asp — me
Иногда кажется, что мир рухнет раньше, чем обвалится Хэдон Ёнгунса, что стоит неизменно, вновь являясь пристанищем для перемен, которые можно смело называть величайшими. Мрачным, сырым, с отдушкой солёного из-за моря поблизости — храм вновь вбирает идеи, секреты и идейные помыслы всех собравшихся здесь, и Чонгук рад стоять сейчас перед сотнями своих подчинённых. Тех самых, что за два месяца, прошедших в упорной работе, вновь восстали из пепла, вкусили жажду свободы и сейчас стоят, словно голодные звери, и ждут одной лишь команды. За спиной — шестеро тех, кто стали семьёй. Шестеро тех, с кем рука об руку уже давнее время под флагом девиза «Или смерть, или только вперёд». Разбивая кровавое зарево фата-морганы, определяя когда-то мираж твёрдой уверенностью — воздух пахнет успехом, душа воспряла стойким чувством решимости, и сейчас, глядя на всех собравшихся здесь, Чонгуку не стыдно показаться Нижнему обществу таким, каков он теперь есть. Пусть даже ему предстоит демонстрировать силу в собственной слабости лишь единожды — в планах есть нечто такое, что разобьёт концепт оппозиции на две половины, оставляя в стороне неподчинение, трусость. Скрывать ему теперь нечего. И скрываться он впредь не намерен. Крысы не побеждают в войне, их удел — бежать с кораблей. Он больше ни от кого не будет бежать. По залу проносится шёпот непонимания: чёрная масса волнуется, сверкает глазами в прорезях масок, когда Чон медленно выходит вперёд, обходя Потрошителя и глядя на собравшихся здесь сверху вниз с постамента. Киллер знает, что они видят: да, высокий, да, сложенный просто прекрасно — водолазка чёрного цвета, прилегающая непозволительно плотно, позволяет разглядеть кубики пресса и массивные грудные мышцы. Но всё ещё инвалид: левый рукав убого закатан и завязан узлом у плеча, а правый глаз в прорези маски зияет плотным молочным бельмом — оно настолько, блять, яркое, что сливается с белком глазного яблока, и такой недуг нельзя не заметить. А потом он делает это: подняв целую руку, маску срывает, демонстрируя заждавшейся публике два параллельных тёмно красных рубца, что сквозь бровь и всё то же бельмо идут до подбородка, уродуя некогда красивое лицо вечной насмешкой. И когда он говорить начинает, то знает, что они поражены, смешаны, не знают, что думать — и поэтому проясняет ситуацию теми словами, что срываются с покалеченного Охотником рта в гулкую пустоту помещения: — Меня зовут Чон Чонгук, и недавно мне исполнилось двадцать пять лет. Самый дорогой подарок на столь светлый праздник вы можете видеть здесь, — и здоровой рукой показывает на узел чёрного цвета, — и здесь, — на лицо. — Вы привыкли к тому, что ваши лидеры скрывают от вас свои лица, привыкли к тому, чтобы скрывать ваши собственные, но моё, согласитесь, забыть нелегко, — и он ухмыляется. — И я не хочу, чтобы вы его забывали. Как ваш новый лидер я хочу быть с вами честным, и начну с простых вещей: каждый из вас отныне — повторюсь, каждый — кто не согласен с тем, что действовать пора начать радикально, волен уйти. Но он будет убит у порога этого места. За любым здесь будет право на выбор: пасть в бою за то, во что верит здесь каждый, или погибнуть, как псина, не добившись признания, — толпа замирает. Чонгук продолжает смотреть на них свысока, не скрывая усмешки. — И я продолжаю быть с вами честным. Меня заебало бездействие. Многих здесь оно заебало. Заебали андроиды, заебали их высокопарные речи, заебал гнёт машин, пока мы, живые люди, работаем для них ресурсом для создания того, что они зовут высшей расой. Все знают, как они это зовут: «эволюция». А что есть эволюция? Навязанное системой мышление? Отсутствие воли? Толпа начинает негромко шуметь — он вынужден руку поднять, призывая к молчанию, и в зале снова воцаряется та тишина, которая необходима ему для того, чтобы держать своё веское слово: — Хочу, чтоб вы знали: немногие дойдут до конца. Но остальные погибнут ради того, чтобы их дети и дети их детей имели возможность не бояться того, что их дома будут жечь, — и снова волнение, которое Киллер им с рук, конечно, спускает. — Что их родители будут убиты, а родственников заберут в машинное рабство. Это война, господа. На войне люди гибнут. Почему же я считаю, что должен вести в этой борьбе? Потому что каждый из вас осведомлён о том, что я сделал три дня назад, — пауза. — Неделю назад. Месяц назад. О том, что я делаю каждый день, обращая андроидов в бегство и заставляя их бояться одного упоминания имени Киллера. — Но ты всё ещё инвалид! — раздаётся громкое справа, и Чонгук поворачивает к говорящему голову. — У тебя нет той реакции, нет тех возможностей, которые есть у других! И на этот вопрос он даёт быстрый ответ, чётким и молниеносным движением выхватывая из кобуры свой «Сентябрь» и мгновенно стреляя говорящему в лоб. Тело падает сразу же, толпа цепенеет, а Чонгук, склонив к плечу голову, невольно обращается воспоминанием к событиям в храме Хэдон Ёнгунса, когда на слёте он был только лишь первый раз — совсем новичком. Как он сказал, безропотно прикончив ссыкливого Варвара?«И так будет с каждым».
Не соврал, ни хрена не соврал. — Меня зовут Чон Чонгук, и недавно мне исполнилось двадцать пять лет, — говорит в тишину, глядя на каждого нетронутым недугом глазом. — И я хочу, чтобы ещё лучше, чем моё лицо, вы запомнили один простой факт. Даже без рук я буду лучше, чем вы. Сильнее, чем вы. И искуснее в смерти, чем вы. Конструктор сзади присвистывает, успев нацепить под чёрной маской свою привычную старую — ту, что нацелена защитить сердце. Такова его социальная роль здесь и сейчас: демонстрировать свой интерес в этой жестокости, поддерживать его во всех его проявлениях. Довон погиб, Ю, как и Джебом, осталась там, в доме, поскольку им лучше здесь не показываться, но отряд Киллера всё ещё здесь. Всё ещё дышит и сердце его сейчас объято пламенем ненависти по отношению к угнетателям человеческой расы. — Вы согласны идти со мной? — вскинув подбородок в гордом упрёке, цедит. Люди молчат. Чонгук выжидает. Однако недолго, поскольку единодушный крик гладит сердце стремительным выкриком: — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! — Во имя Потрошителя, Киллера, Карателя, Механика, Конструктора, Учёного и Оружейника люди будут свободны! И вот тогда происходит. Грохотом, выстрелом, осколками — взрывом, который вынуждает всех здесь закричать и посеять зерно неожиданной паники: в стене храма Чонгук видит дыру, в которую мгновенно вбегают уже хорошо знакомые ему человечки в форме белого цвета — доводилось не раз встречаться. Рано или поздно это должно было случиться, конечно. Только теперь, стоит думать, стараться его хоть как-то сберечь Уюн пытаться не будет, а значит, стрелять здесь будут по всем и на поражение. — К оружию! — восклицает Тэхён за спиной, мгновенно оказываясь вплотную, впритык: так, чтобы в этом аду Чонгук его смог расслышать: — Тебе нужно уйти. — Я не брошу людей, — цедит Чон, стреляя первому представителю Верхних в то самое слабое место между воротником и шлемом — тот падает замертво, но люди, одетые в чёрное, явно превосходят числом нападающих: в победе сомневаться не стоит. — Ты не в том сейчас состоянии, чтобы сражаться, — цедит Потрошитель. — Чонгук, вам с Юнги необходимо уйти. — Я. Не брошу. Людей, — рявкает Киллер, игнорируя инстинкт самосохранения и поворачиваясь к мужу: так, чтобы увидел, как горит чёрным огнём целый глаз. — Я не брошу тебя. Всех вас. Свою семью. — Поддерживаю, — замечает пробегающий мимо Юнги, не стесняясь эксплуатировать «Апрель» в полную силу. Но останавливается лишь для того, чтобы заметить: — Меня эти ребята уже как-то убили однажды. Думаю, во второй раз не получится, — и продолжает движение в гущу событий. И Чонгук с ним абсолютно согласен, бросаясь вперёд — туда, на хмурую улицу, где волны гремят не хуже выстрелов, на ходу стреляя какому-то уёбку без защитного шлема прямо в висок и игнорируя фонтан крови, что предсказуемо бьёт прямо в лицо.craspore — flashbacks (slowed)
И спотыкается сразу о тело. Очевидно мальчишки: разворот плечей крайне тщедушен, а тело у него угловато. Лет шестнадцать, не больше. Может, четырнадцать. И Торна, мальчика, который ему помогал покарать трёх насильников, сразу же узнаёт. Смотрит теперь слепыми глазами в то самое кроваво-красное небо, что могучие тучи сильно окрашивает, лёжа изломанным трупом ребёнка, который вот-вот затопчут ботинками во время сражения, той самой жертвой, что была необходима для очередной такой битвы. Торн погиб не напрасно, обещает Чонгук, скалясь животным: никто здесь не погибнет напрасно, а те, кому суждено будет выжить, поймут до конца, насколько, блять, важно всё то, что они сейчас делают. Делали. И впредь будут делать — до, возможно, последнего вздоха. До, что предсказуемо, великой победы. До триумфального мига, когда фата-моргана алого цвета до основания осыпется на пол разбитой мозаикой, открывая обзор на реальность. Открывая обзор на свободу. Но стоит ему лишь повернуть голову, как мир сужается до одной точки пространства. Окровавленный, злобный, голодный до чужой смерти пёс выцепляет там, вдалеке, хрупкий образ фигурки в платье белого цвета и с волной длинных тёмных волос. Чувствует жертву. — Сучка, — чувствуя, как грудь разгорается чёрным огнём, а по лицу ползёт злая ухмылка, роняет Чонгук, почему-то уверенный, что Уюн на него тоже смотрит. И его узнаёт — потому что рука тонкая, женская, поднимается в воздух, а сама она разворачиваясь, в окружении мудаков в белой форме, отправляется прочь — к одной из бесшумно примостившихся ранее здесь летучек. Чонгук дёргается, готовый броситься прямо за ней. Пёс в нём жаждет загнать добычу до хрипов и, не играя, испустить её дух, загрызть насмерть. Но кто-то хватает его за плечо с криком: — Даже не смей! — обернувшись, он видит Чимина: чёрная маска кровью пропитана, глаза там, под серыми линзами, горят бешеным пламенем страха. — Не вздумай идти туда, ты меня слышишь? Дай ей уйти. — Дать ей уйти?! — орёт Чон, скидывая его чёртову руку. — Что мне ещё сделать?! — Послушай меня, чёрт бы побрал: она отправила своих людей на убой. Она проверяла, будем ли мы действительно здесь и сколько нас будет. И она отступает, потому что мы сильно превосходим числом, но сунуться к ней сейчас — самоубийство. Чонгук, ты не дурак, ты хоть и жаждешь подохнуть, но хочешь подохнуть героем, а не куском дерьма в такой тупой заварушке. Дай ей уйти. Чимин смотрит ему прямо в глаза. И не признать его правоты будет глупым. — Хочешь убить кого-то — иди и убей, потому что бойня закончилась, — шепчет Конструктор. — Иди расстреляй всех тех, кого мы взяли в плен: уверен, они всё равно знают меньше, чем знаем мы. Но просто вдумайся: она отправила сюда не больше двадцати человек. Не андроидов. Против трёх сотен. — Они убили ребёнка, — зло цедит Чон, глядя на труп мальчика там, возле пролома: видимо, от страха выпрыгнул, когда это всё началось, и бесславно погиб. — Ты тоже его в своё время чуть не убил, — напоминает Чимин. — Идём, Чонгук. Дай ей уйти, — повернув голову, Киллер отчётливо видит, как летучка поднимается в воздух, а набрав высоту, устремляется в сторону внезапно Сеула — Пусан находится с другой стороны. И только сейчас понимает, какому риску подверг себя Пак, выйдя сюда, в поле зрения той, кто всегда увидит его карту памяти, где бы она ни была. Той, что наверняка поставила его первым в своём списке тех, кого предстоит уничтожить как можно скорее. — Она тебя видела? — бесцветно задаёт вопрос Чон. — Уверен, что да, — спокойно отвечает Чимин. — Твою мать. — Это не имеет значения, — тихо сообщает Конструктор. — Ничто не имеет значения кроме того, что ты не пошёл за ней, Чон. Спасибо тебе, мать твою, — говорит, тихо выдохнув, и утыкается ему в плечо лбом. — Ты идиот, — роняет Чонгук уже куда мягче. — Нет, это ты идиот, — сообщает Юнги, появляясь из-за спины. — Я с ней жил, я знаю, как она может драться. Ты нихуя не потянешь, пока ты человек. Тем более, в твоём положении. Ты и андроидом должен будешь учиться. А сейчас нам всем пора валить нахер отсюда. — А пленные? — Тэ... — осекается. — Потрошитель и Оружейник с Механиком уже позаботились. Учёный посчитал тела. Вместе с этим мальчишкой потери составляют всего семь человек. Ничтожная цифра. — Важна каждая жизнь, — замечает Чонгук. — Мы на войне, как ты сам любитель сказать. И для войны эта цифра ничтожна, — жёстко обрубает Каратель, а потом кивает назад: — Заходи внутрь и готовься к транспортировке домой, Чон Чонгук. Теперь, когда нас обнаружили, предстоит много работы. Сжав зубы, Чонгук идёт в сторону огромной дыры в стене храма, но останавливается около трупа несовершеннолетнего Торна, глядя на него сверху вниз. — Его уберут и кремируют вместе со всеми, — мягко замечает Чимин. — У нас сейчас другие задачи. Но Киллер лишь цыкает, садясь перед мальчишкой на корточки: — Помоги мне поднять его, хён, — и Юнги, осторожно приподнимая тело мальчонки, помогает своему лучшему другу перекинуть того через плечо и подняться обратно на ноги. — Держишь? — Порядок. Идём, — и один за другим они заходят назад под взглядами всех внутри столпившихся, где Торна поспешно забирают с плеча высшего лидера, чтобы положить вместе с остальными погибшими. Затем он, как в забытье, но со внешней уверенностью толкает речь о том, что никто не забыт и ничто не забыто. Что Верхнее общество с действующей властью поплатятся за каждую ушедшую в процессе этой борьбы чистую душу, что люди больше не будут бояться, скрываться и воровать из больших городов еду и одежду. Что пусть оставаться в Хэдон Ёнгунса больше нельзя, но лидеры свяжутся с каждым перед нанесением удара режиму в живот и найдут место для сбора перед выстрелом в голову. Чонгук это всё говорит, но перед глазами туманится. Чонгук это всё говорит, а сердце откровенно начинает сдавать. Говорит, получает овации, а после того, как они всемером остаются в разбитом храме одни, тяжело оседает на ледяной пол в тщетных попытках отдышаться хоть как-то, прохрипеть, глядя перед собой слепыми глазами: — Затягивать больше нельзя. ...и отключиться.