Место в твоих воспоминаниях

      Когда открыв дверь Александра обнаруживает за ней Джека, смущенно глядящего себе под ноги, то даже не удивляется увиденному, просто молча отступает в сторону, пропуская мальчика внутрь.       — Я это, — он проходит чуть вперед и оборачивается, глядя на девушку почти что виноватым взглядом. — Подумал. Я хочу быть главнокомандующим, как лорд Седрик.       — Поняла уже, — она мягко улыбается. — Пойдем-ка в мой кабинет.       Так начинаются их уроки. Сначала алфавит, прописи букв, потом их сочетания, слоги и звуки. Александра радуется вместе с Джеком, видя его успехи, но каждый раз с затаенным беспокойством смотрит на дверь, боясь, что назавтра он не вернется.       А он возвращается, пусть и не с горящими глазами, но с завидным упорством принимаясь за работу.       И она снова чувствует это. Приятный мандраж ее первых уроков, желание обучить, поделиться своим опытом с кем-то младше и доверчивее, будто бы не было этих двух лет работы в школе и скучающих лиц.       Александра составляет для мальчика легкие предложения, складывает простые слова из пройденных букв, руки ее приятно дрожат — и девушка не верит своему счастью, когда Элиа, во время их уроков незримо существовавшая рядом, словно сторонний наблюдатель, просит обучать и ее тоже.       Класс Александры теперь состоит из двух учеников и одного учителя.       Делить комнаты с Элиа поначалу оказывается тяжело. Давно позабывшая, как это — существовать с кем-то под одной крышей, принимать вместе пищу и разговаривать перед сном, она с трудом привыкает к постоянному присутствию человека рядом с собой. Пусть Элиа и тихая, пусть она все еще мало ест и почти не попадается ей на глаза, Александра чувствует ее, слышит, да и, в конце-концов, спят ведь они тоже на одной кровати.       Но зато рядом с Элиа нет призраков, приходящих в тишине пустых комнат, глядящих из темноты глазами убитых, шепчущих:       «Это ведь ты убила всех нас».       «Убила».       «Ты виновата в наших смертях».       «Виновата».       Уходите, обращается к ним Александра, размазывая по щекам злые слезы. Я вас не боюсь. И я не убийца.       «Убийца», — смеется над ухом желтоглазый повстанец.       Пару раз она просит Элиа научить ее шить, но сдается после первых же неудач. Зато многое другое перенимает у служанки охотно — знания, которыми владеет любая средневековая горожанка: о народных поверьях и заговорах, о приметах и лекарственных травах, о том, как задобрить домашних духов и духов природы, как сторговать на рынке лучший отрез ткани, выбирать мясо подешевле, как готовить и чем отстирывать пятна с одежды в мире, в котором нет прачечных и стиральных машин.       И танцевать.       В какой-то из вечеров они хором поют Somebody to love — одну из немногих земных песен, которой Александра поделилась с Элиа. Сквозь приоткрытое окно в комнату проникает ночь, принося прохладу — приятный контраст с натопленностью спальни. Наверное девушки пели бы чуть тише, зная, что ровно над комнатами Александры находятся другие, и обладатель их теперь проводит время, впившись пальцами в гранитный парапет балкона, замерев и слушая два приглушенных женских голоса. Наверное наставница принцессы даже смутилась бы, не зная потом, как смотреть ему в глаза при встрече — словно он стал свидетелем чего-то личного. Впрочем, ему не впервой.       Но они не знают, а потому Александра подносит ко рту начатую бутылку вина, словно микрофон и почти срывает голос, протягивая с надрывом:       «I just gotta get out of this prison cell Someday I'm gonna be free Lord».       «Find me somebody to love», — подпевает Элиа, поглаживая живот.       Александра пьет и кружится по комнате в такт музыке, словно звучащей в ее голове.       — На Земле так танцуют? — Спрашивает ее служанка.       — По-всякому, — она покачивает бедрами и проводит руками по растрепавшимся волосам, приглаживая их. — Но я не умею танцевать, просто двигаюсь под музыку как придется. Это несерьезно.       — Я могла бы Вас научить.       — Правда? — Александра поднимает бровь и ухмыляется.       — А почему нет? — Элиа тяжело поднимается с кресла. — На Меридиане есть много разных танцев.       — Ладно, — пожимает плечами девушка. — Только прошу тебя, аккуратнее, хорошо? Ты не в том положении, чтобы выписывать пируэты.       Элиа задает ритм хлопками и поет какую-то задорную песенку про проделки духов, заставивших весь город плясать до прихода зимы.       — Так, а теперь ноги сюда, — она прерывается только для коротких указаний. — Скачущий шаг к партнеру, потом назад и поворот. И не забывайте про руки — Ваши ладони в ладонях партнера.       Александра послушно оборачивается и протягивает раскрытые ладони вперед — к воображаемому партнеру, кружась и прыгая с ним по комнате.       — Со стороны я, наверное, выгляжу очень смешно.       — Нет, что Вы. — Девушка ловит быструю улыбку своей служанки. — У Вас хорошо получается. Как будто Вы уже танцевали это.       Она вспоминает про ночь в городе, про костры, визгливую скрипку и чужие руки, увлекающие ее в хоровод.       — Да, я… — Александра дважды стучит по полу носком сапога, прежде чем снова ринуться вперед под ускоряющийся ритм. — Видела этот танец.       — Правда? Интересно, у кого это в замке нашлось время танцевать?       Оставив вопрос без ответа, Александра несколько раз оборачивается вокруг себя и поднимает руки, хлопками повторяя ритм.       — Ну как — фух? Достойна я плясать на коронации?       Элиа звонко смеется.       — Что Вы. На коронации такое не танцуют.       — Верно, для них танец слишком быстр. Не представляю, как все эти чопорные аристократы с их тонной правил будут скакать по зале, задрав юбки.       Для наглядности она поднимает ткань платья, обнажая тонкие ноги в шерстяных чулках. Александра сгибает ноги в коленях и крутит бедрами, понемногу приседая.       — Как тебе? Это что-то из диско. Так не танцуют уже лет сорок, но моей маме, кажется, забыли сообщить об этом.       — Как нелепо.       Они смотрят друг на друга, сдерживая рвущиеся наружу смешки. Александра не выдерживает первой и хихикает, держась за бока. Элиа осторожно опускается обратно в кресло, переводя дух.       В дверь отрывисто стучат.       — Не вставай, я открою, — оборачивается к служанке, стирая с лица остатки смеха.       С каждым шагом становится почему-то тревожнее, словно за дверью кто-то темный — один из ее призраков, не иначе.       «Кто это может быть, в такой час?»       Который час? Зимой темнеет рано, а зажженные с заходом солнца свечи еще не успели прогореть, что значит — сейчас едва ли больше семи.       В который раз она мысленно сетует на отсутствие в этом мире нормальных часов.       — Кто там? — Александра замирает в шаге от двери.       — Я… — стоящий в коридоре заикается. — Я п-пришел к Элиа. Если по-позволите. Вы меня не знаете, но я… — он опять сбивается, но девушка уже и так все поняла.       Произнесенное «ее муж» остается едва ли услышанным за громким щелчком замка.       Он оказывается черноволосым и коротко стриженным, а еще — совсем молодым, не старше восемнадцати. Александра приветственно кивает и отступает, впуская.       — Элиа в спальне.       Впервые узнав про раннее замужество своей служанки, она почему-то решила, что муж ее должен быть сильно старше, но никак не представляла, что их ранний брак может являться всего-навсего результатом подростковой любви, в юности кажущейся самой сильной и самой светлой.       — Луций! — Радостно вскрикивает Элиа, пытаясь подняться с кресла.       — Не надо, не в-вставай. Я т-так рад тебя в-видеть, — он падает на колени рядом с ее креслом, хватаясь за руки. — Какая же-же ты сей-сейчас красивая.       И от его сбивчивого голоса, от бесконечной любви в нем и нескрываемого восхищения у Александры щемит сердце. Пробыв на Меридиане полтора месяца, став свидетелем жестокости и обмана, выучившись никому не доверять, она вдруг — впервые за все это время — видит неприкрытую нежность и такую искреннюю привязанность.       А еще думает, что Элиа стала и правда красивая. Прожившая у Александры меньше недели, она стала больше отдыхать и меньше работать — и теперь выглядела свежей, с вернувшимся румянцем на лице и округлившейся фигурой. Даже ее светлая коса, казалось, стала гуще и крепче.       Элиа поднимает на нее светящиеся любовью глаза и девушка кивает, позволяя им остаться. Подхватив плащ, Александра уходит, ощущая печальную улыбку на губах. Что же, она все равно собиралась заглянуть к Седрику, а им не помешает немного побыть наедине.       — Рик, — костяшками согнутых пальцев она стучится трижды. — Я бы хотела поговорить, если ты не против. Ты там? Рик?       Он рывком распахивает дверь — взъерошенный и недовольный, без мантии и с наполовину расстегнутым дублетом.       — Алекс, я тебе всегда очень рад, но сейчас немного занят.       — Ага, — взгляд замирает на небольшом алом пятнышке на его шее. — Вижу. Прости. Федре привет.       Мужчина дергается, прикрывая шею ладонью, едва ли не смущенно глядя на ухмыляющуюся Александру.       — Я должна вернуться к работе! — Федра подныривает под его рукой, на бегу завязывая передник.       Проводив ее долгим взглядом, Седрик со вздохом принимается застегивать частые пуговицы, протянувшиеся на его светлом дублете от подбородка и вниз, до середины бедра.       — Я не вовремя, да? — В ответ на ее виноватый взгляд он лишь качает головой.       — Все нормально. Мы… разговаривали.       — Ага. Засосы ведь от разговоров появляются.       — О, умоляю тебя, только без этого учительского тона, — растопыренными пальцами он рассеянно приглаживает волосы. — Так ты, значит, хотела поговорить?       Она всматривается в его глаза слишком внимательно, будто бы пытаясь отыскать там что-то, ответы на все вопросы мира — а вместо этого видит задумчивость и затаенную грусть.       — Мне нужна помощь, Рик. Пожалуйста.       Не прекращая думать о чем-то своем, он пропускает ее вперед, медленно закрывая дверь. Так человек движется во сне или же — погрузившись слишком глубоко в себя.       «Если они и впрямь разговаривали, то, интересно, о чем?»       Удобно устроившись в кресле, Александра подтягивает колени к груди.       — Надеюсь тебя не смущает, что я в домашнем платье.       — Что? — Он оборачивается и моргает, будто бы впервые увидев, что в его кабинете есть кто-то еще. — А, нет. Не беспокойся.       Садится перед ней и тяжело вздыхает, сцепив руки в замок. Девушка вдруг чувствует смущение, словно по собственной прихоти она навязала ему свое присутствие и…       — У тебя случайно не найдется сигарет?       За окном сонно перемигиваются звезды и покачивается скрытый за облаками тонкий месяц.       — Случайно не найдется — не курю. Алекс, что происходит?       — Перестань меня так называть, прошу тебя, — дергает плечами, стряхивая неприятные ассоциации, повисшие плащом.       — Почему? Ты ведь сокращаешь мое имя.       — На Земле ты представлялся так, это… просто привычка. А меня этим именем называли только родители, ну и… еще один человек, но это не важно так-то. Просто не надо — не самые светлые воспоминания.       Александра, наконец, поднимает голову, встречая прямой взгляд серо-голубых глаз.       — Наверное в последнее время я сама не своя, — она криво улыбается уголком рта. — Но что поделать. Это все, — хаотично двигает руками, помогая себе вспомнить. — Призраки, понимаешь? После той битвы я и ночи не проспала, чтобы они не явились.       — Кошмары, — понимающе произносит он.       Она кивает.       — Не только. Они еще, — перебирает пальцами, сжимая их в кулаки или переплетая между собой. — Как будто всегда со мной. Стоит мне оказаться в одиночестве или просто наедине со своими мыслями — и они приходят. Ты не знаешь ведь. Я… Там был мятежник, он напал на Элион, а я совсем не знала, как ее спасти, я…       — Алекс… Кхм, Александра. Успокойся, — Седрик тянется вперед и сжимает ее дрожащие пальцы.       — Ты можешь хоть как-нибудь мне помочь? Я правда не знаю, к кому еще обратиться. Лекарь дал какое-то снотворное, но от него я только дольше сплю, хожу сонная весь день, но кошмары так и продолжаю видеть, — она опять тараторит, как и всякий раз, стоит хоть немного перенервничать, начать трястись от пальцев на руках и до самых кончиков волос.       — Да, потому что оно не работает. Ничего не работает, когда твои мертвые к тебе возвращаются.       — Они так и будут приходить?       Он осторожно качает головой — будто бы боится сильнее растревожить ее и без того тревожное состояние. И голос его спокойный, теплый, словно подтаявшее на солнце мороженое.       — Потом уйдут. Будут лишь иногда мелькать где-то на задворках, но уже не так много. Это боевое крещение, первый раз — называй как хочешь. Но лекарства нет. Впрочем, тебе еще повезло, — он вдруг усмехается. — Много лучше, когда они приходят во взрослом возрасте.       — Сколько тебе было? — Она понимает его с полуслова.       — Восемь.       — Можешь рассказать?       — Да нечего, собственно, — Седрик отстраняется, выпуская ее руку, вмиг становясь холодно-отрешенным. — Мы ведь для этого и были нужны. Война за войной и битва за битвой, сколько себя помню. Возвращались сюда изломанными игрушками, постаревшими на годы. Потом тренировки, бесконечная череда подготовок к новым убийствам и так по кругу. Наверное я бы умер.       Александра вздрагивает от этого резкого и решительного последнего слова, словно бы отлитого из металла и грохнувшего оземь. А он продолжает, наблюдая за игрой огоньков в камине:       — Я не справлялся со своими мертвыми и сам себе желал смерти. Не на войне — там умирать было почему-то страшно. Нет, потом, когда возвращался. Когда в тишине казарм продолжал слышать топот конницы и звон мечей. Я хотел умереть — лишь бы это прекратилось.       — И как ты…?       — Я ведь был не один. Нас было трое, и знаешь, сколько раз они успевали в последний момент? Оживляли меня, вовлекая в свои игры — такие глупые после всего мною пережитого, но они помогали. Снова почувствовать себя живым и нужным, а не просто — одним из сотни, единицей из тысячи.       «Интересно, о ком это он? Одним из этих троих наверняка был Фобос, а кто еще?»       И думает, что понятия не имеет, с кем другим, кроме принца, Седрик мог бы общаться настолько близко.       — Я хочу тебе помочь, но не знаю как. Из всех этих книг больше всего на свете я хотел бы обладать той, которая расскажет как жить дальше, — откинувшись в кресле, он обводит взглядом разноцветные обложки, глядящие с полок.       — Я напиваюсь, — признается Александра. — Если выпить много, то они исчезают.       — Как и Фобос, — неожиданно произносит Седрик, отчего девушка недоуменно глядит на него. — У него ведь тоже есть свои мертвецы. Поэтому он начал пить и, сказать честно — для него это не лучшая привычка.       — Что ты имеешь в виду?       — Ты разве не замечала? Он ведь действительно много пьет. Впрочем, сейчас еще ничего, но бывает случаются срывы, когда он едва может себя контролировать.       Она хочет сказать, что спрашивала ни о том, но прикусывает щеку и молчит, вспоминая принца.       — Срывы. — Какое неприятное слово, думает девушка. Царапает по губам, пока она шепчет его, пытаясь представить Фобоса таким — изломанным, опустившим руки.       «Таким же, как и ты».       Но Седрик ее задумчивость трактует совсем иначе:       — Александра, я прошу тебя. Что бы не было между вами — не пытайся его спасать. Он не ребенок и со своими демонами справится. А тебе надо возвращаться домой и жить дальше.       — Ты думаешь, — она тянет улыбку, выдыхая отвратительный ком, застрявший где-то в солнечном сплетении. — Что я могу хоть кого-то спасти? Ха, это ведь такая глупость — пытаться кому-то помочь, когда… Меня бы саму кто спас.       — Ты обещаешь мне? — Давит он, не отводя глаз. — Я за него жизнь отдам, но тебе того же не прощу. Пожалуйста. Не жертвуй ради него всем.       — Обещаю, Рик. У нас есть уговор, и я уйду после коронации. Моя семья для меня важнее, чем какие-то… мимолетные чувства.       В безмолвии комнаты слышно, кажется, как копошатся за стенами мыши и шагает в отдалении закованный в металл стражник. Наверное, будь они на Земле, сейчас бы оглушительно тикали часы. Должны были бы тикать.       Седрик кивает, не произнося ни слова.       Расставленные по полкам земные книги продолжают равнодушно глядеть на них.       — Что с Федрой? — Спрашивает Александра слегка охрипшим голосом.       Он неопределенно отмахивается.       — Сейчас все тихо. Должно быть, мятежники залегли на дно и зализывают раны.       — Ты убьешь ее? — Прямо. Так рубят головы — со свистом, безо всяких эмоций.       — Если мои догадки подтвердятся, то да. Это мой долг.       — Когда?       — Собираешься ее предупредить? — Усмехается Седрик. — Она преступница, Алекс. Как и все они.       «Как и ты сама».       — Просила ведь не сокращать, — она поднимается, проходя по комнате, пальцами едва касаясь поверхности письменного стола. — Ты ее любишь?       — Что за привычка — при каждой встречи в душу лезть?       — Ответь, — смотрит на свое отражение в темном окне. — Это лишь праздный интерес, ничего такого.       — Не знаю, — он отвечает спустя пару секунд, почти без раздумий. — Я воспитывался не в тех условиях, и все эти высокие материи, вроде любви — оставлю их тем, кто пишет книги. Но мне с ней хорошо. И я с ней сплю. И может быть я правда не хочу ее убивать. Но долг для меня всегда был превыше каких бы то ни было чувств.       — Завидую тебе — так легко об этом говоришь, — ногтем Александра ковыряет ледяной узор на стекле. — Мне бы твою определенность. Не пришлось бы торговаться с совестью каждый раз, как вижу его.       — Со своей совестью я давно договорился. Впрочем неважно. Знаешь, я от своих слов не отрекаюсь и повторюсь — о том, как помочь тебе не знаю. Но если надумаешь сделать так, чтобы тебя было труднее убить — я мог бы обучить тебя. Или найти хорошего учителя из своих людей.       — Научить меня убивать? — Она нервно смеется, оборачиваясь к нему, и смотрит неверяще. — Шутишь?       — Научить сражаться, — поправляет ее Седрик. — Защищать себя.       — Нет-нет, — девушка трясет головой, отступая. — Не смей. Я оружие больше в руки не возьму. Мне хлеб тяжело резать, а ты говоришь…       Он равнодушно пожимает плечами.       — Не хочешь — дело твое. Но с рассветом я уеду ненадолго — подумай, все же, об этом предложении.       — Рик, перестань. Здесь нечего думать. Я хочу жить так, чтобы мне больше не пришлось защищать себя.       — Уверена, что это возможно?       Отмахнувшись от его слов, Александра идет к выходу и только у самой двери останавливается, что-то вспомнив.       — Знаешь солдата по имени Луций? — Она надеется, что не ошиблась в имени. — Короткие черные волосы, а еще он заикается, когда нервничает.       — Ты правда думаешь, что я весь гарнизон поименно знаю? — Седрик поднимается, чтобы ее проводить.       — Верю в лучшее.       — Так что там с ним?       — У него жене скоро рожать, можешь в ближайшее время его никуда не отсылать? — Вопрошающе смотрит на мужчину Александра, на что он вздыхает.       — Представляешь, у скольких солдат жены и дети? Что мне теперь, всю армию распустить? Или попросить мятежников не устраивать диверсии в разных частях мира?       — Пожалуйста, — она складывает руки в молящем жесте. — А я больше не буду спрашивать никакой личной информации.       — Проклятье, — ворчит Седрик, но тут же сдается. — Ладно, поручусь за него.       Александра радостно улыбается, облегченно выдохнув.       — Обожаю тебя.       — Но ничего не обещаю! — Бросает он в спину удаляющейся девушке.       — Поздно — процесс обожания запущен и его уже не остановить! — Она оборачивается и машет рукой его торчащей в дверном проеме голове.       Мужчина усмехается и захлопывает дверь, оставив Александру, в одиночестве стоящую в коридоре.       Славно. Хоть что-то она сделала как надо — теперь у этих двоих будет немного времени побыть вдвоем, без страха стать навсегда разлученными очередной военной операцией.       Александра шагает по коридору, широкому и прямому, освещенному лишь редкими факелами да ненадежным светом полумесяца. В его серебристых лучах бриллиантовой россыпью переливается иней, сковавший стены.       — I got no common sense, I got nobody left to believe, — девушка бормочет под нос застрявшую в голове песню, когда сменивший направление ветер приносит неприятный сладковатый запах.       И чем дальше она идет, тем явственнее он ощущается.       Замерев, Александра ведет носом, пытаясь отыскать его источник, и в отсутствии собственных шагов слышит шаги чужие. Медленные, шаркающие — так шел бы тот, кто едва может оторвать от земли подошвы собственных ботинок.       Осторожно, объятая необъяснимым ужасом, девушка ступает вперед.       «Успокойся, это просто усталый стражник или какой-нибудь сонный обитатель замка, бредущий к себе. Ты стала бояться даже собственной тени, это уже не смешно. Возьми себя в руки, твою мать!»       Да, так она и сделает — возьмет себя в руки и просто пойдет дальше. Александра делает еще один шаг вперед и еще, придав своим движениям уверенности, и вот уже почти бежит, подгоняемая гуляющим в коридорах ветром…       Он бредет медленно, с трудом переставляя ноги, будто бы каждая из них весит сотню фунтов. Полумрак еще скрывает его лицо, но по тому, как дергано он передвигается, словно игрушка, у которой кончается заряд, как тихо стонет, неспособный издать другого звука, как усиливается рядом с ним запах — гниль, понимает Александра, это запах гниения плоти — девушка осознает, кто перед ней. Или что.       Она отступает назад, не отрывая взгляда от постепенно проявляющейся фигуры в оранжевом круге света.       Он тоже смотрит на нее, таращится выпученными глазами, выпирающими из орбит. И кажется, в какой-то момент даже понимает, что перед ним кто-то есть — по крайней мере шаги его становятся быстрее, а движения — хаотичнее. Тлеющие кости скрипят в такт.       «Ладно, спокойно. Успокойся, все хорошо, дыши. Нет, лучше не дыши — ох, вот же вонь! Это всего-навсего мертвец. Внезапно оживший, но все же. Он все еще подчиняется законам природы и, например, не сможет догнать, если ты побежишь».       Соглашаясь с собственными мыслями, Александра кивает и шагает назад.       «Давай, ты все можешь».       Она делает еще один шаг, а затем разворачивается и бежит.       И с ужасом слышит, как все быстрее скрипят кости за спиной.       «Черт-черт-черт. Какого хрена? Он же только что едва ходил. Что за магия им управляет, раз он может бежать, несмотря на разложение?»       Дыхание сбивается. Александра едва не спотыкается на повороте, но все же прячется за углом, припадая спиной к холодному камню. Если повезет, он двинется дальше. Ей удалось оторваться, он не видел, как она завернула сюда. Не должен был видеть. И тут же зажимает рот ладонями, чтобы приглушить дыхание.       Скрип-скрип.       С каждым шагом скрипят его кости.       Большими от испуга глазами девушка невидящим взглядом глядит перед собой, изо всех сил стараясь не дышать.       Скрип прекращается и шаги замирают прямо за углом. Слышно только хриплые стоны — единственные звуки, на которые способны полуразложившиеся голосовые связки.       Стоны и вой, который вдруг доносится до ушей Александры, и от которого кровь стынет в жилах.       Нашел.       Она все же визжит, когда рука — холодная и мягкая, что мокрая губка — смыкается на запястье и раздувшийся серый язык вываливается изо рта мертвеца, приблизившего к девушке лицо. Отразившись от стен, ее визг эхом удаляется по коридору и тает где-то вдалеке.       Отшатнувшись в сторону, Александра инстинктивно дергает рукой, стремясь вырваться из крепкой хватки — и едва не теряет сознание, когда зеленовато-черная кожа сползает с его запястья, словно перчатка, и шлепается о каменный пол.       «Твою мать! Как будто просто кошмаров тебе было мало».       Оттолкнув его, она бросается к единственному возможному средству самозащиты — горящему факелу в железном креплении.       «Давай же, давай!»       Александра тянет древко на себя, пытаясь его достать. Как назло он едва поддается, прочно засев в скобе.       За спиной стонет приближающийся мертвец.       Факел покачивается, отбрасывая неровный красноватый свет на стены.       Наконец справившись, Александра разворачивается, чтобы последний раз взглянуть в пустые выпученные глаза.       — Гори, тварь, — и ударяет зажженной паклей прямо в грудь трупа, туда, где у живых должно биться сердце.       Нечеловеческий вой сотрясает стены. Мертвец дергается, пытаясь руками сбить пламя — и едва ли не сразу оказывается объят им. Огонь скачет, перебираясь по полуистлевшим остаткам одежды и коже, покрытой маслами.       — А это тебе на сладкое, — Александра вскидывает факел, на этот раз прицеливаясь прямо в лицо, в уродливые выпученные глаза и мерзкий язык.       Разжав пальцы, она выпускает из рук свое оружие, которое, ударившись об пол, почти мгновенно гаснет. Однако теплый свет так и продолжает скакать по стенам, неровный и дрожащий, исходящий от горящего трупа, из последних сил судорожно стремящегося скинуть с себя пламя.       Александра отступает назад, не в силах отвести глаз от этого безумного зрелища. Ноги подгибаются и она почти падает, в последний момент успев ухватиться о стену и сползти по ней прямо на мерзлый пол.       Сквозь плотно сжатые зубы она вдыхает холодный ночной воздух и запах горящего мяса, теперь всегда напоминающего ей об осаде замка.       Только когда откуда-то издалека доносятся быстрые шаги, Александра вздрагивает. Еще один? Нет, эти шаги легкие и почти неслышимые — так на ее памяти передвигается лишь один человек.       — Седрик, — она тянет к нему руки, и мужчина послушно подхватывает ее, заключая в объятия.       — Что здесь произошло?       Она дергает головой из стороны в сторону, чувствуя, как все тело бьет крупная дрожь.       — Ты вся замерзла. Давай, поднимайся — я провожу тебя.       — Седрик, пожалуйста, — Александра хватается за воротник его дублета — незастегнутого, накинутого на рубаху наспех. — Я передумала. Я хочу научиться защищать себя. Пожалуйста.       Он смотрит на нее сверху вниз, подмечая нервные движения и трясущиеся пальцы, судорожно цепляющиеся за его одежду; затем переводит взгляд за ее спину, на горящее тело, навзничь лежащее посреди коридора. И кивает.

***

      — Повтори, что ты только что сказал?       Долговязый слуга вздрагивает всем телом, когда до его ушей долетает голос герцогини — обманчиво спокойный и даже мягкий.       Пайдейя склоняется над столом, перебирая яблоки, алеющие наливными боками.       — Зора был найден мертвым. То есть — совсем мертвым, а не…       — Я поняла, идиот, — шипит она, не оборачиваясь. — Это она убила его?       — Я не знаю. Но он сгорел.       — Она сожгла его? Сожгла Зору? Моего Зору? — Ярость застилает глаза, а пальца сами находят и сжимают нож для нарезки яблок.       Эта женщина не должна была убивать его — попросту не могла бы убить. Пайдейя рассчитывала вызвать у нее страх, сковывающий ужас. Припугнуть — не убить. Поиграть, чтобы потом, при встрече смотреть в ее глаза и видеть в них отблески пережитого. Слабость, а не силу!       — Я прошу Вас, госпожа, я… — голос слуги дрожит, едва не срываясь на откровенную мольбу.       Пайдейя вскидывает руку за мгновение до того, как повернуться и встретить его перепуганный взгляд — и метнуть нож, целясь точно в глаз.       Глухо повалившись на пол он стонет, из последних сил прижимая к лицу ладони. Герцогиня подходит ближе, неспешно и грациозно, словно горная кошка, волоча за собой шлейф длинной тяжелой юбки. Слегка наклоняется, насколько этого позволяет туго затянутый корсет, и осматривает лежащего перед ней слугу, словно грязь, прилипшую к сапогу — лишенным эмоций взглядом, расслабленным и даже скучающим.       — Ничего страшного, дорогой. Ты его заменишь.