sleeping at last — hearing
— Его состояние было очень плохим, так что Чимину была нужна помощь, — это так странно: сидеть тут, в безопасности, глядя пустыми глазами в стену напротив, и ощущать себя одиноким, невзирая на то, что по правую руку рядом с ним сейчас сидит первый из его лучших друзей, а по левую — бойфренд второго. Чуть по диагонали в кресле, заметно нервничая, замерла Ю, а Джебом, психанув, на свой страх и риск съездил в ближайший же город и купил семь огромных пицц, которые никто не стал есть, потому что баловать свой ненастоящий желудок Юнги и Тэхён сейчас не в настроении, а Намджуну банально кусок в горло не лезет. — Но они обязательно справятся, Тэ, ты меня слышишь? — ещё страннее — слышать, как его так называет Каратель с мягкими нотами в голосе. Если быть откровенным, Потрошитель до сих пор не может толком поверить, что причина срыва любви всей его жизни, его законного мужа, предела и бесконечности, теперь снова здесь. Сидит дома в здравом уме, сжимает его левую руку и успокаивает, говоря ему всякие дружелюбные глупости, хотя Юнги тоже наверняка так же страшно до чёртиков, потому что там, внизу, в подвальной лаборатории на операционном столе лежит дорогой ему человек. В таком плохом состоянии, что Конструктору — гению — была нужна помощь Сокджина-врача и Хосока, который нет-нет, но разбирается в программах, кодах и сборках всяко лучше, чем это может сделать любой из оставшихся здесь. — Я не сомневаюсь в наших ребятах и в своём молодом человеке, — серьёзно замечает Намджун, трепля Потрошителя за плечо со своей стороны. — И ты не сомневайся, Тэхён. Взбодрись, ну! Лучше думай о том, что теперь ты со своим... бля, я клянусь, я привыкну, эм... мужем скоро будешь не только и в горе, и в радости, но ещё и навечно. Как в дурацких любовных романах про людей и вампиров! — Хотите, можем посмотреть «Сумерки», — неожиданно предлагает Ю со своего кресла. — Это очень старый фильм, и вам он может показаться тупым, но он по теме. А ещё там много частей и это убьёт наше время. — Где ты сейчас найдёшь старый фильм? — с сомнением уточняет Архангел, всё-таки начав есть в одиночестве одну из своих огромнейших пицц. — Тут библиотека фильмов пиздец, какая огромная, — пожимает плечами девчонка. — Я сколько валялась со своей дыркой, убивала время за кинчем. И, да, я уверена, что здесь есть этот фильм, я его своими глазами видела. — Сколько раз? — не удерживается Потрошитель от нервной усмешки. — Сколько раз он попадался мне на глаза или сколько раз я его лично смотрела? — ни в коем разе не смущается Ю. — Ты уточняй. — Второе. — Больше раз, чем ты знаешь чисел, родной мой, — усмехается девушка, включая плазму на стенке напротив. — И я ставлю свои сиськи на то, что тебе понравится Джейкоб. — И почему же? — вскинув бровь, задаёт Тэхён свой вопрос. — У тебя тяга к мужчинам, которые любят звереть, прости Господи. ...Эдвард на экране говорит Бэлле о том, что его семья уезжает и ей больше нет места в жизни этого вампирского социума, а Джейкоб слишком вовремя оказывается у той под рукой в нужный момент — ровно настолько, что Тэхён, возможно, слегка перекладывает бродящие у него в голове загоны на ситуацию и, буркнув посреди фильма негромко: «Пойду покурить», быстрым шагом выходит на воздух, где в совершенном ментальном изнеможении практически падает на железо ступеней крыльца и запаляет сигарету незамедлительно. Глупым было бы думать, что какой-то дурацкий фильм, актёры которого давным-давно сгнили в могилах, заставит его вдруг почувствовать себя... странно. Даже в какой-то степени страшно, потому что ворох самых отвратительных мыслей, что заполонил сейчас голову, Потрошителя откровенно пугает. Но не думать не получается тоже, потому что всей душой он надеется, что такой сложный и кропотливый процесс «улучшения» для Чонгука пройдёт безболезненно — более того, ему он необходим не только из-за физических недугов, но и ментальных. Хосок хорошо преуспел в том, чтобы убрать из головы Юнги все те триггеры, которые тому откровенно мешали хоть как-то, но жить: сейчас, на Карателя глядя, Тэхён видит уверенного в себе мужчину без показной бравады, которую он имел честь наблюдать в страшный для их семьи день. Юнги действительно теперь точно знает, что хочет, а будучи всё-таки носителем опыта прошедших давным-давно лет, красиво и без лишних эмоциональных затрат апеллирует им в повседневных делах. Ему действительно легче. Потеряв всё, сейчас он парадоксально (но всё же логично) обрёл себя целого без отключения чувств: над его сознанием любимый им человек смог поколдовать так, как ни один психотерапевт бы не смог. И сейчас Тэхён... очень напуган. Он был с Чонгуком в дерьмовые периоды жизни: когда тот потерял своего лучшего друга; держал его тело во время припадков; помогал лечить его раны; сводил на нет вспышки агрессии; принимал на себя удары его потери контроля над гневом; старался внушить чувство собственной значимости, когда Киллер в буквальном смысле стал инвалидом. Всё это, наверное, имеет для Чонгука значение, однако для Чонгука того, который изломан морально, истощён болезнями психики и последствием приёма наркотиков. Для Чонгука, который чертовски сильно запутался, как ему жить в этом мире, Чонгука, который сам устал жить в войне, крови и боли. Но будет ли он нужен Чонгуку здоровому? Вступившему в новую жизнь с опытом, но без лишнего груза моральных дилемм, со здоровым и адекватным восприятием мира, Чонгуку, который больше не будет нуждаться в том, чтобы отчаянно зацепиться за остатки здравого смысла? — Загоняешься, да? — нутром Тэхён точно догадывался, что Юнги выйдет за ним, но не был уверен на сотню процентов. Однако Каратель вновь удивляет: садится с ним рядом, заставляя подметить ту разницу, что есть между ними двумя — Тэхёном, который привык скрываться между людей и стараться быть похожим на них, и собой, которому не было нужды этого делать. У Юнги нет этих людских, тяжеловатых движений: он перемещается в пространстве без напускного дискомфорта или же переноса веса, например, с ноги на ногу. И даже не дышит, когда не выражает раздражение или заёбанность глубокими показнушыми вздохами. Но сейчас, сидя рядом, смотрит с сочувствием. По-человечески — и, протянув руку, точно так же по-человечески ерошит тэхёновы тёмные волосы с мягкой улыбкой. — Не осуждаю. Дай угадаю: волнуешься, что «улучшенный» он будет другим? И разлюбит тебя? — Даже если и так, — устало вздохнув, Ким сильно затягивается. — Я буду счастлив, если он будет счастлив. Даже если ему для этого счастья я уже буду не нужен. И вместо былого поглаживания вдруг получает лихой подзатыльник: сильный настолько, что будь он человеком, из глаз бы искры посыпались. — Дурак ты, Тэхён, — это всё, что говорит ему Мин, качая головой с лёгкой усмешкой и переводя взгляд на подъездную дорожку. Погода сегодня радует глаз: тепло и приятнейше солнечно, сквозняк лёгкий, приятный, шуршит кроны пролеска, что расположен к дому так близко. — Если ты ему будешь для счастья не нужен, то ты сгниёшь заживо. Мы все это знаем. Сгниёшь против природы андроида. — Самое главное, чтобы он больше не мучился, — тихо говорит ему Потрошитель, тоже глядя вперёд. — Развестись будет несложным, если он вдруг захочет. — Почему такая уверенность в том, что он разлюбит тебя? — тоже закуривая, задаёт вопрос Мин. — Ну, может быть, потому, что я напоминание о всём том дерьме, что ему пришлось пережить? — Я тоже. Разве он разлюбил меня? — У вас... другая любовь. Братская, знаешь ли. — Но она же всё-таки есть. И никуда не ушла. Почему должна уйти его — к тебе? — Потому что я... — Напоминание, да, — и Юнги брезгливо отмахивается. — А я тогда что? Хосок? Чимин? Намджун? Сокджин? Джебом? И даже эта девочка, как её, Ю? Послушай, Тэхён, всё то, что нас окружает, и есть напоминание о тех страшных днях, которые нам когда-то довелось пережить. Я тебе даже больше скажу: эти дни ещё не закончились, и прямо сейчас мы находимся в самом разгаре. История может быть разной, — выдыхая дым, продолжает: — Большой и не очень, переломной или идущей своим чередом. Всепоглощающей или локальной — у каждого из нас есть своя, и нас всех объединяет история нашего общего дела. И я скажу тебе так: вне зависимости от того, насколько тяжелы те события, которые мы переживаем, есть один весомый нюанс. — Это какой же? — убито интересуется Ким. — Люди, которые нас окружают, — пожимает плечами Каратель. — Не оценивай того человека, который был рядом с тобой, когда ты чувствовал себя хорошо, вровень с тем, который был рядом тогда, когда тебе было плохо. И учись принимать факт того, что многим из тех, кто был в твоём окружении в дни твоей славы, ты станешь не нужен после того, как сломаешься. Так часто бывает, человеческий фактор: исконно ведомые идут за более сильными, потому что уверены, что у упавших не будет сил встать обратно. По себе судят, смекаешь? Но запомни: держаться в итоге нужно того, кто помог тебе подняться с колен. Это будут именно те, кто не отвернётся, пока ты сам в их глазах не обосрёшься. Хотя, зачастую, эти люди мудрее, чем ты можешь подумать, и даже когда ты обосрёшься, научат тебя, как подтереть себе задницу, чтобы ты ходил чистый. — К чему сейчас ты сказал это всё? — К тому, что ты не триггер Чонгука из-за того, что был с ним в тот час, когда ему было плохо, — с задумчивой улыбкой произносит Юнги, на него всё ещё даже не глядя. — И никогда им не будешь. — А что я тогда? — Ты его сила. Тэхён какое-то время курит в молчании, позволяя себе обдумать эти слова: те плотно заседают в сознании, словно иголками внедряются в самую душу — ни выкинуть, ни смириться с наличием, ведь больно уж колются. Но в момент, когда Мин поднимается, туша окурок в жестяной пепельнице, всё-таки не выдерживает — подняв голову, снизу вверх смотрит на лучшего друга того, кому всего себя посвятил и интересуется тихо: — А если ты всё же неправ? — В чём именно, Ким? — Что, если он всё-таки оттолкнёт меня от себя и больше не захочет быть вместе? Не захочет видеть меня рядом с собой? Мы ведь... — и губу закусывает, ощущая себя вдруг слабым и уязвимым. — Мы ведь оба не знаем его... таким. Без всего. Нельзя загадывать. Юнги смотрит на него молча с пару мгновений: рябь задумчивости скользит по лицу, а глаза, тронутые лёгким волнением за жизнь близкого ему человека, становятся невыносимо серьёзными. А затем говорит: — А ты как воспримешь такой поворот событий, Тэхён? Что будешь чувствовать? — Я приму это, — не задумываясь ни на секунду, отвечает ему Потрошитель. — И отойду в сторону. — Я не спросил, что ты сделаешь, потому что в твоей жертвенности я не сомневаюсь. Я спросил, что ты будешь чувствовать. Это другое. Тэхён опускает глаза, не в силах выдержать такой тяжёлый визуальный контакт. Не сейчас, когда он чувствует себя таким жалким, немощным и совершенно слепым — гениальный стратег, от которого ничего не зависит, потому что это тот случай, когда загадать и правда нельзя. — Я не знаю, — шепчет он, глядя себе прямо на пальцы. — Я правда не знаю, что я тогда буду чувствовать. — Тогда в наших с тобой интересах, чтобы я был всё-таки прав, верно ведь? И на этих словах Каратель возвращается в дом, оставляя его в тишине обдумывать новый поток посеянных мыслей. А сам Тэхён слишком долго сидит на ступенях, куря одну за другой, глядя перед собой слепыми глазами и слушая, как шуршат кроны деревьев неподалёку.***
Минуты тянутся медленно. Почти что не двигаются, вынуждая застыть изваянием на холодном твёрдом полу напротив лаборатории, за дверью которой уже как восемь часов «улучшают» его предел и его бесконечность. Мысли вялые, будто бы цепенеющие, а в голове отвратительно пусто в полумраке коридора подвала: всё, на что Тэхён оказывается способным сейчас — это считать секунды мучительно. И думать о том, смог ли Чимин выполнить своё обещание вернуть Чонгуку руку и глаз. А если и да — то как удалось это сделать, если нервным окончаниям благодаря Охотнику пришёл полный пиздец? Мысли теряются. Секунды считаются. До чего точно, Потрошитель не знает и сам, так что неизвестность заставляет его закоченеть на этом полу без единой эмоции на красивом лице, невольно выстреливая нестройными рядами воспоминаний о том, как они встретились. Как начали взаимодействовать. Как им двоим было сложно, потом — ещё тяжелее, а после — невыносимо.«Выглядишь нытиком, а вроде взрослый мужик. Сначала ты показался мне сексуальным, но теперь я понимаю, что ты больше похож на мусор без желаний и каких-либо амбиций».
«Да. Я пиздецки влюблён в тебя, Чон Чонгук».
«Чонгук, я с тобой, Чонгук, пожалуйста, смотри на меня, хорошо? Смотри на меня, пожалуйста, Гу, смотри на меня!»
«Если есть причина любить, это означает, что любовь меняется, когда причина уходит. Я люблю тебя без какой-либо причины».
Тэхён, наверное, лжец. Тот самый дурак, сказавший Юнги, в общем-то, правду о том, что он поймёт и примет любое решение, которое бы Чонгук ни принял, но откровенно утаил ту самую истину, что им двоим была и без того очевидна без слов: без Чонгука для него жизни нет. Смысла нет. Как и будущего абсолютно любого характера, что без любимого рядом потеряет свой вкус, каким бы тот ни был изначально, потому что как никогда стало ясным, что без Чонгука для Тэхёна отныне и навсегда все краски существования будут утеряны. Так странно, что цель всей его жизни, та самая великая цель, к которой его готовили с детства, ломая, калеча и уничтожая мало-помалу внутри всё человеческое, оказалась такой же пустой и бессмысленной, как и вся жизнь Потрошителя до того, как он полюбил. Так странно, что вкус долгожданной победы будет для него пресным и гадким, если рядом не будет Чонгука. Так странно, что, невзирая на все установки и обязательства, между всем человечеством и жизнью одного только Киллера Тэхён малодушно и не задумываясь выберет, не думая ни единой секунды. И можно ли его за это судить? Чёрт его знает. Но Чонгуку всегда хотелось больше всего отныне не бегать и чувствовать себя в безопасности. Так что если свобода людей — это то, что сделает его абсолютно счастливым, Тэхён тоже сможет быть таковым. Верно ведь? Даже если Чонгуку он больше будет не нужен. Даже если отныне и навсегда придётся смотреть на него... издалека. Ким крупно вздрагивает, когда дверь лаборатории резко распахивается: в нос бьёт запах медикаментов и машинного масла, раствора, что течёт по венам андроидов вместо крови, и чего-то такого, что отдалённо напоминает резину. А до ушей доносится весёлый голос Сокджина: — Куда ты так несёшься! Никто от тебя не убежит, эй! — а сам Тэхён смотрит на босые ступни в простых спортивных серых штанах, что натянуты на наверняка голое тело. Ползёт взглядом выше: рельефные мышцы, на которые натянули свежий и чистый кожзаменитель, ни черта не оставив от былых рисунков тату, левая рука замерла на дверном косяке, а правая вдоль тела висит, пальцы нервно сжаты в кулак. Поднимает глаза, чтобы столкнуться взглядом с другими. Тёмно-карими, немного испуганными, целыми и без единого шрама. Лицо — открытое, искреннее, невозможно красивое, приоткрытые полные губы и ни капли боли во взгляде, никакой былой тени озлобленности или застарелых шрамов души. Чонгук всегда был прекрасен. Но прямо сейчас, когда он стоит напротив Тэхёна, не двигаясь и давая себя рассмотреть, а тёмные волосы касаются его подбородка свободной мягкой волной, Потрошитель как никогда понимает: такой Чонгук, у которого по глазам можно прочесть: «Я здоров! Я в порядке!»... просто божественен. Такой же... — невинный? немного растерянный? — как в их первую встречу, когда он только открыл глаза в магазине, не понимая, что происходит. Пусть и смотрит сейчас с ноткой испуга. Не шевелясь. — Привет, Чонгук, — давит из себя Тэхён, ощущая, что у него от страха холодеет внутри. — И... со вторым днём рождения, я полагаю?.. А дальше всё происходит как будто в тумане, честное слово, потому что, коротко всхлипнув, Киллер в два шага и быстро преодолевает разделяющее их двоих расстояние, чтобы, ничего не стесняясь и ни о чём не заботясь, прыгнуть прямо в тэхёновы руки, крепко цепляясь ногами за талию мужа и обхватив руками родное лицо. Ещё с пару секунд смотрит на него, как на самое ценное, чтобы прошептать тихо, восторженно и с невероятнейшей нежностью: — Я тебя вижу, — и улыбнуться робко, совершенно по-детски и искренне, — и я тебя чувствую... И улыбается. Так широко улыбается, как мог бы улыбаться самый счастливый на свете ребёнок, пока Тэхён всем телом дрожит, изо всех сил стараясь удержать в руках самое ценное, что у него есть на этой блядской планете, и не упасть самому. Потому что Чонгук, подавшись вперёд, оставляет на лбу поцелуй с тихим: — Люблю. На щеке: — Очень люблю. На другой: — Невозможно люблю. И перед тем, как накрыть его губы своими, шепчет почти что беззвучно: — И в горе, и в радости.