О муках человеческих, Зоной провоцируемых

Раннее утро выдалось безмятежным. Свет, пришедший как всегда с востока, разогнал густые нити тумана, фланирующего где ему вздумается и напускающего фон таинственной угрозы. В наследство от дымки осталась роса, похожая на медвяную падь, осевшая на каждой былинке, каждом малорослом, прижатом к земле кустике. Истощенные травянистые чаяли было впитать в себя живительную влагу, вновь обрести упругость, крепость и малахитовый цвет, но все их надежды вместе с каплями рассветного конденсата беспощадно выпалило светило, вдруг набравшее небывалую мощь. Оно насылало свои верные и беспощадные лучи на всё, чему не посчастливилось найти защиты под милосердным покровом теней. Стоял полный штиль: жирные точки облаков, напоминающих собой пуховку пушицы Шейхцера, замерли высоко-высоко над землёй в величественном, безграничном пастельно-голубом небосводе, и, кажется, совсем не собирались двигаться, точно посаженные на гвозди или клей. Разыгрался зной, воздух стал тяжелым, морным, никак не желавшим лезть в предназначенные для него одного ноздри. В общем, наступило кратковременное лето. Настоящее, горячее, местами еле выносимое, прямо как за Периметром. Наступило оно на радость постояльцам Окраины и на зависть гостям остальных уголков Зоны. Местный климат мог позволить себе такие пируэты посредством близости к Большой Земле, не поражённой радиацией, аномалиями и прочими прелестями чернобыльского колорита. Частичка её обыденности ещё изредка прорывалась сюда, напоминая о себе, отстёгивая маленькой, но наглой Зоне уничижительную «саечку за испуг». Такие столкновения навевали целый ворох мыслей. Ведь как много люди говорили о том, что здешняя «Хозяйка» лезет за пределы своих владений, постоянно тужась расширить те, дать бой большому и взрослому миру, прямо как пубертатный подросток. В то же время так мало слов было сказано о том, как, где и в каких пропорциях мать-Земля проникает сюда, возвещая о своих условиях. И не менее любопытным боком стоял вопрос о том, сколько всего ненужного, гадкого, ненавистного, что уже было здесь до Второй Аварии или оказалось после, Зоне пришлось принять и пустить в себя, как насаждённое свыше. Такие думы занимали разум, казались глубинными, философскими, поднимали планку самомнения, хоть по сути своей и были гаданием на кофейной гуще, а то и безвкусной ментальной жвачкой, которую пожевал да выплюнул, ибо не пристало хорошему сталкеру всякой ерундой голову забивать, ему, между прочим, работать надо. Гнус торопливо тащил тяжелый чугунный котелок по неровной и сыпкой каменистой почве под сень трёх высоких берёз с густыми шапками листвы и островком травы близ них. Истинной загадкой было, как это трио единственное умудряется насыщаться водой в столь сухой местности, где иные их собратья давно зачахли и сгорбились. Быть может, ответом послужил бы какой-то подземный ручей, может особенность почвы, а может никакого ответа вовсе и не было, как это часто бывает в ЧЗО. Оно просто есть, вот что хочешь с этим, то и делай. Такими темпами очень многое вскоре начинаешь принимать за данность, дабы не сойти с ума от постоянных глухих, неподатливых вопросов об устройстве этого маленького заквашивавшегося в собственном соку мирка. В таких обстоятельствах недюжим уважением пользовались люди науки, что умудрялись положить на лопатки вполне человеческое желание спустить всё на тормозах и начинали биться головой о стену, в надежде ту когда-нибудь разнести. Гнус, к его счастью, учёным не был, потому позволял себе описанные выше слабости. К чересчур живому, как и к чересчур мёртвому «одиночки» почасту силились не приближаться — вычурность ассоциировалась с опасностью, напоминая запретный плод Эдема или ящик Пандоры. Гнус же был другого сорта, авторитетов не признавал, мышиной робостью не отличался, поэтому как только заприметил, так и облюбовал это место, заодно доказав другим, что оно вполне себе безопасно. Мог ли он умереть в одночасье, только приблизившись к берёзам? Да, вполне. Впрочем, если кто не знал, умереть в Зоне можно на любом шагу, особенно на том, что кажется самым безопасным. Выходил парадокс. Потому парнишка считал, что чем вечно думать о смерти и опасностях, лучше сосредоточиться на внутренних ощущениях, интуиции, которая имела здесь особую силу. Был ли такой подход верным? Этого с уверенностью сказать не смог бы никто — ни один бродяга ещё не научился топтать Зону так, чтобы вечно не находиться на волосок от смерти. А пока Гнус был жив, он доказывал, что либо дуракам ну очень везёт, либо же его подход имел право на жизнь, как и он сам. Десятилитровый грязно-чёрный, повидавший многое на своём веку, котелок плюхнулся на голую раскалённую землю, вода в нём прибоем застучала по стенкам, штурмуя те, ища выход. Результата эти старания не дали. «Вольный» же пока отыскал припасённую толстую жердь, продел ту под ручку сосуда и пропихнул подвешенный на двух балках котелок в лузу, где уже вовсю разгорался огонь. Для кулинарных потуг на открытом воздухе здесь был вырыт так называемый очаг Дакота, как его называл Коновал, мещанам — таким как Гнус — куда проще запоминалось иное «православное» наименование — костёр разведчика: по сути, две ямы, одна — под разложенный в её днище костёр, другая — под поддувало, вот и вся наука. Такой костёр не излучал слишком много тепла, что сейчас было особенно важно — упреть никак не хотелось, к тому же дыма от него почти не было, особенно если в качестве дров подобрать иссохшую березу или ольху, в достатке водившуюся под рукой. В принципе, в таких фокусах не было никакой нужды, ведь хата группы Кречета располагалась в самом центре Глиняной Низины — места обитания «старателей» локации. Так называли тех, кто издавна прижился на Окраине, кто заимел какой-то авторитет и связи, кто с охотой брался за самые сложные заказы и зачастую исправно выполнял их, кто ценил свою автономность и полностью не зависел от барона-Солёного. Такие организовали этакую сталкерскую коммуну, на которую никто не смел посягнуть, даже остервенелый Зубило понимал, что смерть «старателей» скорее сыграет против его бизнеса, чем за, ведь оборвёт устоявшуюся цепочку поставок всего дорогостоящего, что ещё можно найти вокруг. «Старатели» были точно кальций для цельного «скелета» Окраины. Убери их — нарушится костеобразование, объявится рахит, размягчение костей и те начнут трескаться, крошиться и разрушаться. А с серьезными переломами в Зоне долго не живут, это знал и Зубило, у которого крайне скверно срослось левое бедро после полёта, который тому организовал затаившийся «Трамплин». К тому же такую силу ещё попробуй забори — почти два десятка вооружённых до зубов ветеранов. Так что «бродяжий бомонд» прижился здесь, в достаточно просторной низине, образованной двумя высокими изгибистыми холмами по бокам и отвесной песчаной скалой сзади — «Термитником», в котором копошились «термиты», то есть группа Осота — только с востока к нему тянулись две тонкие тропинки, истоптанные тяжелыми сапогами, то были единственные безопасные проходы, округа же была иссечена аномалиями, как минами, пробраться меж которых было практически нереально. В низине всё действительно было как из глины, вся почва была неплодородной, не отличающейся гостеприимством, омертвелой, отчего деревья и травы, помимо «оазиса трёх берез» росли только на вершинах холмов и их противоположных склонах. Ко всеобщему удивлению, на такую гадкую, сволочную землю как с неба свалилось четверо домишек разной степени паршивости, зато все с интерьером, с утварью, отчего быт наладить было в разы проще. Даже приснопамятный котелок достался Гнусу и компании в наследство от предыдущих хозяев, если они вообще были. Домишка, забронированный отрядом Кречета, стоял дальше всех, прямо у самого «Термитника», так что до него потенциальному недоброжелателю ещё нужно было дотянуться, а кого попало в Глиняную Низину «старатели» не пускали. Вот и получалось, что даже заметь кто струйку дымка, ускользающую ввысь — на огонёк вряд ли пошёл бы, с войной так точно. Однако Коновал на своём настоял и вырыл это чудо кустарной партизанщины. Других он на это дело не подряжал, отчего никто ничего против и не вставил. Да и редко осторожность бывает лишней. Гнус уставился на нестабильную, бурлящую разномастными лопающимися пузыриками, исходящую темноватой пеной поверхность воды — кипение шло как надо, у жидкости не было сил сбежать, а значит с костром он не прогадал, тот уже ослаб настолько, насколько это было необходимо. В плену чугуна и кипятка томилась гречка — лучшая из каш: засыпал крупу, закипело, подождал минут двадцать, снял с огня и ещё минут двадцать подожди — та-дам, вы великолепны. Да, для Гнуса в выборе сегодняшнего утреннего меню самым главным была малопритязательность способа приготовления, ибо парнишка терпеть не мог готовить, особенно что-то сложное или изысканное, тем не менее делать было нечего: сегодня его очередь, а на должность личной кухарки у их ватаги пока не нашлось соискателей. Как бы то ни было, не могла такая экстравагантная личность, как Гнус, обойтись без финального штриха в этом блюде. Тем не менее, до него ещё нужно было добраться, а пока «вольник» пристроился хилой спиной к самому мощному стволу из трёх, вытянул ноги перед собой и стал наслаждаться утром, как он того и хотел с самого начала. Готовка — это так, противное ярмо, повешенное на шею другими, которое обязали вынести. Кашу сварганить можно было и в домашних условиях, благо у них имелась старинная, ветхая, замаранная дровяная русская печь, только кто же захочет томиться в духоте домашней, когда на улице невиданная благодать — летняя жара. Кто-то переносил её с трудом, как Кречет, а Гнусу она была точно мать родная: лежи себе в тенёчке, да балдей, кряхти от удовольствия. Потоки освещения усердно прорывались сквозь «афро» берез, оседая на траву и одежду золотистыми пятнами. Одно такое пятно больно «кольнуло» юнца в глаз концентратом ультрафиолета, от чего тот удовлетворённо поморщился и сдвинулся в бок, в томном зевке протянув: - Хо-ро-шо-о-о! Перед осовелыми глазами Гнуса в своём величии предстал «Термитник», грудой песка и земли возвышающийся над точкой обзора метров на восемь, а то и на десять. Сторона, обращённая к наблюдателю, имела обрывистый уступ, испещрённый десятком дыр, разломов и трещин, похожих на те, что были на Затоне, остающихся после земельных работ со стороны снорков и мощных выбросов. Хотя Мятный, к примеру, сравнил эту громоздкую кучу породы с не менее громоздким куском сыра «Эмменталь» и был в своей аналогии весьма точен. О внутренностях «сырного великана» известно было немного. Там и вправду в своё время куковали снорки, выкопавшие во чреве множество просторных каналов и туннелей, однако сталкеры их оттуда вытравили. Особенно скоро дела пошли, когда научный бункер поднял цены на стопы, целые тела и даже на живые особи «хоботастых», необходимых для какой-то исследовательской работы товарища Агапова. И казалось бы, вычистили да забыли, жить в низине стало совсем спокойно и ладно, однако тогда пришел Осот и заявил, что берётся за исследование снорковых коммуникаций. Никто не знал, на кой ляд ему это приспичило и какая блоха его укусила, однако же мужик-то всегда был с левой, так сказать, резьбой. В итоге нашли его хлопчики там аномалии даже какие-то, стали оттуда артефакты таскать, но не особо ценные, явно того дела не стоящие, а в итоге обосновали себе там жилище и стали жить-поживать да добра наживать. Гнус, никогда клаустрофобией и никтофобией не отличавшийся, и тот активно морщился, представляя себе быт внутри катакомб. Одно дело по зову службы по таким кишкам шастать, ради сытного приварка на ужин, совсем же другое в таких стенах поселиться и каждую ночь спать. Он сам внутри пещер бывал пару раз, прохаживался, теша любопытство и отпечаток впечатления у него остался не из приятных. К тому же, Осот был диковат и скрытен, и где конкретно его группа окопалась никто достоверно не знал - поди разберись тут в этих земляных завитках. «- Вот это достояние! Самая настоящая достопримечательность! Сюда бы людей на экскурсии водить, демонстрируя им неприветливых пещерных человечков, что в их сторону металлическими «палками-стрелялками» злобно махать станут. Ах, какой бизнес на ровном месте пропадает!» - довольно хлюпая носом думал сталкер, мотая стопами ног влево-вправо. Треть часа тем временем канула в лету, Гнусу пришлось через силу оторвать зад с насиженного места, дабы убрать котелок с огня. Потирая руки от нетерпения, по-воробьиному озираясь по сторонам и сверкая дьявольским оскалом, он вытянул из нижнего бокового кармана армейских брюк три уплощенные банки консервов без этикетки: их он тайком стащил из подвала, когда разгребал тот накануне. Его шалость брала начало здесь и сейчас. Медленно, с наслаждением, он вскрыл перочинным ножом каждую из банок — внутри была килька в томатном соусе — и мигом, будто боясь обжечься вывалил их содержимое внутрь котелка, тут же старательно перемешивая складной походной ложкой. Фирменное блюдо было почти готово, ему оставалось только настояться ещё двадцать минут, пропитаться соками томатной заливки и стать единым целым. Обсасывая ложку, парубок аппетитно чавкал, покачивая головой и представлял те аглени негодования, что окатят его, как только народ узнает, какой завтрак ему предстоит уплетать за обе щеки. Этот эксцентричный рецепт не любил никто из отряда, кроме самого шеф-повара, в этом и была перчинка. Кильку можно было бы добавить потом, каждому желающему отдельно, впрочем, кулинар так не считал, его мнение на этот счёт было особенным: раз он готовит, то ему и решать, в каком виде блюдо подавать на стол. Кому не нравится — пусть сидит голодным. Как будущему вольному бродяге говорила мама: «Не привередничай, чай не в ресторане. Ешь, что дают». Ну он и ел, пусть и другие теперь едят. Да и для чего вообще нужны друзья, ежели не для того, чтобы терпеть идиотские выходки друг друга? Гнус накрыл яство крышкой, добросовестно затоптал костёр, и в приподнятом расположении духа вернулся на свой выжидательный пост. Дальше мысли поскакали галопом, одновременно играя в чехарду: котята, ванильный пудинг, Елисейские Поля, зимняя рыбалка, школьная любовь Лена, неприкаянность, боль утраты. И все это только ради того, чтобы ни думать ни о чём конкретном, потому как в вольнодумном темпе время летит быстрее. Он даже затянул одну из любимых песенок, скрипя тенором, словно стул под тучным господином: «- Всё вы, думы, знаете, Всё вы, думы, помните. Ну по что ж вы моё сердце, Этим беспокоите». Так сменились ещё пятнадцать минут, судя по механическим наручным дедовским часам с обшарканным, надтреснутым стеклом. Дальше ждать не было смысла. «Одиночка» встал, потянулся, заломил плечи назад, ахнул в блаженстве и, подхватив тяжелую ношу в правую руку, кривой походкой устремился к ветхой избушке со слегка покосившимся срубом, что стояла в метрах двенадцати от него. Пришлось идти немного в гору и это было тяжеловато, но парнишка справился и уже через пару минут стоял перед облупленной дверью, ведущей в сени. Изба им досталась простая, как два плюс два: никаких расписных причелин, искусных узоров на лобовой и торцевой доске, наличников и прочих предметов старославянского зодчества. Просто бревна, уложенные друг на друга, образующие г-образный сарай с парой дыр-окошек и покатой кровлей. Крыша не течёт, стекла на окнах целые, либо те закалочные — а большего «старателю» и не надо. Забора, как и какого-нибудь огорода, рядом не было, одна голая деревянная коробка посреди пыльной пустоты. Дом ещё не начал серьезно подгнивать и ветшать, но уже окрасился в самые разные грязные, мертвецкие оттенки темного серого и зелёного. Шифер на крыше порос мхом, а сруб — плесенью и лишаём, надломился местами. Тем не менее это всё не было критично, найти дом даже в таком состоянии в Зоне — подарок с неба, другие «старатели» жили в домах заметно хуже этого, но тут уж, кто успел, тот и съел, как молвит народ. Гнус поставил чугунок на хлипкую лавочку, сбитую из трёх дощечек, прислонённую к стене предбанника, а сам направился к пузатой бочке на углу. Вопрос с водой на Окраине решался легко — дожди здесь были частые, настырные, буйные и напористые. «Вольные» расставляли везде как можно больше ведер, бочек, любых других резервуаров и собирали урожай небес. Дальше в ход шли артефакты — ими проводилась очистка фонящей воды. Очень здорово в этом деле помогали «Губки» — относительно новый вид аномальных образований. Распространены они были повсеместно, стоили сущие копейки, искатели пачками тащили те из «Миазмов», «Драконьего Дендрария» и «Белого Мха». Выглядели «Губки» как бледно-белые, ровно что кожа у трупа, пчелиные соты, свернутые в круг с частыми длинными, волнообразными, активно выступающими краями, напоминающими меховую гармонь. Размер их был не больше среднего грейпфрута. Они постоянно то расширялись, то сужались, как бы дыша и изредка вздрагивая, точно от дрожи. Принцип действия был элементарен - «Губку» следовало вынуть из контейнера и кинуть на дно резервуара с водой, дальше процесс шёл автономно, ходи с дозиметром да замеряй, контролируй скорость протекания. Полевая лаборатория профессора Агапова даже установила, что артефакты не просто очищают воду от радиации, но и действуют как фильтр: удаляют бактерии, вирусы, нитриты, цианиды, сульфаты, мышьяк и прочие незримые гадости. В итоге такая мелочь вошла в обиход по всей ЧАЗ и некоторые уже и жизни без неё не представляли, забывая, что как Зона дала, так и отобрать может. Такими фильтрами можно было очистить — в зависимости от степени загрязнения водицы, спускающейся с небосклона — от одной до двух сотен литров «аш два о». Постепенно «Губки» темнели и как только они становились отчётливо коричневыми, их следовало выбросить, ибо напитавшись радиацией и вредностями на полную, те окончательно чернели, окрашиваясь в глянцево-нефтяной цвет, разбухали, делались раз в пять больше и пользы никакой не приносили: разрушительное излучение не поглощали, но и не излучали. Над утилизацией никто не думал, потому зачастую в любой из окрестностей Чернобыля можно было увидеть катающиеся нефтяные перекати-поля. Вроде как кто-то рассказывал, что умники всё же выяснили, что в конце те всё же аннигилируются и, что удивительно, радиоактивных пятен после себя не оставляют. Впрочем, этой побасенки Гнус в точности не помнил, однако он достоверно знал, что использованные «Губки» точно куда-то деваются, в ином случае же все бы уже давно об них спотыкались на каждом шагу. «Старатель» сложил руки лодочкой, набрал в них водицы и с размаху бросил ту себе в лицо, протирая хрусткие карункулы. Он так же расточительно омыл себе шею и уши, с радостью выдыхая, точно выходя из горячей бани на тридцатиградусный мороз. Вернувшись к своей ноше, парень взял ту, точно дамскую сумочку, и вошёл в сени. Тамбур был узкий, тёмный, влажный и освежающе прохладный, практически пустой, только у правой стены стояли замшелые сани, деревянная лопата, веретено и две худые бадьи, всё это руки никак не доходили пустить на костёр. Слева же в два высоких ряда были уложены разного рода поленья, заготовленные загодя Коновалом и Мятным. Дёрнув на себя вторую по счёту дверь, Гнус очутился сразу в «гостевой» комнате — самой большой из всех имеющихся. В ней ели, пили, проводили досуг, хранили большую часть выходного снаряжения, именно в ней находилась печка, низкий, оттого чрезвычайно неудобный, подвал, так же она служила спальней для Гнуса и Мятного. Один из них спал прямиком на печи, другой на полу, на матрасе и в спальнике. Из «гостевой» можно было попасть в крохотную, два на два метра комнатушку без двери, где расположились койки Гавиала и Кречета, а так же в «хранилище», запираемое на амбарный замок, дверь которого была с двух сторон обита скорродировавшей оцинковкой, в котором не было окон и в котором изволил опочивать блюститель порядка и скрупулёзности — Коновал. Самые ценный скарб конечно же был упрятан по тайникам, но то, что важно и в то же время всегда необходимо в быстром доступе, запихивали туда, подальше от гипотетических непрошеных гостей, что могли заявиться в отсутствие группы. Убранство горницы было богатым, коли судить по местным меркам. На полу лежал солидный по размерам красный ковёр, с замысловатым геометрическим узором, вырисовывавшим тематику цветов и стеблей. Он — как же иначе — был затоптан, замурзан, обладал рваными плешками и катышками, никто и не думал за ним ухаживать, довольствуясь одним фактом его существования. У самого входа стоял выструганный из дуба, на совесть залакированный рукомойник с насаждённым над ним пятилитровым баком, сваренным из нержавейки, от алюминиевой раковины даже отходила сантехническая трубка, ведущая на улицу. Чуть дальше стояли два шкафа-витрины со стеклянными дверцами, в которых хранилась посуда и прочая утварь, в дополнении шла пара трёхъярусных тумб с наваленным на них барахлом. В самом углу этой стены развалился жирнющий целлофановый мусорный мешок, забитый чуть меньше, чем наполовину. С другой стороны разместились спальное место Гнуса и печь, покрытая побелкой, местами опавшей и стертой, заляпанной сажей. Печка была многоярусная, с выступами, вытянутая, худенькая, на ней красовались разные по размеру три дверцы-окошечка, каждая со своим предназначением, так же над топочной дверцей имелось вместительное углубление, выделенное как раз для готовки. Дебелая труба уходила вверх, а за ней скрывалась выложенная камнем лежанка с задвигающейся шторкой, которая дозволяла увидеть лишь босые ноги все ещё нежившегося в перинах Мятного. Почти посреди «салона», ближе к единственному в комнате окладистому окну, через которое заливался плотный сноп света, расположился монолитный дощатый стол на шесть человек: размашистый, просторный, суровый в своей безыскусности. За ним, сидя спиной к оконцу, не иначе как прогревая болезную старческую спинку, восседал Коновал, смолящий папиросу. Он, за исключением сеансов затяжек, был недвижим, как глыба, и спокоен, как море в безветренную погоду. Веки его были прикрыты, такт дыхания размерен, конечности расслаблены. Сходу было даже сложно сказать, кто сейчас сильнее задремал, он или Мятный. На шумного Гнуса никто внимания не обратил, его это никак не устраивало. Потому тот, скрепя половицами, размашистым движением водрузил на стол котелок. Бабахнуло знатно. Коновал с ленцой разлепил вежды. Махонькие карие глаза его, ознаменованные опущенными уголками, выцвели от неумолимого давления времени и сделались грустными, оловянными, как у Бассет Хаунда. Так же под ними образовались внушительные мешки, похожие на земляные валы. Да, со сном у этого дядечки сойтись ни в какую не выходило. - Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста! - знаменовал старт трапезы парень, снимая крышку с чугунка. Искушающий его одного и настораживающий всех иных букет ароматов мигом заполонил всю комнату. - Мудло ты гороховое, Ясь. - беззлобно резюмировал Коновал, по запаху догадавшийся, в чём дело. Он копотливо, как глиняный исполин, затушил сигарету в пустой консервной банке, поднялся с табурета и направился к стеллажам с посудой и столовыми приборами. Привередливостью в еде этот почтенный муж никогда не отличался, потому злился скорее за других. - Это я знаю. - запальчиво подхватил вступление к разгорающейся пьесе кашевар. Дальше он цокнул пару раз языком и взялся вполне талантливо пародировать кавказский акцент. - Вах, дорогой, где же наш горный «мегобари». Куда запропастился? - Во дворе где-то шастает. У него утренняя гимнастика. Всем бы брать с него пример. - без толики энтузиазма поведал собеседник, в размеренном темпе накрывая на стол. Гнус вытянул шею на манер страуса и через толщу ослепительного света углядел во дворе голого по пояс Гавиала, сидящего посреди глины в позе лотоса. - Ох, какого парня вырастила матушка-Грузия! Настоящая гордость народа! - никак не унимался парубок. Спокойная реакция со стороны окружающих его только стимулировала становиться активнее. Он мелкими перебежками добрался до оконного проёма и тем же имперсонационным гласом крикнул в отверстую форточку: - «Швило», милый мой, иди к столу, завтрак готов! Вино скоро степлится на такой жаре, а чахохбили и хачапури остынут! Не дожидаясь реакции и довольно похрюкивая, «старатель» подхватил со стола стальную миску салатового цвета и всё той же походной ложкой принялся накладывать себе порцию. Дилемма была та ещё: с одной стороны хотелось урвать побольше шматов рыбы, а с другой хотелось побольше шматов оставить остальным, чтобы они ныли ещё громче. Плакали, кололись, но ели, как мыши в том анекдоте. - Чего горланишь с утра пораньше? - зевком донеслось с печи. - Здесь люди ещё спят, между прочим. - В каждом из нас спит гений. И с каждым днём все крепче. - невпопад заявил Ясь, придавливая ложкой образовавшуюся в тарелке горку из каши. - Жара и солнце — день чудесный! Уже позднее утро, пора вставать, нас, вероятно, ждут великие дела. К тому же я так старался, покуда готовил вам завтрак, неужели ты не оценишь моих трудов? - под конец слов его тон переменился на беззаветно грустный, обидчивый, плаксивый манер, точно у маленького ребёнка, которому отказали в покупке новой игрушки. - Ну хочешь я принесу тебе завтрак в постель, мой хороший? - Я хочу, чтобы ты пошёл на хуй. - сонно ответил Мятный, агрессивно ворочаясь на своём ложе. Обычно вербальные перепалки их ядовитого дуэта могли длиться часами, но визави повара явно был не в кондиции и поспешил избавиться от вериг привычного пустозвонства. - Это всегда успеется. - фыркнул Гнус, с налёта плюхаясь на стул и пылесосом налетая на снедь. Всякий раз он принимался за провизию спешно, кривясь над посудой, активно чавкая и испуская слюну. В общем, преподаватель правил этикета сыграл бы в ящик только от одного косого взгляда в сторону этого вечно голодного зверька с бездонным брюхом. - Гнус, прошу тебя, завязывай ты с этим стереотипным юмором. Ты же знаешь, как я скучаю по маминым чахохбили. Зачем сыпать соль… - начал с порога вошедший в избу, уже одетый в затасканную футболку цвета «олива» Гавиал, но вдруг встал на ровном месте, как кипятком ошпаренный и раскладывая слово из родного языка на слоги запричитал, - «Джан-да-ба»! Пусть мой нос обманет меня! «Риствис»? Неужели опять? Кто пустил его к костру? - Кречет. - хлюпая набитым ртом и не поднимая глаз от миски усладительно откликнулся юнец. - Уходя назначил меня главным по полевой кухне. А я и рад вам услужить. - Да что там такое наконец, скажет мне кто? - начал было Мятный поднимаясь с лежанки, - А, всё, унюхал… Ну пиздец. Я сегодня на сухом пайке. Отведать такие рыбные деликатесы мне — плебсу, не дано. Вкусовые рецепторы не натренированы. Боюсь, знаете ли, оскорбить изысканность блюда и аристократичность шеф-повара. - Ну и сиди голодный! - наигранно-обидчиво буркнул Ясь, делая в сторону обидчика движение ложкой, отдалённо напоминающее удар по несуществующему лбу. - Хер вам, мсьё. Такой радости я вам не доставлю. - пробудившийся направился к тумбам, в недрах которых завалялись парочка упаковок галет и консервированная перловка с говядиной. - Ещё и наварил на целую роту ведь, целый день есть можно… - с укоризной цокнул Коновал, неодобрительно покачивая головой, однако же не прекращая потреблять в пищу «изысканную» кашу. - Так всё для вас, злыдни! - показательно возмутился всё ещё жующий Гнус, метая острый взор на каждого из огорчённой троицы. - Вы должны быть сильными, а для того нужно быть сытыми. Я, значит, думаю, что они спозаранку голодные!.. - А ты не думай, пока тебя старший не попросит. - прозвучало со стороны громыхающей тумбы. - Мы все целее будем. Провизия наша так точно. - Поддерживаю. - укоризненно кивнул Гавиал, тоже пролезая к стулу, стоящему ближе к окну, рядом с юным кулинаром и с неохотой копошась в чугунке. - Злые вы, уйду я от вас. - растягивая гласные нараспев, завыл Ясь, отодвигая пустую миску от себя и довольно отрыгивая. - Куда ты денешься. За то, чтобы такого как ты кому-то сдать, нам самим ещё доплачивать придётся и место жительства менять, иначе вернешься, как домашний пёс. - прыснул желчью Мятный, заваливаясь на стул, умещённый близ диаметральной стороны стола. - Я тоже тебя люблю, зайчик. - игриво подмигнул ему «домашний пёс», съезжая на спинке стула, вытягивая нижние конечности, а верхние складывая на животе в замок. Остальные наконец принялись за еду и стало окончательно тихо. Гнус балдел, расплывался в сытой истоме, сил на то, чтобы язвить, у него не было. Впрочем, то ненадолго. Стучали столовые приборы, гремела посуда, сопели носы и покрывались испариной лбы. Всё было чинно и мирно, Гавиал по привычке завёл светскую, непринуждённую беседу: - Тут с утра мне мысль в голову пришла. Друзья, а вам не кажется, что все наши взаимоотношения с Зоной похожи на карго-культ? - Мне много что кажется. - оборвал его зарождающуюся тираду Ясь, ёрзая на стуле. - Кажется, что ты ебанутый. Что он, — палец парнишки указал на Мятного. - ебанутый. Что я ебанутый. А Коновал… Там уже дело старческое, грешно его бесславить. Кто знает, какими мы будем на старости лет… - Не фиглярничай, «дебили», я мысль изложить пытаюсь. - фыркнул на него повествующий, бросая вилку в миску. - Тогда будь добр, поясни, что ты имеешь ввиду. - поддержал его флегматичный Коновал, тоже оторвавшийся от еды. Видно, несуразные предположения были для него интереснее клоунады поварёнка. - Ну, культ карго из Малайзии вроде пошёл, ну или не оттуда… Из племён каких-то, короче. Не буду углубляться в суть ритуалов, они к моим размышлениям мало отношения имеют. Если подытожить: такой культ — поверхностная имитация чего-либо в отсутствии понимания глубинных причинно-следственных связей. - Так, а чё мы имитируем? Период спаривания слепых псов или технику спирального заглота кровососателей? - хихикнул Мятный, квёло тыкая кашу в банке. - Не то хотел сказать, друг. Мы ведь тут ничего не понимаем, если толком разобраться. Это как исследование космоса — порождает очень много неудобных для нашего ленивого мозга предметов обсуждения. Вот, к слову сказать, с чего мы взяли, что используем артефакты так, как надо? Что их предназначение именно такое, какое мы уловили? Может их суть совсем в ином, может они важная часть здешнего микроклимата и их вообще не стоило вылавливать из аномалий, тем более — тащить за Периметр... - Тьфу! Ты мне эти лубочные сказки брось! - запротестовал Гнус, стуча ботинками по полу. - Для этого дела есть «НИИ ЧАЗ», они этой бурдой занимаются, за это буквоедство оклад получают. Не неси это пространное опорожненное дерьмо в дом. И себе в голову не неси, желательно. - Как можно так узко мыслить? Ты дальше кабаков и девок разумом не заглядывал, что ли? - разгорячился теоретик. - Ведь вполне вероятно, что наши методы познания даже не подходят для Зоны. Вот откуда мне знать, что они в этом своём институте подходят к вопросу диалектически? Тут, небось, нужна совсем другая наука, самый прогрессивный подход из всех возможных и невозможных! Нельзя всё пытаться загнать в привычные рамки, они не резиновые, не выдержат образовавшегося давления! Под носом революция, перемены в быту, сознании, да во всём человечестве, а мы сколько лет ждём от них хоть чего-то — ответом служит лишь звон пустоты. Мы ведь даже обучить людей в исследователей Зоны не можем, потому что вчерашний постулат одним мановением аномальной руки обернётся в критическую ошибку, из-за которой, как карточные домики, посыпятся сотни теорий и положений! - Революция ему, эх, Артурка, коммунист ты доморощенный, ревнитель прогресса комнатный. С чего решил, что какие-то перемены вообще должны случиться? Кто тебе их обещал? - подключился Мятный, подаваясь вперёд. - Всё от того, что ты, видите ли, ничего здесь не понимаешь? А в квантовой физике много ты понимаешь, а в ядерной, а в любой другой узкоспециальной и умудрённой научной отрасли? То-то же. Я вот тоже в них не бум-бум, как и все мы. И ничего, живу себе спокойно, не рыпаюсь, не прошу великих открытий всем и даром. Соглашаться с Гнусом — плачевный диагноз, но я не могу этого не сделать. Забыл бы ты эти думы, отложил бы в долгий ящик и жил припеваючи. А то сам себя обдурил, пообещал себе золотые горы и сидишь насупившийся. Не будь как мифологичный Пигмалион, а. - Эка ты забубенил, Арчи. Эти два вертопраха правы, оставь ты это всё, а то такими темпами дойдёшь до того, что всё наше восприятие мира — один большой карго-культ. Ну и что нам, обычным людям, с этим делать, не жить что ли теперь? Ты, уж прости меня за прямоту, явно не гений — гении в сталкеры не идут. Наш удел — смиренно влачить существование, занимаясь тем, в чём мы хороши. А мы хороши, даже очень, в добыче артефактов. Что с ними потом делается — не нашего ума дело. - Да как же можно? А если мы заразу в «общий дом» тащим? Если станем причиной сотен, тысяч катастроф? Я же вам объясняю… На обрывке этого предложения каждый из квартета периферийным зрением уловил как в форточку метким навесным броском молниеносно залетает что-то в деталях неопределимое, тёмное, овальное и приплюснутое с краев, с гулким стуком падающее позади завтракающей своры. - Граната! - благим матов взревел Гавиал и рванулся в сторону, локтем задевая собственную тарелку, отправляя ту таким образом в свободный полёт. В падении он налетел на туповато недоумевающего Гнуса, обхватил того в крепких, неразрывных объятьях и вместе с ним и гречей рухнул на пол, закрывая того от готовых высвободиться из тесного цугундера осколков. Тарелка в полёте вывернулась, упала на плечо Артуру и засыпала каждого из «старателей» своим содержимым. Гнус с захолонувшим сердцем и закрытыми очами лежал и ждал. Ждал фатального шквала, болезненных иссечений, лопнувших перепонок, контузии и, вероятно, скоропостижной погибели. В его голове не пронеслось ничего, ни единой мысли или обрывка воспоминания, мозг будто уже увядал, стирая за собой все, закрывая все двери на замок перед уходом. Прошла секунда, другая, однако ничего так и не произошло. Постепенно цепкие лапы Гавиала ослабли, отцепились, тот поднял вжатую в плечи голову и со страхом оглядел место, куда упала граната. - Блять! - только и сказал он с каким-то огорчением, будто сплюнул сигаретные смолы изо рта. Арчи перекатился и стал подниматься, чертыхаясь на грузинском себе под нос, отчётливо можно было разобрать только «щени могетхан» и «цаади хлезе». Гнус, постепенно наполнялся только что выветрившейся жизнью, взыграл духом. Он, не открывая зенок, принялся ладонями и пальцами смахивать с себя россыпь крупы и куски кильки. Отряхнул лицо, шею, грудь и только тогда вновь был готов узреть этот серый, но такой любимый мир. Над ним был лишь крепкий деревянный потолок под котором в тишине замер сам воздух. Яростно саднило в спине, затылке и локте шуйцы — падение вышло болезненным. Приподнявшись на локтях, игнорируя боль, он откинул голову назад, туда же, куда недавно смотрел его «спаситель». Гранатой оказался обыкновенный камушек, беззаботно разлёгшийся у его спальника. Юнец мотнул головой, стал поворачиваться к окну и увидел в нём заливающегося от смеха Кречета, трясущегося и хватающего себя за живот. - Да ебать! Это что такое на хуй было?! - в гневе заорал он, поспешно стремясь принять вертикальное положение. Коновал стоял к нему спиной, уставившийся на шутника, Мятный смотрел туда же с оторопью, так и не выпуская тару и ложку из рук. Гавиал, кажется, напрочь забывший обо всех, потирал ушибленное миской плечо. - Ты чё, ебанутый?! - на сбавлял напора злобы Ясь, риторически обращаясь к обидчику. - Бл-я-я-я-ть, какой же ты нестоебический мудак, Кречет! Ебать тебя не переебать, выблядок ты гнилой, сын отборного дерьмища! Оторвать бы твои ебливые рученьки и запихать бы их в твою грязную немытую жопу! Каждую, поочерёдно! Чтоб ты не мог срать и лопнул от того дерьма, которое в тебе литрами плещется! Хуесос подзаборный! - сквернослов замолк, отдышался, могло показаться, что тирада окончена, однако группа знала, это разве что её половина. - Гави, ты, блядь горная! Какого хуя на меня бросился, что за хуйня?! Совсем ебу дал из-за общения с нормальными людьми, а не с баранами, пастух ты подзалупный?! В героя поиграть, блять, решил, припёзднутый тбилисский дегенерат! Чё, смешно вам?! Да я вас всех выебу и высушу, пидоры несчастные! Каждому по гранате в прямую кишку! - Уймись. - сухо бряцнул лязгающим голосом Артур, даже не оборачиваясь в его сторону. - Я помочь хотел. - Да кто же тебя, ебаклака, просил-то?! - Ты мог сдохнуть. - Я сдох в тот момент, когда попал в Зону, еблан! Никогда! Запомни, сука! Никогда даже не думай повторять такое, чтобы мне там не грозило, увалень! Ты понял меня, блять?! - Хорошо-хорошо. Только заткни наконец свою мусорную пасть, на всю комнату вонь стоит. - Гавиал повернулся к нему и вперился в него строгим взглядом изумрудных глаз, сверкающим, как искры костра. Это должно было стать для горлопана сдерживающим фактором, но, ясное дело, не стало. - Заткнись?! Это ты мне говоришь, мудозвон?! Ах ты сын портовой пробляди, ах ты же тупоёбый вырожденец! Недоносок! - Артур сделал несколько шагов в сторону кашевара, сжимая кулаки до побеления костяшек. Тот всё не унимался. - Что, переебать руки чешутся? Давай, балда ебаная, заткни меня, ну, сучий сын! - Гнус демонстративно выпер башку вперёд, подставляя, по всем заветам сына божьего, правую щёку. - Всё равно я тебя ебал, семью твою ебал, Грузию твою еба… - Гавиал сдерживаться не стал. Терпеть такие оскорбления было выше его сил и он, не в полную силу, но вполне ощутимо, зарядил зуботычину по нахальной крысиной морде товарища. Удар был жёсткий, беспринципный, показалось, словно он пришёлся на на щёку, а на всю черепушку юнца. Напор такой сметающий силы выдержать было невмоготу, Ясь, тормоша руками, вновь завалился на пол, рядом со стулом, улегшись на бок. Многострадальные зубы осуждающе заныли, сетуя на бестолковость хозяина, что подвергает их угрозам. В полости рта загулял медный привкус крови, отрезвляющий бесноватый рассудок. Серое вещество, всколыхнувшееся в ликворе от удара, словно встало на своё место и на душе стало заметно спокойнее. Психоз, вызванный имплицитным страхом за собственную жизнь, отступал. «Одиночка» всегда думал, нет, заставлял себя думать, что этого страха у него нет, что он давно его перемолол, однако в критические моменты тот всегда вырастал даже из выжженной почвы, вскормленный инстинктивным, животным началом человеческой сущности. И в такие моменты становилось невыносимо тошно от того, сколько гнусной лжи маскировало в себе сознание, в угоду капризному хозяину. Потому он и сорвался. И хоть чихвостил других, а злился в первую очередь на себя самого. - Лучше? - осведомился Арчи, протягивая лежавшему ладонь. - Лучше. - сглатывая кровь и густые сопли подтвердил предположение Гнус, хватаясь за руку. Неудавшийся спаситель одним рывком поставил свою жертву на ноги и хриплым, басовитым, вкрадчивым, упреждающим тембром медленно изложил ультиматум: - Семью не тронь. Не позволю. Забью. - Ещё посмотрим кто кого, генацвале. - легкомысленно рыкнул парубок вместо извинений, пальцами разминая затекшую от удара шею. Впрочем, именно в одном слове - «генацвале» и крылась тысяча несказанных извинений, кому же это знать, если не чистокровному уроженцу Грузии. Разница в росте же у них была добрых шестнадцать сантиметров, а в массе - килограмм тридцать, и всё в пользу грузина. Победа в прямом столкновении стала бы для задиры самым взаправдашним чудом. Тем временем все уже снова в спокойствии усаживались за свои привычные места и ждали прихода катализатора этой короткой стычки, дабы посмотреть в его нахальные глядела.