alan walker, hans zimmer — time (extended)
Юнги знал, что рано или поздно этот день всё же настанет: кончится эра того самого спокойствия, что было сопряжено с томительным чувством тоски по самому важному; найдёт свой финал то самое леденящее разум стремление восстановить внутреннюю справедливость и воссоединиться, наконец-то, семьёй. Юнги знал, что рано или поздно ему предстоит сделать главный шаг навстречу тому, чтобы Чонгук был в безопасности — вдали от экстремизма, вдали от лживых идеалов всех тех, кто не может принять неизбежное. Тот, кто ближе, чем брат, погряз в этом дерьме слишком сильно: отчёты доходят достаточно быстро, но понимание, во что Чонгук превращается, следует за ним по пятам. Уюн крайне встревожена: говорит постоянно, что их глупый младший братишка может наделать делов и доставить целый ворох самых страшных проблем. Дополняет, что в нём хватит отчаяния, но вот только всегда поясняет, что глупого и совершенно неправильного. Юнги с ней в этом согласен. Чонгук не знает, что такое — быть в безопасности. Он привык жить лишь только в ненависти к тем, кого люди называют машинами, и не ведает о том, что у медали есть и две стороны. Но бывший Каратель готов потратить пласт сил и времени, чтобы Чонгук, наконец, осознал: быть андроидом — это быть на стороне победителей. И Уюн кое в чём тоже права: только он один способен заставить того, кого все вокруг знают как Киллера, пойти за ним. Как бы Чон ни озлобился, какие идеалы бы ни преследовал, он всё ещё остаётся тем, о ком здесь, в вышке правительства, многие говорят «второй сорт», а значит, подвержен эмоциям. Чонгук не настолько «машина» в самом дурном смысле слова, как его здесь все называют, и не настолько подвержен всепоглощающей ненависти, как думает каждый. Юнги слышит это каждый чёртов, блять, день. На любом заседании верхушки Департамента можно слышать одну и ту же балладу: — ..он как бешеный пёс! — ...город. Он захватил и подорвал целый город, и мы не смогли ему помешать! — ..согласно разведке, Потрошитель сдал пост высшего лидера Нижнего общества. Кому? Угадайте. — ...Киллер подлежит ликвидации... — ...Киллер подлежит «эволюции». Нам нужны такие андроиды. Общество нуждается в них. И он всенепременно будет «эволюционирован», господа заместители директора, а также секретариат, ведь за ним придёт не кто иной, как Мин Юнги — его лучший друг, его семья, его смысл последние несколько лет. А Чонгук, да. Всё ещё человек, и как бы ни был отлажен его механизм убивать, в момент, когда он столкнётся взглядами с тем, кого старался беречь столько грёбанных лет, сыграют тому, кто посторонних чувств не испытывает, на руку лучше всего. — Скорость, — она проводит кончиками острых ногтей по скуле, обтянутой кожзаменителем, — сила, — шепчет ему прямо на ухо сзади, наклонившись и прикусив нежно за раковину. Юнги видит это всё в зеркале так же отчётливо, как и пробуждающихся на дне его глаз тех самых демонов, которые так сильно хотят поставить Чонгука на правильный путь. Доказать ему, что он не прав. Показать ему, как можно жить без насилия, боли и страха всё потерять. — У тебя будет оружие и два человека в помощь, но знаешь, в чём заключается успех твоей будущей быстрой победы, Юнги-я? — негромко смеётся. — Да, — спокойно отвечает бывший Каратель, глядя на своё отражение. В чужих воспоминаниях.***
Конец всему приходит тогда, когда сенсор вибрирует на столе рядом, сообщая ему о вторжении, и Хосок, повинуясь программам и совокупностям кодов, подрывается просто мгновенно, чтобы оценить обстановку, уже стоя на лестнице. Незваных гостей трое: войдя на охраняемую территорию, первый из них наверняка подорвался на Таксе, а второй идёт чётко в обход второй мины, однако уже спустя пару секунд тоже замирает точкой в пространстве, нарвавшись на третью. Однако последний вторженец движется быстро и чётко, обходя все ловушки так, словно знает, где точно по территории расположен дом Варвара. Двигаясь так проворно, судя по датчикам, как человек двигаться точно не может. А ещё, кажется, безошибочно знает точное расположение каждого расставленного Механиком сюрприза, и сомнений о личности нарушителя их шаткого покоя больше не остаётся. Если бы у Хосока было то самое сердце, которое может разбиться, то осознание ему бы сейчас в него выстрелило. Но аккумулятор дрогнуть не может, правда, душа его из микросхем всё равно болит, как настоящая, когда он вылетает в просторный холл первого этажа, схватив по дороге «Май» и «Июнь», и кричит Архангелу, чтобы тот ушёл глубже в дом. — Но ведь вторжение, — хмурясь, замечает Джебом. — Это не просто вторжение, а то, что в народе именуют аббревиатурой, состоящей из двух ёбаных букв, — цыкает Чон, проверяя магазин каждого из своих пистолетов: тот, кто сейчас приближается, разглагольствовать с ним больше не будет. Как узнал, что они именно здесь, переиграли ходы, не сменили свою дислокацию? И, что важно, успел ли кому-то доложить о том, что открылось? Хосок не знает. Он ни в чём не уверен, кроме того, что за домом всё же следили — или же за округой, потому что явно решили взять их в меньшем числе: избавиться от Хосока, Тэхёна и Джебома всяко полегче, чем от них всех за раз. Хитрый ход. — Каких, нахуй, букв? — Где Тэхён и Чонгук? — Вышли в сторону пролеска, — хорошо. Нет, без шуток, это прекрасно, потому что при таком раскладе у них будет шанс убежать. — Так что за буквы, мать твою? — Простые, — завершая быстрое приготовление, Механик, подняв голову, смотрит товарищу прямо в глаза. — «Ч» и «П». — И что это значит конкретно сейчас? — Что к дому приближается не какой-то рандомный чувак, а Юнги, — Джебом застывает, глядя на него во все глаза, но у Хосока нет времени, чтобы позволять себе раскисать или ему — осознавать всё в полной мере. Осмыслит потом, когда спасётся и... — Начинай эвакуацию Ю. Вперёд! И, держа в каждой руке по пистолету, открывает дверь ровно в тот самый момент, когда чужие белые берцы касаются жухлой травы прямо у ступеней крыльца. Это дерьмово — знать, что стрелять необходимо и сразу. На поражение, не оставляя противнику и шанса на то, чтобы сделать ход первым. Но что делать, блять, если этот самый противник всё ещё остаётся самым прекрасным человеком на свете? Самым любимым, самым чутким и важным, самым чудесным, тем, кто заставляет Хосока вдруг думать, что, быть может, он куда человечнее, чем думал все месяцы своей новой жизни, чёрт побери. А теперь, вот, стоит, возведя пистолет. И ветерок треплет светлую чёлку. Правда, без тату непривычно, а глаза будто мёртвые. Не смотрит так тот, кто умеет испытывать хоть какие-то чувства — и по этой причине медлить точно не будет, но... — Я же попросил тебя тогда, в городе, — говорит Юнги, неотрывно глядя ему прямо в лицо. Голос спокойный и ровный, ни единой лишней эмоции, всё ровно, по фактам, так, как был запрограммирован. — Какого хуя я тогда тебя снова вижу? Но он заговаривает. Позволяет Механику выиграть драгоценные секунды для одного Им Джебома с девчонкой, которая не может передвигаться самостоятельно, и для Тэхёна с Чонгуком, которые успеют убежать как можно дальше. А Хосок... что Хосок? Он уже умирал как-то раз. Если считать «улучшение» смертью, то аж дважды успел за короткий жизненный срок. И, знаете ли, прочувствовать смерть ещё раз, но от руки того, кого любишь всем сердцем — это не самый худший исход. Если ему будет суждено умереть здесь окончательно, то без проблем, абсолютно, потому что это будет меньшая жертва на фоне того, сколько жизней он сможет спасти, лишь задержав. — Ты пришёл в наш дом и задаёшь мне вопрос, что я здесь делаю? — тянет время, потому что уверен на все сто процентов: выстрелить в него он никогда не сумеет. В сравнении с великими целями Нижнего общества, конечно, данная мысль будет звучать малодушно, глупо, по-детски, но зато это правда: никогда в жизни Чон Хосок не сможет поднять пистолет на Мин Юнги, кем бы он ни был, что бы ни делал и как бы ни думал, потому что сейчас — прямо сейчас — ни личина, ни действия, ни образ мысли Карателю не принадлежат, а навязаны извне, внедрены, как вирус в программу, потому что иначе бы тот, кто всё это сделал, не смог бы добиться от него ни признания, ни любви, ни уважения. А Хосок Юнги любит не за «что», а по факту. Ровно настолько, что хотел бы даровать ему чувство свободы даже в том новом теле, которое не может стареть. — Это не наш дом, — Мин поддаётся: хмурится, головой даже дёргает, словно стараясь выселить из неё какие-то мысли, но только взгляда не сводит — продолжает смотреть хмуро и слегка исподлобья, как недовольный ребёнок. — А ваша база. — Нет, Юнги-я, это наш дом, — спокойно давит Хосок. — Это то место, где мы друг другу неоднократно признавались в самых светлых чувствах; то место, где я пытался готовить тебе завтрак в постель; то место, где мы с тобой занимались любовью. То место, где всё началось. Ты же помнишь, да, как это случилось? В ванной. Ты забыл свою бандану на раковине, а я её заметил только тогда, когда уже разделся и одной ногой зашёл в душевую кабину. — Замолчи, — тихо и рыком. Но что-то неуловимо меняется во взгляде чужих тёмных глаз, и Механик замирает душой, заставляя себя ни на что не надеяться. Не надеяться, что, может быть, ситуация не настолько дерьмовая, как он мог изначально себе представлять, не надеяться, что, возможно, Уюн не смогла подавить всю личность любимого ими двумя человека из опасений стереть её полностью. Заставляя себя не думать об этом, но в груди шевелится то страшное, тяжёлое чувство, которое вынуждает все чувства поднять свои головы разом, а слова сорваться с губ до того, как они могли бы сформироваться во что-то обдуманное. — Она оставила тебе память, да? — негромко совсем, но Юнги, он уверен, слышит его превосходно. — Ты помнишь нас, верно? Она побоялась стереть всё целиком, потому что тогда это бы стёрло остатки тебя? — Она мне ничего не стирала, — отрывисто. — Я тот, кто я есть. Я всё ещё я. — Если бы ты всё ещё был собой, то опустил бы свой пистолет, а не направлял его на меня, — Механик только и может, что покачать головой с лёгкой усмешкой. — Потому что тот ты, который был настоящим, любил меня так же сильно, как любил его я. — Это была не любовь, — но пистолет, что до сих пор смотрел Механику в грудь... опускается. — А что тогда? — больно, Хосок, конечно же, больно тебе слышать такое, да вот только стоит держать в своей памяти, что всё это — не его мысли, а то, что ему навязали. То, что ты мечтаешь откатить назад так отчаянно сильно. — Скорее, нужда в человеке, который мог поддержать, — пожав плечами, отвечает Юнги. — Что-то вроде того. Я всё это время тащил на себе Чонгука и его проблемы со здоровьем, потерял отца, мать, сестру, брата, бойфренда, дочь и, как я думал, любимую женщину. Всё, что я мог — это лишь бегать, а потом смотреть, как мой лучший друг калечит себя отношениями с тем, кого я терпеть не могу по сей день. Тогда я думал, что я действительно люблю тебя, однако сейчас понимаю, что кроме уважения ко времени, проведённому вместе, у меня ничего не осталось. Мы теперь по разные стороны, Хо. И ты — не на победителей. Как я могу продолжать любить террориста? — Но ты велел не попадаться тебе на пути. Отпустил нас с Тэхёном, позволил сбежать. Почему? — и Хосок замечает, что Юнги разрывает визуальный контакт — отводит глаза, изучает железо крылечных ступеней с пару мгновений, а потом поднимает опять, очевидно, решаясь признать: — Я не знаю. Если бы я убил вас двоих в тот день или хотя бы просто взял в плен, это была бы точка в этой дурацкой войне: без вас Чонгук бы быстро подломился духом, а Чимин, Сокджин и Намджун не умеют действовать быстро и по обстоятельствам. Но я не сделал этого. Я не пошёл за вами тогда. Почему? — У меня есть ответ, — Хосок делает шаг вперёд. А Юнги, что интересно, назад. — Хочешь знать? — Ну? — Потому что она не стёрла тебя, как я думал до этой секунды, а только лишь задавила. Она без Чимина не смогла тебя перепрограммировать полностью, мой Юнги-я, — мягко сообщает Механик. Ещё шаг вперёд — и снова назад там, напротив. — И ты всё ещё любишь нас. Там, внутри, глубоко. Ты помнишь нас. Просто не даёшь себе это признать. — Никаких нас уже давно нет, Хо, — это Юнги говорит достаточно серьёзно и чётко, не разрывая контакта двух взглядов — достаточно для того, чтобы понять, что он искренне верит во всё то, что прямо сейчас говорит, однако жизнь научила Механика быть чертовски внимательным, и поэтому на подобный выпад у него заготовлен контрудар: — Тогда почему ты меня так называешь? — интересуется, вскинув чёрную бровь. Юнги пару раз быстро моргает. — Что? — Это уже наша вторая встреча с тобой со времён твоего «улучшения». Так как я, по твоим словам, террорист, то, соответственно, и отношение ко мне должно быть соответствующее, — Чон осознаёт, что он сейчас ходит сильно по краю, но выбора как такового всё равно в его ситуации нет: за спиной всё ещё раненая Ю и Джебом, которому нужно её уберечь, а где-то там — Тэхён с инвалидом Чонгуком, который нужен Уюн и является единственным гарантом безопасности близких Хосоку людей. Нужно продолжать говорить, путать, сбивать с толку и — да — сыпать фактами. Правдой. — Но ты ни разу не назвал меня ни по имени, ни по фамилии, ни по кличке, данной мне Нижним обществом. Ты зовёшь меня Хо. Напомнить тебе, когда ты меня так называл? Юнги не реагирует: лицо застыло непроницаемой маской, весь он застыл, как люди, увы, не умеют, и этот факт снова бьёт по лицу пониманием, что дорогой ему человек действительно стал тем, кем хотел быть меньше всего, только по его, сука, вине. Из-за его эгоизма: что бы ребята ни говорили о том, что тот, настоящий Юнги, никогда бы не стал держать на него зла за такое, сам Механик себя за это никогда не простит. Хотя бы лишь потому, что не дал тому права на выбор. — В моменты перелома, Юнги-я, — мягко продолжает Хосок. — Когда ты путался сам в себе и не знал, что тебе с собой делать. Когда ты нуждался во мне, но боялся даже себе в этом признаться. Вспоминаешь? — Сейчас я не... — Сейчас ты нуждаешься во мне больше всего, и мы оба это прекрасно осознаём, — говорит эту истину Чон. — Мы снова откатились назад, но, знаешь... если бы ты дал мне шанс, то мне было бы не жаль своего времени, чтобы доказать тебе, насколько ты любим и прекрасен. — Я не дам тебе шанса, — спокойно отвечает Каратель. — У меня есть любимая женщина, от которой у меня был ребёнок. Я счастлив с ней. — Даже с учётом того, что она убила всю твою семью, Юнги-я? — грязный ход. Парализующий его собеседника. Но Хосоку не стыдно: это действительно тот самый вопрос, который его терзает в данный момент, поскольку он ищет лазейку. Ту самую, в которую позже может вцепиться тот самый код. — Они были... неправы, — и он рад найти её, судя по неуверенной интонации в таком родном голосе. — В чём? Что просто жили, никому не мешая? Или в том, что просто хотели иметь право на выбор? Мирно хотели? Юнги смотрит ему прямо в глаза своими тёмными, широко распахнувшимися: рот слегка приоткрыл, пытается подобрать слова, что вдруг не идут — предсказуемо. Пытается найти оправдание подобной жестокости по отношению к кому-то, кого ты до безумия любишь, но и его тут нет — не может быть в принципе. Потому что люди — мирные люди, какими были его родители, брат и сестра — никогда не виноваты в том, что вокруг бушует война. И можно сколько угодно говорить здесь о том, что на войне без жертв не бывает, как раз-таки эти можно было легко избежать. В этом поступке Уюн нет ничего от любви — лишь эгоизм и жажда обладать тем, кем одержима. Прежний Юнги это понимал просто прекрасно, а нынешний только встаёт на этот путь осознания, в котором мало приятного, но зато много фактов. И в этот момент происходит. Хосок слышит визгливое «Ишь, блять, гулёна!», и дальше всё вокруг внезапно превращается в хаос, потому что Чимин прыгает на Юнги сверху откуда-то с крыши, а выпрыгнувший из кустарника Тэхён сбивает того с ног окончательно и прижимает к земле. Пак же, вздохнув, только головой качает, доставая свой пистолет, и, развернув голову бывшего товарища по оружию, смотрит на него с ноткой жалости перед тем, как сделать два быстрых выстрела — в голову и между рёбрами. Но успевает, впрочем, перед этим сказать: — Прости, родной, но пока мы не поместим тебя в безопасное для окружающих место, придётся тебе немного поспать. Тэхён же, в свою очередь, смотрит на Хосока только тогда, когда глаза Юнги тухнут, а неживое тело, наконец, замирает. И в глазах лучшего друга Чон видит столько понимания и искренней боли, что становится страшно — однако мгновенно назревает вопрос, который Механик не боится задать: — Он опасен и не факт, что у меня всё же получится сделать откат. Почему аккумуляторы? Почему сразу не карта? А Потрошитель, покачав головой, только и может, что грустно ему улыбнуться и негромко заметить в ответ: — Семья моего брата — моя семья. А семью в беде не бросают, Хосок-и. Запомни это, пожалуйста. И поверь уже, наконец, что совсем скоро ты поцелуешь своего хмурого парня.