О муках человеческих, Зоной провоцируемых

Кречет вошёл в лачугу ступая мягко, точно на мысках. Стоило ему выйти из-за двери, как в него вцепились четыре пары разноцветных буркал. Смотрели на него все по-своему: один с неприкрытой желчностью, другой с каким-то исследовательским любопытством, как бы дожидаясь, что ещё эдакого этот индивид может выкинуть, третий вопрошал: "ну и зачем?", а четвертый пялился с отцовской ухмылкой, мол, "вот ведь сорванец, не наигрался ещё". Вадим каждого удостоил своего развесёлого взора светящихся оливковых глаз, как бы остужая пыл, витавший вокруг. Первым пойманным в «объектив» оказался Гавиал — его протеже, главная радость, надежда, да и сам магнум опус всех педагогических потуг Кречета. Если Коновал был слишком стар и апатичен для вступления в руководящую должность — старого пса новым трюкам не научишь всё-таки, поздно кроить закостенелый характер. То вот Гнус и Мятный может быть и имели командирские задатки — им бы вполне польстила верность и преданность окружающих — только вот в голове у этой пары вахлаков гулял не просто ветерок, а самый настоящий ураган и доверять таким господам бразды правления — равносильно превентивному подписанию смертного приговора для всех их подчинённых. Качественно на фоне остальных выделялся Артур: тот был одарён стратегическим мышлением, пластичным умом, твердым и напористым, истинно дерзновенным характером, к тому же, он с самоотверженной добротой подходил к отношениям с командой и всегда стоял за неё горой. Не следовало выкидывать из уравнения и его отличные навыки обращения с оружием, плюс способность проторить самую сложную тропку — недаром в группе за ним издавна числилась должность проводника, перешедшая от Коновала. И вот вроде бери и складывай с себя полномочия, уступая дорогу молодым, с улыбкой поглядывая как те берут новые высоты под твоим чутким присмотром, однако Гави был ещё не готов. Стопором служило строгое, даже бескомпромиссное воспитание, произведённое с учётом всех моральных норм, очаровательное, тем не менее, совсем неуместное здесь прекраснодушие, живущее под боком с пылким нравом, который надиктовала горячая кровь. Кречет отлично понимал, что этот парень не сможет послать на верную смерть одного, чтобы выжили остальные, не сможет без раздумий стрелять в тех, кто ещё минуту назад был своим, не сможет лукавить и плести интриги, улыбаясь в лицо, не сможет пытать, когда это будет необходимо, не сможет терпеть открытое надругательство и поклёп, не сможет выбрать меньшее зло, дабы не допустить появления большего. В общем, проявлялась наглядная проблема с расстановкой приоритетов, оттого впереди лежал сравнительно долгий путь холощения от всей этой праведной, сострадательной, благочестивой чуши, которая в самые переломные моменты становилась вредоносным сдерживающим фактором. Вадим считал, что если всё оставить как есть, то Арчи станет не высокопробным лидером сталкерской шайки, а гроссмейстером духовно-рыцарского ордена. Тогда на просторах Окраины разыграется удивительная, однако крайне скоротечная история, что станет притчей во языцех. Опыт подсказывал, что «храмовники» в Зоне стремительно заканчивают свой земной путь. Впрочем, надежды у лидера всё ещё были весомые, ведь Артур был в Зоне меньше всех остальных — всего восемь месяцев. Ещё имелись шансы принять жестокую науку раньше, чем не менее жестокую смерть. При рассмотрении Гавиала Кречет довольно хмыкнул с мыслью: «Сколько бы Гнус не забавлялся, а Арчи — действительно гордость Грузии. Ну, если не всей Грузии, то мамы Нелли и папы Сандро точно. По крайней мере, в визуальном плане». И вправду, Артур был одарён природной красотой и разительно отличался ею на фоне своих мордастых компаньонов, разве что Мятный в вопросе привлекательности мог попытаться составить конкуренцию грузину. Артур же был выше всех в группе со своими ста восьмидесятью семью сантиметрами роста, к тому же широк в плечах и узок в бедрах, с идеальной осанкой, выверенными пропорциями, всегда гордо вздернутой головой: оплот мужества и величавости. У него не наблюдалось проблем с весом — массы было ровно столько, сколько нужно, и вся она не жиром оседала по участкам тела, а была тонизирована и обращена в крепкие, выносливые, верные своему хозяину мышцы, сплетённые чуть ли не из стальных канатов. Записать мужчину в атлеты было бы ошибкой, однако он являлся обладателем хорошей физической формы, тела не застоявшегося, засидевшегося и залежавшегося, но извечно активного, такого, каким и должен обладать молодой здоровый мужчина его лет. Узкий ромбовидный лик грузина был приятен взгляду, в нём средоточились ровные пропорции, волевые, эстетичные черты, которые, собираясь вместе, взывали к чему-то прекрасному в душе каждого на них смотревшего. У Арчи имелся крупный, длинный и прямой нос с опущенным кончиком, выделяющийся на лице, как пик знаменитой горы Шхара на фоне Кавказского Хребта. Зелень его широко посаженных выпуклых глаз с опущенными уголками можно было сравнить с изумрудными кущами, раскинувшимися по дороге от города Боржоми к посёлку Бакуриани. А его прямые, густые, жирные, раскидистые брови, едва не переходящие в «волчий взгляд», неаккуратностью своей походили на две Безенгийские стены. Заострённые уста с тонкой верхней губой были напитаны кровью, цветом своим отсылая разум Кречета к кресту святого Георгия, изображённого на флаге родины Гави. Да, Вадим в прошлом частенько бывал в Грузии, проводя там летние отпуска, и успел всем сердцем полюбить эту страну, а Артур с первого дня их знакомства служил ему резким напоминанием о беззаботном и радостном прошлом и в этой ностальгии не было ни капли чего-то дурного. От того сравнения черт внешности с впечатлявшими лидера достопримечательностями, виделись ему причудливой игрой сознания, против которой он не желал выступать. То была всего-то приятная пилюля, подслащивающая действительность, и ничего более. В остальном же грузин был носителем треугольного, слегка выступающего подбородка, тяжелой челюсти, ярко выраженных возвышенных скул, не сильно прижатых к черепу круглых и массивных ушей, прямого, широкого и низкого лба, а так же коротко стриженных ножницами темных, непослушных, вечно подвивающихся волос. Кожа у него была смуглая, с тёплым золотым подтоном, однако нередко на ней можно было увидеть странноватый румянец в области щёк. Сколько бы Гавиал не пытался усердно бриться по утрам — уже к вечеру того же дня у него на физии образовывалась лёгкая щетина, больше похожая на сажевый след на коже. Следующим взгляд поймал на себе Гнус — мозгоклюй и раздражитель всего живого, находящегося рядом с ним в радиусе десяти метров. Этот дьяволёнок во плоти был, как и полагается, мелким: морковку, видно, в детстве он бойкотировал, от чего кое-как перешагнул отметку в сто семьдесят один сантиметр, решив, что того ему достаточно. Несмотря на всю свою иссушающую тщедушность и болезненную худобу, стремящуюся к статусу «бухенвальдского крепыша», этот заправский хлюст был воистину двужильным, стойким, неутомимым. Он мог, как муравей, тягать запредельные для своей комплекции веса, бегал дольше всех в быстром и среднем темпе, обладал феноменальной гибкостью и мог пролезть почти в любую щель, вдобавок, с аномалиями у него отношения были «на ты». Отловом «объектов неисследованной породы» в группе в основном занимался именно он, реже — Мятный. У Яся было лицо круглой формы, с потешными, неблаговидными чертами. Его моську точно слепили из пластилина баловливые и не слишком одарённые дети, или же она была нарисована в качестве шаржа, впоследствии обретшего реальный прототип. Мелкий скошенный подбородок, волнистый лоб, сильно выступающие надбровные дуги с жидкими, тонкими и длинными изломанными бровями, большие оттопыренные уши на манер Чебурашки, нос «уточкой» средних габаритов, пухлые младенческие щёчки, асимметричные губки, вечно сложенные бантиком, и наконец миниатюрные, точно монета в две гривны, насыщенные жизнью, неустанно бегающие мышиные глазки карего цвета, отсвечивающие тлеющими в них угольками, извещающие о непростом, задиристом, непоседливом и удалом характере того, кто над ними властвует. Волосы сегодняшнего поварёнка, жесткие, как связка прутьев в венике, имели светло-блондинистый, опалённый солнцем оттенок: порядком отросшие, они даже не думали падать, то тут, то там ершась снопами в разные стороны, точно коровой зализанные. Любой панк бы позавидовал столь стойкой природной укладке. Растительность на лице у парнишки в принципе не водилась, имел место только девственный пушок, приметный исключительно на солнечном свету. Землистого цвета кожа его была грубой, сухой, истрескавшейся, с хорошо различимой венозной сеткой, что добавляло зловещей ауры болезненности и прокажённости. Всем видом своим Ясь наводил на мысль о том, что его предначертанная профессия — клоун, в ином случае ведущий детских утренников или актёр «Кривого Зеркала». Однако этот тип, в силу своего естественного упрямства и компульсивных побуждений сделал всем назло и себе на горе, выбрал в качестве манежа если не всю Окраину, то хотя бы их лачугу, в которой и давал представления вне зависимости от желания умученной им до тошноты публики. И все же Вадим любил и это исчадие ада. Внешность его уже примелькалась и отныне представлялась весьма самобытной, фактурной, отражающей дух, заточённый в неё. Характер же у Гнуса напоминал закалённому жизнью сталкеру о его лихой юности, в которой он тоже успел наломать дров. Именно эта вот «гнусливость» и побудила его выкинуть недавний номер с «учебной гранатой», без таких шоу Кречет был бы гораздо скучнее и суше для себя самого. Исходя из этого безмолвного понимания им и прилагалось множество усилий с тягой направить бьющую через край энергию в нужное русло, причём иногда и при помощи отцовского подзатыльника. Впрочем, Гнус, кажется, подсознательно сам понимал, где, как и когда заигрывался, попадал впросак, потому даже не протестовал, доблестно принимая наставление в такой форме. Без дела же на него руку никто поднять не смел — бессмысленное насилие не в чести в их команде было. Дальше эстафету перенял Коновал — поддержка и опора для Кречета. На самом деле, самому возрастному члену их шайки было не столь много лет по обычным человеческим меркам - что-то в диапазоне от сорока до сорока пяти, точно не больше. Однако для Зоны такой возраст был глубоко пенсионным. Условия среды не делали скидок и не прощали нерасторопности и неловкости, возникающих вследствие стреляющих и сковывающих болей в спине, шее, плечах и коленях. Не прощали усталости, лени, тугодумия, а с годами все эти негативные факторы только взбухали в человеке, точно тесто под полотенцем. Вадим и сам не был молод - ему недавно стукнуло тридцать четыре, с его годами впору было думать о том, чтобы вскоре, через пару годков, уходить на заслуженный отдых, как минимум переквалифицировавшись в торговца, дельца, как тот же Солёный, в поставщика, может в штабного лидера крупного клана Одиночек, если хватит всего и сразу. В крайнем случае хотя бы в наставники для "зелени", поучая ту уму-разуму, не шибко рискуя шкурой. Её новыми шрамами пусть украшают молодые, заряженные и ретивые - у всего должна быть сменяемость, так функционируют здоровые животные и социальные системы. Так устроен сам жизненный цикл. Однако, разглядывая морду старого друга, Кречет явственно уяснял собственную обреченность и заскорузлость: он останется в роли "старателя" столько, сколько сможет, сколько ему будет позволено, прямо как и Коновал. Они до самого последнего дня и вздоха будут играть в эти поддавки с Зоной, еженедельно уступая ей всё больше и больше. Они вдвоём уже выбрали смерть, отложенную на потом, теперь важно было только чтобы их молодёжь не последовала по этому же пути. Если Кречет юнцам был кем-то вроде нерадивого папаши, что вдруг объявился после двадцати с копейками лет разлуки и стал обучать их не самым правильным вещам, то Коновал откровенно выступал в роли деда, такого, который выслеживать зверей по следам и охотиться за ними с «берданкой» научит, и на рыбалку отвезёт, и самогона с ним накатить можно, разведя житейскую беседу. Кроме этого Коновал был умудрён опытом и достиг мастерства почти во всех аспектах сталкерства: достать артефакт из плюющегося «Холодца» или игриво переливающейся нитями напряжения «Электры» — извольте, проложить верный витиеватый маршрут — пожалуйста, выследить и избавить от тягот жизни стаю собак или плотей — дайте два, убивать несущих угрозу «хомо сапиенсов» — только позовите. И если в чем-то молодёжь в силу возраста выигрывала у «универсального солдата», то стрелка равного ему среди них ещё не обнаружилось. Даже Кречет проигрывал каждое соревнование, пусть и с небольшим отрывом. Все же у бывалого «старателя» за спиной были пятнадцать лет службы в армии и три года в передовом взводе «Долга» — за то время искусство обращения со смертоносными железяками в подкорку ушло, впиталось в кожу и нынче ничем этот машинальный навык оттуда не изгонишь, даже при желании. Список полезных умений довершало то, что ветеран был единственным из них всех, кто умел оказывать действительно квалифицированную полевую медицинскую помощь, из-за чего цены ему прямо-таки не было. Так что держались все за него, как за спасительную тростинку в кризисные моменты, а тот и рад был, ни разу ещё не подведя боевых товарищей. Сверху на себя Коновал взвалил ещё и обязанности кладовщика, занимающегося списками, учётом, подсчётом и прочей декларацией, которую остальные терпеть не могли. И, благодаря ему, отряд никогда не обнаруживал недостатка чего-то важного, когда оно было необходимо в шаговой доступности. Из-за требовательной, строгой, ультиматистской, подлинно спартанской натуры ветеран частенько вздорил с разгильдяями-ватакатами Гнусом и Мятным, читая тем пуританские наставления, которые те слушали вполуха, уронив голову на грудь, виновато кивая, а впоследствии обмениваясь улыбками авгуров. Такое положение вещей укоренилось и все смирились с ним, переживая ситуацию из раза в раз, уживаясь между собой. Одно лишь зудело в разуме Вадима: Коновал как-то поник, пожух, скис после их последнего дельца. Это в себе уловил и Кречет. Он чётко видел причины такого злокачественного изменения, знал, что этот этап вполне логичен, что нужно лишь перетерпеть, пересилить себя, однако этап был не только логичен, но и опасен, потому выкинуть его из своего бытового распорядка хотелось как можно скорее. « — Если через недельку это всё на спад у нас с Борисовичем не пойдёт, то надо будет брать его в охапку, занимать помпезнейшее место в «ЛиСе» и упиваться там до посинения несколько дней к ряду. Средство проверенное поколениями — всегда помогает». — жевал мысли Вадим, рассматривая почтенный вид Борисовича. Квадратную морду Коновала будто выточили из скалы вековые ветра: она была груба, угловата, остра, неурядлива, беспритязательна и в какой-то мере мерзостна зрению. Изломанные, тёмные как битум, брови карнизами нависали над блеклыми, передающими бессознательную тягость бытия карими очами, те были близко сдвинуты друг к другу, округлы и едва выкачены вперёд. Прямой скошенный лоб оказался размашистым, однако низковатым, челюсть выдалась громадной, орлиный нос был невелик, но крайне примечателен. Раздольный подбородок, больше похожий на угол обточенной горной породы с изюминкой в виде ямочки, смотрел вертикально вниз, уши, оттопыренные не сильно, страдали от заломов, губы, расползшиеся чуть ли не на всю харю, отличались между собой величиной: нижняя губа была точно накачана воздухом и выдвинута вперёд, а верхняя, отдав всю массу своей сестре, осталась в статусе дистрофика, линией от фломастера прячась за выпуклой соседкой. Раньше на голове Коновала присутствовал волосяной покров каштанового цвета, тут и там разбавленный проседью, но в последний год ветеран начал активно лысеть. Собственная плешь была ему противна, отчего он стал бриться налысо, трепетно следя за гладкостью лысины при помощи станковой бритвы, демонстрируя всем окружающим свой ровный, правильный в соотношениях, почти арийский череп с едва уловимым бугорком рядом с затылком. Бороду Борисович не отпускал, ограничиваясь трёхдневной щетиной. Ряшку его поразил след времени — рвы возрастных морщин, расползающихся повсюду, подобно вырытым окопам в преддверии сражения. Складки бронзовой кожи осадили пространство вокруг нижних век и уголков рта, а лоб стал напоминать тетрадку в линейку — столько их там было. Кроме морщин одутловатую, оплывшую физиономию бывалого «старателя» обременяла общая обрюзглость и тянущиеся к земле мешковатые брыли. Они ставили точку в этой кооперационной работе Зоны и генетики по преданию мужчине не самых преклонных лет истинно старческого вида. Впрочем, на защиту Коновала вставало его тело, отчетливо дающее понять, что в пороховницах порох ещё остался и даже ничуть не отсырел. Оно вытянулось от земли на добрых сто восемьдесят сантиметров, было плотным и крепко сложенным, кряжистым, коренастым, в нём чувствовалась мощь и несгибаемость, наводящая на сравнение с ожившим изваянием бронзового короля из доброго советского мультфильма «Заколдованный Мальчик». В мускулах и сухожилиях «преждевременного старика» ещё билась жизнь, норовящая утереть нос усилиям времени и самой природе чернобыльских околотков. Даже для своего истинного возраста мужчина выглядел весьма недурно: переплетённые тёмными венами, пышущие силой и мужественностью рабочие руки не позволяли усомниться в твердости их хватки, независимо от того, держали ли они протянутую пятерню просящего о помощи соратника или неумолимо сдавливали шею злостного врага. Ноги его всё ещё не располнели, не превратились в неповоротливые, подогнутые в коленях баллоны с жиром, только мешающие движению, в них пока ещё царил тонус и энергия. Дряблый «студень» в области живота не походил на мамон и был в порядке вещей, ведь всё остальное, от плеч до грудных мышц, ещё не расплылось, не сдулось, не обвисло, храня эластичность. Так что сомнений не было: приложив усилия Коновал сможет дать фору многим «сталкерятам», вопрос был только в том, как долго этот устой сможет сохраняться. И наконец, замыкал список Мятный — бывший «Свободовец», побывавший аж на «Юпитере» и Затоне, вольный как на мысли, так и на слова. Опытный, да своенравный, хитрый, да изворотливый, дружелюбный, да временами грубый и прямолинейный. Второй, после Гнуса, ухарь и самодур, только стоящий на подступах обретения серьёзности. Борисович издавна грозился выбить анархистскую дурь из его рыжеволосой башки, да только как-то плохо у него с этим получалось — слишком уж он любил этого сорванца, как оно ни парадоксально — потому Мятный так и продолжал восседать на троне нигилизма, индифферентности и своевольностей. Впрочем, всё это касалось жизни относительно мирной, внутренней, будничной, в бою тот был пусть и чрезмерно борзым и жвавым, однако, по большей части слушался старших, стараясь убедить своих внутренних демонов не лезть на рожон. И даже когда он осмеливался ослушаться приказа, отклониться от плана всем наперекор, остальные были в нём уверены, зная, что без причины их «рыжая бестия» так поступать не станет. В такие моменты Мятный умел войти в состояние штормового потока и в нём принимать самые безбашенные и в то же время верные решения, которые пару раз вытаскивали команду из тех мест, которые обычно становятся братской могилой. Так что этот юноша был очень даже ценен, мешал лишь его скрытый эгоизм, вырывающийся из застенок от случая к случаю, благо, в ответственные моменты он исчезал без следа, уступая место рациональной эмпатии. Ростом рыжий не отличился: его потолок — сто семьдесят шесть сантиметров. Мятный выглядел худощаво. Он был в меру подтянут, в меру широк в плечах. Веснушки, точно пятна корицы на белоснежном фартуке, щедро осыпали молодому человеку лицо, плечи и кисти рук, немного верхнюю часть спины. Ноги у него были длинные, сухие, кисти крупные, но узкие, пальцы рук длинные, с узловатыми суставами. Торс был развит не сильно, Мятный относился скорее к виду «сухих», чем накачанных. Лицо у Мятного имелось вытянутое, узкое, но не слишком, всё ещё в некоторой степени привлекательное, с ярко выраженными углами нижней челюсти. Рот тоже выдался узкий, но губы были достаточно пухлые, особенно нижняя. Немаленькие серо-зелёные зенки "сели" довольно глубоко в череп, острый нос обладал несущественной горбинкой. Брови по форме своей являлись почти ровными, но мимика наблюдалась очень подвижная, потому те редко доводилось «застать» на их законном месте. Кожа у конопатого отличалась бледностью, тонкостью, потому лицо отливало разнообразнейшими оттенками и подтонами: и синюшностью под глазами, и зеленцой по уголкам рта, и слегка пурпурным налетом у век. Уши, не очень маленькие, скорее прижатые к черепу, то и дело краснели, как у мальчишки, которого отец за них оттаскал в назидание. В обоих ушах уместились тоннели, хрящ левого уха был проколот "насквозь" — проглядывалась выпяченная наружу бунтарская натура, какой не было даже у Яся. Его шевелюра персикового окраса была умеренной длины, на лицо не падала, по форме своей больше напоминала чистейший взрыв даже не на макаронной, а на лапшичной фабрике: тонкие завитки его пружинистых локонов стояли хаотично, то и дело спутываясь, меняя своё положение, болтаясь в пространстве над лбом. Конечно же это было не особо удобно. И конечно же в этом был открытый, прямо сказать глуповатый, протест. И Вадиму это даже нравилось. Этот рыжий комок желчи был для него чем-то вроде домашнего кота: взбалмошный, местами капризный, любящий выпячивать заточенные углы своего колючего характера в поисках тех, кто готов на них нарваться, единовременно с этим такой родной, близкий, прикипевший к ним человек-острота, к которому каждый нашёл свой подход и без которого группу эту и представить-то было сложно. Редко Кречет без утайки напоминал себе о том, что любит каждого из этого квартета. Любит крепко, вовсю, без лишних эмоций, зато с вполне конкретными мыслями на их счёт. Любит, учитывая все достоинства и недостатки. Так, как он думал, и должен любить своих друзей мужчина. И время, проведённое в этой компании, было для него не тягостью, а чем-то иным. Чем-то, что по определению ничего приятного вызывать у человека не может, а оно брало и вызывало, наперекор любой логике. Кто-то говорит, что эмоции — чистая химия. «Брешут», думал Вадим. - Что, чифаните? - кивнул в вопросительном жесте лидер, рассеивая повисшую вокруг тишину. - Бля, пытались! - огрызнулся Гнус, расплёскивая вирулентную слюну на стол. Он щедро зачерпнул своего варева из котелка, занёс ложку назад, не обращая внимания на осыпающуюся под стол крупу, ухватил столовый прибор одной рукой за черенок, другой указательным перстом за верхний кончик черпала и злобно прищурив правое око, высунув длиннющий змеиный, едва не шипящий язык в качестве акта устрашения, резко отпустил кончик. Самопальное оружие, по устройству своему больше всего походившее на катапульту, запустило гречневую дробь с поражающим элементом — килькой — в сторону Кречета, тот же без труда увернулся, сделав плавный шаг назад и мягко прыснув, обозначая тем, что ответная подлянка принята. Всё же намеренно злить или муштровать пацана сейчас не стоило, нервы выходка с «лжегранатой» легко могла оголить. Впрочем, тот этап небось уже прошёл и наступил полярный ему — радость. Житейская радость по поводу того, что ты всё ещё жив, а не валяешься в собственном доме в луже из жидкостей, давеча циркулирующих у тебя внутри, усечённый осколками. Радость эта угадывалась в аффектации, которую Ясь вновь взял на вооружение. Виднелось в его действиях что-то совсем инфантильное, неестественное, напускное. До этого он орал и крыл всех матом искренне, пусть и несправедливо, а сейчас тот элементарно развлекался и поддерживал образ пострадавшего. - Вот скажи мне, дядя-Кречет, ты всегда такой мудель или только в моменты «ебланческого криза»? - растягивал давление поварёнок, походя загребая из чугунка новый снаряд. - Только моментами. - лапидарной фразой успокоил его Вадим, выставив вертикально воздетую ладонь в предупреждающем жесте «стоп». Дескать, на второй раз уже так легко не отделаешься. - А, ну хорошо. - расплылся в сардонической лыбе Гнус, нарочито неторопливо пропихивая гористую ложку себе в разверстанную пасть, чавкая при пережёвывании. - Я уж было подумал в спину тебе при случае стрелять, дабы уберечь нас от полоумного диктатора, стращающего пролетариат. - Так-с, в сторону антимонию и преамбулы. Ваша мама пришла — молочка принесла. - молвил предводитель, пропуская мимо ушей нападки младшего участника группы, ищущего партнера для пикировки. - А это значит что? Что я нашёл нам работу! - Кречет не снимая снаряжения подхватил ближайший к нему стул, развернул тот и уселся на него «наоборот», возложив скрещённые предплечья наверх высокой спинки. Только сейчас он принюхался и понял, что в гостиной пахнет не только гречей с нотками томатного соуса, но и кисловатым свежим потом каждого из них. Было чертовски душно. Ему, при полном-то параде — особо. - Тут Солёному донесли примечательную информацию: на территории «Мазутки» выродилось неизученное аномальное образование неизвестной породы. Образованиям таким совсем не к лицу быть неизученными, так же считают и благодетели нашего «связного». И они великодушно берут на себя непосильную ношу по его изучению, нам нужно всего лишь притараканить им это семьсот семьдесят седьмое чудо Зоны, и мы в шоколаде. Так что настал конец нашей подзатянувшейся рекреации, пришло время ишачить. - Погодь, начальник, а нахера? - крякнул раскаменевший Мятный, кокетливо закидывая ногу на ногу. - Мы ж в барышах, прошлое ещё не просадили. Сиди себе — в ус не дуй. - А дуй в анус! - визгнул Ясь, хлопая в ладоши, разевая полный удовольствия рот. - Ты усы для начала отрасти, умник. - буркнул «начальник» досадливо, игнорируя ремарку со стороны младшего. - Да, деньги у нас конечно есть, однако с каких это пор мы отказываемся от прибыльной работы, брезгливо протирая пот со лба купюрой с ликом Владимира Ивановича Вернадского? К тому же, у нас есть реноме, которое следует поддерживать. Иначе опрокинешь так пару заказов, а потом окажешься на скамейке запасных — снова будешь бегать за псевдопсами по «Угодьям». Нравилась тебе такая жизнь, а? - Неплохо было. - с явным бахвальством соврал рыжий. - Пёс бежит впереди тебя, высунув язык, отдаваясь порывам свежего, выхоленного свободой ветра. А ты за ним, тоже высунув язык, отдаваясь… - Ну хватит, охолонись. - нахмурился Коновал, положив руку на плечо конопатому. Бас его так и веял императивностью. Бывший фримен сразу же затих, разведя руками и мотая кумполом. Если говорить по существу, то в словах Мятного была не только издёвка, но и толика истины. После недавних событий в недрах «Карбюратора», когда группе Кречета удалось обвести вокруг пальца и военсталов Малюты и наёмников, выкинув никем нежданное «сальто мортале» посреди перестрелки, «старатели» разбогатели. Конкретно так, причём. У них появились такие деньги, о которых многие бродяги лишь грезили ночами. Такие деньги, которые решили бы финансовые проблемы доброй половины сталкеров, что искали счастья среди радиоактивных развалин. Они, конечно же, получили раза в четыре меньше реальной стоимости «Двоедушия», уведённого из под носа наймитов. Те могли бы впарить его втридорога, благодаря налаженной системе логистики и прямому выходу на чёрный рынок. «Старателям» же пришлось кооперироваться с Солёным, так сумма исходная сумма и поделисась на четыре части. Одну четвертую торговец отдал человеку, который вывел «бирюльку» на торги, следующую такую же часть оставил на откуп от СОПа, СБУ и Синдиката, заметая следы не только за собой, но и за своими «соколиками», за что те были ему неимоверно благодарны, другая часть ушла ему в карман и лишь последние двадцать пять процентов поделили меж собой Кречет и его люди. И даже так сумма вышла внушительная — четыреста тысяч гривен на человека. С такой мошной можно было смело зарывать своё сталкерское снаряжение и прошлое в землю, паковать чемоданы и помахивая ручкой отправляться восвояси — на Большую Землю, домой. Скорее всего многие бы так и поступили, вопреки этому среди их квинтета никто даже и слова не сказал в сторону выхода из игры, и это потрясло Вадима до самых мрачных недр его души. Перебиваясь от заказа к заказу, кое-как выходя в небольшой плюс, он мало думал о том дне, когда сможет наконец наскрести приличную сумму для своего грандиозного возвращения. Может в этом и была проблема, может он слишком быстро перестал мечтать и смирился, томясь в бульоне примитивной бродяжьей жизни. Теперь ему уже никто никогда не расскажет, что стало тому причиной, однако, пересчитывая ту весомую сумму, он не испытал ни трепета, ни надежды, ни восторга. И в тот момент он наконец-то смог себе признаться... Когда-то давно, примерно вечность назад, Вадим Сергеевич Штольц в возрасте двадцати девяти лет, эпатажно разругавшись с родителями бросил всё и всех, сбежав от всего окружающего мира в Украину, в небольшое радиоактивное пятно, расплескавшееся вокруг Чернобыльской Атомной Электростанции. Тот поступок был абсурдным, экспрессивным, опрометчивым, безмозглым, в конце концов. Такую же характеристику можно было дать и Вадиму Сергеевичу в ту пору. Люд бежал в Зону из-за куда более страшных вещей: последняя надежда на чудо посреди нескончаемого изобилия смертей, крупные долги, совершённые преступления, пляски с судьбой на грани самоубийства и прочие приятности. У Штольца ситуация была не столь роковой: он, пойдя на почти нестерпимое унижение, выпросил у собственного отца денег в долг. Терпел унижение мужчина потому, что свято верил в свою бизнес-идею, в свой план, в своих партнёров. Свято верил и прогорел, спустив всё до копейки, как это обычно и бывает. Оказавшись у разбитого корыта, он не успел даже толком собраться с мыслями, как его достопочтенный родитель принялся давить и унижать отпрыска-неудачника ещё сильнее, подключая к этому даже его маму. Наслушавшись речей о своей непутёвости, о том, какое он разочарование, о том, какой он эгоист, действующий только по недомыслию, Вадим собрал манатки и бросился прочь, оставляя всё позади. Отец бы его конечно простил, для него та сумма денег не была столь существенна, он не заставил бы её возмещать, но взамен этому папочка бы всю жизнь напоминал сыну о его несостоятельности и в зародыше давил бы его любую попытку вырваться за те рамки, в которые тот бы его усердно загонял. А Вадим больше терпеть не мог. Двадцать девять лет смирения вымотали его, выпили из него всю кровь, накачав гноем. И он, как порядочный фурункул, лопнул, прорвался, отравляя жизнь не только себе, но и близким. Почти тридцать лет Штольц провёл под кабалой родительского крыла, за эти годы он действовал лишь по указке сверху и совсем не повзрослел, оставаясь деревянным солдатиком в руках отца, которого тот стругал, как ему вздумается. И только услышав про Чернобыльскую Аномальную Зону в подробностях, Вадим, оставляя фамилию Штольц и отрекаясь от неё, рванул туда, прикидывая, как наберётся решимости, смелости, зачерствеет, заматереет и через пару месяцев вернётся к папеньке, небрежно кинет тому чемодан с деньгами на стол цвета слоновой кости и гордо уйдёт восвояси с высоко поднятым подбородком, строить новую жизнь с чистой совестью и душой. И вот уже прошло почти пять лет. Нужная сумма набежала. Уже не Вадим, а «старатель» Кречет нервно хихикал, смотря на скопившуюся у него «капусту». Ведь если так подумать, он мог бы за пять лет усердной работы по специальности заработать не её всю, конечно же, но хотя бы половину от неё точно. «Задёшево мы дохнем», думал мужчина. Правда, даже в его теперешних накоплениях смысла было с гулькин нос. Разбогатевший Вадим передумал что-либо доказывать отцу, матери, кому бы там ни было ещё. Уходя, он нежно прощался с женой и сыном, обещал, что обязательно вернётся, что это как командировка, как вахтовый метод работы. А теперь знал, что соврал. Для них он небось был уже мёртв, для отца и мамы — тем более. Разве что брат — Ванька, ещё мог пестовать мечту о его возвращении, да и та небось уже обветшала, запылилась, скрылась с передней полки заветных идей и фантазий. Вадим Сергеевич Штольц точно хотел бы вернуться, пусть даже и через пять лет, с замиранием сердца думая о том, как будет вымаливать прощение у тех, кто ему дорог. Только всё вышло как в американском фильме категории «Б» родом из восьмидесятых-девяностых годов: Вадим Сергеевич был жестоко убит в Зоне, был убит порождением собственного разума — вольным сталкером Кречетом, которого вскормила и взлелеяла сама Зона. Где-то там внутри Кречета таилась трепетная любовь к красавице-жене Тане, к сынишке-сорванцу Гоше, к младшему брату, с которым они с самого детства были не разлей вода, даже к родителям, вопреки всей их тиранической жестокости. Впрочем, любовь эта не имела и права поднять головы, её позиция оставалось неизменной — унижение и смирение, всё под стать Штольцу. А Кречет сам выбрал остаться — ни в какую «удерживающую притягательную магию Чернобыля» он не верил — все его прошлые связи были именно, что прошлыми. Из старой, немощной жизни. В Зоне же началась иная: куда более достойная, правильная, отвечающая его животрепещущим потребностям. Он ценил в ней природную жестокость, отсутствие присного контроля и бесконечную борьбу за выживание — то, что всегда делало человека сильнее, умнее, изворотливее. Мужчина понимал, что на Большой Земле он будет, как контуженный участник афганской или чеченской войны, не знающий, куда ему приткнуться, как и для чего жить обыденную, пресную, нормальную жизнь. Хотя теперь «нормальной» она быть перестала, стала отчего-то пугающей, какой-то мерзкой и противной естеству. Да, перекроило его знатно, и Вадим даже не мог точно сказать, хорошо это или плохо, между тем он точно знал одно — то стало неизбежностью, после пересечения локального Рубикона — Периметра. Ясное дело, что сидеть с таким капиталом под подушкой в Зоне было до безумия небезопасно, чревато горькими последствиями, потому с ними нужно было что-то делать. В первую очередь вмешался Коновал и заставил всех отложить по сто тысяч — а кто хотел, тот вываливал и больше — на обновки снаряжения, что было разумным вложением в будущее. Так каждый из них наконец сбросил с себя затёртую чуть ли не до дыр «Зарю», сменив ту на комбинезоны нового поколения, а также обзавёлся либо новым оружием, либо отремонтировал, модернизировал и обвесил старое. Теперь Кречетовы «птенцы» смотрелись в самом деле солидно, устрашающе, с забористой охапкой авторитета видавших виды «Вольных». Остальные деньги оставались на личное пользование. Если исключить мелкие траты, по типу долга, выплаченного за давеча минувший день рождения Мятного, на котором он проставлялся всему сброду, что тогда ошивался в баре «Лайм и Соль», то проявлялось поистине диковинное положение, не то, которое ожидает увидеть даже рядовой сталкер, не то что житель «Закордонья». Кречет, поедаемый остатками совести, наличие которых он неудачно старался отрицать, плюнул на всё и через свои наращенные за пяток лет контакты перевёл большую часть накоплений жене. Без весточек, без ничего. Ему в общем-то плевать было, нужны ей эти деньги или нет, спустит она их на что-то, потратит с умом, сожжёт или отправит на благотворительность. Ему они были не нужны точно, а там пусть уже нормальные люди разбираются, что к чему. Он с себя последний груз ответственности скинул, задобрил зудевшее чувство справедливости и был таков. Коновал тоже заявился к нему, просил перевести все остатки дочке в Луцк, передал все данные, все адреса, ни слова больше не сказал и удалился пить чай, да раскуривать сигареты. Вадим знал, что дочка эта ему не родная, что это дочерь его покойной жены от первого брака. Борисович как-то за бутылкой говорил, что жена была старше его аж на двенадцать лет и что дочке её сейчас двадцать шесть и та работает фельдшером скорой помощи, у неё вроде как подрастала уже своя дочурка — копия мамы. Мог ведь бывалый «старатель» вернуться к ним, обеспечить на заработанные безбедную старость себе и родным, открыв какое-нибудь «ИП Коновал» и жить на поступления с него, как сыр в масле катаясь. А-н нет, ветеран этот, несмотря даже на всю любовь к приёмной дочери, не хотел себе такой роскоши, как спокойная старость. Дядечка этот, не как все люди подходящие к преклонному возрасту, он из другого теста слеплен: твердого, постного, кислого и солёного — такое на десерты не пойдёт. Он, как и Кречет, был ведом лишь одной тропой — аномальной и радиоактивной, с которой свернуть было никак нельзя, потому как то было равносильно измене самому себе, самому скверному предательству. Гавиал озадачил всех не меньше. Тот с первого дня орал и бил себя в грудь с посылом «мне бы только заработать, а дальше в гробу я вас всех видал!», на любые усмешки и сомнения в твердости слов обижался, чуть ли не до мордобоя стоя на своём. А потом однажды утром растолкал контрабандиста-Кречета, впихнул тому сумку со всеми «грязными бумажками» и спросил, можно ли как-то в Грузию это все переправить так, чтобы по дороге ничего не потеряли и не вскрывали приложенное к «презенту» письмо. Оказалось можно и тот, натужно выдохнув, кротко удалился восвояси. Кажется, тихонько плакать. Больше он эту тему никогда не поднимал и с любого похожего обсуждения съезжал в один момент. Мятный был несколько оригинальнее остальных. У него, судя по всему, за периметром никого не осталось, во всяком случае из числа достойных, обожаемых и нуждающихся. Потому он к Вадиму не обращался и недолго думая назначил аудиенцию Солёному. Суть разговора была известна им двоим, однако же местный делец с большой буквы уломал рыжеволосое чудо вложиться в его бизнес под незначительный процент. Вклад выходил обоюдоострый. Со стороны Мятного выступало то, что его сбережения находились в эдаком аналоге банка, только чернобыльской масти. К Солёному лезть бы мало кто рискнул, а дотянуться до его «золотых гор» было ещё труднее, чем до самого «связного». К тому же, он, в пример барыгам помельче, был человеком слова: деньги бы действительно были пущены в оборот и за начислением процентов наблюдали бы внимательно, сцеживая каждую копеечку. Со стороны Солёного отвечал простейший принцип: если конопатый и его братья по оружию, на которых тот оформил эрзац-завещание, вдруг отправятся на божий суд посреди какого-нибудь аномального поля, застигнутые судьбой врасплох, то делец мог с чистой совестью загрести все денежки в свои потрепанные судьбой лапищи, жадно облизываясь, как удав при виде кролика. Если бы Вадим не знал Солёного, то давно бы решил, что Мятный им всем, включая себя самого, намылил выи и накинул на них удавки, однако честный нрав «связного» не позволили бы ему совершить такую подлость, отчего душа с азартом поднимала гирю на плечо и торжественно сбрасывала ту в Тартарары, чертям на потеху. Всё же очень важно в Зоне иметь людей, смотрящих на твою спину без желания вонзить меж лопаток клинок, иначе свихнуться и рассвирепеть можно очень споро. Гнус же выбрал орудовать на поражение. Явился последним, тоже с пачками купюр и попросил перечислить всё в какой-нибудь проверенный, чистый и честный благотворительный фонд. Уж этого от Яся никто не ожидал, у всех челюсти по полу разом стукнули. Вроде парень из небогатой, впрочем, порядочной, любящей, дружной семьи. Родителей парнишка явно любил, отзывался о них исключительно в положительном ключе, говорил даже, что те смирились и одобрили его выбор так называемой профессии. Каждый из отряда ждал, что в семью деньга и уйдёт, но альтруизм подкрался незаметно. Ещё раз настойчиво попросив проконтролировать процесс поступления наличных на нужные счета, тот как ни в чём не бывало принялся донимать сперва Борисовича, а потом закусился языками с Мятным и понеслось. С деньгами расставался этот олух легко, тем не менее пару раз дотошно выпытывал у Кречета, дошли ли они, как дошли, как он это может подтвердить. Вот вам и в тихом омуте. Только не бесенята, а детская добросердечность. - Коли неплохо, то можешь прямиком на «Угодья» и направляться. Нам же больше достанется. - совсем незлобиво, даже подстрекающие подмигнул Мятному лидер. Впрочем, надломленный, хворый, дрожащий в обертонах баритон его безошибочно донёс до остальных мысль о абсурдности смысла обещанного вознаграждения и о потерянном прошлом, что мертвым грузом лежало в застенке из ребер, напоминая о себе тяжелыми тактами, поражающими сердце. Каждый из них весьма точно принял положение вещей, в котором охота за образованиями из чрева аномалий велась не из жажды наживы, а из влечения, испытываемого по отношению к самому процессу. Блуждать по опасным маршрутам, выуживать бирюльки из злобных аномалий, вдобавок к этому то и дело вступая в перестрелки — то была их стезя, их предназначение. Они в конечном счёте стали самыми настоящими сталкерами. Людьми угрюмыми, обречёнными, но довольными своей нелёгкой долей. Чистый парадокс — ещё один феномен здешних мест. - Да куда уж вы без меня, умники и умницы. - снисходительно дал свой ответ рыжеволосый, тем самым обозначив, что понт его сошёл на нет. - Дядя-Кречет, может ну его, а? Сегодня погода какая: солнышко светит, птички поют… - Трупы на солнышке медленно гниют. - вставил свои пять копеек Мятный, играя тенором нараспев. - …Пущай тот артефакт полежит ещё денёк. Айда возьмём плавки, полотенца, крем для загара и к «Фонтанам» рванём, там водичка — самое то небось. Хотя нет, ну его, там деляга-Зубило такие цены за шезлонги заломит… - вещающий запустил пятерню в волосы на затылке и стал активно чесать «кумекалку», скривив кретинискую рожу с вытянутыми максимально вниз губами и округлёнными зенками. Получилось вылитое шимпанзе. - Точно! К роднику давайте! Там вообще шикардос должен быть. И Солёного своего зовите, и кого-нибудь ещё. Раз вояки наконец сдриснули, то это нужно отпраздновать последним грандиозным днём каникул, как перед школой! - Пхах, соблазнительно звучит конечно, но я вынужден отложить твоё предложение как минимум до вечера. Сколько у нас там?.. - «дядя» взглянул на свои наручные механические часы фирмы «Ракета». Купаться в Зоне естественно ни один дурак бы не стал, особенной в «Роднике» или «Фонтанах», мужчина всего лишь решил поддержать потешную игру младшего. - Десять часов и тринадцать минут. Н-да, сегодня не выйдет, получается. Что же, отложим водные процедуры до завтра. - Но солнышко… - жалостливо замямлил Ясь, шлёпая губами. - Да-да, ты у нас самое настоящее солнышко. - вдруг успокоил его молчавший доселе Арчи и затрепал того за волосы, отчего кулинар стал активно отмахиваться. - Раз все разобрались с отдыхом, с милыми прозвищами и желанием или нежеланием работать, то я предлагаю начинать сборы. Расчётное время выхода — десять часов сорок пять минут. Так что сворачивайте свой дастархан, приводите себя в порядок, пудрите носики и выходим. - А завтракать будешь? Я для кого старался? - завопил разобиженный Гнус, вырываясь из под конечности Гавиала. - Я уже в гостях откушал. Извиняй, товарищ шеф-повар. - виновато дернул плечами главарь, поднимаясь с нагретого места. - Ну и хуй вам с маслом! А мне вторая порция шедевра походной кулинарии! - - Ясь в сторону каждого ткнул ложкой, как копьём, и снова полез в поостывший котелок. Мятный тоже принялся в темпе рубать остатки харчей, разбавляя сухость галет неопределённой жидкостью из фляги. Коновал кивнул в знак того, что вопросов не имеет и принялся прибирать со стола. Гави сразу же остановил Кречета на полпути к их комнате с вопросом по теме: - Как думаешь идти? - в руках у него уже сиял своим жидкокристаллическим экраном новенький ПДА с пометками на карте Окраины. - Да по твоим старым вешкам. После Выброса маршрут конечно корректировки требует, ну ничего, будет нам элемент аркады. Пару шунтов там, пару дуговых линий тут — вот и все работа. Не дрейфь и мозги не кипяти этим. Знаешь ведь, как по писанному пойдёт, как только непосредственно на тропе окажешься. - Угу. Понял. Не подведу. - забубнил грузин, явно снедаемый преддверием выхода на видоизменившийся тракт после длительного перерыва. - Не подведёшь, куда ты денешься, Арчи. - наставник мягко толкнул протеже в бок и одарил бодрой улыбкой, тот ответил тем же. Проблема была купирована. Кречету особо нечего было собирать и подготавливать, свою «немку» - Gewehr36 в варианте Compact, вышедшую из под крыла немецкого семейства «Heckler & Koch» он вычистил спозаранку, ещё перед вылазкой к «Жабьему Плато», в гости к Пашке Солёному. Да и снаряжением он был набит — налегке по Зоне не ходил, считая это плохой приметой: лучше пару раз запыхаться по пути и мышцы спины поднапрячь, чем оказаться посреди боя с голым, как говорится, тыловым обеспечением. Потому мужчина лишь перебрал свой армейский рюкзак, смахивающий на те, что таскают на плечах американские военные во всяких восточных странах. Покумекав, докинул в него дополнительный контейнер марки «Аргус» - вещичку недешевую, зато отбивающую свою стоимость целиком и полностью. Пару дополнительных, уже заряженных магазинов впихнул в специальные подсумки, сшитые под них и закреплённые на плитоносце при помощи строп «Molle». Рядом, у своей софы, рьяно копошился Артур, то и дело фыркая и что-то под нос приговаривая на родном языке. Торчать оставшуюся часть времени в свой каморке Вадим не мог — в нём точно шило засело, а то и целое сверло, бередящее его кожу и плоть думами о приближающейся халтурке. Саспенс — лучший соглядатай, никогда не позволит расслабиться и дать себе поблажку. Потому вожак выбрался к остальным, дабы разделить с ними свою напряженность в мыслях и сухожилиях. Мятный уже влез в свой трофейный «Страж Свободы» - костюм для юрких, подвижных и наглых, то есть для таких, как конопатый «старатель». Тот выбил это чудо кустарной инженерии по своим старым каналам и даже договорился на усовершенствование по хорошей скидке. Так рукастые технари «Свободы» впихнули внутрь ткани вставки из магниевых пластин, полиэтиленовую герметическую прокладку, керамическую броню типа «Чешуя», импрегнированную и прорезиненную подстилку — защита от аномалий получилась по высшему разряду, бронежилет тоже имелся, хоть и слишком «лёгкий», но тут уж сам покупатель настоял, что главное — быть как гусиное перышко, а после пары попаданий в сталкерских реалиях ты труп уже при любом раскладе, даже если пулю остановит защита. И в убеждениях его была доля истины. В руках Мятный вовсю вертел своего любимца — немецкий автомат HK416, дальний родственник «Гэшки» Кречета. Рыжий занимался подгонкой телескопического приклада и рукоятки под неуловимый идеал, то и дело вспоминая чью-то матерь, оперный театр и кордебалет. «НАТОвский» рюкзак его, выкатив пузо, завалился на бок рядом, явно готовый рваться в бой. За сим клуб любителей «неметчины» замыкался, в игру вступала отечественная продукция: Сайга-12К — гладкоствольный карабин, собранный базе старого-доброго АКМа, был собственностью Гнуса, который прямо в этот момент нелепо, как детсадовец подштанники, напяливал на себя Научный Костюм «Монолита» в исполнении под грифом десять — трофей и впрямь достойный внимания. Такой раритет откопали «диггеры» в одной из подземных нычек фанатиков в Припяти, Ясь же на этих диггеров вышел, отстегнул им зелёных как полагается и уже вскоре шастал в перекрашенном в нейтральные цвета комбинезоне-легенде. По сути, НКМ-10 был той же заезженной «СЕВОЙ», только возведённой в абсолют: внутренняя система терморегуляции, встроенная пылеотталкивающая система, активные фильтры, керамические пластины, кевлар тут и там, полимеры, вставки из висмута, даже система жизнеобеспечения. Ветеранов секты в абы что не обряжали, их-то ценили, чего не скажешь о доле неофитов. Отполировал этот «оргазм техника» Гнус интеграцией в шлем «Заслон» обруча «Пси-купол», изобретённого лично профессором Сахаровым. После чего «сеноголовый» блондин ответственно заявил, что он теперь как лёд — в огне не горит и в воде не тонет, то бишь можно его хоть брать за руки да за ноги и точнёхонько в аномалию закидывать, если не гравитационная, — в первые пару минут не помрёт, это верняк, ещё и выползти сумеет, небось. А если учесть тот факт, что «далматинцы» занимались поиском артефактов в самом центре Зоны, в местах от которых за километры несло мучительной смертью самого разного пошиба, то получалось, что лучше снаряжения для погружения в очаги аномальной активности и найти-то сложно, по крайней мере среди моделей старого поколения. В общем, ходил их кухарь фатом, как лондонский денди, благо в этот раз гордиться и вправду было чем. Коновал долго думать не стал, сперва вышел на «Долг», а через них и на некоторых падких до лёгкой наживы «СОПовцев», те и списали со склада пару «залежавшихся» экземпляров бронекостюмов, обрядив Вадима и Борисовича в два «Булата» - следующую версию «СКАТА-9М». Все же дуэт возрастных участников отряда был его основной боевой силой, потому и защита им требовалась подобающая. Естественно, в костюмчиках нашлось место и цепочке модификаций на вкус каждого из носителей, но это уже был минор. И без них «Булат» совместно с шлемом «Сфера М12» защищал владельца на пять с плюсом и смотрелся внушительно, статусно, грозно. В качестве огневой мощи бывалый «старатель» не стал манерничать, его выбор был сух, суров, проверен временем и тяготами боя — АК-74М с оптикой. Ничего лишнего, конструкция настолько же тривиальная, насколько и смертоносная. Такую же «игрушку» подобрал себе и Гавиал. Он, между прочим, фертом стоял на выходе из их с Кречетом кельи и красовался в обновке, которую ещё ни разу не использовал в деле — в Спецкомбинезоне «Амброзия». Комбинезон этот был следующей ступенью после «ССП-99М», он же укреплённый костюм учёного. Нынешний образец заметно отличался от своего прародителя, потому как разрабатывался не столько для нужд светил науки, сколько для «вольных сталкеров», продавших свою волю за ежемесячную зарплату, премиальные, льготы и целые мириады страховок, припасённых на «несчастный случай» и «трудовые издержки», ушедших гнуть спину в «НИИ ЧАЗ», где фраза «сгорел на работе» в лёгкую могла стать суровой констотацией реальности. Вот для них-родимых, с учётом их пожеланий и разрабатывалась «Амброзия». Она, по функционалу, представляла собой симбиоз упомянутого ранее «ССП-99М», «СЕВЫ» и «ПСЗ-9д», то есть «Брони Долга». Каркас «скафандра» остался, однако же перестал быть похожим на латексную мишень едко-химозного цвета, хамелеоном мимикрировав под «Оливу». Гермошлем наконец исполнили не столь объемистым, он приобрёл больше от шлема, чем от «аквариума», перестал давить на трапеции и плечи его носящего, однако, в нём сохранился относительно большой угол обзора. Система замкнутого дыхания была улучшена, её перевели на сменные капсульные фильтры, отчего габариты её стали крошечными, позволяя нацепить на спину серьёзную торбу. Фильтр с трубками отвели с груди на спину, а на торс накинули бронежилет, спроектированный на основе арамидного волокна. Как и полагается: лёгкий, вопреки тому в достаточной степени прочный. В базовой комплектации на «Амброзии» висел лишь нагрудник, однако имелась опция приспособить наплечники и «фартук». Все возможные и невозможные модификации уже были внутри в базовой комплектации, протекция от аномальных явлений была доведена до достижимого максимума и, если верить отчётам, превосходила совершенный «НКМ-10», утирая нос загадочным инженерам, некогда колдующим для нужд «Монолита» из-под полы. Главной, флагманской примочкой стала новейшая система замкнутого дыхания, которая больше не базировалась на тяжеловесных заспинных баллонах с кислородом, как у Мятного, не опиралась и на старые громоздкие фильтровальные блоки-системы, установленные в броне Гнуса, здесь структура фильтрации заряжалась подплющенными, мелкими, не больше пяти сантиметров в диаметре, дисками — составными частичками артефакта «Фибры». Тот являл собой множество, от двадцати до тридцати штук, этих самых дисков, нанизанных на нечто, смахивающее на ржавую медную проволоку, заплетённую в терновый венок. Сперва никто ума приложить не мог, на кой ляд выродились у термических аномалий такие вот детки, а как дошли те до Института, так орешек и раскусили: оказалось, что сам терново-медный венок бесполезен, а вот пластинки с него — лучшие природные фильтры из всех вообразимых. Процеживали они, ясное дело, не всё, профиль их был узок: очистка кислорода от всех вредоносных примесей. Для загрязнённых всем, чем только можно просторов «Закордонья» что-то лучше и придумать было сложно: светила науки и инженерии тут же ринулись разрабатывать систему фильтрации, заточенную под работу на сменных «пластинках». И вот, года четыре прошло с тех великих открытий и не менее великих заявлений, и выкатили таки, чертяки, на суд сталкерской общественности своё детище. На бумаге звучало так: габариты минимальные, затраты столь же минимальные, в силу распространённости «Фибр» и упрощённого процесса их перегонки в «пластины-картриджи»; с устранением дефектов же должен был справиться даже запойный дядя Петя с Кордона. А вот эксплуатационную пользу пророчили неимоверную: время работы одной зарядки из четырёх картриджей — сутки, за эти сутки, проведённые под защитой «Фибр», не должно было возникнуть никакого вреда здоровью, обычно исходящего от всяких ядовитых ужасов Чернобыля. «Вундервафля» да и только, что же, на то и артефакты — чтобы вершить чудеса и пощёчинами сотрясать стагнирующий земной шарик. Впрочем, «Амброзия» требовала обкатки, так как вышла во «всеобщее» пользование совсем недавно. Что, конечно же, не помешало самым алчущим заполучить первые её «оттиски» из рук контрабандистов и фарцовщиков, наличествующих среди научников и военных. В первых рядах алчущих был и Артур, отваливший чуть ли не все отложенные с продажи «Двоедушия» деньги за эту шикарную новинку. Стоила ли игра свеч — это ему и его окружению ещё предстояло узнать. А пока он красовался «новой вехой в мире исследования Чернобыльской Аномальной Зоны» и выглядел в высшей степени хорошо. Вадим зажмурился, сжал губы в нитку и одернул их края вверх, приязненно приподняв голову и тут же уронив её обратно, говоря тем: «Красавчик, Арчи, красавчик, всё, всех затмил, радуйся». Лысый ветеран тем временем, развалившись на стуле, набивал один из магазинов унитарными патронами 5,45 на 39, что россыпью лежали на столе. Он то и дело простукивал толстыми, похожими на кольчатых червей, агальцами по емкости в определённый такт, добавляя тому удары патронами о доски стола и притоптывания, вдобавок он бурчал себе под нос что-то бесперебойное, обаче заунывное. И казалось, что даже пружинный механизм принимает в себя боеприпасы пощёлкивая в ритм. Шея, а с ней и голова у Борисовича ходили из стороны в сторону, как у фигурок, которых любят некоторые автомобилисты. Молодёжь, созерцая это, переглянулась в непонимании, взглядами придя к коллективному мнению - «поплыл» у дедушки чердак. И тут не замечающий никого и ничего Коновал точно из ментального канала выловил их отношение к его экспромту и загорланил ломаным, скрипучим, сверлящим уши, но полным счастья басом: - Кто виноват и в чём секрет, Что горя нет и счастья нет? Без поражений нет побед, И равен счёт удач и бед. - И чья вина, что ты один? - подхватил его Кречет, попадая в темп, органично вплетая свой столь же горький для слуха, но и столь же чистосердечный в своём порыве баритон в композицию. Дальше старшие продолжали в унисон: - И жизнь одна и так длинна, И так скучна, а ты всё ждёшь. Что ты когда нибудь умрёшь! - И меркнет свет, и молкнут звуки… - завыл Борисович, продолжая заполнять коробочку снарядами, которые от такого творческого рвения охотнее стали занимать места в соответствии с купленными билетами. Патроны были им заместо перкуссии, а гитарные мотивы отзывались где-то в памяти. - И новой муки ищут руки. - вторым номером отыграл Кречет, передавая пас обратно к «бывалому». - И если боль твоя стихает… - Значит будет новая беда! - закончили они двугласием, беря самые высокие ноты из тех, что им давались. Кречет довольно залился полным сердечности и веселья хохотом, покачиваясь на месте, а Коновал продолжил довольно мурлыкать что-то неопределённое, как бы оставляя музыкальный шлейф: - Дам-дарам, дарарам-дам, дарада, нан, дара-дам-дам. Вадим, утерев подступившие к краям глядел слёзы, оглядел всех своих юных подчинённых: они были как трут, а Коновал вместе с ним только что выбили искру из своих каменных душ, разжигая в младшем поколении пассионарность. Теперь все и каждый рвались в бой, в гущу событий, а это то, что и было нужно. Вся их компания была теперь настроена на одну волну и этого могло сулить лишь удачу. Через несколько минут вся братия, навьюченная снаряжением, при оружии, в комбинезонах, сидящих в облипку, вывалилась из их хатки и направилась по дороге, ведущей к выходу из «Низины».