теперь у тебя нет права на то, чтобы ныть и расклеиваться: людям здесь нужна помощь, нам нужно вывести всех отсюда в течение часа. — Её лучший друг погиб, — начинает подошедший Намджун, ответственный за безопасность: согласно отчётам, уже около двадцати буйных гражданских были застрелены при попытке либо бороться, либо удрать. — Ей можно сделать и скидку. — Мы не на рынке, — отрезает Чонгук, — а на войне. И если ты сейчас же не возьмёшь себя в руки, то я пристрелю тебя, — произносит спокойно, глядя на Ю, — расклеиться сможешь только после того, как всё кончится. — Эвакуация почти завершилась, — это то, что произносит Хосок, подбегая к ним: весь в крови и в пыли, но живой и невредимый, что не может не вселять определённую долю надежды. — Всё как по часам, Учёный отправляет предпоследний автобус. Машины тоже заняты беженцами, поэтому все садимся, куда придётся, выбора нет. Конструктор уже уехал, оно и понятно: ему сталкиваться с Уюн и Азартом нужно меньше всего. — Хорошо, — и Чонгук, мазнув глазами по значительно редеющей разномастной толпе, всё-таки не теряет надежды заметить Тэхёна. Но не замечает. — А ты Потрошителя давно видел? — Нет, буквально минут пять назад: он отдал спасённую девочку и садился в машину с Изгнанником, Мыслителем, Водородом и Тропом, — отвечает Хосок. — Ему, тебе и тебе, — выразительный взгляд на Джебома, — нужно быстрее валить отсюда. Мы с Оружейником возьмём на себя безопасность Учёного и поможем ему. И девчонку возьмите с собой, у неё шок, толку будет, к сожалению, ноль. — Без проблем, — и Чонгук не ждёт ни секунды: кивнув Джебому и взглядом приказывая ему подхватить на руки Ю, отправляется к одной из ближайших машин, где за рулём сидит старина Метеор, которого Киллер признаёт по татуировке змеи на руке, вместе с очередным анонимом, вычислять личность которого желания нет. Прыгнув на переднее сидение, он, обернувшись, открывает Архангелу заднюю дверь и, дождавшись хлопка, командует коротко: — Давай гони отсюда как можно быстрее, выкинешь на дорожной развилке в сорока километрах отсюда. — Девчонка ранена или что? — заводя немедленно мотор, интересуется водитель с участием, бросая короткий взгляд назад через зеркало заднего вида: Ю полулежит на Джебоме, не произносит ни слова, а глазами упёрлась в одну только ей ведомую точку. — У неё шок, — спокойно объясняет Чонгук, как только машина срывается с места. — Умер кто? — Да, друг детства её. Разберёмся потом, скажи лучше, как там обстоят дела с ранеными и убитыми в группе захвата. — У нас не так много потерь, как могло было быть, — отвечает ему Метеор, обгоняя один из автобусов и заметно ускоряясь, — тридцать или сорок из двух сотен людей. — Дерьмо. — Сейчас мы завербовали не одну тысячу, так что. Многих уводят пешком, там ребята на обратном пути подберут и доставят до «точек». Через двадцать минут здесь никого не останется, Киллер. — Да, знаю, — в городе три тысячи человек. Откинуть убитых: две тысячи и пять сотен живых. В один автобус влезает порядка двадцати человек, всего их два десятка, и это уже по четыреста человек за одну ходку. Сорок машин, по три пассажира за раз: это уже по сто двадцать за ходку. Итого: пятьсот двадцать человек, из которых часть, как и сказал Метеор, пойдёт пешком, чтобы их на середине пути подобрали и доставили до остальных. Но Чонгук не может отделаться от странного волнения, что засело в груди: — Ты видел, как давно уехал Потрошитель? — Нет, я его вообще не встречал, — отвечает водитель. И, вздохнув, Чон достаёт из кармана застывших от высохшей крови Довона карго телефон, чтобы подключиться к разработанному Хосоком мессенджеру. kllr: ты в порядке? kllr: дай знать, если живой kllr: нужно обсудить план kllr: и закончить начатое сегодня перед вылазкой В ответ — ничего. И уведомления о том, что прочитано, тоже нет. — Он может быть занят, — замечает Джебом с заднего сидения. — Так что не напрягайся раньше времени. — Чем он может быть занят в машине? Механик сказал, что он сел в салон и уехал. — Подсчётом убитых, да и мало ли, что, — пожимает плечами молчавший до этого парень, и голос у него звучит достаточно мягко. kllr: ты живой там? kr: так а хули мне будет kllr: ты давно видел его? Чимину даже не нужно уточнять, о ком идёт речь. Он подхватывает нотку волнения Киллера сразу же. kr: я вообще не видел его с тех пор, как он спас ребенка от тебя. ты такой ебнутый, блять, но это обсудим потом. почему ты нервничаешь? kllr: он мне не отвечает kllr: он kllr: мне kr: оставить панику, ромео kr: мы буквально съебываем от верхних, если ты не забыл kr: кто знает, что могло произойти kllr: вот именно kr: пока ждем. на базе уже будем решать, что и как В этом он прав. Цыкнув, Чонгук скрещивает на груди руки и остаток пути едет, как на иголках — и когда Метеор, повинуясь приказу, оставляет их на развилке, то, в какой-то степени Чон испытывает облегчение, когда снимает маску с лица, тем самым позволяя и остальным сделать то же. Ю всё ещё не разговаривает, движется механически, и Джебом держится рядом, мягко поддерживая девчонку за плечи, ласково нашёптывая ей какие-то неутешительные глупости, которые, тем не менее, дадут ей понять, что она не будет одна. А у Чонгука нет слов. Слишком хорошо знает, каково это — терять того, кого любил больше всего; того, кто был тебе, как семья.«Она не могла забрать его у меня».
И, тяжело идя сквозь небольшой пролесок в сторону дома под сильным наклоном, мыслями совершенно не здесь — только достаёт свой отбитый от спутника смартфон и раз за разом, без какого-либо ответа: kllr: где ты? kllr: почему ты не отвечаешь? kllr: твою мать, просто отправь мне хотя бы ебучую точку — Всё ещё не отвечает? — мягко интересуется Им спустя двадцать минут пешего пути. До дома осталось всего ничего — и Чонгук лелеет в душе надежду, что у Тэхёна просто разрядился аккумулятор...У него в голове есть второй.
Оба аккумулятора...Он заряжался этой ночью, ты помнишь, да? Ты буквально поймал его в капкан своих рук благодаря тому, что провода из груди лишили манёвренности.
Или же он просто отложил телефон и занимается делами в доме.Телефон всегда при нём на случай чрезвычайных ситуаций.
— Нет, — коротко бросает Киллер, ускоряя движение, стоит только белым панелям особняка показаться за деревьями. На полянку у дома он выходит уже быстрым, отрывистым шагом, по крыльцу же уже взбегает, а блядская дверь, которая считывается по сетчатке, открывается слишком медленно сейчас, когда в груди селится волнение, что узлом завязывает все органы разом. Он вбегает в холл. В гостиной стоит уже переодетый и чистый Чимин и о чём-то негромко говорит с Намджуном. Даже Хосок уже здесь, ещё пока в крови и копоти, а Сокджин, замерший у дивана, ничем не лучше него по внешнему виду и выглядит чертовски усталым. — А где Тэхён? — увидя, как взволнованно бегает по ним всем глазами Чонгук, задаёт Учёный такой актуальный вопрос. — Я надеялся, что он с вами, — прерывающимся от нервов голосом бросает Киллер в ответ. Джебом и Ю входят внутрь — и новая волна тревожной апатии накрывает всех с головой, потому что по внешнему виду девчонки всем присутствующим становится ясно, что не вернулся с миссии не только Тэхён: Сокджин качает головой, словно в досаде, Намджун опускает голову, зубы сжав, а Хосок становится напряжённым чрезмерно и смотрит Чонгуку в глаза, посылая немые сигналы. В них Чон считывает: «Он бы тебе точно ответил». Видит бегущей строкой: «Что-то не так». Распознаёт тревожное: «С ним что-то случилось». Контакт разрывает звонок и вибрация в кармане грязных карго, которая заставляет вздрогнуть всех тех здесь, у кого ещё бьётся сердце в груди. Ледяными руками Чонгук извлекает смартфон, чтобы уже принять было входящий вызов, однако Чимин оказывается рядом с ним раньше, чтобы перехватить за запястье, заглянуть в глаза и серьёзно сказать: — Через громкую связь. И не скажи лишнего. Веди себя, как лидер ведёт себя с лидером. Сейчас вы не любовники, — кивнув, Чонгук принимает вызов и ещё до того, как собеседник успевает что-то сказать, ледяным голосом тянет: — И почему ты меня игнорируешь? — и хуй знает, сколько сил ему приходится прикладывать для того, чтобы на всякий случай ломать эту комедию. И... Это с лихвой окупается: — Твой дружок-андроид сейчас несколько занят, — раздаётся в динамике мелодичный и несколько надменный голос — все присутствующие враз застывают, а Чонгук понимает, что ещё его ни разу не слышал, — так получилось, что у него сейчас заняты руки. — Ты кто такой, мать твою? — рычит в трубку Киллер, заочно скалясь на ублюдка, что посягнул на его. — И где Потрошитель? — Мы с тобой хорошо знакомы, мальчик-инвалид из поселения, — хмыкает трубка. — Последний раз виделись в одном из городов, где ты подстрелил меня. Припоминаешь? — Я во многих стрелял. — Не сомневаюсь. Но почему-то уверен, что не от каждого бегал, как трусливая сучка, — и пазл неожиданно складывается, образуя яркую картинку тёмных тонов, где Тэхён, схватив его за руку, с криком «Бегом, блять! Если ты думаешь, что винтовка — это всё, что у него есть, ты сдохнешь уже через секунду!», даёт стрекача по переулкам, спасаясь от...«— Горе-снайпера он тоже возьмёт с собой? Я уверен, что смогу взъебать его ещё раз, и так, что он уже больше не встанет.
— Я бы на твоём месте не был настолько самоуверенным, потому что ты первая цель, которую Охотнику удалось упустить. Не думаю, что он легко простит тебе свой прокол».
— О, тот самый Охотник? — дёргает Чон краешком губ неприязненно. — Какая честь, мать твою. Хочешь реванш? — А ты догадливый парень. Хочешь спасти дружка? — Он мне не дружок, — и не врёт ведь. — Но, да, вызволить его не помешает. Что тебе надо? — Тогда давай сыграем в игру, — сладко говорит ему азартова шавка. — И посмотрим, кто из неё выйдет с победой. Кто действительно достоин того, чтобы носить звание лучшего, верно ведь, Киллер? Чимин глазами говорит: «Не соглашайся», но у Чонгука, возможно, намертво отключается самосознание, когда речь идёт о том, чьи чувства он держит под глухим замком в своём прогнившем насквозь сердце. Греет. Не отпускает. — Давай сыграем, мудила. И в чём будет сложность? — В том, что Потрошитель ещё пока жив. Но игра, Киллер, будет на время, ведь Азарт заинтересован во всём, что касается твоего дорогого подельника. Попробуй найти нас, Чонгук, а правила узнаешь по ходу действия. Тик-так, Чон. И перед тем, как услышать гудки, Чонгук слышит в динамике крик. Полный агонии, муки и такой невероятнейшей боли, что разрывается сердце. Слышит — и сразу же его узнаёт. Голос Тэхёна он ни с чем никогда не перепутает.