Место в твоих воспоминаниях

      За окном еще темно, когда она просыпается с резким вздохом. Волосы тяжелым покрывалом лежат на лице, а несколько прядей и вовсе зажаты во рту спутанным комом.       Александра отплевывается, осматриваясь, и тут же отмечает выученный наизусть интерьер спальни. Разумеется. Если засыпаешь вне собственных комнат, то будь готова проснуться у принца. Это уже, мать его, почти что традиция.       Вот только…       Где, черт возьми, ее одежда?       Накинув одеяло поверх одной лишь нательной рубахи, Александра шлепает босыми ногами по стылому полу, направляясь на поиски принца или кого-то из его вредных молчаливых слуг.       — We've got five years, stuck on my eyes, five years, what a surprise, — она напевает засевшую в голове песню, что ночью крутилась где-то на задворках сна.       Так хорошо не было уже многие дни. Неужели она выспалась — впервые после осады?       — Эй, погоди, — она окликает кого-то в конце коридора и машет ему рукой.       Он замирает, похоже, что надеясь остаться незамеченным, но затем все же подходит с какой-то жертвенной обреченностью, читаемой в каждом движении. Еще издали Александра узнает в нем слугу, что вчера приносил ей записки от Фобоса.       — Знаю-знаю, я тебе не нравлюсь. Давай опустим все это показательное закатывание глаз и перейдем к более насущным вещам.       Он почти что испуганно таращится на ее голые ноги, ступни с поджатыми от холода пальцами. С запоздалым стыдом Александра понимает, что выглядит до жути неприлично, разгуливая здесь в одном исподнем.       — Да, как видишь мне нужна одежда, а моя куда-то делась. — Она сильнее кутается в одеяло, прикрывая краями грудь. — По крайней мере после пробуждения я ее рядом с собой не обнаружила. Сможешь помочь?       Он наконец отрывается от созерцания ее белесых ног и поднимает взгляд на лицо Александры, еще хранящее следы сна. И вскидывает бровь в немом вопросе — точь-в-точь Фобосов жест.       — Это значит «нет»?       Он вздыхает — кажется, это единственный звук ему подвластный — и тут же направляется обратно к спальне, обходя застывшую в проходе босоногую женщину. Она поправляет одеяло и дергается следом.       Со стен на них десятками глаз глядят гобелены — сцены охоты и празднеств, сюжеты о волшебных животных, отважных рыцарях и величайших магах древности. Александра замирает перед одним, где в полный рост изображена чародейка в синем. Вышивка столь искусна, что ткань ее юбки словно колышется на ветру, а глаза полыхают живым и ясным цветом — впрочем, в полумраке едва ли различимом. И может быть именно в это мгновение Александра впервые жалеет, что не может колдовать, источать силу и могущество. Что она — всего-то земная женщина, едва ли способная на что-то великое.       Тонкий свист тревожит ухо.       В руках ее молчаливого компаньона зажата высокая свеча в подсвечнике из золотящейся бронзы, а вместо лица — недовольная маска, застывшее выражение величайшей в мире муки.       Догнав его, Александра спрашивает:       — У Фобоса все слуги немые? — Вспоминается давняя сплетня, пересказанная на празднике Лессар Арая. С тех пор и двух месяцев не прошло, а кажется — утекло столько воды…       Он отрывисто кивает.       — Мне говорили, что половина из вас не имеет языков, а другая — ушей. Мол Фобос боится заговора среди слуг, вот и…       Выражение его лица сменяется быстрым удивлением. Вопрос так и читается в темных глазах.       — Да забудь, — она пожимает плечами. — Очередная сплетня. Наверняка и то, что он заколдовал ваши сердца — лишь выдумка.       Александра бросает на него еще один быстрый взгляд, рассматривая сосредоточенное лицо: сведенные к переносице брови, бледные скулы и волосы, жидкими прядями спадающие на лицо. Весь он какой-то будто бы серый, лишенный красок, и даже яркое пламя не может их вернуть.       Они переступают порог спальни, но неожиданно для Александры идут дальше, в череду комнат, сокрытых за дубовой дверью.       — Получается, Фобос знает язык жестов? Должен же он вас как-то понимать.       Он останавливается и поворачивается к ней со вздохом, покачнувшим свечной огонек. И вдруг вытягивает руку и, прежде чем Александра успевает хоть что-то понять, дотрагивается вытянутым пальцем до ее лба.       Какой кошмар. Вы хотя бы иногда замолкаете?       От неожиданности она кашляет, услышав усталый голос в своей голове.       — Как ты…? Нет, знаешь, неважно. А вся его прислуга так может?       Опять кивок. Вопросы так и роятся в голове, но Александра прикусывает язык, решаясь поберечь сразу двоих — недовольного слугу от ее болтовни, а себя — от очередной магии. Как получилось, что в этом мире любой так и норовит залезть в ее голову?       Он приводит ее в дальнюю комнату, сплошь заставленную сундуками. Придерживая сползающее с плеч одеяло, Александра открывает первый попавшийся, натыкаясь на сложенные стопкой шерстяные юбки.       В следующем обнаруживаются мужские рубашки, далее — дублеты. Каждая вещь явно старая, но притом заботливо сложенная, а в некоторых сундуках обнаруживаются даже пахучие травами шарики, призванные защитить от моли.       Вытаскивая на свет первое попавшееся сюрко, Александра восхищенно разглядывает удлиненный лиф, отороченный мехом и расшитый золотым бисером. Кто бы не носил такое — эта женщина, должно быть, выглядела в нем великолепно.       — Но здесь нет моей одежды, — она оборачивается к слуге, замершему рядом со свечой.       Он пожимает плечами, а затем и вовсе уходит, заботливо оставив подсвечник на низком столике.       — Постой! — Александра бросается к дверям. — Чьи это платья?       Но он уже исчезает во мраке комнат.       — Ой подумаешь, королевишна какая, — собственный шепот ощущается здесь слишком неестественно, словно это неправильно — нарушать сонное оцепенение этой части замка.       Утренние сумерки клубятся за спиной серо-синим дымом. Сквозь узкое окошко, больше похожее на бойницу, не видно ничего, кроме бледнеющего неба еще далекого от ярких рассветных всполохов. В этой предутренней тишине, окутавшей королевское крыло, возвращаются страхи.       Александра дергает плечом и закрывает тяжеловесную дверь, словно стремясь отрезать себя от всех возможных тревог. После она скидывает одеяло прямо на пол и неспешно одевается, примеряя чужую шкуру.       Поверх нижней юбки она надевает платье прямого кроя: из тяжелого сукна, пахнущее старыми вещами и временем. Когда-то, видимо, оно было ярко-красным, но теперь краска выстиралась до кирпичного, а сама ткань истончилась. К его рукавам она подвязывает другие — из тончайшего золотого шелка, который скользит вниз, к подолу.       То самое сюрко, покорившее ее с первого взгляда, Александра натягивает через голову. На алой ткани вышитые узоры, темные, кровавые, словно застывшие пятна — свидетели убийства. Золотой бисер сверкает, как неведомая, сказочная река с чудесной водой.       В низких ящиках она находит обувь — мягкая кожа, украшеная цветочными узорами. В отличие от уже ставших привычными сапог до середины голени первые же ботиночки низкие и остроносые, лишенные каблуков и застежек, зато отделанные мехом внутри, а оттого необычайно теплые.       «Кажется, кто бы не носил их — ей был важен прежде всего собственный комфорт. Прекрасная женщина. Надо и тебе такие пошить».       Вернувшись в спальню, Александра первым делом шагает к мутному зеркалу и замирает со свечой в руках, разглядывая себя.       «Как странно, — думает она. — Красный никогда мне не шел, но сейчас… В том ли дело, что со временем платье изменило цвет, так что чисто красным считать его теперь нельзя, или же всему виной скудное освещение, но я словно и не я вовсе, а как будто бы другой человек. А может чужая одежда сохранила от предыдущего владельца больше, чем я думала, или это какая-то обитающая здесь магия изменила меня почти до неузнаваемости?»       Александра проводит ладонью по золотому бисеру на груди, подушечками пальцев ощущая его гладкую округлость. Теперь почему-то верится, что она может стать столь же величественной и сильной, как чародейка с гобелена. Нет, одергивает сама себя. Она может — лучше, могущественнее. Она и без магии еще покажет этому миру, на что способны земные женщины.       Чтобы пламя свечи не подпалило все еще распущенные волосы, она откидывает их назад, позволяя стекать вдоль позвоночника. Крошечный огонек дрожит, напуганный этим движением, и в тенях, что теперь скачут по стенам, неожиданно возникают зеленые глаза принца.       Фобос проходит мимо, едва мазнув по Александре взглядом.       «Что-то случилось?»       — Привет? — вопрошающе зовет она.       Он замирает, но не оборачивается полностью, лишь лениво бросает через плечо:       — Чем обязан твоему внимаю с самого утра?       «Что-то точно случилось».       Становится неуютно от холодности его тона: Фобос давно не говорил с ней подобным образом. Что послужило такой резкой перемене, если еще вчера вечером он был совсем другим — теплым, смеющимся?       Неужели, думает Александра, он обиделся, что она заснула, не доведя их опыт до конца? Однако разве могла она знать, что ее простая усталость так разозлит его? А может все дело в том, что эта одежда была дорога его сердцу, и он недоволен проявленным Александрой своеволием? Но ведь и в этом нет ее вины.       — Все, — тень сомнения скользит в ее голосе, а вместе с ней рождается неуверенность. — Все в порядке?       Света в спальне почти нет, но Александре удается различить ставшее уже привычным движение — удивленно поднятую бровь.       — У тебя отвратительное чувство юмора.       — Я не понимаю, — она пытается улыбнуться, чтобы прогнать то недопонимание, что повисло между ними, но вместо этого только понапрасну растягивает трясущиеся губы.       — Так это не была шутка? Неужели наскучило просто отравлять мне жизнь своим постоянным присутствием и теперь ты решила поиграть в заботу?       «Отравлять жизнь?»       В носу неприятно щиплет от того, как он это сказал. До боли в ладонях Александра сжимает подсвечник.       — Почему ты… — начинает было она, но чувствует, что расплачется, если произнесет еще хоть слово.       — Кончай этот маскарад и скажи сразу, что тебе от меня нужно.       Только сейчас он поворачивается полностью, скучающим взглядом окидывая ее с головы до ног. С таким же выражением он оглядывает и комнату, и вид за окном — все то, что ему совершенно не интересно.       — Я… — ей все же не удается удержать короткого всхлипа.       — Оракул, это даже смешно, — словно в подтверждение своих слов он коротко усмехается. — К столь дешевым манипуляциям ты давненько не прибегала, мама.       — Мама?       Ну конечно — осознание приходит мгновенно. И как только она не поняла раньше? В той комнате хранилась одежда его покойных родителей, и платье, в котором она стоит сейчас принадлежало Вейре, матери Фобоса.       Только теперь она замечает отблеск сомнения на его лице — сведенные брови и внимательный взгляд. Он шагает ближе, вглядываясь в ее глаза, чтобы уже через миг понять, кто именно перед ним.       — Александра, — пораженно выдыхает он.       Уже ставшая привычной манера тянуть вторую «а» в ее имени теперь кажется девушке чем-то чужим, словно и не было ничего между ними. Словно теперь вновь их первая встреча — мерзлая тронная зала и столь же холодное принцево обращение.       Она отшатывается от него, как от самой большой беды, и, сделав пару шагов назад, почти бегом вылетает из спальни. Пусть Фобос и не узнал ее в полумраке, пусть все что сказал говорил не ей, но горечь обиды жжет сердце, а в голове еще звенит его ненавидящий голос и каждое произнесенное им слово.       — Постой, подожди, — он догоняет ее спустя десяток шагов и разворачивает лицом к себе. — Я искренне сожалею, однако все, что я сказал, предназначалось не тебе. И никогда бы не было тебе предназначено.       Сейчас он кажется даже смущенным.       «Совсем не таким, как пару минут назад».       — Разве твоя мать не мертва вот уже как двенадцать лет? Почему ты… — вся эта ситуация кажется неправильной, и слова путаются, смешиваясь с застрявшими в горле слезами. — Как так вышло, что ты говорил с ней — со мной? — так, словно она все еще жива?       — Я не могу объяснить тебе всего, правда, — Фобос слегка сжимает ее руку. В ответ на это движение Александра дергается, высвобождая запястье.       Растерянность сменяется новым чувством — злобой. Сильнейшей яростью, на которую она только способна. Почему он думает, что может хранить от нее секреты? Обращаться как ничтожеством, а после всего-то просить прощения, откупаясь избитым «ты все не так поняла»?       — Не можешь или не хочешь? — И прежде чем дать ему вставить еще хоть слово спрашивает твердо: — Насколько сильно я на нее похожа?       — Ты ведь видела портреты, — он говорит с ней так, словно она — неразумный ребенок или же самый буйный пациент психиатрической больницы.       И от этого тона — слишком мягкого по сравнению с тем, что она слышала ранее — Александре хочется вмазать ему да посильнее.       — Я видела портреты, однако художники всегда лгут и приукрашивают. Ответь: я похожа на Вейру?       Сама мысль об их внешнем сходстве кажется противоестественной.       — Немного, — выдыхает Фобос. — У вас схожий цвет волос, и это платье… Зачем ты вообще его надела?       — Потому что своей одежды я на себе не обнаружила! — Короткая вспышка понимания, от которой леденеют пальцы: — Это ты раздел меня?       Когда она в прошлый раз задремала в апартаментах принца — на полу и в изодранном платье — молчаливые слуги разбудили ее и проводили в спальню. Она помнит, как они хотели помочь ей раздеться, однако сама мысль о чужих прикосновениях тогда вызывала отвращение. Александра выгнала их за дверь и разделась сама, скинув все вещи прямо на пол. Наутро их уже не было. Вместо грязного платья с рваным воротом девушку ждала спящая на стуле Элиа со стопкой чистой одежды и лежащим поверх деревянным гребнем.       Однако теперь все было иначе. Что если он подумал, что к ней уже можно прикасаться? Если он хотя бы посмел…       Обида, отвращение, страх — они трещинами ползут, разрушая проложенные было между Фобосом и Александрой мосты.       — Ответь! — Вместо приказа выходит какой-то нервный вскрик, эхом отразившийся от стен.       — Нет, — он возвращает лицу нечитаемое выражение, и в голосе слышится прохладца. — Я послал за одной из твоих служанок. Понятия не имею, куда она дела твою одежду.       — Почему я не проснулась? — Вырывается почти что случайно, но этим вопросом Александра попадает точно в цель: уголок губ принца обеспокоенно дергается.       — Почему я не проснулась, Фобос? — Собственные слова оборачиваются сталью.       — Мне-то почем знать, — она видит тень — всего лишь крупицу — беспокойства, сокрытую за его беспечностью.       «Ты хорошо его выучила. Слишком хорошо».       Она не дает злости смениться горечью:       — Не знаешь? — Усмехается. — Так я дам тебе подсказку. Я могу крепко спать и не проснуться от голосов в комнате или прикосновений — верно. Редко, но такое возможно. Однако, чтобы я не проснулась от того, что с меня стягивают платье? От того, что меня переворачивают, чтобы расшнуровать корсет? Ты верно держишь меня за последнюю идиотку, принц, раз так считаешь.       — Ошибаешься, — он уже окончательно взял себя в руки, справившись с возникшим чувством вины. Холодное равнодушие, что сочилось из его рта, пока Фобос говорил якобы с матерью — вот оно вновь, покрывает коркой льда каждый звук, срывающийся с его губ.       — Вот как, — Александра тяжело дышит, словно вскипевшая внутри нее ярость заполнила уже всю грудную клетку и теперь пар от нее рвется наружу. — Что ты сделал?       Каждое слово как плеть.       Он не смотрит на нее больше, отвернув лицо к портретам на стене.       — Ты устала. Когда ты ушла на кресло, чтобы отдохнуть, я наложил на тебя заклинание. Двенадцать часов беспрерывного сна. Тебя бы и пушечный залп не разбудил.       — Зачем?       Фобос не отвечает. Весь его вид кричит об упрямстве, об оскорбленном самолюбии. Разумеется, думает Александра. Здесь ведь только он имеет право мучать вопросами.       — Зачем? — Повторяет она.       За каждой дверью словно мыши копошатся слуги. Слышно, как они придвигаются ближе к замочным скважинам, чтобы уловить каждое слово.       «Лучше бы у них и вправду не было ушей».       — Так было нужно.       — Кому было нужно?       — Мне.       Одно его многотонное слово выбивает из груди весь воздух, а вместе с ним исчезает и ярость, и тень надежды, что еще теплилась где-то глубоко внутри.       — Вот как, — грустно усмехается она. — Что же. Я посмела думать, что важна для Вас. Однако Вы привыкли волноваться лишь о себе. Глупо было считать иначе.       — Александра, — неожиданно усталый вздох и протянутая рука — стремление удержать.       — Не трогайте меня! Не Вы ли говорили, что я лишена магии, и ее воздействие для меня опасно? Не Вы ли уверяли, что не будете лазить в мою голову, поскольку опасаетесь последствий?       — Я не лазил в твою голову.       — Однако, когда Вам стало нужно, усыпили меня. Как я могу Вам верить? Как я могу знать, что и все остальное — правда? Что Вы — не знаю — не стираете мне память после каждого заклинания?       Что-то в его глазах. Что-то, чего она пока не может разгадать. Какой-то отблеск, словно упавший под углом свет от свечи. А может — и правда он.       Александра отворачивается, чувствуя спиной его пронизывающий взгляд.       — Я Вас прошу больше не тревожить меня своим вниманием.       Путь до собственных комнат ощущается бесконечностью. Вот шаг, а вот еще один — а оглянувшись оказывается, что прошла-то всего ничего.       Скачут по стенам кривые тени. Александра разжимает пальцы, оставляя подсвечник на ближайшем подоконнике. Ладони оказываются красными от того, с какой силой они сжимала его все это время.       Внутри скребет от обиды. Рей никогда бы так не поступил, думает она. Рей — всегда заботливый и теплый, ни разу не поставивший свои интересы выше ее. Он был идеальным, не имеющим секретов. Однако он был.       Александра толкает дверь в свою часть крыла.       Прищур голубых глаз — вот первое, обо что спотыкается ее взгляд. Короткие черные волосы. Простое платье с широкими рукавами и стоячим зеленым воротником. Скрещенные на коленях тонкие руки.       — Что ты здесь делаешь? — Спрашивает она Миранду.       — Жду тебя. Прислуга говорит, ты у себя не ночевала.       Прислуга. Так это слово произносят многие придворные — со сквозящим в голосе пренебрежением. О своих лошадях или носорогах многие отзываются во сто крат теплее.       — Это не твое дело, — после того, как они с Фобосом хлестали друг-друга словами, словно пощечинами, мысль о новой перепалке вызывает лишь усталость и головную боль.       — Верно, — Миранда наклоняет голову к плечу и улыбается. — Не мое.       — Я повторю вопрос: что ты здесь делаешь?       — Не ты ли просила Седрика обучать тебя искусству боя?       — Его — не тебя.       Миранда беспечно дергает плечом:       — Он уехал, если ты вдруг не заметила. Выполняет поручение короны в дальних землях.       — И перепоручил меня тебе, не так ли? — Александра слабо усмехается абсурдности всей ситуации.       Может быть все это — сон? И этот разговор, и тот, что состоялся с Фобосом. Нет никакого платья его матери, никаких заклинаний. Она лишь прикрыла глаза ненадолго в душной лаборатории, а когда откроет их — будет он, сообщающий, что конечно же никакого камня они не добыли, и его смеющийся взгляд, и последующее предложение проводить ее до комнат. Принц снова будет теплым, открытым — таким, каким он был лишь для Александры. Каким он был до сегодняшнего утра, когда она вспомнила, каков он на самом деле.       — Не думай, что я прыгала от радости, когда услышала его поручение.       — Однако же согласилась. Ты ведь ненавидишь меня. — Откуда-то берутся силы, и голос опускается до сочащегося ядом шепота. — Убить меня была готова. Разорвать.       С каждым произнесенным словом Александра подходит ближе и ближе, пока не останавливается перед сидящей в кресле Мирандой.       — Но он попросил. И только поэтому ты согласилась. Ответь, скажи он прыгнуть с самой высокой башни — ты бы прыгнула?       — Он бы никогда не сказал такого, — Миранда не отводит глаз, держит ее взгляд.       — Он попросил тебя помогать мне. Мне. — От всего этого хочется рассмеяться в голос. — Я же по глазам вижу твое презрение. О чем он только думал? — Она тихо фыркает, отворачиваясь к окну. — Иди. Я освобождаю тебя от обязательства. Ни одной из нас его исполнение не будет приятно.       А для Александры так и вовсе — опасно для жизни.       Но Миранда не двигается, не издает ни звука.       — Ты не расслышала?       — Расслышала. Но я не уйду.       — Что же он обещал тебе? Не поверю, что ты согласилась за просто так.       Быстрая ухмылка — рваная рана на девичьем лице. Хищный оскал монстра.       — Я за просто так ничего не делаю. Так поступают лишь беспечные дуры… вроде тебя.       Лицо Александры не выражает ничего, ни отблеска эмоции, и Маранду это, кажется, злит: пальцы с короткими полукружьями ногтей впиваются в подлокотники до побелевших костяшек. Должно быть она надеялась оскорблением вывести девушку из себя, но не учла, что на учителей эти игры не действуют.       «Выставляя итоговые и не такое о себе услышишь».       — Ты закончила? — Устало спрашивает Александра. Вот еще, не хватало с ребенком на личности переходить.       Голубые глаза недовольно сужаются.       — И тебе даже не интересно, почему я так считаю?       — Безумно, — сарказм так и рвется наружу. — Да, знаешь, просвяти. Из нас двоих именно ты обладаешь более выдающимся умом, так что…       Грубая лесть, да к тому же приправленная львиной долей иронии, однако она удивительным образом достигает цели: жестокие глаза Миранды вспыхивают жадным превосходством.       «Так вот, что ей нужно. Признание. Похвала — пусть даже и в шутку. Бедный ребенок».       — Ты как таракан, — она удовлетворенно ерзает в кресле. — Ползаешь себе по замку, суетишься. Однако не способна увидеть, что над твоей головой уже поднят сапог и скоро раздавит тебя. Ты попросила учить тебя сражаться. Но от этого сапога ни один меч не спасет, ни одно копье.       Брови удивленно ползут вверх.       — Метафоры-то какие. — Колючий смех царапает горло. — Так может и имена назовешь?       — А может мне еще и пальцем показать? Так там в половину замка перетыкать придется. Возвращалась бы ты поскорее домой. Всем от этого станет только легче.       — Думаешь, я этого не хочу?       Александра опускается в кресло, закидывая ногу на ногу. Вокруг — тишина гостиной, обнаженность стен, сокрытая панелями рыжеватого дерева да парой невзрачных гобеленов, не таких, как у Фобоса.       — Знаешь, а может ну его? Если ты со мной что-то сделаешь, Седрик ведь этого так не оставит, так что могу за жизнь свою не бояться. — Миранда кривит лицо в маске презрения. — Да и ты права, от меня действительно многие были бы рады избавиться. И пусть против одних меч не спасет, но он… может спасти от других.       Девочка смотрит на нее чуть более внимательным долгим взглядом прежде чем встать, расправляя юбку.       — Приму твои слова за согласие. Завтра на рассвете буду ждать у казарм. Посмеешь проспать — и тебя обнаружат в постели с перекушенным горлом.       От Миранды такая угроза не звучит как пустой звук. Александра смотрит ей вслед, размышляя, какие нервные, оказывается, на Меридиане подростки.

***

      Тронная зала вздымается колоннами. Со стен на пришедших глядят равнодушно знамена с вышитым на каждом гербом Эсканоров.       «Некуда выше» — гласит девиз королевской семьи.       «Некуда выше», повторяет про себя Эрмольд Кавьяр, поднимая глаза на трон принца.       — Выражаю надежду, что дорога была легкой. — Лицо Фобоса сокрыто в полумраке оттого и не понять, куда он смотрит, не перехватил ли взгляд, не проник ли в самые сокровенные мысли.       Герцог опускает глаза, склоняя колени в приветственном поклоне. Рядом шуршит платьем его сестра, чье лицо закрыто плотной черной вуалью. За спиной — едва слышное дыхание Танатоса.       Все они собрались, пришли на этот неофициальный суд. Вся его, Эрмольда, семья.       — Благодарю за беспокойство, мой принц, — голос Пайдейи притворно мягкий. — Наша карета застряла в снегу, пришлось добираться верхом.       — В нынешнем году зима выдалась снежная, — соглашается принц.       — Ради Вашего внимания мы готовы стерпеть любые неудобства.       Силуэт на троне движется, чуть откидываясь назад. Он давно уже привык к откровенной лести придворных, устал от нее. Любой советник это знает. На их собраниях честность правит бал.       Мнимая честность, поправляет себя Эрмольд. Быть по-настоящему честным с принцем едва ли кто-то осмелится. А если бы и нашелся такой идиот, на него весь двор бы пришел поглядеть, как на диковинку из дальних миров.       Наверняка они лишь в дальних мирах и водятся — честные люди.       — А Вы, Пайдейя, верно, так стремились заполучить мое внимание, что даже преступили закон.       Ее черная вуаль качается, когда она удивленно вскидывает голову.       — Меня обвиняют в чем-то?       Герцог уверен — там за непроницаемой вуалью смеется чернота ее глаз.       — Мой сенешаль обнаружил в замковых коридорах одного из Ваших питомцев.       — Разве некромантия — это преступление?       От приторной сладости ее голоса хочется промочить горло.       — Ваши питомцы могут быть опасны.       — Умоляю Вас, — она покачивает вуалью, отмахиваясь. — Разве же кто-то пострадал? Мы лишь немного… поиграли.       Тусклый свет освещает лишь пальцы принца, лежащие на подлокотнике трона. Фобос замолкает — выражения лица не разглядеть, да и Эрмольд боится смотреть туда, опасаясь столкнуться с ним взглядом. Тишина, впрочем, длится недолго.       — Верно, — принц подается вперед, и теперь становится возможным различить его волосы и нижнюю часть лица. Он нехорошо улыбается. — Никто не пострадал. Раз уж Вы здесь, не позволите ли обсудить еще одну проблему?       Пайдейя кивает, но герцогу чудится некое сомнение в этом движении, тень неуверенности.       — Видите ли, двенадцать лет назад мы с Вами уже встречались в этой зале, чтобы обсудить право престолонаследия. Тогда Вы принесли клятву, что не имеете никаких претензий на трон, однако же — вот незадача — не подписали отречение. Непростительная оплошность и с моей стороны, каюсь. Но ведь мы с Вами так хорошо понимаем друг друга. Думаю, Вам не составит труда подписать ее теперь. Разумеется, только если у Вас не появилось желания побороться за трон.       Последние слова он произносит будто бы торопливо, словно нечто незначительное. Но Эрмольд уверен, что глаза его, скрытые тенью, сейчас сверкают холодным превосходством.       «Насмешник. Правление для него игра, не более. Он так и не повзрослел, хоть давно уже оторвался от материнской юбки».       — Все верно, я уже принесла клятву. Слова имеют вес — мне ли напоминать Вам об этом, мой принц? — в голосе сестры слышится осторожность. — Моя подпись лишь формальность.       — Тогда Вам тем более не составит труда поставить ее.       В раскрытые боковые двери входит слуга, что несет низкий столик, а за ним еще двое — перо и чернила. Замыкающий процессию несет пожелтевший свиток. Остановившись у трона, он раскрывает его, демонстрируя текст всем собравшимся, а затем объявляет звонким от волнения голосом:       — Сей документ есть полнейшая и точнейшая запись аудиенции Его Величества принца Фобоса Эсканора единоличного правителя королевства Меридиан, да будет долог век его, и Светлейшей герцогини Пайдейи Кавьяр из великого рода Кавьяр, да не упокоится имя ее в веках. Сим документом подтверждается, что Светлейшая герцогиня Пайдейя Кавьяр обязуется не оспаривать законность правления Его Величества принца Фобоса Эсканора, а также отказывается от своих прав на трон королевства Меридиан, данных ей по праву рождения. Оспорить отречение будет возможно лишь при естественной смерти Его Величества принца Фобоса Эсканора, а также при отсутствии в живых любых возможных наследников. Законность документа подтверждается подписями обеих сторон.       В повисшей тишине слуга кладет свиток на поставленный перед Пайдейей столик. Вся фигура женщины кажется Эрмольду одеревеневшей — она-то думала, принц никогда об этом не вспомнит. А он, похоже, только и ждал удобного момента.       — Неужели есть причины, по которым Вы сомневаетесь? — Притворно-мягкий голос Фобоса отражается от стен и обволакивает со всех сторон. — Двенадцать лет назад Вы казались мне более решительной в своих словах. Или же дело в том, что то были лишь слова? Позвольте, я всегда считал Вас женщиной, способной на поступки.       Герцогу даже интересно, что теперь придумает его сестра — наверняка в ее голове просчитываются сейчас десятки различных путей к отступлению. Чего он уж точно не мог ожидать, так это того, что она согласится с изящным кивком.       — Разумеется, мой принц, — ее голосу возвращается елейность. — Ваши решения мудры — не мне сомневаться в них.       Она грациозно наклоняется, обмакивая перо в чернильницу. Быстрый росчерк, словно мелькнувшая в небе молния, и завиток ее подписи остается внизу свитка. Услужливый слуга капает сургучом, к которому Пайдейя прикладывает кольцо-печатку с гербом их семьи. Вот и все.       — Безмерно благодарен Вам за понимание. Однако прежде чем Вы можете быть свободны… — Герцогиня вскидывает голову, лишь только заслышав эти слова. Что еще? — Я попрошу Вас более не использовать мой замок в качестве площадки для игр. Думаю, для Вас это не составит труда — раз уж мы достигли сегодня столь глубокого взаимопонимания и уважения друг к другу.       Глухой — и тот расслышал бы усмешку в его голосе.       — Клянусь честью семьи. — Пайдейя держит подбородок высоко поднятым.       — Ваша семья славится своей честью.       Этими словами он оканчивает аудиенцию, посылая знак раскрыть створчатые двери. Пайдейя кланяется на прощание, Эрмольд повторяет за ней.       Вуаль она снимает лишь в коридоре — почти что скидывает. Герцог надеется отыскать и иные следы ее истинных чувств, однако находит лишь холодное равнодушие, отпечатанное на лице сестры, как след от подушки.       — Что будешь делать теперь? — Спрашивает он, шагая рядом.       — Не волнуйся, братец: эта партия еще не окончена.       Они неспешно идут галереей, обдуваемые свободно гуляющим в ней ветром.       — Как продвигается твое знакомство с наставницей принцессы? — Пальцы сестры находят его локоть.       — Мне удалось заполучить ее покровительство, но куда важнее информация, которую я узнал от ее служанки.       Пайдейя склоняет голову к плечу, всем своим видом выказывая заинтересованность.       — Я думал, что будет достаточно упомянуть, что я ей друг, однако пришлось расплатиться, — он досадливо морщится. — Она сразу поняла, что я распрашиваю не из праздного интереса и задрала цену, словно базарная девка.       — Но ты ведь заплатил ей?       — Сестрица, ты привыкла думать обо мне сильно хуже, чем я того заслуживаю, — он позволяет себе снисходительную усмешку. — Я заплатил ей и узнал, что дражайшая наставница принцессы с месяц как шпионит на повстанцев. Слышала про них что-нибудь?       — Шайка бандитов, что копошится по углам, точно крысы? Что-то слышала, но разве могут они быть нам полезны?       — Говорят она что угодно для них сделает, лишь бы вернуться домой, — он останавливается и наклоняется ближе, продолжая возбужденным шепотом: — Ты верно не осознаешь, сестрица, какие перспективы откроются нам. Особенно если узнаешь, что это не единственное, что поведала мне служанка.       — Так говори же, — холодно произносит она.       — Замок обсуждает ее связь с принцем.       — О его спальне ходит много слухов, — равнодушно отмахивается она. — Я слышала и другие, много раньше — о связи этой женщины с его военачальником.       — Однако же моя информация — не слухи.       Пайдейя поднимает на него глаза похожие на омытые морем камешки.       — Ты в этом уверен?       — Больше, чем в собственном имени. Я заплатил той служанке достаточно, чтобы она не врала.       Ее губы растягиваются в надменной усмешке.       — Сложить два и два, так все сходится идеально.       Она хочет добавить что-то еще, но их прерывает звук шагов и тихий девичий голос. Эрмольд отстраняется и быстро оборачивается к Танатосу, встречаясь с ним взглядом. Тот послушно кивает, положив руку на рукоять меча.       Замок для их семьи все еще не самое дружелюбное место. Думать, что их решат убить прямо здесь, при свете дня, глупо, однако же излишняя предосторожность спасала жизни многим — в том числе, и самому герцогу.       То оказывается лишь маленькая принцесса, напевающая что-то себе под нос. Она идет одна, без охраны и свиты — а Эрмольд думал, что она без своей наставницы теперь и шагу ступить не может. Говорят же, что та и на письма за нее отвечает.       В светло-русые волосы девочки вплетены нити голубого жемчуга — самого редкого, что можно найти в их морях. Рука Танатоса безвольно опускается.       — Моя принцесса, — Пайдейя замирает в глубоком поклоне. — Счастлива встретить Вас.       — Я тоже… эм… — непонимание читается во взгляде, что скачет теперь по их лицам. — Простите, я кажется не помню Вашего имени.       Эрмольд бросает торопливый взгляд на сестру. Забытое имя — вопиющее неуважение, особенно ежели это имя настолько значимое для королевства, как имя брата и сестры Кавьяр.       Но Пайдейя улыбается со всей нежностью, на которую способна.       — Герцогиня Кавьяр. Мой брат — герцог Кавьяр. Нас представляли на торжестве в честь Вашего возвращения домой.       Эрмольд кланяется, едва заметно скашивая глаза в сторону Танатоса. Из-под упавшей на лицо челки юноша смотрит на принцессу не отводя взгляда.       — Да? Что ж, наверное, — девочка смущенно улыбается. — Я тороплюсь, у меня встреча с братом.       — Не смею задерживать, — Пайдейя возвращает улыбку. — Я лишь отмечу, что Вы невероятно похожи на своего отца.       — Правда? — Переспрашивает она взволновано. — Вы знали его?       — И его, и Вашу дрожайшую матушку. От нее в Вас не слишком много, — герцогиня изображает задумчивость, разглядывая ее лицо. — Может быть изгиб бровей. И подбородок тот же. Но все остальное — копия Зандена.       — Я и не знала, — растерянно произносит принцесса. — Я… Фобос ничего не рассказывал о них, а портреты все такие разные! Какими они были? Мои родители. Не внешне, а… вообще.       — Мне искренне жаль, — на лице сестры и правда читается что-то похожее на сожаление. — Однако я вынуждена прервать нашу беседу. Нас с братом ждут дела, не терпящие отлагательств, да и Вы ведь торопитесь.       Пайдейя коротко кланяется на прощание и делает уже пару шагов вперед, оставляя принцессу за плечом. Эрмольд следует за ней, заранее зная, что за этим последует.       — Постойте! — Торопливо вскрикивает девочка. — Я… То есть — если Вам конечно не трудно — может быть мы могли бы выпить вместе чаю? Я с удовольствием послушаю Ваши рассказы о родителях.       Хищная улыбка, сокрытая от глаз принцессы, расцветает на лице герцогини.       — Вы приглашаете меня на чаепитие, моя принцесса? — Она переспрашивает, как будто бы и вправду польщенная вниманием столь важной, благородной особы.       — Да. — Эрмольд спиной ощущает короткий кивок принцессы. — Я пришлю Вам официальное приглашение.       — Буду ждать с нетерпением, — глаза Пайдейи лучатся превосходством.       В глубине души герцогу даже жаль маленькую принцессу: стать объектом пристального внимания сестры в столь юном возрасте…       Бедная девочка.