О муках человеческих, Зоной провоцируемых

Утренний зной лишь усиливался, от чего дерма безустанно покрывалась слоями пота, походя тем самым на луковицу. Был дикий соблазн скинуть с себя все шмотьё, весь скарб разбросать по ветру и остаться в одной футболке и трусах, однако самосознание и рационализм подсказывали, что за такое будет «бо-бо», крайне серьёзное «бо-бо», такое, какое и в голове не сразу уложится, не успеет банально. Потому следовало медленно идти вперёд, раздувая диафрагму, жадно хватая ртом и носом раскалённый воздух, жаром щекочущий издыхающие от нехватки кислорода лёгкие. Радовало только одно: восточные воздушные потоки не только обдували проступающую испарину, тем самым милостиво охлаждая её, но ещё и вели себя как добросовестные пастухи: оберегали и подгоняли в сторону «старателей» своих овец — раздутые пушистые облака, а тень сейчас была дороже всех богатств. Топливное хозяйство, отчего-то прозванное в народе «Мазуткой» — хотя был там не только мазут, но ещё и как минимум солярка — находилось на юге «Окраины», у подступов к хищному «Чернолесью», за которым была лишь нескончаемая и непреодолимая для человека полоса безжалостного тумана с рекордной, пиковой высотой энтропии – «Хмарь». Подле «Мазутки» раскинулась архианомалия «Борозда» - чуть ли не самое опасное место среди кишащей опасностью «Окраины». Там же охотники из группы Тучи видели двух взрослых Химер и их выводок на прогулке, там, близ «Борозды», в пещере чах над костями убиенных старый псевдогигант по прозвищу Кощей. Целое прозвище та - явно не божья - тварь получила за то, что угробила три к ряду группы охотников, собаку съевших на загоне и умерщвлении крупного скота. После этого Кощея оставили в покое, и даже виртуоз Туча не решался бросить ему вызов, вот и стал «шарик на ножках» жить, поживать да добра наживать, никого особо не трогая. Подумаешь, с голодухи пару-другую одиночек схарчит, разве же это грех смертельный. Волновало только то, что «парой-другой» в этот раз мог стать сам Кречет со своими «соколиками». В общем, местечко было, как это говорится, не популярное у туристов. За весь прошедший месяц к топливному хозяйству, скорее всего, ходило ровно столько человек, сколько пальцев было на левой руке у Солёного. У уж после Выброса там, пожалуй, был лишь уникум Эстрагон. Но тот свои тропки ни за какие коврижки не выдаст, как и любой другой уважающий себя ведущий — секрет фирмы всё же. Впрочем, Арчи был проводник не промах, опыт в прощупывании маршрута до «Гостеприимной Мазутки» у него имелся, а навыкам его требовалась встряска, дабы те налились свежестью. Из «Низины» отряд вышел на бело-зелёное от густо произрастающего повсюду ковыля «Гуляй-Поле», прозванное так не в честь запорожского городка, а в честь своей безобидности: противоестественных физике ловушек разного спектра здесь кот наплакал, а встретить опасного мутанта — невидаль. Между тем по полю вовсю, опять же, гуляли мутанты помельче: даже сейчас Вадим периферийным зрением уловил мреющие вдали «тефтельки» — стадо плотей, загоняемое то и дело выныривающими из моря злаковых растений, в попытке укусить «сало» за бочок, слепыми псами. Пока небесное светило не напекло голову в должной мере и покуда на пути не учинялось пертурбаций, шагать было не в труд. Впрочем, лафа закончилась всего через каких-то десять-пятнадцать минут, когда вышли «Урочищу» — мелкому болотцу, которое, как назло, обойти было никак нельзя — спокойный тракт пролегал только через него. Кречет не был лингвистом и понятия не имел, отчего образовано слово «урочище», обаче по отношению к этому конкретному болотцу он бы мог твёрдо и чётко заявить, что правильно говорить не «урочище», а «уродище», потому как болотце было истинно уродским. Оно являло собой мутную лужу, уместившуюся среди начинающегося осиновика, заплывшую пеленой из нанесённой ветром грязи, опавших листьев, тины и кувшинок. Всюду рассеялся и, что поражало, цвёл и пах, противный болотный багульник, в народе известный как болотная одурь. Его эфирные масла клубились потаённой для взора завесой, обостряя головокружение и головную боль, нагнанные зноем. Над лужей возвышались кочки и перешейки, из трясины торчал и в ней же валялся «рогатый» сухостой и валежник, часто выступающий непрочным мостиком между одной и другой кочкой. У произрастающей близ топи флоры почти не было лиственного покрова, все деревья да кусты косились кто-куда, как запойные пьяницы, как сейчас должно было косить Осота и его прихлебателей. Первым делом подошва нащупала под собой рыхлый, ещё сухой торф, поросший чахлой волосистой осокой, развалившей свои узкие жесткоопушенные листья как красную дорожку пред идущими. Через десяток метров под ногой нахраписто, плюя на нормы приличия, зачавкало — путники вошли в заболоченную местность. Расстояние между нейтралами было где-то по три метра: первым шёл Гави, после него ступал Кречет, затем Гнус, за его спиной шатался Мятный, арьергардом же был Коновал. Всё было просчитано и оптимизировано: сперва проводник, делающий своё штурманское дело, его страхует наставник и мозг группы, которому к тому же нужно быть в гуще событий, после них тащится самый зоркий, глазастый тип, которого хлебом не корми, а дай по сторонам таращиться, того догоняет картограф поневоле, на ходу раскидывающий конопатыми перстами метки в своём наладоннике, тыл же прикрывает многоопытный и наторелый боец. Артур, как бы невзначай, выпустил из рук прямоугольный детектор аномальной активности «Сигнал», тот, закреплённый на поясном карабине, шлепнулся о его голень и стал вилять вправо-влево, грузин же этого даже не заметил, свернул с фарватера в сторону, заставляя остальных встать и напрячься. Не успел никто и словом обмолвиться, как из-за кустов лещины и снежноягодника объявился пропащий, обламывая длинный, в полтора метра высотой, сук. Очистив его от хворостин, ведущий смастерил себе «палку о трёх концах» — рогатину, с которой и взялся покорять топи. Гавиал был по натуре педант, потому прощупывал дернину со всей возможной филигранностью, отчего скорость их поступи снизилась до одного метра раз в пять-семь секунд, зато участь искупаться с головой и запутаться в подводных буклях обходила бродяг стороной. Как подошли к кромке гигантской лужи, Арчи, бросив пару гаек на упреждение, забрал одесную, там между сушей и бугорком пролегал сотворённый природным хаосом мостик. Проводник, вообразив себя канатоходцем, перехватил рогатину как шест и робко ступил на сучковатый ствол заваленной осины. Тот прогибался под балансирующим человеком, хлюпал жижей, потрескивал, но ношу вынес, а мужчина, предварительно ощупав кочку, спрыгнул на неё, демонстрируя остальным, что идти по его стопам можно смело. Раз уж генацвале смог пройти, то и остальных мостик выдержит, разве что Борисович мог засомневаться, но в итоге и с ним всё прошло гладко. Вслед за тем потянулись перешейки и зыбуны, где-то обманчиво манящие, а где-то удивительно прочные. По сторонам от них из под водяной толщи, обливаясь и облизываясь, выглядывали «Мясорубки», а «Карусели» парили над лужей, лишь «моча пяточки» в тине. Болотистая водица то и дело гривуазно побулькивала, как бы приглашая проходимцев понежиться в джакузи с прелыми благовониями. Самопальный щуп Артура несколько раз натыкался на «Квазикочки» – особенность болотистой местности. Кажущиеся прочными кочки проламывались под давлением извне и грабастали оступившегося в свои недра. Тогда настоящим везением было очутиться в обычной яме, полной ионизирующей жидкости, цепких подводных растений и коряг. Всё, как это обычно водится, могло быть и хуже: под ногами могло оказаться «Заливное» - свёкор «Студня». «Заливное» не имело ярко-малахитового свечения, как остальные из семейства «химических», от того его легко можно было спутать с впадиной, полной стоялой мутной воды. Разве что та ретиво лоснилась, даже когда на неё не падал свет. При попадании в аномалию части тела человека или животного, обманчивая влага сжималась, отвердевала, как цемент, при попытке страдающей стороны вырваться реагировала так же, как неньютоновская жидкость на удар — становилась ещё крепче, лишь усиливая мёртвую хватку. Вытянуть конечность возможным не представлялось. Дальше запускался процесс «переваривания» и «Заливное» обгладывало, обсасывало, грызло сочное мясцо на протяжении приблизительно часа. На выходе могли получится лишь химические ожоги высшей степени, а можно было вытащить и голую культю — тут как повезёт. Большинство не выдерживали мук и умирали от болевого шока, однако были и выжившие «счастливчики», инвалиды, которым дай боже выбраться за фронтир или найти в себе силы застрелиться, сожалея лишь о том, что не приняли этого важного решения раньше. Артефактов эта гадость не вынашивала, оттого любить её было не за что. Аномалию бы точно облюбовали «зубиловцы» как очередной элемент истязательных развлечений, но проводник среди них был такой же редкостью, как дождь в пустыне Акатама, а сами «боевики» по топким краям лазить не любили — велик шанс на своём примере продемонстрировать действенность такого метода пыток. По зыбкой суше отряд добрался до другого края болотца, Гави вскинул руку в повелительном жесте «стоять», Вадим насторожил всю свою перцепцию: у доселе безопасного берега поселились две злокозненные «Выжималки» — подвид знаменитых «Воронок». Разница меж ними была в том, что новый вид труднее определялся издали, его сложнее было отличить на густом фоне, хотя, если присмотреться, можно было заприметить, как в извращённой области гуляют воздушные потоки, гонимые точно самой Силой Кориолиса, обдувая невидимую планетку. Трава под аномалией была ещё суше, чем обычно, и видом своим напоминала чипсы, рассыпанные наземь. Также близ неё, даже вот сейчас, шептался едва уловимый шум скребущихся друг о дружку листьев, обаче было в нём что-то фальшивое, фиктивное, инородное. Тем более листьев вокруг нигде толком не было. Лидер в очередной раз ужаснулся тому, как беззаботно можно принять этот шелест за треск осоки под ногами. «Выжималка» работала экзотично, с эдакой долей театральности и напыщенности, это ей досталось от «мамы-Воронки»: попавшую в неё жертву цепкий охват гравитации утягивал к центру, а там уж бросал на землю, точно садист-насильник. С полминуты мученик ещё трясся, пыхтел, выл, тужился в сопротивлении, а потом одним махом из пор кожи его, как из автоматической системы для полива газона, прорвой фонтанчиков выпрыскивались все имеющиеся в жилах литры крови, расплёскиваясь вокруг, пропитывая одежду напрочь. Эта чета, к примеру, темных лужиц вокруг себя не имела, значит «девственность» ещё была при них. Жертва такой кровопийцы почти не отличалась от жертвы кровососа — то были кости обтянутые погребальным кожным фраком - в засушенном тельце не было ни намёка на влагу. Зато с «Выжималками» работало правило «Зона взяла — Зона дала»: те на месте замученного извергали из своего лона «Кровянки». Обозначенные образования напоминали вытянутый, со всех сторон приплюснутый матовый прямоугольник с ровными краями, подобный куску красного кварца и параллельно куску одноимённого колбасного изделия. Польза от них была — закачаешься, не только раны заживляли и кровотечение останавливали, но ими ещё и обрабатывали края ранения, чтобы не допустить заражения. В общем, спектр применения у «Кровянок» был большой и «вольники» даже не шибко стремились те сбывать, всегда оставляя штучку-другую для себя-любимого. Кефир, упокой Зона его душу, даже как-то рассказывал, что их можно нарезать и лопать за обе щеки, а то и рассасывать, восстанавливая тем самым запас крови в организме, но того уж никто не проверял, зная тягу мертвеца почесать то и дело брешущим языком. Арчи тщился, силился, пыхтел, бросая гайки, болты и прочий ржавый мусор. Определив границы аномалий он лишь убедился, что проскочить меж ними никак не выйдет. Тогда проводник сделал с пяток шагов влево, многозначительно указал на покосившуюся над водой трухлявую стволину, затем на контрарный берег. Старшие поняли всё без слов и подсобили ведущему выкорчевать бескорневой комель, завалив тем самым дерево набок, точно над водой, подражая первому «мосту». Новообразованный пирс уже был свободен для посещения, потому строй из мужчин аккуратно перебрался на него, оставляя коварные топи позади. Чуть погодя под ногами перестало хлюпать, в то же время торф никуда не делся, ехидно укачивая шаг. Исход из «Урочища» знаменовали две осины, переплетённые меж собой, как ветви виноградной лозы, формирующие треугольную арку. Не хватало лишь вывески «Ждём вас снова». Кто не блуждал этой тропой, небось уже решил бы радоваться, ведь такая гнусная пакость осталась позади, а значит, дальше — лучше. Но ватага Кречета никакой радости не испытывала: они знали, что это болотце было маленьким, хиленьким, почти бесхарактерным, его точно выгнали на отшиб поселения, как прокажённого. Самим же поселением были «Миазмы» - цепь болотистых водостоев, сплетённых меж собой ручейками прогорклой водицы. «Миазмами» местность назвали не за просто так, в её пределах сам воздух буквально пылал токсичными испарениями, и каждая частичка его несла отраву. Там вовсю расселись встречающиеся на каждом шагу «Газировки», в каждой канаве можно было напороться на «Холодец» или «Студень, а «Кислотный Туман» стал самой атмосферой для этого ограниченного жгучим ядом участка земли. В общем, среда столь же опасная, сколько и плодородная на «Ломти Мяса», «Души», «Колобки» и даже «Светляки» с «Пузырями». Были авантюристы, которые пресыщались сбором «Крови Камня» и «Губок» у самых границ «Миазмов» и без системы замкнутого дыхания лезли вглубь, сцеживать сливки, наглотавшись «Антидота» под завязку. Бывало даже приносили что-то, только если и выживали, то в ходоки больше годны не были — дыхательная система становилась как у курильщика с семидесятилетним стажем и раком лёгких последней стадии в придачу. Простирались «Миазмы» довольно далеко, от самого «Жабьего Плато», где восседал Солёный, вплоть до здешних мест. Благо маршрут «соколиков» затрагивал лишь каёмку архианомалии, однако лезть в неё, даже при наличии экипировки, не очень-то хотелось, отчего «вольные» решили дать затратный по времени, бесстыдно растянутый, зато безвредный крюк. Они вышли к руслу тонкой, не больше метра вширь, речушки, бегущей из самих «Миазмов», а может и от них. Она, конечно, тоже была отравлена, но никакого амбре не источала, как бы пытаясь отмазаться от родственных связей с вонючим быдлом. Гави подошёл к обрыву и, осмотрев место приземления, спрыгнул вниз, в «Гнилую Пойму». Пойму, случалось, замывало, когда подземные ключи в «Миазмах» начинали хлестать сильнее, или когда на «Окраину» снисходил сезон ливней. Но вот сейчас пойма была путь и размочена, однако вполне проходима. К тому же, в ней редко встречались аномалии, а если таковые и были, то отличить их было проще при неосознанной помощи со стороны размякшей почвы под ногами. Теперь берцы увязали в слякотном месиве по самую таранную кость, под подошвой ощущались зыбучие пески или даже вязкие хляби, тем не менее все знали, что лучше уж так, чем в какой-нибудь «Выжималке» или «Газировке». Несколько раз приходилось карабкаться наверх, дабы обогнуть новоиспечённые «Трамплины», но в сам ручей лезть не пришлось. Они, пройдя «Урочище» изловчились не намочить ног, и это было очень кстати, ведь шагать в мокрой, прокисшей обуви туда-обратно было бы не простой неприятно, обаче ещё и довольно трудно. Русло постепенно расширялось, а с этим расширялось и удолье: все свидетельствовало о приближении к химической архианомалии. Через минут пять пути в ноздри назойливо втиснулся, свербящий слизистую и опаляющий вибриссы, щиплющий запах тухлых яиц и серы — визитная карточка «Миазмов», появляющаяся как молния перед громовым раскатом. - Ух бля! Я так больше не могу. Издохнуть можно! - замычал Гнус, торопливо нашаривая закреплённую за спиной «Сферу» и натягивая ту на голову. Он старательно закрепил шлем, застегнул все три клапанных слоя защиты шеи, нашарил пальцами кнопку на поясе, обошёл систему борьбы со «случайным нажатием» и запустил систему внутренней рециркуляции воздуха. Теперь Ясь дышал глубоко, громко, довольно «ахая» из своего илюминатора, ведь даже спёртый, хоть топор вешай, воздух внутри его скафандра был прохладненьким. Заразить остальных своим примером ему не удалось, ребята продолжили терпеть вонь и зной, не желая транжирить драгоценные фильтры по столь незначительному поводу. Вонь утроилась, когда русло сделало крутой гиб в сторону околицы «Миазмов», так скитальцы почти дошли до истока «Гнилой Реки» у самого поворота пришлось разбегаться и прыгать сквозь расширившийся до двух с половиной метров поток: Мятный поскользнулся по приземлению и измазал перчатки с предплечьями, Борисович изгваздал коленки, Вадим подвывихнул ногу. За сим негативные последствия окончились. Следующей достопримечательностью на пути стали «Буераки», иногда именуемые незатейливо — горками. То были овраги, идущие друг за другом вряд, как параболы: верхняя точка, сужающаяся нижняя точка, опять верхняя точка и так далее - ну точно волны мерно работающего осциллографа. В самих оврагах редко что-то росло, они были засыпаны бледным песком, а вот поверх них то и дело торчали кряжистые липы и тополя, непроницаемые кусты шиповника, барбариса и даже увядшей навеки сирени. Тут маршрут снова не давал передышек, ведь идти по ухабам было сложно, вечно требовалось куда-то взбираться и откуда-то прыгать, при этом проверяя каждый куст и каждый подъём на наличие «снастей», расставленных Выбросами. В один момент Гави даже стал петлять, нервно поглядывая на датчики и детектор, как бы вопрошая их «чего же вы подводите, друзья?». Тогда за дело взялся Кречет, в котором не сидел идеалист, потому он на личном примере, вытянувшись как струна, доказал, что коридор меж двух перекатывающихся ледяными молниями «Электр» есть. Так все и ступили дальше. Потом уже удивил сам Артур, когда «Электры» плотным фронтом забаррикадировали дорогу. Грузин отыскал самого мелкого из электрических спрутов, запустил в него болтом и сразу после разрядки статичного электричества, испаряющего сам воздух, рванул через него. Безбашенный финт удался, среди наблюдающих кто-то ахнул, кто-то вытаращил глядела, лезущие на лоб, кто-то впал в столбняк, а кто-то всплеснул руками. Отойдя от шока, который был вызван не столько самой выходкой, сколько тем, что их следопыт переступил через себя и пошёл на недюжий риск, остальные тоже прошли через это крещение электричеством. Ощущение было непередаваемое: после приземления болта перед физией разлетались скопы искр, изломанных лапок молний, трещащих, будто сверчки в летнюю ночь. Представлялось, что они сейчас зайдут за спину, обхватят жертву и заплетут ту в кокон непомерных электрических зарядов, испепеляющих нервную систему. Прошлый опыт верещал об опасности, прущее напролом тело готовилось к собеседованию на визу в ад, мысли сами строчили некролог по их глуповатому обладателю. Вопреки этому, карачун не приходил: что-то теплое и приятное, прямо как утиное перо, щекотало стопы, в основном пятки, пальцы конечностей немели и больше не принадлежали ничему человеческому, зрение начинало играться со зрителем, то включая, то выключая свет, а по всем внутренностям точно пробегала колония воинственных муравьев, оставляя после себя кисло-сладкий трен, какой бывает у палки, сунутой в муравейник. Сам мозг в этот момент точно получал звериную порцию стероидов и стимуляторов, за секунду прогоняя сквозь себя тонны текста, домыслов, воспоминаний, эмоций и решений, в окончании форматируя это все одним махом. То была рафинированная от всего мирского экзальтация — всё тело полнилось какой-то энергией, а потом разряжалось абсолютно без вреда для себя, по крайней мере, без ощутимого. С другого конца «Электры» уже выходил иной человек, сам толком не осознающий, что же в нём переменилось. Впоследствии таких забегов волосы стояли дыбом, даже те, что не на голове, капилляры проступали из под кожи, лопались в белках очей, овивая те красными ветвями, зрачки маниакально расширялись, а «мотор жизни» — сердце — заходился в ритме ча-ча-ча, как после стометровки преодолённой за дюжину секунд. Мышцы ещё какое-то время непроизвольно сокращались и зудели, а думы, тезисы и соображения, точно в невесомости воспарившие в недосягаемую высь, порывались вниз, в привычное, опускаясь слой за слоем, как зимний снег в ночную пору. Каждый из команды отлично понимал, что сеансы электро-химической эйфории вряд ли полезны, скорее всего, даже пагубны, как какие-нибудь мини-выбросы, выжигающие нервную систему. И всё же порой было очень сложно отказать себе в удовольствии испытать что-то нечеловеческое, несравнимое ни с какими наркотическими приходами, что-то, спрятанное от них за тканью мироздания. Пусть оно хоть сто раз и губительно. К тому же тут сама Зона не оставила им выбора — на ещё один гак времени не оставалось. «Соколики» перевели дух, оправились, обменялись нечленораздельными впечатлениями, заключёнными в звукоподражаниях из рода «вау», «ого», «ах», «вха», «хы», «ы», и вернулись в прежний темп, оставляя «Буераки» за спиной. Немного погодя все пришли в норму, избыток электромагнитных частиц развеивался прочь, не оставляя после себя даже осадка. Обсуждать впечатления от «контакта» в кругах «нейтралов» было не принято: не были они похожи на наркоманов, наперебой хвалящихся и меряющихся психоделичностью своих приступов. Наоборот, свершившееся скорее было чем-то личным, тайным, сокровенным, как первая любовь. Оно заставляло всех замкнуться, задуматься, поразиться себе, окружающему миру, Зоне. Кого-то пробивало на стыд, кого-то на солёные слёзы, кого-то на нервяк, кого-то на апатию, ну точно «отходняк». Каждый в такие моменты шёл и думал о том, как один из величайших инструментов человечества — язык — всё же слаб, неидеален, хрупок и замкнут перед ликом улавливаемой реальности. Ничто в должной мере не смогло бы описать прокатившийся по ним тайфун и от того становилось слегка боязно, грустно, и как-то мелко, что ли. - Тёртые мы калачи — не лежать нам на печи! - Гнус беззастенчиво оборвал задумчивую тишину, напевая импровизационные строчки в ритме марша. Явно бравировал, ему ведь тоже не были чужды все эти размышления. Парубку никто не ответил, потому он залепетал с обидой. — Н-да, херовые вы походники, унылые. Нужно было по дедовым стопам идти, а не с вами говно месить. — Кем же был твой достопочтенный дед, если не секрет? - спросил вполоборота ступающий Коновал. Больше из уважения, нежели из любопытства. — Дегустатором дешёвой водки на фрилансе. Сперва за счёт его матери, потом за счёт жены, ну а на сыне организм не выдержал — цирроз деда уволил. — «лодочные» губы Яся колыхнула жестокая ухмылка, которую тот тут же уронил. Шлем он уже стянул, потому лицезреть оскал могли все окружающие. Комментировать откровения никто не стал, Мятный было губы помял, да осёкся. Добрались до махонькой мелкорослой березовой рощи, которая удостаивалась упоминания только потому, что в ней, прямо меж деревьев, объявилась «Штольня» — протяженный одинокий тоннель, зарывающийся в землю под наклоном в пятнадцать градусов. Рядом с ним не было ничего, ни каких-либо построек, ни транспорта, ни вагонеток, ни груд руды и минералов, ни остатков снаряжения, что говорило об одном — это тоже плод «жадности» Зоны. Скособочившийся свод из древесных балок леденящей душу чернотой своего нутра приглядывал за шустро шнурующими мимо него фигурками людей. В зев «Штольни» утекали разбитые, изъеденные следами времени рельсы, предлагая всем жаждущим проследовать по ним в беспросветную глубь. Жаждущие, как же иначе, имелись. Внутри тоннеля полным-полно было одиноких «Жарок», раскиданных по диагонали. Чем дальше шло погружение, тем больше их становилось. О доподлинной глубине шахты никто не знал, до забоя никто не добирался, ведь на отметке где-то в двадцать метров плотность «Жарок» становилась такой, что можно было прям там запекать яйца, причём не одни лишь куриные — какие кто с собой принёс. В итоге основной сбор шёл на глубине десяти метров, где ещё был кислород, ниже ползли только смельчаки с баллонами «О2» за спиной, в попытках выудить незаурядный «Глаз» или «Пламя». А так «Штольня» была одним из основных поставщиков «Фибр» во всей Окраине и Мятный с Гнусом нередко там, на глубине, бывали, обчищая тоннель прямиком после выброса. Однако сейчас на это времени не было, их влекла дорога. Едва семейство березовых стало сменяться семейством буковых, а именно зубчатыми дубами, повеяло осенним ветерком и свежестью — жара отступала, циклон холода, серости и влаги, вечно ворочающийся над фонящими просторами ЧАЗ, снова брал причитающееся ему по праву рождения первенство. Протекание катаболизма отныне перестало быть тяжестью, пот прекратил струиться сально-солоноватыми водопадами со лба, в сухожилия с холодком верталась лёгкость и послушность, везде и всюду устанавливалась норма. Облака, подползающие к ним по-пластунски, растеряли свой былой объём, подсдулись, как пирог, преждевременно извлеченный из духовки, и расплылись, тем самым срастаясь, обретая унитарную структуру. Теперь они плыли в сторону «вольных» одной растянутой, чутка пышной грядой, напоминая собой сбежавшееся из кастрюли кипячённое молоко, муссирующееся и разливающееся по всей поверхности плиты. Только это молоко не было привычно кипенным, с издавна немытой плиты оно впитало нагар, маслянистые капли и что-то противное, окрашивающее его в ртутные оттенки. Это мрачное, ртутное пухлое брюшко и могли видеть люди Кречета, глядя на восточную часть небесной выси. Где-то у горизонта заметались, заскакали, играя в салочки зарницы, блестящие в отражении куче-дождевых облаков. Они предрекали великий ливень, что придёт мстить за опороченную утренним пеклом честь. Следовало торопиться.