egzod, maestro chives, neoni — royalty
Этот город очерчен металлическим цветом: высокие белые здания, что сверкают на солнце, отражают его яркий свет и выглядят совершенно бездушно. Отблески антенных пик на крышах каждого дома нездорово бьют по глазам, застилают обзор — может быть, когда ты находишься в черте этого прогнившего города, это не так сильно мешает, однако же здесь, в отдалении, они ослепляют до рези в глазах, и смотреть на них сложно даже тогда, когда погода давит хмурым свинцом небосвода. Ю Суджин никогда не нравился вид. Не бывало моментов, когда она смотрела на пики и пыталась забыться в собственных мыслях, отдав себя чувству того единения, какое присуще, когда ты отключаешься от внешнего мира. Она всегда была здесь: жизнь заставила. Никогда ни на что не надеялась, ни о чём не просила и не верила в высшие силы, что не пришли к ней ни разу за чёртову жизнь. Даже тогда, когда ей приходилось выживать изнутри, будучи одной из сотен сирот, до которых никому никогда не было дела, и заниматься грязной, тяжёлой работой, которую мелкой пиздючке выполнить сложно физически, она ни о чём никого не просила и не уповала на случай, хорошо осознав, что в её мире для неё есть один герой — её разум. Даже тогда, когда она стояла в наряде под проливным холодным дождём, потому что разбила ебальник Сынхо, что был на год старше, когда тот попытался её изнасиловать: отправили в ночь, не жалея, за нарушение того абсурда, что в лагерях подготовки зовут дисциплиной. Даже тогда, когда у неё, казалось бы, не было сил, а живот разрывало ставшей привычной женской болезненностью, она не скулила и не позволяла себе отключаться от вспышек перед глазами, упорно работая и стараясь оправдать звание героя своей же судьбы: им отродясь обезбол не давали и велели терпеть менструальные боли — девчонки от неё пополам сгибались и выли, а их пиздили и отправляли в наряды. Был у них в своё время один воспитатель (читать как: надсмотрщик), который после того, как одна из его подчинённых скончалась от кровоизлияния в матку, сказал нехорошую вещь, которую Ю не забыла даже спустя несколько лет. Он был одним из напыщенных индюков Верхнего общества — если уж точно, то из той вшивой прослойки, которая ни на что, кроме хуйни, не способна, и поэтому в сеульскую армию попасть было не суждено. А сказал он очередное дерьмо, какое любят проносить мужики, которым кажется, будто они разбираются в женщинах получше этих же женщин, но вот только те его слова отдавали тухлым амбре в совокупности с сальной улыбкой, которую он подарил им всем на построении. У него в подчинении погибла девчонка из-за того, что ей не оказали медицинскую помощь, а отправили драить сортиры. Погибла прям там, на холодном немытом полу, а по ней никто даже не плакал, потому что «верхним» детей в этих приютах никогда не понять, а пацанам — не понять конкретно девчонок. Поэтому он обратился к последним, сально оглядев каждую и не переставая давить нежную лыбу: — Мои подчинённые, а именно женская их половина. Я просто хочу, чтобы вы знали, что здесь у вас пола нет. И менструаций нет тоже — это не повод, чтобы слинять с тренировки. Вы бойцы, дорогие, будущая опора Верхнего общества, а боец не может попросить врага уйти с поля боя, потому что из пизды течёт кровь и вам больно. Изъясняюсь понятно? А у одной из таких вот девчонок, той, что носит имя Суджин и фамилию Ю, всегда был острый язык, который она с детства не умела держать. И, возможно, именно это — причина, по которой она, стоя на построении в первом ряду, всё-таки хмыкнула, глядя уроду прямо в лицо: — Спасибо, Ли-хённим! — За что, дорогая? — удивился надсмотрщик. — За то, что вы отменили нам месячные! — с широкой улыбкой пояснила она. — Тот ещё геморрой. А иногда, когда кроме боли, от которой ты хочешь сдохнуть, ещё и срать припекает — хоть вешайся. Жаль, что вам не понять. Иначе бы вы не спизданули то, что вы спизданули. Её потом, конечно, избили. И в наряд отправили в очередную бессонную ночь. А ещё она, кажется, уж больно ущемила мужское хрупкое эго, потому что этот козёл потребовал у медсестёр график её менструального цикла, и по итогу полгода Ю раз в месяц отправляли на такие прогулки чётко по расписанию. А иногда она помогала разгружать склады Верхнего общества — тут уж как повезёт. Или не повезёт, смотря с какой стороны посмотреть, но она, будучи малолетней девчонкой, которую старшие без намёка на ласку звали пиздючкой с пренебрежением, никогда не позволяла себе ныть или плакать. Как и думать о том, зачем она вообще существует и какая у неё конечная цель. Ни шагу вперёд, в царство мечтаний, ни шагу назад — в пропасть того, что уже никогда не вернётся, важно всегда быть здесь и сейчас, а дальше уже... как пойдёт. У неё всегда был Довон — неконфликтный и тихий, его всегда защищать приходилось, потому что он, поломанный пацан-сирота, не умел за себя постоять; у неё всегда были силы на то, чтобы вести эту борьбу из-за того, что она хорошо понимала: без неё он не протянет. Никто никогда не был нужен Ю так, как ей был нужен её лучший друг, что стал семьёй для неё. Ни девчонки из лагеря, с которыми она с раннего юношества по углам зажималась, преследуя ясный всем интерес; ни другие, с которыми она знакомилась во время увалов и к которым ночами сбегала. Ю Суджин всегда любила девушек особенно пылко, и столь же пылко ненавидела узколобых мужчин, но у неё в сердце нашёл своё место маленький мальчик, который никогда не желал причинять зло кому-то и просто хотел быть любимым. Мальчик, которому по итогу просто не повезло полюбить — как их там в Сеуле зовут? — экстремиста и за него умереть, оставив её в одиночестве и с пониманием: быть только здесь — уже не получится. Теперь, когда она осталась одна, нужно учиться думать о том, как быть потом. Наверное, она всё-таки дура. Или поломанная. Или и то, и другое, чёрт его знает, но Чонгука возненавидеть так и не вышло хоть потому, что лучше, чем знание, как много для неё всегда значил Довон, в голове синего цвета укрепилось принятие факта, что они на войне. А на войне не бывает такого, чтоб без потерь. Не бывает такого, чтоб у всех долго и счастливо, а Чонгук не такой плохой лидер, и даже как человек, мать его, в итоге оказался понятным. Испуганным, таким же поломанным, чертовски тяжёлым, но к нему, вопреки всему, проникаешься. К ним ко всем, пусть Ю всегда хорошо понимала, что лишняя здесь: её семья осталась похоронена в подорванном городе, с которого всё началось, и новой у неё точно не будет. Могла бы быть, развивай она в себе годами навык мечтать, но никогда не развивала же — понятно боялась, что ёбнется. А жить войной — тяжелее, конечно, но парадоксально проще в тысячу раз. — Мне нравится, — говорит она едва-едва тихо: ровно настолько, что её почти что не слышно за звуком мотора, но Чонгук, конечно же, слышит — андроиды и не такое умеют. — Что именно тебе нравится, Ю? — Что ты наконец-таки счастлив, Чон, — поясняет девчонка, глядя прямо в лобовое стекло без лишней эмоции на некогда красивом лице. — Довон хотел именно этого. Пусть и не с ним. Уверена, он хорошо понимал, что с ним ты бы никогда счастливым не стал. Чонгук на это только молчит. Молчит, что удивительно, даже Чимин, сидя сзади и делая вид, что не слушает каждое слово, но Ю скрывать от них нечего — говорить только сложно, потому что лицо отекло от побоев. И кровь из разбитой губы она тоже не вытерла, да и по вдохам-выдохам теперь тоже сложно. Не так это всё должно было выглядеть. — Я просто хочу, чтоб ты знал, что я не ненавижу тебя, — продолжает, а там, впереди, уже видно Ильсан, что приближается неминуемой карой за всё то, что они когда-либо делали, сохраняя в своих стенах Мин Юнги, которого она так сильно боялась, на самом-то деле. А он настоящий совсем не таким оказался в итоге, как ей казалось и думалось — не таким, как о нём говорили во взводе, и за это тоже спасибо. — Никогда не ненавидела. Ни минуты со смерти Довона я тебя не ненавидела, лидер. — Но почему? Он же погиб из-за меня. И вот здесь она на него уже смотрит. Так, как получается, ведь глаза от отёка заплыли, и улыбается так, как выходит, потому что некогда красивые губы тоже превратились в страшное месиво: — Он погиб не из-за тебя, Чонгук. Он погиб за тебя. Есть весомая разница. И дураков среди нас никогда не было, знаешь ли, чтоб не понять, что ты мог быть счастливым только с одним человеком. — Теоретически... — не выдержав, вставляет Чимин, но Ю только отмахивается: — Тэхён человек. И ты, Пак, человек. Человечнее многих людей, которых мне доводилось встречать. Так что спасибо вам всем за то, что показали мне эти размытые грани. И отворачивается, снова изучая контур Ильсана. Храня в себе результаты того, чему она успела обучиться за то короткое время, пока старалась мечтать.***
Ильсан встречает их тяжёлым небом тёмно-серого цвета, разрухой и копотью, атмосферой страданий всех тех, кто живёт в этом проклятом городе и абсолютной бедой: машину им троим пришлось бросить ещё на подъезде и проникать на территорию на своих двоих, неся Ю на закорках. Чонгук остро впивается в каждую открывшуюся новому глазу деталь: кое-где из разрушенных закопчённых домов всё ещё валит едкий дым чёрного цвета, а там, в отдалении, слышна перестрелка — Верхнее общество нагрянуло быстрее, чем они ожидали, а Юнги даже не послал им сигнал бедствия. Потому что... погиб? Или посчитал это лишним? — Дерьмово... — Чимин едва успевает обронить это серьёзно и тихо, как над ними с оглушительным свистом пролетает снаряд, с грохотом врезаясь в дом через пару других: с колоссальнейшим шумом тот складывается, будто картонный, и осыпается на землю у них на глазах. — Очень дерьмово. — Ты выбрала дом? И, что важно, ты вообще решила, как исполнишь свой план? — хмурится Киллер, повернув голову в сторону девушки, которая притихла у него на спине. — Далеко ты сама не уйдёшь. — Уйду, разумеется, — кривит та разбитые губы. — Но сначала нужно найти твоего лучшего друга. — Незачем, — раздаётся со спины хрипловато-знакомое, и, обернувшись, Чонгук видит Юнги: весь в саже, одежда местами разорвана, а правая скула красноречиво зияет сплавом вместо привычной человеческой кости, но ухмыляется зло, можно даже сказать, плотоядно, будто... — Мои птенцы все погибли, — подтверждает гипотезу Мин, устало садясь на один из оставшихся от дома валунов и качая головой, будто в досаде. — Жители ещё кое-как держатся. Сколотили здесь тероборону, строят баррикады и нам пока что везёт, потому что этих ублюдков немного: осмелюсь предположить, что они все здесь по мою душу, потому что лица я знаю, и власти у них... — Дохуя, — кивает Чимин. — Это именно то, о чем говорила нам Ю. — Ты знаешь, где они окопались? — задаёт Чонгук новый вопрос. — Хоть приблизительно? — Знаю с математической точностью: в гостинице на севере города, охраны там до пизды и стреляют на постоянной основе, но жители сейчас отошли немного на запад, так что, можно сказать, тишина. — Их там много? — Охраны? Не очень. У нас просто не осталось оружия, — пожав плечами, Юнги достаёт из кобуры свой «Апрель», который явно в пылу сражения не пощадил: всё, что спасло пистолет — это качество стали, из которой его создал Намджун, но царапины на нём чертовски внушительные. — У меня была пара винтовок. Обе сломаны напополам, а оружие моих пацанов они забрали себе — ну, из того, что уцелело. Забрать оттуда хоть что-то у меня не получилось, потому что нашу патрульную машину взяли в кольцо. Я и сам бы погиб, как мне кажется, не вытолкни они меня из машины в последний момент, а удрать получилось, потому что атаковали нас люди и за взрывом меня банально не разглядели. Блять, я бы сдох, если бы был человеком. А так... И, развернувшись, задирает футболку, позволяя разглядеть и там оголённый костный сплав: кожзам кое-где почернел, сильно обуглившись, и искусственный эпидермис будто бы лопнул, не выдержав температуры, и расползся по шву. — Показаться местным с таким классным видом — это обречь себя на верную смерть, — замечает Чимин. — Я нашёл вас по маячкам Хосока, — продолжает Юнги. — Сенсор завибрировал, как только вы оказались неподалёку. Мне повезло. — Надеюсь, и мне так повезёт, — вздохнув, говорит ему Ю, а после спрыгивает, кивая на большую чёрную сумку, которую Конструктор так заботливо держит. — Любой пустой дом в паре кварталов от нужной гостиницы, договорились? Нужно выбрать, пока есть возможность. — Что за херня тут происходит? — хмурится Мин. — Очередной самоубийственный план по спасению мира, — бесцветным голосом отвечает Чонгук, кивая этой отчаянной девочке, но не в силах взглянуть ей в глаза. То, на что она вдруг решилась, выходит сильно за рамки всего, что делал даже он сам. Но именно то, что она хочет исполнить, и есть тот самый шаг к достижению Цели — мира над головой каждого, кто хочет сохранить в себе человека. Отчаянный, искренний, наполненный острой, мрачной решимостью отомстить каждому там просто за то, что они считают нормальным держать людей, как какой-то, блять, скот. Ю никогда не казалась им слабой, таковой, в общем-то, никогда и не являлась, по сути. Но даже если Киллер отныне андроид, он всё ещё сохраняет в себе того мальчугана, который хотел быть полезным, сидя на поваленном дереве и глядя на девушку своего лучшего друга. Того мальчугана, который, всё потеряв, выбрался из настоящего Ада, кашляя от дыма пожарища, в котором чудом удалось уцелеть. Чонгук, ставший андроидом — тем, кого так ненавидел, — не прекращает быть человеком. И страх потерять, как и у любого другого, при всём понимании, в нём тоже присутствует — а потому, когда они с Чимином устанавливают в одном из опустевших домов гору взрывчатки, его душу рвёт на части от боли. И сердце тоже стучит. Плевать, что его больше нет: Юнги смотрит на то, что они с Конструктором делают, пустыми глазами, не веря в то, что это реально, а Чонгук даже не может его успокоить или сказать с усмешкой: «Поверил? Да это всё шутка!», потому что это реальность их блядская, и она невыносимо тяжёлая хотя бы из-за того, что сопрягается с десятками, сотнями жертв. Одной жертвой больше, одной жертвой меньше. И каждая, мать вашу, ценная, и каждая, чёрт возьми, не заслужила того, что с ней случилось. Смерти никто не заслуживает, если невинен. Но она жестокой расплатой придёт за каждым из тех, кто добровольно окропил кровью ладони, а Потрошитель, Каратель, Механик, Оружейник, Учёный, Конструктор и Киллер сделают всё, чтобы кара настигла, блять, каждого, и ничего от них не оставила. Ни воспоминаний, ни лиц. Негоже запоминать имён тех, кто решил вдруг, что они на вершине этой цепочки и у них есть право на то, чтобы решать, кому жить, а над кем — издеваться. Так Чонгук думает, стоя на крыше дома напротив того, в котором осталась взрывчатка, и сжимая в пальцах небольшой одноразовый пульт. Обзор здесь хороший, Ю посреди улицы видно отлично в закатных лучах: их героиня идёт, спотыкаясь, и это ведь не постановка — силы он не щадил, как она и велела. По сообщению главного по теробороне Ильсана группа высших должностных лиц Верхнего общества покинула гостиницу минут десять назад и направляется строго по опустевшей улице к западу города... или не совсем опустевшей, ведь посреди неё на асфальте застыла девчонка, которой только недавно восемнадцать исполнилось. Бойкая, яркая, волосы синие: согнувшись, она отчаянно кашляет, а потом делает ещё один тяжёлый шаг за другим, идя им прямо навстречу. — Блять, я не могу на это смотреть, — хрипит Юнги, замерший рядом, но глаз оторвать и у него не выходит: Чимин же, сохраняя молчание, только беззвучно подбадривает эту малышку — кинув взгляд, Чонгук различает «давай, детка, ты сможешь» по полным губам. Чонгук выжидает. Ровно до той самой минуты, пока не показывается военный кортеж: Ю, всё ещё совсем не прикидываясь, падает посреди улицы — и Чон замечает, что вышка Верхнего общества остановилась. — Пригнись, — шипит Чимин, вынуждая пригнуться, пользуясь старым кирпичным ограждением, — и ты тоже! — это он говорит уже Юнги непосредственно. — Они здесь, потому что тут ты! И если тебя сейчас, сука, заметят, то всё будет напрасно! Юнги его слушается — это Киллер отмечает боковым зрением, потому что всё внимание приковано к хрупкой фигурке, которая, стоя на коленях без сил перед десятком больших мужиков, вдруг... Кричит. Так громко, отчаянно и вкладывая в голос всю боль утраты, которую ей пришлось пережить со смертью того, кого она всегда считала семьёй, что Чонгук цепляется пальцами за ограждение в ужасном неврозе, но двинуться больше не может. Этот путь она выбрала пройти до конца в одиночестве. — Капитан Хан! — кричит Ю, задыхаясь в непритворной истерике. — Сержант Ли! Помогите, пожалуйста, это Ю Суджин, помогите, прошу вас, я умоляю! Долгие тридцать секунд ничего не происходит: три внедорожника стоят заведённые посреди блядской дороги, а в голове у Чонгука пролетают тысячи возможных сценариев — что её расстреляют на месте, что они переедут её сейчас к чёртовой матери. Или что вообще проедут мимо, не останавливаясь. А Ю продолжает кричать: — Архангел в заложниках! Довон тоже в заложниках! Пожалуйста, мне нужна помощь, молю вас, пока они их оставили, прошу, помогите! И двери распахиваются, выпуская наружу людей в белой одежде — по четыре человека в каждой машине. — Блять, неужели она оказалась права... — шепчет Чимин где-то там, сбоку. — Неужели они правда купились?.. — Рано, — отрезает Юнги, глядя на то, как мужчины в форме подходят к скрючившейся на асфальте фигурке Ю. — Они могут ей не поверить. — Поверят, — вдруг понимает Чонгук, глядя на то, как её поднимают и серьёзно опрашивают. — Она сказала им какое-то слово, код об опасности, говорила, что у Верхних есть такое на случай чрезвычайных ситуаций вроде такой и что они давали присягу использовать его только в случае крайней нужды. — Из тех, что просто так не мелькнёт в разговоре, — кивает Юнги. — У меня в программе встроено не говорить его никому, пока ситуация не будет патовой, — вздыхает Чимин. — Уюн настояла на том, чтобы я подгрузил себе это. У Юнги, думаю, тоже. Но кажется мне, что ты его знаешь, ведь Ю человек. — Да, — кивает Чонгук. — Выбор странный, но не мне его осуждать. «Дорога» же, да? Конструктор негромко смеётся, и в смехе этом нет ни хрена от веселья, что вынуждает понять: да, Киллеру сообщили верное слово. Но не время думать о том, что оно может значить — он весь обращается в андроидский слух, внимательно слушая, что происходит там, внизу далеко, на той же дороге, где мужчины в белых одеждах убирают оружие и поднимают девчушку с асфальта. Он слышит: — Веди, где они держат их. — Спасибо вам, боже, спасибо... — Ю Суджин плачет, и Чонгук это отчётливо слышит, однако осуждать за слёзы ни за что не посмеет, пусть уже не узнает никогда их причины. Рука, которую он держит на кнопке небольшого чёрного пульта, совсем не дрожит, выдавая самому себе сущность вовсе не человеческую. Все они втроём наблюдают, как Ю ведёт этих ослов в сторону дома, где до этого были расположены мины, и напряжённо молчат, глядя вслед прекраснейшей девушке, которая по своим стойкости с храбростью обошла здесь, наверное, каждого. — Я надеюсь, она попрощалась с Джебомом, — тихо произносит Чимин. — Он относился к ней, как к дочери. — Как только всё кончится, я отправлю ему сообщение с её телефона, и сломаю его, — блёкло отвечает Чонгук, не отрывая взгляд от окна на втором этаже. В нём нет стёкол, одна корявая древняя ставня повисла на последней петле, и именно в нём он увидит сигнал к тому, чтобы нажать на чёртову кнопку. — Джин же там с ним? — интересуется Юнги в свою очередь. — Да, должен был вернуться уже. — Ты не будешь читать то, что она ему написала? — Нет, не буду, — качает Чон головой. — Я доверяю и ей, и ему. Это их личное, и я не в праве лезть в это прощание. А затем, наконец-таки, видит хрупкую фигурку Ю на подоконнике. Она смотрит ему прямо в лицо, там, издалека — он видит взглядом андроида, — и в её карих глазах нет ни капли блядского страха. Лишь сожаление. Лишь посыл: «Пожалуйста, выиграй эту войну». Улыбка девичьи губы растягивает, когда некогда красивое лицо этой девчонки пронзается мягкостью и добротой на прощание. А курок пистолета, дуло которого она себе в рот заталкивает, не оборачиваясь на тех вояк из Верхнего общества, что за её спиной разом возникли, оглушительно щёлкает за секунду до резкого выстрела. Чонгук нажимает на кнопку. Дом взлетает на воздух с оглушительным, опаляющим рёвом — точно таким же, с каким Чимин оседает на крыше. Ильсан официально свободен от Верхнего общества. Верхнее общество официально лишилось всех ключевых фигур, кроме двоих, но и за ними Чонгук придёт обязательно. Покойся с миром, Суджин. Прости, пожалуйста: Ю. Суджин звала тебя только лишь мама, пока её вместе с отцом не забрали, чтоб запытать до смерти. Твоя смена наконец-то закончилась.«Я привыкла жить на войне, Чон Чонгук. Меня всю жизнь учили быть её частью, и я точно знаю, что смогла бы жить в мирное время, если бы рядом со мной был тот, кто был частью меня долгие годы. Но теперь он в земле. Все мы, в любом случае, окажемся там, если у нас по венам течёт кровь, а не этот машинный раствор, который они себе заливают, так я хочу быть свободной в выборе хотя бы часа своей ёбаной смерти и её точного вида».
И ты стала первой из тех, кто вслед за тобой тоже станет свободным. Право выбора у тебя ни один лидер отнять не посмел.