But like rubbing wine stains into rugs it's my curse
To try and make it right, but by trying make it worse
Вечер закончился отвратительно, но ночь, что последовала за ним — о, она была во сто крат хуже. Удушающая, тревожная, полная неверными выборами, переплетающимися тропами — вот какой она была. Александра не смогла уснуть тогда, не смогла даже подняться с кресла, все глядела пустым взглядом в огонь, не видя при этом ни его, ни комнаты вокруг. Кажется, раз или два ее окликала Элиа прежде чем пойти спать. Кажется, и сама она периодически проваливалась в дрему — тяжелую, как стесняющие ее оковы выбора. Александра раскрывала иссохшие глаза, вытаскивала полено из корзины и подбрасывала его в затухающий камин, не совершая при этом ни единого лишнего движения. Она чувствовала себя сухой и старой, словно колючий кустарник посреди пустыни. Выбор был — и в то же время его не было. С одной стороны был отец — британец до мозга костей, воспоминания из детства, смеющиеся морщинки у глаз, расползающаяся по рыжим вискам проседь. Смерть его означала для Александры невосполнимую утрату, сотни несказанных слов и непроходящее чувство вины, давящее на сердце. Она должна была вернуться — сейчас, сегодня, как можно скорее — чтобы хотя бы почтить его память, чтобы утешить маму, чтобы сказать, что она все это время была жива и как ей жаль. Но с другой стороны был Фобос, их близость, тело, еще помнящее его прикосновения. Уйти сейчас можно было лишь убив его. Убить его, значило вернуться домой, значило поступить правильно. Не быть чертовой эгоисткой. Почему, почему Калеб не прислал ей этот яд тогда, когда была злость и обида? Она дала бы его принцу без сомнений, рука бы даже не дрогнула, испуганная выбором. Александра бы убила его, как убила того повстанца — глядя прямо в глаза, решительно, резко, чтобы потом мучать себя призраками и запоздалым раскаяньем. Да, она бы смогла, пока живы были эмоции… Но только не теперь. Теперь (тонкие пальцы сжимают ее бедра, отчего на коже проступают следы от ногтей, и глаза утягивают все глубже и глубже, вынуждая смотреть и не отворачиваться, двигаться и шептать его имя, срываясь на вскрики) она хотела быть рядом, в глубине души надеясь остаться и после коронации. В ту ночь — нет, раньше, еще в беседке — она поняла, что действительно больше не хочет домой, в тишину квартиры и одинокие вечера наполненные кабельным и мороженым из банки, пахнущим морозилкой. Здесь был Фобос, их разговоры, часы в лаборатории, прикосновения, Элион, Джек, другие дети и их уроки, здесь был Рик, Элиа, ждущая ребенка — и все земные сокровища, все книги и мечты она отдала бы за каждого из них. Но там была мама и могила отца — а это для нее значило куда больше. Пора было оборвать эту нить, уйти, заставить себя забыть, научиться жить с чистого листа, может быть даже переехать и не знать ни Стражниц, ни магазина Рика. Да-да, уйти, убежать, скорее, пока хотя бы один из родителей ее еще жив, пока не стало еще хуже, слишком поздно. Всего-то и надо — Александра разжала кулак, в котором все это время держала пузырек с ядом. От тепла ее кожи он нагрелся. Всего-то? А может и вовсе — избавиться от выбора… Она дернула пробку и даже уже поднесла его к губам, касаясь их стеклом. Калеб сказал — половину пузырька, а значит стоило выпить все для надежности. Александра крепко зажмурилась, в наступившей темноте засверкали оранжевые пятна. Сердце билось в бешеном темпе, дыхание участилось, и на лбу выступила испарина. Хриплый смех царапнул горло, переходя в истерику. Она смеялась до выступивших слез, до судорог в животе, до болезненного, сухого кашля. Как же плохо, черт его дери. Как же отвратительна порой бывает жизнь. — Госпожа Александра? — На кровати зашевелилась Элиа. — Спи, все… все в порядке. — Она поспешно сунула яд между юбок и сморгнула слезы. Где-то там был другой выход — должен был быть. Можно — мозг заработал с удвоенной силой, словно коктейль из адреналина и страха расшевелил его — можно было пойти и рассказать все Фобосу. Обставить все так, словно она и вовсе не при делах, свалить вину на тех, кто и так не в чести на Меридиане. Однако тогда он непременно спросит, кто же принес ей яд и почему в качестве отравительницы Калеб выбрал ее — совсем ему, как считается, неизвестную женщину. Нет, Александра знала, что последует за этим — подозрение, череда вопросов, недоверие, возможно, что борьба с собой (по крайней мере хотелось верить, что он хотя бы поколеблется, прежде чем лезть ей в голову) и наконец проверка каждого ее воспоминания. По спине пробежал холодок. Что если он узнает? Она вдруг живо представила, как стражники обыскивают ее комнаты, как находят яд, и обращенный на нее взгляд принца — холодное презрение? Разочарование? Горечь предательства? Ей теперь слышались шаги за дверью, шепотки, чужие голоса. Казалось, что сознание покидает ее, уступая место тревожным галлюцинациям. И самое страшное, что она никак не могла их прогнать. За все время, что они приходили к ней во снах и наяву, болезненные видения расшатали мозг Александры настолько, что теперь проникать в него для них не составляло никакого труда. Решение неожиданно родилось само собой. Бежать. Уцепившись за него, словно за нить в лабиринте Минотавра, Александра уже видела выход — да, вот он, вот же! Оставить все позади, не принять ничью сторону, собрать вещи и уйти тем же путем, каким они уходили с Федрой. Найти портал, пусть даже потребуются месяцы — но то будут месяцы дела, за которые не стыдно перед самой собой. И вернуться домой, забыв этот мир как страшный сон, а вместе с ним забыв и его тоже. После долгого сидения в одной позе тело закостенело, став похожим на камень. Александра поднялась на затекших ногах, распрямила спину. Выудив пузырек с ядом на свет, она посмотрела сквозь него на затухающий камин. Что же, может быть ей действительно будет больно первое время, но зато он будет жить. И никогда не узнает о том, что она должна была сделать. Она принялась собираться: нацепила на себя удобную одежду, выданную ей Мирандой, застегнула теплый плащ, сунула за пояс пару меховых перчаток. Снятая с подушки наволочка послужила отличным мешком, который она перетянула ремнем и закинула за спину. Внутрь Александра убрала четвертинку хлеба и завернутую в бумагу остывшую уже жареную рыбу, что осталась с ужина. В дороге нужна была вода, а потому следом отправился и котелок, и огниво — надо же было как-то топить снег. Также могли понадобиться деньги, но эта проблема решалась парочкой золотых украшений. О том, что за них могли сделать местные, Александра помнила очень хорошо — синяки на ребрах сходили долго. И может быть жизнь ее действительно ничему не учит, кто знает, но в этот раз она надеялась быть осмотрительнее. Подаренная Фобосом шкатулка стояла на столе, привлекая внимание. Откинув крышку, Александра провела пальцами по холодному лезвию — осторожно, едва касаясь. Так мать гладит ребенка, отдавая ему всю свою любовь. Я бы хотела, чтобы все было иначе, чтобы у нас было все время мира и совсем другие обстоятельства. Но у судьбы свои правила, а оттого, я надеюсь, ты простишь меня. Рукоять легла в ладонь, кинжал бесшумно спрятался в висевшие на поясе ножны. Александра окинула комнаты взглядом, прощаясь, прошла от спальни до кабинета, в последний раз взглянула в окно, на тонущий во мраке королевский сад. Уже уходя, она задержалась в спальне, дотронувшись до волос спящей Элиа. Надеюсь, что с вами двумя все будет в порядке. Надежда — это все, что у нее теперь оставалось. Она дернула дверь и вышла в их общую с принцессой гостиную. Мрак сгустился, размывая очертания знакомых предметов, обнял за плечи, коснулся собранных в тугой пучок волос. Все происходящее казалось сном. Столик о тонких ножках неожиданно вынырнул из темноты, врезавшись в женский живот. Александра качнулась вслед за ним, вытянула руки, чтобы удержать стоявшую на нем расписную вазу, но промахнулась, и та со звоном грохнула об пол. Встревоженной ланью Александра замерла, прислушиваясь. Но из спальни Элион не доносилось ни звука, а оттого-то она и потеряла бдительность — присела, собирая осколки, наверное, потому, что перед глазами ее еще плясал огонь в камине и исчезала, сгорая в нем, газета с известием о папиной смерти. Тело приказало ей: «собери их», как приказало бежать с десяток минут назад. И то, и другое решение было невероятно глупым, и много позже Александра по-разному жалела о каждом из них, но ведь то было потом, верно? Сейчас она присела собрать их — холодные черепки ложились в ладони, с едва слышимым звоном ударяясь друг о друга. — Кто здесь? — Со стороны комнат Элион послышался заспанный голос. Александра замерла. Черная одежда делала ее почти незаметной в темноте — но темноты словно и не было, гостиную заливало серебристым лунным светом. В его лучах Элион в белой ночнушке ниже колен казалась призраком. Поняв, что прятаться смысла нет, Александра поднялась, возвращая на столик остатки вазы, словно напоминание о том, что она когда-то была здесь. — Мисс Фостер? — Девочка удивленно моргнула. — Но почему Вы…? Почему Вы так одеты? Ее взгляд метнулся к плащу за спиной Александры и к перетянутой ремнем наволочке в ее руках. Элион поняла все слишком быстро. — Вы уходите, — еле слышно выдохнула она. — Я должна. Там мой дом — ты ведь как никто другой меня понимаешь. Горечь в голосе скрыть не удалось. Элион кивнула, на миг отвернувшись к стене, а затем вдруг бросилась вперед и, в два шага преодолев разделяющее их пространство комнаты, вцепилась в рукава Александры. — Прошу, не уходите! Я без Вас не смогу, — принцесса заглянула ей в глаза и обхватила руками поперек туловища, заключив в объятия. Отчаянный, ребячливый жест. Сердце Александры болезненно сжалось. — Ты сможешь, ты сильная, — она ласково погладила девочку по голове. — И ты же не одна. У тебя есть фрейлины, и Седрик, и… — его имя произнести не получилось. — Это из-за него, да? Из-за Фобоса? — Элион вскинула взгляд, ища ответы в лице своей наставницы. Александра покачала головой. — У меня и своя жизнь есть. Ты ведь тоже хотела бы вернуться, да? Но твоя семья здесь, а моя — там. — Но почему… Мы ведь можем стать семьей здесь! — Она тщетно цеплялась за нее, почти умоляя, почти плача. — Не оставляйте меня одну, только не снова! После стольких потерь, случившихся за последние месяцы, Элион теряла еще одного человека, к которому успела привязаться. «Что же ты делаешь?» — Я должна, — прошептала Александра. — Ладно, — принцесса шагнула назад, всхлипнув, и теперь смотрела на нее всего-то с тенью недовольства. Лишь тяжелое дыхание выдавало истинные чувства девочки.— Уходите! Но только… завтра. — Завтра? — Да. Останьтесь всего на день, прошу. — Почему? Где-то на псарне громко завыла собака, указав на почти оглушительную тишину, повисшую в комнатах принцессы и ее наставницы. — Седрик приходил поговорить со мной, — Элион опустила глаза. — Я знаю, что это Вы ему рассказали, я не злюсь. Он сказал то же, что и Вы, в общем-то. А потом предложил прокатиться на лошадях утром. И я пообещала, что возьму Вас с собой. Она подняла голову, впиваясь в Александру выжидающим взглядом. Уголки ее губ все еще подрагивали. — Хотела Вам сказать, а Вы все не возвращались, — Элион неопределенно махнула рукой. Следы недовольства исчезли, и теперь напротив стояла лишь грустная девочка с растрепанной косой. — Хорошо, — Александра выдавила из себя натужную улыбку. — Завтра, так завтра. Плечи Элион двинулись, когда та облегченно выдохнула. Может быть таким образом она надеялась убедить свою наставницу остаться, кто знает. Но Александра уцепилась за мысль о лошадях, здраво рассудив, что уйти верхом быстрее и проще — в конце концов, коня можно было продать также, как и украшения.***
Наутро солнце почти выжигает глаза — по крайней мере, ощущения именно такие. Александра прикрывает их ладонью, жмурясь, переводя недовольный взгляд с одного участка двора на другой. Она опять мало спала этой ночью, да еще и едва смогла впихнуть в себя завтрак — кусок хлеба царапал небо, нехотя пролезая в горло. Подбитый мехом плащ давит на плечи, своим весом пригвождая к земле. Ветер лениво волочит по небу тени облаков, а Александре впервые за зиму хочется, чтобы он усилился, чтобы толкал в спину — потому что тогда ноги будут нести, а не плестись едва-едва, оттягивая неизбежное. Она поднимает глаза и видит принца — благородный профиль, годами вытренированная осанка — и последние крупицы уверенности исчезают. «Почему он…? Он ведь не должен был ехать! Элион ничего не говорила!» Одетый для верховой езды, Фобос самостоятельно проверяет подпругу. — Почему ты так одета? — Седрик неслышно возникает за правым плечом. Александра вздрагивает, отводит глаза и заставляет себя шагать вперед, приближаясь к лошадям. Каждое ее движение сопровождается мысленной молитвой, непонятно к кому обращенной: «пусть только Фобос меня не заметит». Но взгляд сам бежит к нему, стремясь отыскать, впиться, огладить — как и всегда теперь. — Не в платье же на коня лезть. На ней все те же черные шаровары, заправленные в сапоги, вытканная простым узором рубашка, да теплый плащ — то, в чем Александра собиралась уходить еще ночью. Она смутно помнит, как, вернувшись к себе, даже не разделась, только стянула обувь и рухнула на кровать, взглядом впиваясь в черноту неба за окном. Лошади в замке красивые, статные. Александра замирает напротив одной из них — охристо-золотой, с русой гривой и янтарными глазами, которые глядят слишком понимающе, почти осознанно. Из раскрытых дверей конюшни тянет запахом сухой соломы, навоза, лошадиных тел и вздохов, и, заглянув внутрь, Александра натыкается примерно на еще один десяток коней и нескольких жеребят, застенчиво таращащихся в ответ. — Можно мне эту? — Под ладонью — льнет к прикосновениям горячий охристо-золотой лоб. Александра поворачивает голову, и стоящий чуть поодаль Седрик усмехается, складывая руки на груди. — Других даже смотреть не будешь? — У нее глаза умные. — Они у всех лошадей умные, просто ты об этом не знаешь. Я еще ни одной глупой на своем веку не встречал. Кивком головы он подзывает конюшего, и тот принимается наскоро седлать выбранную лошадь. — Ты прав, я никогда прежде не видела лошадей вживую, — она гладит ее, проводя по жесткой гриве. — Думала, они ниже. Как зовут эту? — Ку́ма. Странница. — Мне подходит, — соглашается Александра. Ветер меняется и волосы щекочут лицо. Медовые глаза лошади вдруг испуганно расширяются, она взволнованно перестукивает копытами по вытоптанной земле и тут же вздымается на дыбы с громким ржанием — Александра едва успевает отшатнутся. Несколько конюших тут же бросаются к Куме, хватаясь за поводья и оголовье. — Что произошло? — Дыхание скачет. — Моя вина, — коротко кивает Седрик. — Лошади меня боятся, а оттого и мой запах им неприятен. — Как же ты собрался ехать? — Бреóстхорд меня терпит. Его имя означает «сокровище в груди» — то, что у вас зовется душой, — он зовет Александру за собой, туда, где под деревянным навесом меланхолично жует сено гнедой конь с черной гривой. На подошедших он даже не поднимает глаз, только дергает ухом, словно бы указывая на осведомленность об их присутствии. — Я случайно оказался рядом во время его рождения — лет десять назад — вот он и привязался. Хотя еще неизвестно, кто к кому больше. Седрик несильно хлопает Бреостхорда по крупу. — Красивый, — произносит Александра, поглаживая лошадиный бок кончиками пальцев. — Важнее, что он быстрый. — Быстрый? — Голос подскакивает от волнения. План, склеенный из частичек собственных представлений о том, как выглядит мир за городскими стенами, в котором она была лишь мельком, и о котором имеет лишь поверхностное, книжное представление, упавшей вазой звякнул об пол, готовый разбиться. Он и без того-то был покрыт трещинами, наспех слеплен из осколков, а теперь в голове забилось испуганное «догонят». Но куда хуже другая мысль: «Так может останешься?» Александра почти физически ощущает, как отливают краски от лица, превращая его в мертвенно-бледную маску. Седрик продолжает говорить что-то, но слова его теперь доносятся будто сквозь вату. Ей кажется, что ее сейчас стошнит от волнения и того липкого ужаса, что склеил легкие. Бежать страшно, остаться — невозможно. Взгляд сам находит принца. Элион крутится рядом, отвечая на что-то сказанное им ранее, и от ее слов Фобос улыбается, обнажая зубы. Желание приблизиться хватает за горло и за Александру делает шаг вперед — до того, как она перехватывает управление телом в свои руки и останавливается, упершись пятками в землю. Фобос вдруг поднимает глаза, почувствовав ее взгляд, который тут же испуганно отскакивает, врезаясь в Элион, и принимается слишком уж усердно изучать ее косы и светлый плащ с серебряной фибулой на плече. — Коня Фобоса зовут Анведер, а у Элион — вон та, белая, видишь? — Глео. — Буря и…? — Александра спотыкается о незнакомое слово. Устаревший английский, на котором говорили на Меридиане, она понимала интуитивно, но порой что-то, на Земле давно позабытое, требовало отдельного пояснения. — Яркость. Белая шерсть отражает солнечный свет, чистая, словно снег. Глаза слепит. Яркость. — И когда мы поедем? — Сразу как на лошадь залезешь. Недовольный взгляд Александры обращается на лицо Седрика, раскрасневшееся от холода. — Это какая-то шутка? — Нет, почему. Просто забавно будет посмотреть, раз уж ты никогда в жизни с лошадьми дел не имела. Она дергает бровью в ответ на его насмешку. — Да пожалуйста, — бросает она. — Смотри сколько влезет. Смогла железного коня приручить — смогу и обычного. И, перейдя двор наискось, гладит по шее Куму, успокаивая — ее или себя. Одной рукой она хватается за гриву, другой — за переднюю луку, ногу ставит в стремя, подтягивается, на миг зависнув в неудобном положении. И Кума делает шаг вперед, переминаясь на одном месте. Лошадиный круп, на котором почти лежит Александра, приходит в движение — мышцы становятся волнами, перекатываются также пугающе, качая на себе тело и землю внизу. Александра сдавленно охает, будто бы окаменев от страха. Почему-то она не подумала, что, в отличие от мотоцикла, лошади не стоят на месте, когда пытаешься сесть на них. Седрик улыбается тонкими губами, сдерживая смех, и, посмотрев выше, она встречается взглядом с таким же почти хохочущим Фобосом, уже сидящим на коне, и Элион, которая прикрывает ладошками рот, чтобы не захихикать слишком громко. — Ах смешно вам? — Возмущенно кричит на них Александра, а сама думает, что эта картина отпечатается у нее в мозгу на долгие годы: все они рядом, радостные, счастливые. «Не уходи». Сесть на лошадь получается примерно с третьей попытки, и все это время она движется под Александрой, ни на миг не замирая полностью, давая понять, что она — живое существо, а не какой-то там мотоцикл, ну уж нет. И с каждым перестуком ее копыт, с каждым нервным движением пальцев, когда они испуганно сжимают переднюю луку седла, с каждым взглядом вниз на такой далекий грунт, на который несомненно будет больно падать, Александра теряет крупицы решимости, все больше думая, что не сможет заставить животное даже пойти, не то, что побежать. — Неправильно держишь повод. — Фобосов Анведер останавливается рядом, поглядывая черным глазом. — Разве это важно? — Она не может уговорить себя поднять лицо и вновь встретиться с принцем взглядом. Думает, что вот посмотрит на него еще раз — и точно не решится уйти. Поэтому Александра сжимает поводья сильнее, перебирая пальцами кожу ремешков. — Я… Глаза ее все же впиваются в него, но не в лицо — в плечо, туда, где под плащом и дублетом алеет след от ее зубов. — Болит? — Она дотрагивается до своего левого плеча и рука Фобоса зеркалит ее движение. — Нет. — Прости, — произносит едва ли не шепотом, запоздало понимая, что извиняется далеко не за этот укус. — Оно как-то само. Вот уже минут десять всю ее мелко трясет. — Ничего, — он качает головой. — Едем? — Дай мне минуту разобраться с поводьями, — Александра вымученно улыбается и утыкается лицом в ладони, когда он отъезжает. Да за что ей это? За стенами они скачут длинной широкой улицей в окружении солдат кавалерии, от начищенных доспехов которых опять болят глаза. Александра натягивает капюшон на лоб, стараясь не поднимать лица от лошадиной гривы и не думать о том, как непременно свалится с седла на булыжную мостовую. Она сильнее сжимает ноги и впивается в поводья, а вокруг грохочут голоса зевак, торчащих из окон, толпящихся вдоль улиц. Взгляды их, выкрики, приветствия — они облепляют Александру как водоросли, как мокрая одежда. Она мельком глядит на них, успевая вытащить чье-то восхищение, чье-то почти богобоязненное благоговение — и опускает голову. Лошади идут рысью. — Я ему ничего не сказала. — Она и сама не заметила, как они поравнялись с Элион. — Фобосу. — Я поняла, — не смотрит на девочку Александра, как и та не смотрит на толпу кругом. — Не передумали? Впереди блестят на солнце длинные волосы принца, ночью лежащие в беспорядке. — Нет. Свой выбор я сделала. — Ее тихий ответ примешивается к стуку копыт. Ее responsio mortifera, смертный приговор — но лишь в том случае, если Фобос сможет вновь отыскать Александру. Процессия выезжает из города. Стены его остаются за спиной, и теперь вдоль дороги тянутся редкие домики, огороженные низкими деревянными заборчиками. На одном из них повисает кучка детей, во все глаза глядя на проезжающих и на принца и принцессу во главе их. Ветер доносит до ушей Александры радостный выкрик: — Когда вырасту, у меня такой же меч будет! — Дети! — На крыльце показывается женщина в тонкой шали. — Живо внутрь! Дома из белой глины редеют, вот уже и предместье оказывается позади. Теперь они скачут полями с торчащими тут и там застывшими в сонном оцепенении мельницами и редкими фермами. По левую руку на горизонте тянется голубая полоска леса. Белесые горные вершины невозмутимо взирают на долину со своих неприступных высот, и редкие птицы, срываясь с них, парят в чистом небе. Александра понемногу привыкает к лошадиному ходу, смелеет, выпрямляясь в седле и оглядывая окружающий пейзаж — неподвижный, словно нарисованный красками. Безмятежный, как и этот день, как и настроение окружающих ее людей, даже суроволицых солдат. И только сердцу не отыскать покоя: вроде она все решила, но вот мягкий ветер гладит по щеке или солнце уже почти по весеннему греет — и так хочется остаться, чаще выезжать из города, скакать на лошади навстречу теплу. Но только разве есть у нее на то право? Здесь, на Меридиане она несвободна и не может даже выйти из замка без прямого на то разрешения. Вновь качается чаша весов — в который уже раз за последние двенадцать часов? Александра трогает пятками лошадиные бока, призывая Куму идти чуть быстрее. Рядом повторяет движение Элион, во время их поездки не сводившая со своей наставницы внимательного взгляда. — Я размышлял об этом, но… — Весь путь Фобос обсуждал что-то с Седриком, но теперь замолк, когда Александра поравнялась с ним. — Привет, — кивает она принцу. — Привет. Глаз на него она все так же поднять не смеет. — Можно узнать, куда именно мы едем? — Просто едем. Гуляем, — расплывчато отвечает он. — А не хочешь, — Александра облизывает пересохшие губы. Страшно от того, что она собирается сделать. — Наперегонки? — Исключено. Ты в седле-то едва держишься, какой тебе галоп. Сам он сидит на коне так естественно, словно полжизни в седле провел. Хотя, наверное, так оно и есть. — Ты просто боишься проиграть, принц. За бахвальством кроется бешено грохочущее сердце. — Алекс… — Начинает было Седрик. — Ничего не хочу слышать. И прекрати сокращать мое имя! — От нервов ее голос звучит высоко и капризно. В глазах собираются слезы, которые она тут же смаргивает. — У меня был мотоцикл, я знаю, что такое скорость. Ну давай, а? Взгляд замирает на шее Фобоса, укрытой высоким воротником плаща. — А по-моему это будет весело, — вклинивается Элион, и Александра непроизвольно вздрагивает, предупреждающе посмотрев на нее. — Нет, вот ты-то точно останешься здесь, — оборачивается Фобос к сестре. — Я пригляжу, — кивает Седрик. — До кромки леса? — Нет, — Александра качает головой на предложение принца. — До той мельницы, что впереди. — Далеко. — Лес дальше. Взгляд Элион уступает место чужому — слишком подозрительному, чтобы не обращать на него внимания. Она оглядывается на Седрика через плечо, вопросительно подняв бровь. — Александра, можно тебя? — И стоит им отъехать от остальных спрашивает: — Что ты задумала? — С чего ты…? — Ты все утро сама не своя. — Я давно уже сама не своя, Рик. Оставь эти догадки. — Прошу тебя, — он понижает голос. — Не делай глупостей. Потом последствий не оберешься. — Ты подозреваешь меня на пустом месте, Рик. — Невыносимо хочется все рассказать, попросить совета, но Александра поднимает подбородок, чтобы казаться выше. — Что плохого в том, что я всего-то хочу немного развеяться? Едем? Фобос оборачивается на ее выкрик, и их взгляды встречаются. Сердце от неожиданности ухает вниз. В мешочке на моем поясе яд. Я должна убить тебя, знаешь? Я хочу быть с тобой. Я не могу быть с тобой. Я запуталась, я наверно схожу с ума. Помоги мне — ты ведь можешь, прошу. — Нет, все же поеду с вами. — Конь Седрика останавливается рядом с ее лошадью. — И скажи на милость, зачем оно тебе надо? — А ты хочешь вообще без охраны ехать? — Спрашивает он Фобоса. — Пóлно, тут даже мили нет, — только отмахивается тот. — Следуйте за нами и только. Конь его нетерпеливо стучит копытом, и Александра кивает, наклоняясь к лошадиной шее. Кровь стучит в висках, скручен нервами желудок. — Я тебе еще покажу, на что способна, — обещает она принцу дрожащим голосом и даже не врет при этом. Но почти сразу жалеет, когда лошади срываются в галоп, оставляя за собой облако снежной пыли. Александра взвизгивает, крепче сжимая поводья и наклоняясь ниже, боясь теперь даже открыть глаза. — Разве ты не знаешь, что такое скорость? — Насмешливо кричит Фобос. — Твое хорошее настроение действует на нервы! — Давай вернемся, если боишься. — Еще чего, — она все-такие уговаривает себя открыть сначала один глаз, потом другой. Волосы лезут в рот, приходится отплевываться. — Из нас двоих только ты боишься — того, что я тебя обставлю. Он щурится и стегает коня, вынуждая того идти быстрее. Александра теперь отстает, смотрит ему в спину, лишь мельком замечая выражение лица. Каким живым он сейчас выглядит! Видеть его таким сродни пытке. Фобос еще несколько раз оборачивается, и глаза их при этом встречаются снова и снова — ножом по сердцу. Он, верно, думает, что слезы на ее лице собрались от ветра. Александра взмахивает головой, отбрасывая волосы назад. Мокрые глаза ее обращаются к небу, она жмурится и всхлипывает. — Я тебе вот что скажу, — папа садится рядом с ней под раскидистый дуб, еще не пожелтевший, как остальные деревья в парке. — Если они думают, что могут над тобой смеяться, то серьезно заблуждаются. — Но они сказали… — Александра всхлипнула, обнимая себя за острые коленки. — Сказали, что с этими брекетами я выгляжу как робот. Но в плохом смысле. Типа как Терминатор, только не крутой. Понимаешь? — Но ведь Терминатор крутой, — понимающе ответил папа. Ни он, ни его дочь ни разу не смотрели этот фильм. — Да, но я… — она захлебнулась слезами. — Зачем мама вообще решила мне их ставить, нормально же все было?! — Зато потом у тебя будут очень красивые и ровные зубы, — спокойно произнес он. — Я не хочу! Плевать мне на них! — Александра опять разрыдалась, ухватившись за два рыжих хвостика и прижимая их к глазам. — Пусть они вообще все выпадут! — Думаешь, тогда ребята из школы будут дружить с тобой? Она шмыгнула носом. — Не знаю. Наверное нет. А Роуз Миллер снова скажет, что я отсто-ой. Она всегда так слова тянет, наверное думает, что из-за этого она крутая. — Так скажи ей об этом. — Папа пожал плечами. Александра удивленно поглядела на него, на миг даже позабыв о слезах. — Я серьезно. В следующий раз скажи этой прямо в лицо, когда начнет задирать. И постарайся выглядеть при этом так, словно тебе все равно на нее, ее мнение и вообще — на всю эту школу. — Но ведь это неправда! — А Роуз Миллер знает об этом? — Думаю да, — неуверенно протянула Александра. — Нет, так дело не пойдет. Пока твои противники знают о твоих слабостях, ты не победишь. — Но как я могу избавиться от слабостей? — Спрячь их. Заставь всех поверить, что у тебя их нет. Тебе плевать на Роуз Миллер — и все тут. Александра надолго задумалась. — А ты… У тебя тоже есть слабости? — Конечно, — серьезно кивнул папа. — И какие же? — Я очень люблю свою дочь, — ответил он, глядя ей в глаза. — И прощу ей что угодно — даже если назавтра директор позвонит нам с мамой и скажет, что ты вмазала этой Роуз как следует. Он воспитывал в ней решимость, а она ради него не может даже отринуть влюбленность! Нет, она должна и сомневаться больше нельзя. Принц наклоняется ниже. Конь его скачет еще быстрее, едва ли не летит по ветру, увеличивая расстояние между двумя одинокими всадниками — темными точками посреди полей. Он оборачивается. Александра в последний раз ловит его взгляд, и Фобос все понимает за миг до того, как она сворачивает к лесу. Глаза его расширяются. «Прости меня». От пущенной им магии дрожит воздух, она змеится поземкой, оплетает копыта и дальше, вперед — обращается разошедшейся землей, пропастью, что разверзлась перед ними. С испуганным ржанием Кума дергается, поднимаясь на дыбы у ее края. Александра хватается за лошадиную шею, почти повиснув на руках. — Не бойся, это всего лишь иллюзия. — Правая нога выпала из стремени и теперь безвольно болтается, никак не в силах отыскать опору. — Никакого обрыва нет, ты просто… — Захлебывается в слезах и словах. — Нет времени. Вперед. И стегает ее со всей силы, пуская в черноту пропасти. Копыта отталкиваются от земли в прыжке, но обрыв слишком широк, тает тьмой в глубине. Такой не перепрыгнуть, не перелететь. Противоположный край маячит недостижимой целью, Кума летит над мраком и… Они скачут дальше, словно и нет никакого бездонного обрыва под их ногами. Александра облегченно выдыхает, на какой-то миг даже поверившая, что никакая то не иллюзия, а настоящая яма, сулящая смерть. Небо над головой понемногу сменяется кружевом голых ветвей. Лес ее принял, пусть и неохотно. — Быстрее, быстрее, — продолжает выкрикивать она свой единственный завет. Лошадь петляет меж деревьев, проходя сквозь сугробы, пусть теперь и медленнее в разы. Страх еще гонит ее, а может она и правда умная, и правда понимает все то, что говорит ей Александра? Но ноги ее несут, мышцы тела волнуются штормовым морем, каждым движением грозясь скинуть с себя незадачливую наездницу. «Верхом… Больше никогда!» Пару раз Александра оборачивается через плечо, вглядываясь в просветы между деревьев, но из-за слез мир двоится, шатается. Ей слышится погоня, голоса. От страха руки дрожат и несколько раз теряют поводья. Александра сжимает их крепче, подается вперед и утыкается в лошадиную гриву, обнимая ее за шею, захлебываясь удушливыми рыданиями. И только когда Кума останавливается, выбившись из сил, не слушая теперь ни единого приказа наездницы, Александра поднимает заплаканное лицо. Кажется, все силы покинули ее — не найдется даже, чтобы с лошади слезть. Александра смотрит вниз, на укрывшую землю белую перину, высвобождает левую ногу из стремени — правая так и болталась все это время — и, наколнившись в бок, мешком падает в снег. Он принимает в свои объятия и небо глядит сверху так отвратительно радостно. Сбежала, равнодушно думает Александра. Но надолго ли? — Идем, — вскочив на ноги, она тянет лошадь за собой. Сапоги загребают снег, штанины мокнут, но она упрямо шагает, проваливаясь в сугробы почти по пояс, раздвигает руками переплетенные почти что намертво ветви. Кума идет неохотно, устало. Лес становится гуще и теперь они обе спотыкаются, замедляясь иногда, чтобы обойти бурелом. Все еще слышится топот копыт, выкрики, собачий лай. У них не было собак, успокаивает она себя. И идет, не останавливаясь ни на миг, глядя ровно перед собой. Час идет, а может и два, и три — солнце высоко, надо поднять голову и посмотреть, но наверх не получается и по сторонам тоже — лишь вперед и вперед, дальше в лес, глубже в снег. Птицы не поют, не кричат. Ветер не воет. Лес молчит. Даже лошадиное дыхание стихло. Александра всхлипывает, но и этот звук тонет в зимней тиши. Одна.***
У нее ведь даже не было продуманного плана, в голове просто бились осколки встревоженных мыслей. Но теперь, оказавшись в лесной чаще, Александра вдруг четко ощущает свою беспомощность. И страх. У нее не было плана — и что делать теперь? — Вот как мы поступим, — она идет, высоко поднимая ноги, обращаясь к своей единственной собеседнице — лошади. Тело ее еще колотит, и руки дрожат мелкой дрожью. — Близ столицы лежит два леса — Королевский, где охотится двор, и — не знаю, есть ли у него вообще название — тот, где мы сейчас. Насколько я знаю, площадь его небольшая, а значит, мы вполне можем выйти к какой-нибудь деревне. Главное, случайно не вернуться в столицу, — Александра выдыхает усмешку. Усталость незаметно крадется сзади и играючи хватает теперь то за ноги, то за спину. Александра все чаще спотыкается, с трудом переставляя замерзшие ноги. Нужно сделать привал, отдохнуть, отогреться — и при том нужно продолжать идти, иначе найдут, догонят. Занесенная снегом коряга словно специально ныряет под ногу. Александра валится вперед, в снег, ощущая на шее сотни его мелких обжигающих укусов. Одежда стремительно мокнет, надо встать, идти дальше, но сил почти не осталось, а лежать так хорошо. Снег в лесу мягкий, пушистый, не притоптанный десятками ног, разве что смятый кое-где пробежавшим зайцем или упавшей веткой. Спать нельзя, вспоминает Александра сказанное кем-то очень давно — то ли еще в детстве, в бытность скаутом, то ли позже, на курсах оказания первой помощи. А может то говорил ей отец в те разы, когда они ездили в горы: мама каталась на лыжах, а они просто пили какао с зефирками, сидя на террасе. Да, за горячее какао она бы теперь многое отдала. Лес над головой приходит в движение, шуршит под натиском ветра, стучит голыми ветками. Александра тяжело поднимается, пошатываясь. Тело сковано холодом, а ноги словно налились свинцом. Кума стоит рядом, наклонив голову. — Я не могу больше идти по такому снегу. — Шея у лошади теплая, почти горячая. — Ты тоже устала, я знаю. Но давай ты меня понесешь — еще немного? Мы непременно выйдем к людям, ты только потерпи. Она ставит ногу в стремя, грузно отталкивается от земли и почти падает в седло, лбом утыкаясь в жесткую гриву. — У меня для тебя даже морковки нет, — шепчет Александра в полубреду. — Ни для тебя, ни для меня. А так есть хочется. Кума идет, медленно переставляя ноги. Слабый ветер качает деревья и, сгорбившись в седле, наездница качается вместе с ними. Промокший плащ еще справляется со своей прямой обязанностью — сохранять тепло — пусть уже и не столь успешно, как раньше. От деревьев впереди рябит в глазах, но Александра продолжает упрямо всматриваться в просвет меж ними. Где-то там должны быть люди. Она ведь видела карту, вокруг столицы полным полно всяких городков и деревень, раскинувшихся в долине и за ее пределами. А этот лес не бесконечный. Вот только он все тянется и тянется чередой елей и кленов, лип, высоких вязов без листвы почти одинаковых, похожих друг на друга как две капли воды. И в очередной раз взглянув вперед Александра вдруг замечает на снегу лошадиные следы. «Догнали!» — Взрывается внутри страх. В снегу что-то блестит. Она наклоняется ниже, приглядываясь. Снег глубок, упавший в него предмет утоплен в него, что в воду, но продолжает сверкать, отражая свет. Александра сползает с седла и опускается на корточки. Предмет на поверку оказывается длинной сережкой с зеленым камнем. Пальцы судорожно хватаются за ухо, затем за другое — голое, лишенное тяжести. Должно быть, застежка расстегнулась, когда она свалилась с лошади. Чужой смех тревожит слух — тонкий и звонкий, словно капель во весне. Александра поднимает глаза на поваленное дерево прямо перед ее лицом. На нем, болтая в воздухе ногами, сидит крошечное существо с длинными острыми ушами. Глаза у него большие, в пол лица, и полностью черные, без зрачков. А еще на него почему-то невероятно тяжело смотреть прямо, словно на солнце. И Александра чуть поворачивает голову, глядя на существо теперь боковым зрением. — Духов на Меридиане много, — объясняла ей тогда Элиа. — Есть духи очага, они берегут дом. И речные духи — приносят рыбу, но могут и сети запутать. В горах духи злые, а на полях добрые, берегут урожай. В городе свои духи, шумные и совсем не пугливые. А лесные редко показываются, но любят путать людей, заставлять их кругами бродить. — Ты дух леса, да? Существо звонко смеется и кивает радостно, неслышно хлопая в ладоши. Александра оборачивается на Куму, но та стоит спокойно, обнюхивая разлапистую еловую ветвь. Видно, животные духов не боятся, а может и вовсе — не видят. — Разве вы не невидимы? Теперь оно качает головой, поочередно касаясь ушами острых плечей. — Мы когда в лес ходим, — продолжала Элиа. — То всегда оставляем подношения у его кромки. Миску молока, горстку зерна, яблоки из сада или лоскутки ткани. Только теперь Александра замечает, что одето существо в разномастные, перевязанные между собой кусочки лент и тканей. — Тебе не понравилось, что я в лес вторглась и ничего тебе не оставила? — Дух кивает, поднимаясь на тонкие ноги, похожие на узловатые древесные ветви. — Но у меня ничего с собой нет. Я убежала, понимаешь? Даже еду с собой не взяла, потому что тогда бы меня заподозрили. У меня есть кольцо, хочешь? Александра стягивает с пальца темное золото и протягивает вперед на открытой ладони. Холодные ступни касаются ее кожи, заставляя вздрогнуть. Магия духа колючая, как шерстяная одежда, отчего ладонь тут же начинает чесаться. Существо примеряет кольцо сначала на голову, как корону, потом на талию, как пояс. Но на голову оно не налезает, а на талии болтается, и оттого дух грустно качает головой, разочарованно пристукнув пяткой. — Понимаешь, я очень устала. И замерзла. Я хочу отсюда выйти, но без твоей помощи не смогу. — А если путник в лесу заблудился, значит духи на его гневаются, и надобно их запутать — одежду всю наизнанку вывернуть. Александра осторожно поднимается на ноги и ссаживает существо на лошадиную спину. Оно перебирается дальше, и хватается за гриву, принимаясь переплетать волоски между собой в тонкие косички. Замерзшими пальцами Александра стягивает перчатки, расстегивает плащ. Параллельно с ней узловатые ладошки торопливо мелькают в лошадиной гриве. Она снимает шерстяную рубашку и бросает ее поперек седла. Ветер касается груди, заставляя поежиться. Следом она снимает сапоги, ноги в чулках тонут в снегу. Быстрее и быстрее плетутся косички. Александра развязывает штаны, стягивает мокрые чулки. Затем, поколебавшись мгновение, подцепляет и нижнюю рубаху, оставаясь полностью голой. — Если я заболею, — руки слушаются плохо, рубашка выворачивается с трудом. — То в этом будет только твоя вина. Дух леса звонко смеется. Александра принимается одеваться обратно, кое-как натягивая мокрую одежду: рубашку и чулки, штаны, сапоги и вторую рубашку из серой шерсти. Последним она застегивает вывернутый наизнанку плащ и поднимает глаза. Лошадиное седло пустое, грива заплетена в сотню мелких косичек. И словно гром среди ясного неба ветер приносит голоса и грудной смех. Люди. Александра хватается за оголовье, волочит Куму за собой, а сама почти бежит, спотыкается и падает, но упорно движется дальше. Лес расступается перед ней, ветви над головой не запутаны — качаются на ветру, пропуская солнечные лучи. Все громче слышится тонкий девичий голос, напевающий задорно: — Когда ратоборцы, бесстрашные смладу, Затеяли города Гента осаду, Их в сечу вели за собой главари, Но первая ринулась Мэри Эмбри… Папа, а где этот город Гент? — Не знаю, малышка. Наверное, где-то есть. Александра раздвигает ветви, выходя к лесосеке. Два гнедых тяжеловоза тянут за собой свежесрубленное дерево, на котором меж ветвей сидит девочка, продолжающая свою песню. Рядом шагает несколько мужчин, закинувших топоры на плечи и негромко между собой переговаривающихся. — Камзол щегольской из коричневой кожи Сидит на ней, стан облегая пригожий. Теперь не отступит на пядь, хоть умри, Красивая, статная Мэри Эмбри… Папа, смотри, там кто-то стоит. Повинуясь движению ее указательного пальца мужчины переводят взгляд на кромку леса. Александра тяжело сглатывает, вскидывая ладонь в приветственном жесте. Один из лесорубов подходит ближе. В каждом его скованном движении читается недоверие и даже опаска. — Я заблудилась, — спешит развеять его страхи Александра. — Не подскажите, как далеко мы от столицы? Мужчина же наоборот, не спешит, и теперь молча оглядывает ее с головы до ног, обращая особенное внимание на висящие на поясе ножны. Сам он высок, у него большие руки и черные волосы до плеч, заплетенные на висках в две косички. — Недалеко, — наконец отвечает он. — К ночи доберетесь. Над ними сгущается гнетущая тишина, полная подозрений. — Вообще-то я наоборот, как раз из нее и еду. — Александра улыбается, чтобы хоть немного разрядить атмосферу. — По лесу несколько часов плутала, устала и проголодалась. Не знаете, где здесь поблизости можно отогреться и отдохнуть? Да и лошадь надо накормить. Не обратно же нам за этим ехать, — миролюбиво добавляет она. — Тирон! — Окликает его один из лесорубов. — Ты чего там застрял? Все в порядке? Он подходит ближе — с коричневой бородой и лохматыми бровями, под которыми блестят весельем голубые глаза. — Все хорошо, Алан. Девушка спрашивает дорогу. Вот только неясно мне, куда она едет — совсем одна, да еще и одетая, словно солдат. Две пары глаз обращены на Александру, нервно сжимающую в кулаке поводья. — Я… — Она обращается к Алану, чей вид кажется ей более дружелюбным. — Я уже сказала, что заблудилась. И я… сбежала из дома, поэтому еду, куда глаза глядят. — Тирон, ты своим подозрением совсем напуг бедняжку. — Алан заливисто смеется. — Она замерзла и наверняка голодна, а ты мучаешь ее допросами. Пойдем с нами, — обращается он уже к Александре, у которой от этих слов ком отлегает от сердца. — А если она из королевской гвардии? Шпионка или убийца? — Не унимается Тирон. — Полно тебе, кому мы нужны? Да и закон не нарушаем, разрешение на работу есть. Ты моего товарища прости, — поворачивается к Александре Алан, беря ее лошадь под уздцы. — Со времен войны он бывает излишне недоверчивым. Втроем они возвращаются к остальным лесорубам. Куму привязывают к кроне волочимого дерева, и она послушно плетется сзади, обнюхивая торчащие голые ветви. — На вот, — Алан передает флягу. — Согревайся пока. — Привет. — Возникает рядом с Александрой та самая девочка, что, размахивая ногами, напевала задорную песенку. — Ты духам попалась, да? — Откуда ты знаешь? — Не сбавляя шага наклоняется к ней Александра. — У тебя одежда вся наизнанку, — в ответ смеется та. — Я Вивиана. Алан мой папа. — А я Ребекка. Она решает представляться вторым именем — на всякий случай. — У тебя красивые сережки, — говорит Вивиана. — Дорогие наверное? В ее голосе — лишь детская невинность, но идущий чуть впереди Тирон оборачивается, вновь впиваясь подозрительным взглядом. — Достались в наследство, — врет на ходу Александра, прикладываясь к фляге. — Ты знаешь балладу про Мэри Эмбри? — Девочка продолжает сыпать расспросами. — Нет. — Тогда я тебе сейчас ее спою! — Радостно восклицает она. Да разве пристало идти на попятный, Сжимая свой меч рукавицею латной И кудри скрывая под шлемом, внутри, Девчонке отчаянной, Мэри Эмбри? Так они добираются до небольшого лагеря, разбитого у широкой дороги. Вокруг костра разбросаны еловые лапы с постеленными на них шкурами, а под ногами скрипят щепки. Несколько деревянных бочек и ящиков составлены друг на друга и будто бы ограждают лагерь от тракта. В мешках, что от диких зверей подвешены на деревьях, обнаруживается овес, чтобы накормить лошадей. Вокруг снует еще несколько человек. Все как один мужчины, высокие, с большими руками и заросшими лицами. Они перебрасываются словами и радостно встречают прибывших, если и замечая среди них женщину, то не высказывая подозрений, как это сделал Тирон. Александра почти падает на шкуру, чувствуя, как утекает в землю усталость. Костер трещит и пляшет, жар его обнимает вытянутые ноги. Холод, наконец, отступает. — Отдыхай. — Тень падает на лицо и она открывает глаза. Алан глядит на нее сверху, улыбаясь до глубоких морщинок в уголках глаз. — А наутро отправишься дальше. — Нет-нет, — пытается возразить Александра. — Еще ведь не поздно. Я только передохну и дальше поеду, не буду вас обременять. А у самой глаза уже слипаются от усталости. Когда она открывает их в следующий раз солнце уже клонится к закату, окрашивая небо в розовые тона. В воздухе приятно пахнет жареным мясом, и впервые за последние недели этот запах не вызывает у Александры неприятных ассоциаций, лишь чувство голода. — На вот, — Алан отрезает кусок от вращающейся на вертеле кабаньей тушки. — Поешь. — Спасибо. Он по очереди представляет ей остальных мужчин, сидящих вокруг костра, и по тому, как они кивают в ответ, и как слушают слова Алана, создается впечатление его несгибаемого среди них авторитета. — Значит, вы здесь валите лес. — Александра откусывает жесткое мясо. — Да, зима длинная — людям нужны дрова. — Поскорее бы она кончилась, проклятая, — доносится до ушей чей-то недовольный выкрик. — Утром продаем, а потом до вечера рубим, — добавляет еще кто-то. — Да, горожанам дрова по прежнему нужны, хотя мануфактуры понемногу переходят на каменный уголь. — Думаете, что без работы останетесь? — Спрашивает Александра. — Мы-то? — Смеется кто-то. — Да не в жизнь. Дерево всегда нужно, потому что оно живое. А в камне жизни нет, мертвый он. — По дереву и вырезать можно, — говорит Алан. — Фигурки, игрушки. Я иногда делаю, когда время есть. И правда как живые получаются, даром, что не дышат. — Вот такие, смотри, — сидящая рядом с отцом Вивиана протягивает руки, сжимающие покрытую лаком лошадку. — У нее даже ноги двигаются, видишь? Александра тепло улыбается. — А ты сама откуда? — Обращается к ней худощавый и темноволосый Иво, сидящий слева. — Из столицы, — она наклоняет голову, скрывая выражение лица. — А вы? — Да все по-разному. Кто с севера пришел, а кто и отсюда, из долины. — А я вот на болотах всю жизнь прожил. Места там, скажу я, гиблые. Зато ягод летом сколько! — Ага, и гнуса. Только его, небось, и жрал — откуда у вас там нормальная еда-то? — Заткнись, Дариус. Тебя вообще никто не спрашивал, морда зеленая. — А порталы кто-нибудь из вас встречал? — Спрашивает Александра и начавшаяся перепалка утихает, как и остальные голоса. — Порталы? — Переспрашивает Иво. — Тебе зачем? — С нескрываемым подозрением интересуется Тирон. Александра почти равнодушно пожимает плечами. — Да так. Интересно и только. Слышала недавно, на рынке судачили, мол есть и такое на свете. Вот, посмотреть бы. — Ты смотреть-то смотри, — ухмыляется Дариус, светловолосый галогот. — Да только гляди в оба, как бы тебя на ту сторону не утащило. — А если и утащит? — В ушах стучит кровь. — Что там — на той стороне? — Так кто ж знает-то? Нам туда ходить запрещено. — И что, никому интересно не было? Ни разу? — Интересно-неинтересно, а кто ходил, тот не возвращался. — Так, значит, ходили? — Давит она. — Места всякие есть, — тихо говорит Алан, и все умолкают. — И миры, что лежат за Завесой. Вот только всем известно, что порталы просто так не открываются. Есть колдуны специальные, вот кроме них никому эта наука неведома. А если портал просто так открылся — значит что-то неправильное происходит и бежать оттуда надобно, пока не поздно. — Почему? — спрашивает Александра. — Потому что восемнадцать лет назад уже было такое, что порталы сами открываться начали, — продолжает теперь Тирон. — И какая гниль оттуда полезла, войной охватившая Меридиан на долгие годы. — Не поминай. — Хриплый голос доносится с другой стороны костра. — Каждый из нас себя там оставил. Гнетущее молчание опускается на поляну. Даже Вивиана опускает голову, прижимая игрушечную лошадку к груди. — Так что не надо лишний раз Завесу тревожить, — выдыхает Алан. — Если так стремишься скрыться, то иди в союзные миры. Торговые караваны часто туда ходят, может и тебя возьмут за плату. А если увидишь портал, что сам открылся, то даже не приближайся, слышишь? Беду на себя навлечешь. — Ладно еще, если портал — его видно хотя бы. — Дариус пододвигается ближе к огню. — А вот тонкое место… — Что за «тонкое место»? — Звенит рядом голосок Вивианы. Алан смотрит сначала на дочь, потом на Дариуса, и машет рукой. — Да рассказывай уже, если начал. Все равно узнает, так пусть лучше так, чем на собственном опыте. — Тонкие места, — загадочным голосом начинает Дариус. — Это такие места, где миры соприкасаются. Они же там, — пальцем он указывает на небо. — В космосе летают, как пузыри. Ну и бывает такое, что друг с другом сталкиваются. От подобного объяснения у Александры нервно дергается бровь. — Ну вот и значит возникают такие места. Тонкие. Туда и зверь не пойдет, потому как чует — неладно что-то. И воздух там говорят плотный, тягучий, как сироп. Даже ветра нет. Если все эти знаки пропустить и назад не повернуть, то непременно в другом мире окажешься, а в каком — неизвестно. Любой мир может быть, пусть даже самый гиблый. А назад уже не попадешь. Потому как порталы, они же — вот такие, — Дариус делает из пальцев колечко. — Как вошел, так и обратно выйти можешь, пока он не закрылся. А тонкие места по другому работают. Миры сошлись, — он сводит ладони вместе. — И не знаешь, как скоро назад разойдутся. Может такое статься, что в тот же миг, что ты границу пересечешь. И назад уже не попасть. Сколько выход не ищи, а застрянешь навеки. У Александры мурашки бегут по коже, когда он произносит последние слова — тихо, с выражением. «Застрянешь навеки» бьется в сознании испуганной птицей. — Говорят, одно такое тут недалеко есть, — добавляет кто-то. — Стоит посреди лесной поляны камень, а на нем узоры высечены. Старые знаки то, никто уже и не помнит, что они обозначают. Да только почему-то именно там всегда миры и соприкасаются, словно тянет их что-то. — Да нам-то какое дело до того? Пусть чародеи над этим голову ломают, а мы люди простые. — Верно! — Ну что, Ребекка, — поворачивается к ней Алан. — Уняли мы твое любопытство? Она наклоняет голову, и отсветы от костра падают ей на скулы. — Рада была послушать, — соглашается. — Я про магию знаю мало. — Так и среди нас чародеев не сыскать, — кричит кто-то и смеется. — Бабка моя ведьмой была — вся деревня к ней ходила! — Знаем мы, для чего ходили-то! Меж двух мужчин затевается шуточная потасовка. От смеха воздух дрожит, обжигает легкие. Александра улыбается и впервые за день чувствует внутри себя легкость. А потом в переплетенье голосов вклинивается еще один звук, и кровь ее вновь стынет в жилах. По заснеженному тракту скачут всадники. Лошади их бьют копытами, вздымая снежную пыль. Догнали. Александра ползет спиной вперед, пока не утыкается лопатками в холодные доски ящика, укрывающего ее от взглядов прибывших. Может они и не из замка вовсе, кто знает. Но стоит быть осторожнее. Она поднимает глаза полные ужаса на Алана, и мужчина кивает ей доверительно. — Вивиана, — кладет он широкую ладонь на плечо дочери. — Принеси-ка нам из лесу еще хвороста. Девочка согласно кивает и, обернувшись разок, почти бегом скрывается между деревьев. На дороге гарцуют лошади — Александра слышит их хриплое дыхание. — Приветствуем Вас, мой принц. — Алан не поднимает глаз, но голос его звучит спокойно. Другие мужчины поднимаются на ноги, склоняя головы. — Чья это лошадь? Александра вздрагивает, услышав голос Фобоса, и жмурится. Сердце ее снова оказывается в тисках, и от этого неприятного, тянущего чувства тоски и раскаяния на глазах собираются высохшие уже слезы. — Так в лесу нашли. Мы люди честные, делаем свою работу, законы не нарушаем. Разве стали бы мы лошадь красть? — В лесу? — Во втором голосе Александра узнает Седрика. Интересно, с ними ли Элион? — Без всадника? — Так всякое ведь бывает, милорд. Может звери напали, а может и разбойники. Но лошадь мы нашли одну, с пустым седлом. — Мы ищем женщину, — Фобос теперь говорит громче, обращаясь ко всем мужчинам сразу. — Рыжие волосы, одета в черное. Лошадь эта принадлежит ей. — Позвольте узнать, мой принц. — Бросивший едва заметный взгляд на Александру, Алан вновь смотрит на носки сапог. — Что же то за женщина такая, раз Вы лично отправились на ее поиски? Ей кажется, что она слышит даже тихое дыхание Фобоса. — Предательница короны, — произносит он отчетливо, и Александра сильнее жмурится, обнимая себя за колени. — Любой, кто ее укрывает, будет считаться пособником. — Мой принц, если позволите, — худощавый Иво выступает чуть вперед. — Времена нынче тяжкие. Будет ли какая награда, если мы ее отыщем? — Ну разумеется. Александра знает этот тон голоса — не сулящий ничего хорошего, обманчиво мягкий. Опасный. Несколько мужчин, стоящих позади Алана, переглядываются. Александра ловит на себе чужой взгляд — быстрый, один, затем и второй. И понимает, что они не вступятся за нее. «Пожалуйста», — шепотом молит она глядя в глаза Тирона. Тот хмурится и отворачивается. — Это все Алан! — Вдруг шагает вперед Иво, указывая на стоящего рядом мужчину. — Он ее сюда притащил. Все мы были против! Тирон говорил, что она, верно, преступница какая. — Заслышавший свое имя заметно вздрагивает. — Но Алан его не послушал. Он один здесь виноват! Двое солдат хватают Алана под руки, толкая на землю. Тот упрямо держит голову опущенной. Сверкает в последних лучах солнца начищенный до блеска меч. — Нет, не смейте! — Александра бросается вперед, ладонями оттолкнувшись от стенки ящика. Чьи-то руки хватают ее со спины, удерживая. Меч находит тело. Коричневые волосы рассыпаются по снегу, а веселые голубые глаза гаснут. Александра что-то кричит и бьется в чужих руках. — Славно, — произносит сидящий на лошади Фобос. Она вскидывает голову, обжигая его ненавидящим взглядом. — Ты чудовище! Ночью она гадала, каким будет его взгляд, если он узнает о ее предательстве. Будет ли Фобос разочарован или станет ее презирать? Но она, верно, не учла одного — теперь он на нее даже не смотрит, и лицо его не выражает абсолютно никаких эмоций. Седрик — он держал ее все это время — усаживает ее на коня перед собой, спиной прижимая к груди. Александра поднимает голову и вдруг цепляется за яркое пятно среди голых деревьев. Обхватив руками рыжий ствол сосны Вивиана глядит на лагерь. «Беги, глупая, пока они тебя не заметили», — мысленно молит Александра. — Просил ведь, — устало выдыхает Седрик ей на ухо и пускает коня спокойным шагом. — Постойте! — Иво бросается под копыта. — А как же… Вы обещали награду! Фобос равнодушно смотрит на него сверху вниз. — Ах точно, — и усмехается. — Награда. Он разворачивает коня, отдавая приказ солдатам — только теперь Александра замечает, что Элион среди них нет: — Убейте здесь всех. И заберите мою лошадь.