О муках человеческих, Зоной провоцируемых

Засов через силу и с явным недовольством лязгнул, позволяя потревожившим его людям совершать манипуляции с дверью. Поводырь группы Кречета этим сразу же и занялся: ухватив холодящую ладонь ручку двери, он тягуче вёл её вперёд. Потом Арчи с опаской выглянул из-за дверной пластины, ещё раз прошерстил визуальными органами чувств околоток и выбрался наружу, увлекая за собой весь «хоровод». Дождь снаружи слегка рассеялся, только лучше от этого особо не стало — было всё так же мокро, ураган был всё таким же яростным и студёным, только теперь из-за ливневой стены выглядывало ещё больше построек и зданий, которые одним видом своим разводили в душе вселенскую тоску и гнёт. А в каждом их окне, за каждым углом виднелось дрожание воздуха — верный признак искомой, но отнюдь не желанной твари. Ветер, залетая за бетонную обваловку баков, теребя оторванные листы оцинковки, искажал своё звучание — там и тут слышались голоса. Точно, если бы «Топливное Хозяйство» всё ещё функционировало и работники его повсеместно пытались бы докричаться до коллег, прося и спрашивая их о чём-то. Жути эта иллюзия нагоняла порядочно. Грузин шёл чуть ли не по своим же следам, избегая любого отклонения от пройденного маршрута даже на визуально чистой местности. По Зоне, конечно, давно ходит поверье, дескать, назад тем же путём ходить нельзя. Кречет же давно вышколил своего воспитанника, вбив ему в голову одно правило, звучавшее доступно и односложно: «В Зоне правил нет». Впрочем, если воспринимать фразу в отрыве от контекста, то получалась она слишком уж радикальной и вселяющей безнадёгу. Наставник же не предлагал выкинуть на помойку весь опыт прошлых поколений, но говорил Гавиалу о том, что не стоит принимать хоть что-либо в ЧАЗ за данность, за аксиому, тем самым давая своему мозгу лишний повод расслабиться. Каждую отдельную ситуацию стоило анализировать собственной головой, подбирать к ней свой подход, не всегда принимая во внимание чужие авторитеты. Коли положение дел вопит о том, что самый безопасный путь, это уже проложенный — то идти стоит именно по нему. Не говоря уже о ситуациях, где обратный путь бывает всего один. А все эти сталкерские страхи по поводу «плохих примет» и «непредвиденных последствий» - это всё пустопорожний трёп. Неприятности в Зоне встречаются на каждом шагу, и не важно, ходил ты уже по той тропе или только прокладываешь её. Самое глупое в критической ситуации — твердолобо упереться в постулат, не желая ничего менять из-за собственных страхов, тем самым поддаваясь им и попадая в плен такой штуки, как самоисполняющееся пророчество. Вадим даже вывел для себя забавный термин: «систематическая ошибка умершего» — этим набором слов он обозвал суждения «вольников», основанные на смерти их собратьев по ремеслу. Мол, если кто-то в том месте погиб, то там ходить уже нельзя. Зачастую так конечно и было, однако беда была в том, что если у гибели свидетелей не было, то не было и никакой информации о действиях «упокоенного», который мог допустить самые элементарные ошибки, которые довели его до загробной жизни. К тому же Зона капризна и переменчива - сегодня на одной тропинке сущая смерть, а завтра на ней же раздолье и покой. Командир отряда, ещё будучи обычным «гидом», не раз оппонировал устоявшимся суждениям и доказывал всем, но в большей степени самому себе, что множество суеверий и предрассудков были рождены из симбиоза скудоумия и испуга, которые отключали любое критическое мышление как у тех, кто суеверия выводил, так и у тех, кто их распространял. Миновав щебенку, «кречетовцы» повернули к «Телепорту» и шпалам. Гнус шёл чуть безучастный, как бы отрешённый, то и дело прислушивающийся к своим внутренним ощущениям. Он изо всех сил искал в себе какое-то отклонение от нормы, старался уловить последствия пережитого, однако его организм по этому поводу степенно молчал, как отъявленный партизан. С ним всё было хорошо, у него не было никаких осложнений. И такой оборот событий порождал когнитивный диссонанс. Внезапно нога бредущего за проводником Кречета как-то ослабла, мигом рухнула в низ, как глыба в водную гладь, мысом цепляя шпалу. Лидер споткнулся, шлёпаясь оземь лицом, даже не выставляя перед собой руки. Ясь хотел было сострить, отсыпать колкий комментарий к неуклюжести старшего, дабы разрядить остановку, но тут же заметил, что сам стоит на месте не в силах и пальцем пошевельнуть, будто он проглотил не аршин, а целый кол, вбитый в землю. Так же встали и все остальные. Вадим лежал недвижимо. Мысли и чувства сделались квёлыми, ленивыми, спутались в клубок ядовитых змей, которые так и норовили ужалить любого, кто попытался бы их обуздать. Плоть сковало насквозь. Она, словно подвергнутая шоковой заморозке, больше не излучала тепла и вся застыла в онемении. Каждая жила внутри заполнилась льдом. Тут же по черепу будто автогеном прошлись, на виски стало давить изнутри, намереваясь полопать те. От такой боли хотелось вопить до потери голоса, рухнуть навзничь, кубарем катаясь по траве, но ни одна из этих опций не была доступна. Поэтому парню оставалось только сжимать зубы с такой силой, что через пару секунд начало казаться, что они вот-вот потрескаются и раскрошатся в кальциевую кашу. Когда ресурсы терпения были уже на пределе, когда сумасшествие подобралось к «старателю» максимально близко, в голове вдруг установился штиль. Отсутствие ощущений, мыслей, желаний. Рафинированная пустота. Вакуум, прямо как в КМПЗ. Штиль стоял недолго, секунд двести, вряд ли больше, после чего явились новые симптомы. Ультразвук, беснующийся на границе слухового диапазона, тонкой, но жёсткой медной нитью врезался в одну барабанную перепонку, ворочаясь сверлом. В какую именно - определить было невозможно, все произошло слишком стремительно. Пластичный металл пробежал по всем закуткам и извилинам серого вещества, растравливая то и выпорхнул через вторую ушную мембрану. Таким образом в плоть вернулась крошка собственной воли. По-крайней мере так это для себя понял Гнус. Катясь по межкозелковой вырезке, в последнем рывке тщетно пытаясь ухватиться за закругленную мочку, из уха каплями исходила кровь. Извилины тут же запыхтели, соображая, подыскивая варианты объяснения происходящего. От этих вариантов стало боязно, затряслись поджилки. Мурашки шрифтом Брайля разбежались по коже, складываясь в страшные, необратимые слова, вопящие об ужасе. «- Контролёр!» - подсказали откуда-то свыше. У Яся застучали зубы. О контролерах — любителях своей псионической ложкой растолочь мозг в ликворе, перед употреблением жертвы в пищу — он знал, опыт контакта у него с ними был, он даже проходил тест на устойчивость к разным типам пси-излучения в лаборатории, расположенной на Янтаре. И всё его прошлое шло в непримиримый конфликт с настоящим: контролёр мог взять в оборот ватагу зомбированных, стайку собак или плотей, даже одного-двух, в лучшем случае трёх «трезвых» бродяг подчинить мог, однако чтобы разом и всю группу — такого никогда не было, даже баек об этом «нейтрал» не слышал. Причём, ежели контролёр брал на захват нескольких ходоков, он обязательно их стравливал меж собой, потому как на дистанции удерживать два-три бьющихся за свободу самовыражения разума ему было не по зубам. Да и живыми они ему были без пользы — слишком много умственного ресурса на них уходило, кадавры в этом плане в разы выгоднее в роли эскорта. А этот схватил, обездвижил и ждёт, ничего не предпринимает, даже не показался ещё. «- Может взялся за слишком крупную рыбёху? Обездвижить смог — и всё, силёнки иссякли. Теперь в недоумении стоит и думает, как бы ему половчее слинять». В ответ на дерзкие измышления, возможность их воспроизведения снова отобрали, зато наградили пытающим нервные окончания зудом — зачесался сам мозг. Свербело до боли, до беспощадной боли, из-за которой хотелось своими же руками размозжить себе лоб или затылок, лишь бы добраться до источника снедающей чесотки. Свело скулы, пятнами проступили спазмы в области лица и шеи. Гнус через силу сжал кулаки, врезаясь ногтями в ладони, по которым вскоре побежала кровь. Контролёр наконец освоился, загнал все чужие идеи, помыслы и даже саму волю куда-то вглубь, в чертоги неисследованного человеком рассудка, где им стало жутко крохотно, где их заточили, делая подспудными. Контролируемому отныне разрешалось вольнодумствовать, да только смысла в этом теперь было крайне мало. Приказы своему телу отныне отдавал не человек, а кто-то куда более властный и могущественный, скрытый непроглядной теменью, двигающий шахматные фигуры лишь связкой пальцев. Ясю же отвели скромную роль немого, забитого в угол наблюдателя. Свидетеля собственного помешательства, своей послушности и слабости. Мальцу точно с размаху зарядили булавой по коленям, заставляя его рухнуть ниц, склоняясь перед новой властью. Отныне страх сдавливал грудь и подвздошье со столь великой силой, что казалось, будто под его напором начали крошиться ребра. И вот, они уже впивались хирургически острыми, неровными краями обломков в лёгкие, лишая те кислорода. Лишь недавно пострадавшее сердце оставалось нетронутым: к нему стремилась игла первородного фатума. Как только она вонзилась в миокард, так яд с её конца, пропитанного чистейшим некрозом, в момент сокрушил один из важнейших органов человека, остановив бесконечную перекачку крови. Человек нащупал себя лишь через несколько мгновений, наполненных вечностью. Счёт времени удалился за ненадобностью, обаче Гнус точно знал — он не умер, его сердце бьётся, то было лишь наваждение, иллюзия. Стоило только открыть слипшиеся глаза, дабы рассеять сконцентрировавшийся повсюду мрак, как по «кумполу» огрели чем-то раскалённым — это явился пси-удар, нацеленный на разрушение нейронных связей и нервных клеток. Перед взором все зарябело, захлопало, сама «картинка» внешнего мира завертелась и затряслась, будто отскакивая от разных углов глазниц, как это делала заставка «DVD Video» на дедовском проигрывателе. Накативший пси-удар напоминал сильнейшее опьянение: ничего не было ясно, думы ходили кругом, а все усилия тела и остатков разума были направлены на то, чтобы не рухнуть плашмя здесь и сейчас, окончательно упуская над «внутренним собой» какой-либо контроль. Серое вещество в голове забродило, точно домашний компот. И компот этот потихоньку обращался в домашнее вино - терпкое, резкое, не знающее изысков, бестактное и коварное: бьющее по всем мыслительным центрам одним точечным ударом, после которого и опомниться-то невыносимо сложно. Пришла фаза дистиллированного бреда. В следующий раз «включиться» Ясю помог запах гвоздики, вернее гвоздичного эфирного масла. Так пахли кабинеты стоматологов. Стоматологов юноша не боялся, в какой-то степени даже любил, только сейчас знакомый запах у него не вызвал ничего, кроме ощущения тревоги и рвотных позывов. Впрочем, блевать было уже нечем, уж чего-чего, а второго раунда «самоизвержения» можно было не бояться. Яся, пребывающего в состоянии некого мутизма, словно подхватили за подбородок, одновременно с тем разлепляя ему зенки, изображение в которых более-менее нормализовалось: остался только трясущийся эффект зернистости, символизирующий помехи в работе органов зрения. За подбородок его поводили из стороны в сторону, дали рассмотреть застывший товарищей — каменных истуканов, жертв Медузы Горгоны. Потом его взор уткнули в сторону, за угол заросшего высокими кустами забора, что окольцовывал то самое пространство с ящиками, где намедни проходили «кречетовцы». Подсознательно парубок понял — вот оно. К своему инертному и кондовому гурту решил выйти и сам пастух. Память подсказывала: «Жди дородного лысого мужика, укрывающего своё уродство за ветхим плащом. Жди ублюдка и выродка, покрытого пятнами, лепромами и папулами, с неровным шишкообразным черепом и мелкими глубоко посаженными буркалами. Жди монстра с зашитыми под кожу, налитыми кармином волдырями-овалами по бокам разбухающей головы и мерзкой, перепончатой с краёв шеей. Таков будет портрет твоего повелителя». Вместо шаркающего, спотыкающегося на ходу, с трудом переставляющего ноги, физически неполноценного, скрюченного в спине доходяги взору гнуса явился двухметровый силуэт с ровной спиной, широкими плечами, удлинёнными конечностями и крепким тазом — атлант, не иначе. И вся эта фигура была окружена непроницаемым ореолом, аурой, нет, скорее маревом. Марево это скрывало «атланта» от жадных людских глаз, не давая уловить черты его наружности: они вибрировали и ни одну из них нельзя было запечатлеть в сознании — стоило только сконцентрироваться на этой самой черте, как она ускользала от взора, видоизменялась, перетекая в другую. Складывалось ощущение, что плоть этого неординарного контролёра кипит, там и тут раздуваясь пузырями, опухолями и волдырями, в одночасье их лопая. Гнус столкнулся с чем-то запредельным, чем-то таким, что недоступно для познания, чем-то трансцендентным. Оттого ему виделось, что это тело ненастоящее, что оно — каверна, которая вот-вот лопнет, являя наружу самого обычного контролёра. Тем не менее, эта «каверна» стремительно приближалась, отчего график неприятностей возрастал по экспоненте. Раз уж подозрительный и боязливый по своей природе псионик решил показать себя — значит наступил эндшпиль, значит в своих силах он уверен на твёрдую десяточку. Впрочем, все эти доводы касались рядовых «кукловодов», а этот уж точно был не из их числа. Звуки окружения стихли и угнетённому индивиду казалось, что в его ушах метрономом отзывается каждый шаг его палача, шлепающего мощными стопами по шпалам и гальке. От этого под сводом черепа разыгралось истинное буйство. Маленький довольный бесёнок паучьими лапками семенил по коре головного мозга и впивался в нужные ему участки серого вещества, впрыскивая в него всё самое ужасное, противное и бесчеловечное. Так голова в неуловимом темпе заполнялась гнилью, которая, как бомба с часовым механизмом, должна была вскоре сдетонировать, высвободив саму себя и раскидав по округе. Наконец громадная, антропоморфная, но толком бесформенная тварь подобралась к своим жертвам. Её бурлящая чертами различных лиц голова по-птичьи склонилась набок, как бы с интересом оценивая обстановку и оглядывая улов. У Яся не осталось больше сил на боль, страх, на надежду и разочарование. Его душа была оскоплена, охолощена, лишена эмоциональных ресурсов. Он, сидящий на коленях, смиренно ждал своей участи, как жертвенное животное, как бычок на заклании. Выждав драматическую паузу, мутант стал декретировать свою волю: он заставил Гнуса и Кречета встать на ноги. Ощущения были поразительные. Мужчины чётко осознавали, что их тела двигаются, но не могли прочувствовать этого момента, причислить его к своему жизненному опыту. Казалось, это в глаза-проекторах заиграла киноплёнка, снятая от первого лица. По внутренней команде все повернулись в сторону Коновала, покачивающегося на ветру, как поросль. У него было абсолютно кретинское, несуразное, лишённое каких-либо намёков на интеллект и эмоциональность выражение лица. А его правая рука двигалась дёргано, обрывисто, точно в корчах, но в тоже время весьма уверенно. Она двигалась к поясной кобуре с наградным пистолетом Макарова, какие выдают в «Долге» за отличную службу. Ясь никогда не видел этого, обаче уже понял, к чему всё идёт. Он ждал своей реакции, ждал душераздирающей боли, измочаливающей грудь, ждал крупных гроздей слёз, бегущих из глаз, ждал холодящей дрожи, знаменующей его бессилие перед данностью. Юноша очень хотел хоть что-то почувствовать по этому поводу, но не мог. Ему просто-напросто не оставили таких опций, лишая всего чувственного спектра. Он мог только смотреть и подмечать происходящее в качестве фактов. Контролёр, видать, докопался до каких-то определённых «полок» памяти Борисовича, нащупал там нужную информацию и тут же пустил её в ход. Длань ветерана перестала плясать урывками и задвигалась совсем как обычно, как всегда. Чётким, намётанным движением агальцы отстегнули клёпку, выдернули г-образный кусок металла из его уютного домика, обняли тот и повели его выше, тут же щелкая флажком предохранителя. Всё вокруг голосило о штатности ситуации. Вот, сейчас «старатель» направит свой пистолет в «бурлящий» силуэт, хлопнут несколько выстрелов и всё это наваждение спадёт, всё вновь станет хорошо, спокойно, все опять познают радость самообладания. В это хотелось бы верить. Только выстрел прозвучал всего лишь один. Коновал отправил дуло «ПМа» за подбородок, упёр в диафрагму рта, в челюстно-подъязычную мышцу. Взгляд его был абсолютно непроницаемым и несфокусированным, такой повелось называть взглядом в пространство или взглядом на две тысячи ярдов. На физиономии его не дрогнул ни один мускул, сам он стоял собранный и спокойный, до самого конца оставаясь солдатом, что элементарно выполняет приказ. Громыхнул выстрел, похожий на раскат грома. Будто и не здесь громыхнул, а где-то далеко-далеко, за ртутными облаками. Однако Гнус своему — а своему ли? — слуху не поверил, ведь гляделами он чётко видел, как палец бывалого «старателя» плавно давит на спусковой крючок, как в два рывка трепыхается затворная рама, как сотрясается череп, а потом и всё тело Борисовича, тут же безвольно опадая на чахлую траву, словно болт, брошенный для проверки местности. Пуле не хватило кинетической энергии, чтобы выбить мозги старика, выскочив из его затылка, как пробка из горлышка бутылки с шампанским. Эффектного представления не вышло, снаряд же так и осел непосильной ношей где-то в извилинах Антона Борисовича Твердохлиба — отличного солдата, хорошего сталкера и скверного отца. Яся всё так же принуждали смотреть на бездыханное тело своего умудрённого годами друга, в его застывшие очи, покрытые крошкой льда. В эти карие зеркала души, в которых никакой души и не осталось. В них была только пустота и холод, эффектно спевшиеся друг с другом, отныне расползающиеся по всей «мясной оболочке». А воздух вместе с кровью всё продолжали толчками выплёскиваться из свежего отверстия, исполнительно пробитого свинцом. То ли «атлант» слишком увлёкся, то ли силы его всё же имели ограничение — трудно было сказать, зато можно было точно определить, что бегать глазёнками и вертеть «дубовой» шеей Гнус мог теперь самостоятельно. Он было думал, что ему делать с этой свободой, куда приткнуть замылившийся, подёрнутый поволокой взор, но тут за него всё решила неожиданность. Кречет, не то самый стойкий к воздействию, не то самый злой, не то самый свободолюбивый из них, вдруг гаркнул. В этом гортанном звуке прочиталась вся его печаль и весь гнев. Ясь бы даже поёжился, если бы мог — таким он своего командира не видел никогда. Сейчас этот сгусток свирепости зубами был готов разорвать двухметровую фигуру. Впрочем, «отмерший» Вадим всё же выбрал куда более надёжный и простой вариант: он в один миг подхватил с земли свой «Gewehr 36» и толком не прицеливаясь вдавил гашетку. Автомат застрекотал так же быстро, как игла швейной машинки, исторгая из себя весь взвод патронов калибра 5,56. Вернувшиеся в строй руки слушались лидера плохо, ствол автомата то и дело шатало, утягивало в стороны. Пара снарядов пронеслась на опасном расстоянии от Мятного, замершего в трёх метрах от трупа Коновала. Гнус внимательно следил за траекторией полёта пуль, предвкушая, с каким смаком они будут рвать слабую плоть твари, как будут калечить ту, погружая в мытарства, совершая вендетту. Все тридцать конусных металлических кусочков, несущих за собой боль, страдание и ярость, проскочили мимо либо не нанесли мутанту существенный повреждений. Наблюдающему оставалось только лупить округлённые глаза на то, как крохотные шансы на спасение и отмщение огибают силуэт, либо буквально тонут в его кипящем грязно-чёрном стане, не вызывая у его обладателя никакой реакции. Мерещилось, что все пули упёрлись в эту дремучую, не устающую ежесекундно трансформироваться плоть, и сплющились об неё, градом опадая вниз. Точно перед ними коротышка-бюрер развернул свой гравитационный барьер. Ясь бы так и подумал, что это плод страстной любви бюрера и контролёра, которых свели добрые сватья-учёные, да только покоя ему не давало то, что он видел, как несколько поражающих элементов не только вошли в корпус контролёра, но и вышли с другой стороны, словно плотный туман проскочив. Псионик между тем ждать перезарядки не стал, «сжал» умы с новой силой, заставляя Вадима выпустить из рук детище немецких инженеров-оружейников. Фигура тут же размеренным шагом направилась к оцепеневшему смутьяну, лицо которого начало обретать такие же черты, какие недавно были у мимовольно покончившего с собой медика. «Атлант» отличался изобретательностью и индивидуальным подходом: Кречету он не уготовил самострел, как бы отдавая почести за его силу воли и стойкость духа. Монстр сблизился со «следующим на очереди», вытянул свою широкую когтистую лапу, сжал ей шею мужчины, сурово придушивая того, и прямо так поволок за собой. Гнус толком и понять-то не успел, куда и зачем их лидера могут тащить, как мутант, изогнувшись будто питчер, изо всех сил швырнул Вадима вперёд. И тот полетел, подобно тряпичной кукле, которую надоедливый и хулиганский брат отобрал у своей кроткой младшей сестрёнки и теперь горазд издеваться. А впереди своими витками подрагивал «Телепорт». Аномалия приняла брошенный в неё объект с ультразвуковым писком, терзающим уши, рвущим перепонки, заглушающим весь остальной мир. Витки щупальцами оплели тело, растеклись по нему, покрыли его и оно тут же расплылось в мареве, распалось на молекулы, затёрлось меж линиями пространства. Ясь, только и успевающий бегать зенками по округе, тут же рефлекторно обернулся к бакам, туда, где тотчас прозвучал второй писк, идентичный первому. Из второго «Телепорта» выпал барахтающийся в воздухе «старатель». Он размахивал конечностями, причём делал это очень забавно, будто силился ухватить потоки ветра за вожжи и оседлать их. Жаль у него так ничего и не вышло. Столкнувшись с третьей пространственной аномалией, лидер растревожил и её, оглушая всех в последний раз. Аномалия исправно приняла эстафету, повторно растворяя тело и вычёркивая его из общей композиции. Куда теперь предстоит приземлиться Кречету — этого не мог знать никто. Монстр, пронаблюдавший всё тоже самое, что и оставшиеся «вольные», наконец развернулся и последовал прямиком к Ясю, тут же собирая Мятного и Гавиала в одну с ним шеренгу, их же руками разоружая их обоих, всё так же как и раньше клоня выю, роняя на плечо череп. Парубок понял — он следующий. Поравнявшись с ним, тварь позволила взглянуть на неё снизу вверх, прямиком в её лицо. Во всей этой мутной, бесцветной, нефтяной пене человеческих черт, в их невосстановимом взбухании, человек старался найти глаза, в которые мог бы посмотреть. И только тогда он понял, чьи части лиц видит: эти черты — черты лиц его друзей, знакомых, близких и даже врагов. Правый мамин глаз лопнул и перетёк в глаз Веры Павловны — его любимой классной руководительницы. Левым глазом на него едва успел взглянуть исчезнувший навсегда Кречет, а за ним «поглядеть» пришла Вика — его бывшая девушка. Нос был папин, потом Колькин — его лучшего друга до Зоны, ныне покойного. Все эти знакомые черты сменялись так молниеносно, что он только успевал их улавливать и вытаскивать из закоулков памяти людей, которым они принадлежат. Минула секунда, а он уже сбился, прямиком на Колясике — фрагментов было слишком много, они были слишком переплетены, за ними было не угнаться, они все заваривались в одну густую кашу чего-то родного и в тоже время отвратительного. Отвлёкшись от попыток сконцентрироваться на «каше», Гнус обнаружил у себя в руках рукоятку ножа, лезвие было направленно в его сторону, руки заносили острый предмет над худющим животом. Контролёр выбрал для него сэппуку, делая второй заход на театральность и ритуальность, не беря в расчёт того, что нож у юнца был наточен так себе и даже не предоставляя ему кайсякуина. Мутант, как заворожённый, стоял и смотрел за ходом работ, которые он курировал. Жертва была готова поклясться, что её мучителю всё это приносит несказанное удовольствие. Этим он действительно живёт и дышит. Ясь втянул носом студёный свежий воздух, в его сознании раздался звук, напоминающий падение крохотной капельки на гладь пруда. Рябь от этого действия расширяющимися кольцами разошлась по серому веществу, вновь провозглашая штиль. «Нейтралу» думалось, что он крепко спит и вот-вот проснётся, проснётся живым и здоровым, нужно лишь довершить начатое, дабы окончательно себя напугать. Что-то вдруг упёрлось в его правое плечо, что-то снизу ударило по предплечьям, выбивая нож, навалилось и оттолкнуло в сторону, отчего неподготовленное, смущённое и оторопевшее от отсутствия санкций туловище рухнуло наземь и кубарем прокатилось по земле. Гнус, изо всех сил борясь с ослабшим посторонним влиянием, тужился, дабы подняться. В итоге смог только сесть на задницу, тут же поворачиваясь к тому месту, где только что стоял он сам. Там, среди примятой травы, лежал парализованный Гавиал. Мышцы лица ещё слушались его, потому он смотрел прямо на своего товарища и добродушно улыбался. В этой улыбке читались слова: «Да, я неисправимый болван и не стал тебя слушать. Иначе жить не умел и не умею». А ещё в его малахитовом взоре читалась радость и удовлетворение, какое бывает у победителя. Грузин неприкрыто радовался тому, что смог внутри своих мыслей превзойти «атланта» хотя бы на мгновение, что смог порушить его размеренное представление, приводя постановщика в бешенство, смог доказать ему, что тот не всесилен, что бойкий характер и горячую кровь окончательно сломить невозможно. Так он скалился ещё секунду, а потом на его голову, как гиря, обрушилась чужая стопа. Тёмная, текучая, будто облитая всё тем же радиоактивным мазутом, нижняя конечность псионика выглядела как дизель-молот, выверено и ритмично забивающий сваи глубоко в землю. Только сваей была человеческая голова, стремительно теряющая человеческий вид. Тварь из раза в раз поднимала свой «молот» и низвергала его вниз, кроша кости, сдирая кожу, разрывая мясные волокна, наказывая своего раба за строптивость и самоуправство. Пока с аппетитным хрустом трескались кости, пока из глазницы выдавливались не выдержавшие давления очи, пока вся голова заливалась рвущимся наружу багрянцем, в котором терялось лицо, Ясь орал — или ему померещилось, что он орал — срывая глотку, давясь соплями и слезами. Наконец-то. На большее он не был способен. - Олух! Полудурок! Баран умалишённый! - почему-то более грубых слов лексикон не предоставил, обходясь этими, не слишком обидными. - Я же просил тебя этого не делать! Не спасать! Не лезть! Я же… Просил!.. - под конец парнишка совсем удавился слезами и зажмурившись, жалостно завыл, прямо как собака, загнанная в угол оравой живодёров. Артур его уже не слышал, в его черепе образовалась внушительное углубление, твёрдая, точно из хрома отлитая, пятка уже пробила все слои защиты и добралась прямиком до мозга, размозжив тот и хлюпая остатками извилин, расплывшимися в спинномозговой жидкости. При этом мутант не ревел, не исходил на пафос. Он монотонно дышал, как дышит спортсмен, поднимающий и опускающий штангу. Гнуса дёрнули за шкирку, пытаясь оттянуть подальше. Вышло скверно. «Старатель» развернулся, затихая и пытаясь проморгаться от океанов слёз, застилающих поле зрения. Сквозь солёную влагу проявилась искажённая гримасой ужаса и отвращения морда Мятного, который воровато смотрел то на соратника, то на врага, шепотом приговаривая: - Вставай, вставай! Бежать надо, бежать! Быстрей! - его тенор шипел, своим звучанием напоминая шелест листвы или перезвон водяных капель дождя. И несмотря на приглушённый тон, этот голос сотрясал кости своей выразительностью. Тут же Гнус понял, что наконец может чувствовать своим кости, свои мышцы, свою бренную оболочку от головы до пят. Живодёр так увлёкся своим отмщением, с такой резвостью начал вымещать накопившуюся внутри злость, что нечаянно для себя выпустил двух оставшихся людишек из под контроля, предполагая, что они уже сломлены и обречены. Первым делом среди разума блеснуло желание добраться до карабина и повторить подвиг Кречета. Но тут же молодого сталкера овеяла сеть ужаса, уже не внедрённого, а своего — собственного. Этот ужас напоминал о судьбе лидера, о неуязвимости мутанта, о собственной слабости и беспомощности. И дестабилизированная, истрёпанная пси-излучением, расхлябанная психика с удовольствием поддалась ужасу, как ножу поддаётся масло, приняла его с облегчением. Паника заставляла двигаться резко, но неуверенно и опрометчиво. Парубок кое-как перевернулся, упер руки в землю, взрыхлил ту мысами расползающихся в разные стороны ног и неуверенно поднялся. Его тут же закачало из стороны в сторону — мозжечок всё никак не «просыпался», перед буркалами всё пошло кругалём, сухожилия и мышцы слушались паскудно, то ли не успев отойти от психического давления, то ли так и не очистившиеся от него до конца. Ориентиром в зрительном бардаке для Гнуса стала копна рыжих вихров, мелькающая где-то впереди, за ней он и нёсся, не разбирая дороги. Сайга, всё так же висящая на плече, ходила ходуном, шаталась туда-сюда, как маятник часов, увлекая бегущего то вправо, то влево. Думать об аномалиях бегуну было не под силу. Его ссохшийся, ущемлённый, ограниченный, одуревший мозг не воспринимал ничего, кроме боязливого трепета. Все его возможные резервы были нацелены на исполнение двух наставлений конопатого собрата по несчастью: «бежать» и «быстрее». Ясь, сам того не понимая, взобрался на пригорок и тут же съехал с него, падая и тут же поднимаясь вновь, путаясь в ногах, снова падая и снова поднимаясь. Мятный, чуть более устойчивый к влиянию со стороны и получивший заметно меньшую порцию «пси-шторма», в отличие от товарища, всё ещё не полностью отдал душу Фобосу. Потому прилагал старания для поверхностного изучения местности, в тоже время строя свою теорию. Он справедливо предположил, что раз «должники» смогли проникнуть сюда не через парадный вход, то где-то должен быть ещё один и он должен располагаться гораздо ближе к «насосной мазута», нежели парадный, ибо только по этому критерию ему и можно было отдать предпочтение. Ещё с пригорка он заметил новый, доселе невиданный им, пролом в стене, расположенный прямо по траектории его бега. Бросив на тот короткий, несфокусированный взгляд, он не увидел на его месте аномалии и его хлипкая вера в спасение начала расти и крепнуть. Впрочем, отсутствие «ловушки» ещё следовало тщательнее проверить. Лишь бы выбить на это время у судьбы-злодейки. Конопатый «старатель» отлично умел не придаваться острым эмоциям и откладывать грусть «на потом», ведь сперва всегда следовало заботиться о живых, о тех, кого ещё можно спасти. Не останавливаясь и не замедляясь, он проверил, бежит ли за ним товарищ. Товарищ бежал, пусть и неумело, как годовалый ребёнок. « - Только бы не упал!» - взмолился про себя Мятный, выжимая из своих бедер, икроножных мышц и сердца все последние соки. Гнус же падать не собирался, напротив, он лишь креп, набирался сил и уверенности, отделываясь от мутных ощущений «морального изнасилования». Вот уже и бег стал лучше, увереннее и изображение перед гляделами чётче, стабильнее. С каждой секундой он сокращал дистанцию, приближался к несущейся впереди спине, цепляясь за неё, как за последнюю возможность сохранить себе жизнь. Подбегая к бреши в ограждении, Мятный стал замедляться, тормозить, переходя на шаг и прислушиваясь к детектору аномалий, тот галдел тем сильнее, чем ближе рыжеволосый подходил к дыре. « - «Кости» что ли? Твою мать!» - возмутился «вольный», разглядывая экран детектора, который рисовал спереди жирную красную точку. Конопатый парень было завертел головой из стороны в сторону, подыскивая ещё возможные проходы, в крайнем случае прикидывая, где ловчее будет забраться на стену, уже не думая о последствиях столкновения с колючей проволокой или «Жгучим Пухом» — они всяко милосерднее контролёра. И тут Мятный понял, что идёт вперёд. Вернее не он идёт, а его ноги, принесшие присягу кому-то другому. Он обернулся назад, попытался упасть на землю, замахать руками, крикнуть что-то Ясю, в итоге же успев лишь бросить в его глаза жалобный прощальный взор. « - Живи быстро — умри молодым, так, братец?». - с иронией подумал рыжий перед тем, нижние конечности занесли его в область активации «Костей». Мятный заступил в «капкан», оторопел на секунду и тут же с всплесками лопнул, как мыльный пузырь. Лопнул изнутри, не успев даже крикнуть. Под его кожей словно прошла цепочка детонаций, которые разнесли все живые ткани, отклеившиеся от скелета, по округе. Внутренние органы аномалия тут же «переварила», расщепив те на молекулы, а вот кровь, мясные волокна и обрывки кожи исторгла наружу, будто неликвид. При этом всём «мышеловка» быдловато чавкала. Звук был сочным, хлюпающим, объёмным. На месте веснушчатого балагура остался только тут же рухнувший ниц скелет, облепленный остатками плоти. Гнуса, которого от друга отделяло всего три-четыре шага, с головы до ног окатило девятым валом из алой жидкости и ошмётков. Эта смерть, встреченная на пороге спасения, окончательно довела его и без того потрёпанный рассудок. Больше он не мог соображать логически, в нём воцарились лишь инстинкты и главенствующим был душераздирающий испуг. Мальчишка по-мышиному пискнул, содрогнулся и ломанулся вправо, к торцу «ОТН» — объединённой топливной насосной. В голом и гладком торце была прорезана крохотная дверка, в неё человек тут же вцепился, со всей дури дёргая на себя и сразу же захлопывая за собой. Ему стоило бы попытаться перелезть через бетонные блоки забора, обаче для этого он был уже непригоден. Его же эмоции уже выписали парню смертный приговор. Последний из «соколиков» залетел внутрь и ураганом понёсся вперёд, чуть не влетев в «Воронку», засевшую по центру коридора. Тогда он оступился, попятился, запрыгал взором по интерьеру и понял, что путь у него остался один — по лестнице, на второй этаж. Перепрыгивая ступени, он оставил за собой два пролёта и очутился в вытянутом коридоре-галерее, по бокам которого расселись двери. Две металлические, две деревянные. Дёрнул первую - ту заклинило наглухо. Вторая — та же песня. Третья открылась, являя взору внутреннее убранство, всё оккупированное сплетёнными цепями «электр». Четвёртая дверь вообще оказалась забаррикадированной. Гнус тяжело дышал, его сердце стучало, как кувалда, сотрясая рвущуюся грудную клетку. От страха немели кончики пальцев, кожный покров покрылся липким слоем испарины, тут же ставшей частью эпидермиса. Всё тело то и дело вздрагивало, будто бы его били слабым разрядом тока — это нейроны сновали от мозга ко всем исполнительным центрам, извещая те о крахе «центральной командной системы». По спине прошёлся холодок, зарывающийся куда-то под лопатки. Каждая мышца сжалась и напряглась, как перед роковым прыжком гепарда на лань. Виски пульсировали, кровь шумела в ушах, отбивая сбивчивый ритм пульса. Незаметно для себя, юнец стал активно, с аппетитом жевать нижнюю губу, незамедлительно разорвав ту в кровь. Он вертелся на триста шестьдесят градусов, ища себе уютный уголок, в который можно забраться и переждать все невзгоды и несчастья. Смысла в этом не было, в этом не было даже надежды, сознанию всего-то нужно было биться до конца, такая уж была его природная задача. Впрочем, сознание уже и не было столь уверено, хочет ли оно жить в мире, наполненном лишь болью утраты. В этот момент всё замерло, смолкло. Послышались отчётливые шаги на лестнице, отчеканивающие похоронный марш. «Атлант» шёл уверенно, неторопливо, смакуя момент и сам факт паники у его добычи. От бессилия Ясь пошатнулся, опёрся спиной на стену и сполз по ней на пол, разглядывая проход впереди, посреди которого должен был явиться его палач. Бьющимися в треморе руками он нащупал скучающее рядом самозарядное ружьё, ухватился за него, как слепой хватается за трость. Раньше вес, форма, каждая линия на оружии были высшей ступенью людского желания защищаться и нападать, раньше они придавали уверенности, приводили в экстаз, провозглашая этот обрубок железяки универсальным ответом всем, кто только подумает навредить его владельцу. Само оружие говорило о своей агрессивной, подавляющий остальных природе, на которую всегда можно было положиться. Впрочем, ничего из этого сейчас не осталось. «Сайга» никак не ощущалась. Всё её величие было сведено к нулю матерью-природой и нечеловеческим гением, воплощёнными в одном конкретном силуэте. Фигура появилась в проходе, привычно склонила голову и с глумливой нерасторопностью пошла вперёд. Человек не выдержал и забил пальцем по спуску. Радиант ствола задёргался и тут же стал отхаркиваться обширным роем метеоров, которые сталкивались с бетонными стенами, впиваясь в те и отбивая от них куски, но ни одна из дробинок не смогла достигнуть цели. Каждый раз, когда парубок наводился на фигуру врага, его как будто били по рукам, сбивая прицел, уводя ствол куда-то в сторону. Оружие пессимистично щёлкнуло, не имея больше возможности продолжать стрельбу. Для Гнуса этот щелчок стал ударом в самое сердце, руки его онемели и он отпустил отныне бесполезный карабин. Оставалось лишь принять рок. Только вот Ясь всегда отличался строптивостью, ею он отличился и в последние секунды жизни. «Сайгу» он отпустил не для того, чтобы сдаться. Через силу, через пусть и ослабшее, но пси-воздействие, он полз неродными руками и согнутыми пальцами по комбинезону, к разгрузке. Нащупав столь нужный ему отсек, он кое-как смог откупорить его и вынуть оттуда советскую наступательную ручную гранату «РГД-5». Он прижал её к себе ладонью, распрямить «усики» ему стоило недюжинных усилий, после которых пальцы окончательно онемели. Изо всех сил, он пытался омертвевшими пальцами выдернуть чеку — ничего не выходило. Тогда он обхватил гранату двумя ещё послушными ладонями, поднёс ко рту и вцепился в чеку зубами, со всех сил дёргая руки в одну сторону, а шею в другую. Зубы ныли, пылали болью, вот-вот готовые с корнем выскочить из своих «гнёзд». И всё же чека, пощадив передние зубы, выскочила из гнезда, со звоном шлёпаясь с губы на голый кафель. Тут же отскочил спусковой рычаг, позволяя ударнику уткнуться в капсюль-воспламенитель, тем самым запустив обратный отсчёт. Гнус прижал холодную гранату к себе, придерживая её обеими руками, словно подобранного на улице, ещё слепого котёнка. В последние секунды своей жизни он наконец-то смог дать описание этой твари. Это было иго. Жупел. Скопленный за все годы существования Зоны страх, беспрекословная жестокость и доминантность, сконцентрированное тоталитарное давление власти, обретшее конкретный образ, обретшее плоть и выражающее смысл приведённых слов в наивысшей мере. Этот контролёр служил всему человечеству напоминаем и наказанием, демонстрирующим, к чему могут привести игры в Бога. « - Дядя-Кречет, я хочу верить, что ты вывалишься из «Телепорта» где-нибудь на Таити, продашь этот треклятый артефакт за миллионы миллионов и забудешь сегодняшний день, как страшный сон». - с радостью подумал Ясь, даже перед лицом кончины оставляя себе право на повальный оптимизм и счастье. Пусть не для него, а для кого-то, кто оказался ему близок. А потом юнец от души ухмыльнулся, в точности скопировав искреннюю улыбку Артура, которую тот раздавил перед тем, как ему раздавали череп. Тогда и грянул взрыв, застилающий собой всё.