I'll sing silence
Она просыпается за миг до того, как разгневанный кинжал касается шеи и успевает дернуться назад, едва завидев пылающие яростью голубые глаза. — Какого черта, Миранда? — Босые пятки скользят по перине, когда Александра безуспешно пытается отползти подальше. Безуспешно — потому что она придавлена чужим весом: Миранда сидит у нее на бедрах, нисколько не заботясь о том, что грязью с сапог пачкает кровать. — Предупреждала ведь, что будет, если занятия пропустишь. — Сталь касается шеи. Александра уже изо всех сил вжимается затылком в подушки и спинку кровати, стремясь увеличить расстояние. — Думаешь, раз с принцем трахаешься, то и в постели до обеда нежиться можешь, как королевишна? — Мне нельзя! — Испуганно вскрикивает Александра, стремясь прервать поток ее возмущений. От частого дыхания ее тонкие ребра вздымаются волнами под колючей тканью льняной рубашки. Миранда чуть отстраняется, но кинжала не убирает. Александра облизывает губы, и скашивает глаза на спящую под ее боком Элиа. — Мне запретили, — продолжает она тише. — Нельзя больше из комнаты выходить. Даже к Элион на занятия хожу в сопровождении стражи. И то — это ее приказ, что мы продолжим наши уроки. Будь его воля, он бы и их запретил. — Ты про принца? — Глядит на нее сверху уже менее злая Миранда. — Да. — Кивнуть Александра не решается. — Я ведь пыталась сбежать. Ты… черт, неужели Седрик тебе не рассказал? Быстрый взгляд ледяных глаз бросается в сторону, намереваясь спрятаться. Миранда кусает губу и тут же словно одергивает себя — встряхивает головой и смотрит на Александру решительно. — В последние дни мы не разговаривали, — бесцветно отрезает она. — Могла бы и спросить, вместо того, чтобы… — Красноречиво опускает глаза на острие у шеи. Но вместо того, чтобы убрать кинжал, Миранда лишь вжимает его сильнее — словно что-то внутри нее сняли с предохранителя. Александра, кажется, даже дышать перестает от страха. — Ты…! — В бессильной ярости девочка тяжело дышит, не находя слов. Похоже, что злится она теперь на то, что оказалась неправа, и что поставила себя в неловкое положение. По правую руку жалобно скрипит кровать, шуршит пуховое одеяло и, синхронно повернув головы на звук, девушки обнаруживают Элиа, что таращится на них во все глаза. — Что здесь…? — Начинает было она еще сонным голосом. Миранда цепенеет. Взгляд ее опускается на вздутый живот Элиа и возвращается на кинжал у шеи Александры. Лицо ее в этот момент выражает некое подобие растерянности — второй раз за это утро она не знает, что делать. — Элиа, это не то, что ты… — Александра осторожно вытягивает руку в желании коснуться девичьих пальцев. — Духи милосердные! — Вскрикивает Элиа, отшатываясь назад и, швырнув подушку куда-то в Миранду, соскакивает с кровати. Подушка с золотыми кисточками прилетает Миранде в бок и шлепается на перину. — Честное слово, я ничего не знаю, ничего не видела! Я ребеночка жду, пощадите, помилуйте, госпожа! Александра устало вздыхает, откидываясь на большие, набитые пухом подушки. — Может уберешь уже кинжал от моей шеи? Твое поведение оставляет желать лучшего, Миранда. Видишь, люди уже боятся — а ведь Элиа даже ничего тебе не сделала. И только когда оружие ее — кривое, словно змея, словно на ветру волны — проворно прячется в ножнах на поясе, Миранда слезает с Александры, замирая у кровати. Александра складывает ладони на животе. В противоположном углу спальни Элиа старается дышать как можно тише. Пахнет прогоревшим за ночь деревом, плесенью и пылью. Сквозняк проходится по голым коленям, будто бы гладит их — сухие и костлявые. — Может чаю? — Громко спрашивает Александра.***
Глиняная чаша греет ладони. Пить пустой травяной чай на завтрак — идея так себе, однако все же лучше, чем ничего. Разумеется, местный чай не был чаем в привычном Александре понимании этого слова. В их семье вокруг этого напитка существовал чуть ли не культ, выстроенный будто бы в противовес американской любви к кофе. Переехав из дождливой Англии, отец забрал с собой множество стереотипов о британцах на потеху соседям и чаепитие, пусть и не всегда ровно в пять часов, было одним из них. Местный же чай заваривался из трав и каких-то сушеных красных ягод и, честно говоря, был не так уж и плох, особенно теперь, когда Александре было нечего есть. Теплота заполняла желудок, на какое-то время обманывая его наполненностью, а разбухшие ягоды можно было вылавливать и жадно запихивать в рот, проглатывая почти не жуя. — Как ты вообще мимо стражи прошла? — Так я через окно. — Через… это же второй этаж! Да еще и над галереей — там и ухватиться-то не за что. Миранда растягивает губы в улыбке — широкой и страшной. — Это только для людей проблема. Сидящая под боком у Александры Элиа крепче сжимает в ладонях чашу и испуганно опускает глаза.***
И опять тягучие дни, только они уже не неслись, не бежали, как раньше. Они ползли. Светло-серые, снежные и бесснежные, облачные — они стали бесконечными, и время словно застыло. Александра могла бы ориентироваться по солнцу, чтобы отличать хотя бы утро от полудня, но оно пряталось где-то в небе, не желая показываться. Словно даже свет его для Александры был теперь под запретом. Раньше у нее была цель, она ждала коронации, вычеркивая дни в календаре. Но теперь будущее таило в себе тревожную неизвестность и вопрос «что будет дальше?» тяжким комом болтался в желудке. Но не только он. Голод. Всегда, каждый неестественно длинный миг. Во время раздумий о бегстве, за чтением ли — он сжимал словно в тисках внутренности, и не отпускал, пока скудное пропитание все же не попадало Александре в рот. Иногда это были ягоды из чая и какие-то размокшие веточки оттуда же. Стремясь отсрочить момент, когда станет совсем невыносимо, Александра долго сохраняла принесенную Седриком корзину, отщипывая по кусочку хлеба или съедая по горстке орехов в день. Только мясо она запихала в себя еще в тот же день, опасаясь, что оно испортится. Жилистое и жесткое, оно камнем бухнуло в пищевод и едва не полезло обратно. «Посмей только», — подумала Александра, сжав зубы. Упрямство в итоге оказалось сильнее позывов тела. Ей даже вино перестали носить. Была ли то личная инициатива Фобоса или же трусливые кухонные рабочие сами решили так, стремясь выслужиться или боясь навлечь наказание и на себя тоже, Александра не знала. Но пить ей теперь дозволялось только чай и воду — крестьянские напитки. И пусть придворные дамы и не брезговали чаепитием, закусывая медовыми пирожными, но вода считалась напитком бедняков, не способных купить себе вина или эля. Так, оставаясь жить при замке, Александра растеряла все то, что предполагал ее титул и неофициальное звание принцевой любовницы. Положение ее теперь было настолько низким, что придворный портной даже не удосужился явиться в день примерки, дата которой была оговорена больше двух недель назад. Александра прождала его до самого вечера, пока не поняла, что таким образом он изъявил желание прекратить всяческое их сотрудничество. Тогда же она созвала своих служанок. — Я вас отпускаю. До того в комнате роились звуки: хлопала и шуршала постель, которую перетряхивала Деметра, Федра тянула единственную известную ей моряцкую песню, до блеска начищая обувь, в которой Александре больше некуда было ходить, и скрипели чинимые Элиа перья. Но прозвучали слова, и все это застыло — только пламя в широком камине продолжало трещать. — Но как же…? — Начала было Элиа, но Александра остановила ее взмахом ладони. — Не спорьте. Особенно ты, Элиа. Я обещала о тебе заботиться, а в итоге оказалась неспособна на заботу даже о себе. — Да разве ж стала бы я оставлять Вас в такое время? Вы мне и постель предоставили, и еду со своего стола, с работой подсобили, чтобы мне жалованье оставили — я Вам по край жизни теперь обязана буду. А то, что Вам нечем меня кормить, так Вы не печальтесь. Мы-то, — она обернулась к Деметре, словно ища ее поддержки, и та настоятельно кивнула. — Люди замковые, пусть и к Вам для служения приставлены. Замок нас и кормит, всех поровну. Уж свою миску гороховой похлебки я получу, не переживайте. — Тебе не похлебка раз в день нужна, а молоко, творог, рыба… Она оборвала себя на полуслове, бросилась к шкатулке, вытрясла на стол немногочисленное содержимое. Бусы, украшения для волос, серьги — все грохнуло разом. Несколько колец покатились в разные стороны. Александра успела подхватить одно на самом краю и протянула служанкам, к каждой по очереди. — Возьмите. Но никто не двинулся с места. — Деметра. Не ты ли говорила, что к твоим дочерям сватаются? Разве не нужны им украшения или камни для приданного? — Не нужны, госпожа. — А ты, Элиа? Возьми, отнеси старьевщицам. Будут деньги, сможешь из замка уйти. — Не возьму, госпожа. Ни медяка с Вас не возьму. И уходить никуда не буду. А решите гнать, так перед дверью встану намертво — меня с этим животом и носорогом теперь не сдвинуть. — Федра, — с каким-то отчаянием произнесла она, еще помня о том, как предала свою служанку, выдав Калебу информацию про слабое место замка. Пусть Александра и отдала взамен свой кинжал, но простая сталь, похоже, стоила совсем ничтожных денег, раз уж Федра предпочла не продавать его, а носить на поясе. Но и та покачала головой: — Как же Вы не понимаете? Раз уж мы Ваши люди, то и оставить Вас не смеем. Слуги вслед за господами и в изгнание отправляются, так что у нас положение еще не самое худшее. С ней что-то творилось в последнее время — что-то, чего Александра никак не могла понять. В ее присутствии Федра теперь становилась тише, словно бы растеряв весь свой прежний задор, и порой, отвлекшись от работы, долго смотрела в никуда. Порой Александра чувствовала, как взгляд служанки смещался на нее, но стоило повернуться, как тут же исчезал, прятался в подушках или гобеленах. В такие моменты в ее глазах читалось какое-то тщательно скрываемое раскаяние, причину которого Александра разгадать не могла, а Федра не стремилась открывать душу. И сейчас она поджала губы и опустила взгляд, принявшись рассматривать сцепленные в замок пальцы. Элиа удивленно посмотрела на Федру, но ничего не сказала. Вместо нее зазвучал зычный голос Деметры: — Вы бы получше девочек слушали, госпожа. А то Вам чувства глаза застилают. Мы от Вас не уйдем, поскольку-то нужны Вам для помощи. Что же Вы делать будете, ежели я перестану Вам лепешки сырные проносить? Александра затряслась от хохота, вспоминая, как Деметра отгоняла стражей у дверей: «Куда? Что значится — проверять? Нижние рубахи госпожи проверять? Совсем уже стыд потеряли?» И хлопнув дверью с видом оскорбленного целомудрия, Деметра разложила рубахи на кровати, извлекая горячие еще, завернутые в них лепешки. «А чьи это рубашки?», поинтересовалась с набитым ртом Александра. Мягкий хлеб обжигал пальцы. «Так мои. Разве же я бы стала Ваши пачкать? Мои-то не жалко, а эти обалдуи что различить могут — разве только кружку меда и кружку эля». Эта большая женщина была не только главной над служанками, но и названной матерью им, да и многим в замке тоже. Ее боялись, ее уважали, к ее мнению прислушивались и кладовщики, и кухари́, и суровые стражи. Груженная всяческой работой, она редко появлялась в комнатах Александры, предоставляя основные обязанности Федре с Элиа, но когда приходила, то лучше других расчесывала волосы — гребень в ее сильных руках казался едва ли не игрушечным, но крупные пальцы умело справлялись с самыми тонкими прядями и сложными прическами, а заколки почти не царапали кожу. Порой она рассказывала девушкам истории из своей молодости, и так Александра с каждым днем узнавала больше о Меридиане, о его нравах, традициях — многие из которых уже канули в лету — о людях, галготах и других существах, живших бок-о-бок на одной земле. — Ладно. — Смех принес облегчение и она кивнула Деметре. — Воля ваша. Но при первом же удобном случае каждой из троих незаметно сунула по кольцу в карман передника. Александра быстро поняла, что, прогони она прислугу, останься одна — и выносить наказание было бы много хуже. Так вокруг хотя бы слышались голоса и звуки жизни — шаги, покашливания, стук кружек по столу, шорох углей в камине. Будь она одна, то непременно захлебнулась бы в долгой тишине, понемногу сходя с ума. — А сегодня, я слышала, на кухне готовят яичный крем, — порой мечтательно жмурилась за работой Федра. Или: — Я больше не могу есть тушеную капусту — чтоб она вся сгнила! Ах, а принцессе подают голубей в медовом соусе. — Тише ты! — Шипела на нее Элиа. — Скажи спасибо, что нас вообще кормят. А то случится такое — и мы в немилость попадем. Тогда-то тебе и капуста покажется медом. — Ты-то может и попадешь, — голос Федры был всегда весел. — А я выход всегда найду. Может мне… может мне сегодня сходить до кухонь? Глядишь, там и для меня осталась парочка голубей. — Опять твои уловки, — даже по голосу было слышно, как хмурилась Элиа. — Да разве же это плохо? Разве я виновата, что мужчины ради меня на все готовы? — Играй с теми, кто из-за тебя последнего не потеряет. — Присоединялась к их разговору Деметра. — Тот мальчишка-повар ничего тебе не даст, кроме кусков с господского стола. А ежели его за тем делом поймают, то высекут или пальцы отрубят, как вору. Из-за твоих прихотей! — Да что мне до него, — мелодично смеялась Федра в ответ. — Пусть секут. У меня и другие есть. Слушая их приглушенные разговоры, доносившиеся из соседней комнаты, Александра думала, что — если все сложится так, что ее начнут кормить как раньше — она непременно устроит им самый богатый в их жизни пир с жареными голубями и… — в этот момент ее мысли непременно уходили в сторону разнообразных блюд, отчего желудок болезненно сжимался и приходилось переключаться на размышления о чем-то другом. Например, о побеге. О нем Александра думала часто, вращая в пальцах кинжал. От него, как от подарка принца, она хотела поначалу избавиться, но решила, что практическая польза в этом случае важнее сантиментов. Она до мелочей продумала выход из замка, собрала одежду и драгоценности — пусть еды в дорогу у нее и не было, но парочка колец могла бы исправить и это. А потом, вылезая из ванны, она запнулась о бортик деревянной бадьи и полетела вперед. В глазах потемнело, а очнулась она от того, что Федра трясла ее, лежавшую на холодном полу, за плечи. Так Александра поняла, что бежать уже поздно — Фобос сделал все, чтобы голод не дал ей уйти дальше собственных комнат. Отвлекая себя от тяжелых мыслей, она невольно начала приглядываться к миру вокруг, замечать каждую деталь, как если бы она опять только тут появилась. Изначально она делала это, стремясь отыскать оставленные где-то миски с остатками сыра или кусками зачерствевшего хлеба, но понемногу наблюдение перерастало в привычку. Комнаты ее были просторными, завешенными гобеленами. Они начинались с приемной — пожалуй, самой маленькой из всех. Из нее через деревянную дверь, окованную железными узорами, можно было попасть в спальню и дальше, сквозь стрельчатые арки, в смежную комнату и кабинет. Арки Александре нравились, они создавали ощущение простора и свободы. Как и летящие отрезы шелка, вместе с гобеленами развешанные по стенам. Блестящие на свету, тончайшие и невероятно легкие — за такие многие модницы Меридиана, не задумываясь, выложили бы целое состояние — они лентами тянулись от арок и крепились на стенах, а служили всего-то украшением, призванным скрыть неприглядный камень, в некоторых местах поеденный влагой. Резные ножки и ажурные столбики широкой кровати, расшитые золотыми нитями подушки, деревянные кресла, обитые парчой, хрустальные вазы, на гранях которых играли отблески пламени, книги с поеденными молью цветастыми корешками, латунные подсвечники или широкие медные блюда — безделушки, оставленные прошлыми хозяевами, которые интересно было крутить в руках — все это определенно создавало некий уют и красоту, однако же совершенно не дарило чувства чего-то домашнего и родного. Узоры следовали чужим традициям, а вещи несли на себе отпечатки чьего-то прошлого — уж слишком от Александра далеко. Взгляд проходился по комнатам день за днем, но так и не находил ничего, за что мог бы зацепится, что можно было бы вспоминать с той же теплотой, с которой Александра порой вспоминала другое свое жилище. Съемная квартирка на четвертом этаже, грохочущая железная пожарная лестница за окном кухни, шумный старенький холодильник, две табуретки за барной стойкой, колючий плед на продавленном диване напротив телевизора, стоящий в узкой прихожей велосипед, книжный шкаф из Икеи, плетеный бамбуковый коврик в спальне, ароматические палочки и свечи в ванной. Где теперь это все? Отвез ли владелец вещи на склад или же позволил родителям забрать их? «Маме. Теперь — только маме». Она подумала про двухэтажный родительский дом, про скрипучую лестницу, от которой первая дверь направо — это комната Александры, где она провела целую жизнь, периодически уезжая, но так или иначе возвращаясь. Там до сих пор, еще со времен старшей школы, висели постеры, а у стены стоял синтезатор, на котором вечно громоздилась куча одежды. Как непривычно пусто там, должно быть, сейчас без этого беспорядка. Интересно, вернется ли Александра домой еще хотя бы раз? Или это место, как и весь остальной родительский дом, как и Хитерфилд, остался лишь в ее воспоминаниях? Лежа в глубокой деревянной бадье, лениво разглядывая распухшие из-за воды пальцы или же задумчиво водя ими по розовому шраму от кровопускания, Александра думала обо всем этом, но чаще просто глядела в окно, за которым виднелось небо. Можно было встать в полный рост, и тогда показался бы заснеженный сад, голые деревья и крепостная стена в некотором отдалении. Но вставать не хотелось — вода была горячей, от нее кололо тело и клонило в сон. Сладко пахло цветочными отварами, которые служанки добавляли в ванну, маслами для мягкости кожи, душистым мылом — и еще немного мятой от стоящего на столике мятного отвара, которым Александра полоскала рот после еды и сна. Но не все было под запретом. Уроки с Элион продолжались — впрочем, наверняка по приказу самой принцессы — как и занятия с замковыми детьми. Александра думала, что уж их-то Фобос точно отменит, а оттого удивилась, когда в один из дней в дверь постучали. За ней, в крошечном пространстве приемной, обнаружились все они: вечно растрепанный Джек, отяжелевшая Элиа, двое мальчишек из казарм — у одного волосы огнем горят и ресницы кажутся почти что алыми, а второй высокий, с торчащими забавно ушами — девушка с кухни, гнутая тяжелой работой, толстощекая прачка, хромой помощник кладовщика — все они не старше семнадцати и все они ее, Александры, преданный класс, которого у нее никогда и не было. Собравшая их Элион с мягкой, такой королевской улыбкой сообщила, что по ее личному распоряжению Александре дозволено продолжать занятия — и от этой новости стало теплее. Это ведь были не просто дети. Это были ее дети, которые почему-то приходили на занятия, даже несмотря на многочасовой тяжелый труд при замке. Наверное — было приятно и вместе с тем до щемящего чувства в груди грустно думать — не такой уж она и плохой учитель. Подтверждением тому были их уроки с Элион. Они теперь могли часами дискутировать, обсуждая правление той или иной королевы, спорить, не соглашаться друг с другом, отстаивать каждая свою точку зрения и задавать оппоненту каверзные вопросы — и Александра видела, как менялась Элион и крепла ее решимость, как она все чаще обращалась в своих суждениях к истории Меридиана или к прочитанным книгам. И пусть ее риторика оставалась по-детски наивной, и во многом мир ее существовал исключительно в черно-белых тонах, не допуская оттенков, начало было положено. Вместе с остальными придворными учителями Александра воспитывала больше не девочку-подростка, но будущую королеву. Будущей королеве надлежало проводить время со своим окружением — придворными дамами и фрейлинами. Александра видела порой, как они прогуливаются по саду пестрой группкой и думала, что рада, ведь такая компания не давала бы Элион вновь погрузиться в пучину отчаяния и почувствовать себя одинокой в этом чужом и странном мире. Так было до того, пока принцесса не пригласила Александру присоединиться к ним за вышивкой. И все пошло крахом.***
В комнате прохладно, сквозь раскрытые окна задувает ветер. От стен тянет сыростью, пахнет влажным камнем — впрочем, довольно быстро этот запах растворяется среди других, резких: ароматного сухого дерева в камине, духов, цветочных масел, которыми аристократы умащают волосы. Александра не успевает сделать и пары шагов внутрь, как они накрывают ее с головой, обволакивают тяжелым облаком. — Доброго дня, — склоняет она голову в коротком приветственном поклоне. На миг воцаряется молчание и дюжина нарядных придворных дам как одна опускают иглы и пяльца, чтобы поднять глаза на вошедшую. Александра почти физически ощущает, как они придирчиво осматривают ее, проходятся по повседневному платью прямого кроя, по собранным волосам, по украшениям. Она не отступает, выдерживает взгляды, отвечая тем же. Те из них, кто помладше, заплели косы, подражая принцессе. Другие же остановили свой выбор на высоких прическах-башнях, в этом году столь модных при дворе. В волосах сверкают жемчужные нити или сети из серебра и золота, на пальцах и в ушах, отражая свет, переливаются камни. Платья из тяжелой парчи или бархата, в основном темно-алые, как основной цвет герба Эсканоров, но встречаются и небесно-голубые — цвет невинности и принцессы Элион — и зеленые, и белые, и даже полностью черные. У одной на ткани распускаются золотые бутоны, у другой розы, у третьей узоры, похожие на переплетенные друг с другом ветви. Вместе они создают странное впечатление некого таинственного сада — яркого, аляпистого, пришедшего в сны во время тяжелой болезни — но по-отдельности, если вдуматься, едва ли способны затмить образ Элион. Она поднимается со своего места — расправляются складки на нежно-голубом сюрко и серебряные узоры на платье приходят в движение, словно ветер налетел на укрытые снегом ветви. Элион и сама как зима, но — солнечная, радостная, такая, в которой даже морозные дни не беда, а лишь повод отправиться на прогулку. В отличие от своего брата, который определенно олицетворяет собой всяческую непогоду. Александра дергает плечом, отгоняя из ниоткуда взявшиеся поэтические образы. — Мисс Фостер, я рада, что Вы приняли мое приглашение. Повисшая тишина наполняется шепотками и взгляды становятся ощутимее. Александре оно знакомо — это пристальное внимание и холодные глаза, чьи обладательницы ждут малейшего промаха, чтобы удовлетворенно искривить губы в злорадной ухмылке. Да, годы спустя она вновь столкнулась с ними, только теперь уже за стенами школы. Дочь хирурга и астрофизика, Александра родилась и выросла в обеспеченной и любящей семье, давшей ей все, что только могло понадобиться девочке, и даже больше. Пожалуй, иногда это «больше» становилось проблемой. Когда начальные классы остались позади, мистер и миссис Фостер приняли решение перевести дочь в более престижное заведение, остановив свой выбор на частной школе Шеффилда. На руку родителям сыграл тот факт, что тогдашний директор вышел на пенсию, уступив должность старой маминой знакомой Кэйт Никербокер. Да, им было удобно, что маленькая Алекс всегда под присмотром, и они хотели быть уверены, что в стенах школы с ней ничего не случится — она могла их понять. Но одноклассники узнали об этом примерно через неделю после начала учебы — кажется, кто-то видел ее маму, мило болтающую с директрисой, а может всему виной были сплетники из попечительского совета. Новость прошлась по школе ураганом, оставив после себя неисправимые последствия. С тех самых пор каждое «отлично» Александры, каждая учительская похвала в ее адрес — все это встречалось сначала насмешками и шепотками, а потом всего-то презрительными взглядами. Разумеется, чего еще ждать от «любимицы директора»! Наверное, было бы лучше, если бы ее травили. Тогда можно было хотя бы пожаловаться родителям, попросить забрать ее. Но ее не травили, не макали головой в унитаз, не лепили жвачку в волосы и даже не плевали из трубочки пережеванной бумагой, нет. Ее методично игнорировали — сначала всю среднюю, а затем и старшую школу. Единственное, на что Александра могла рассчитывать — это оценивающие взгляды, насмешки в кулак — «тише ты, а то она жаловаться побежит» — молчаливое закатывание глаз в ответ на очередное учительское «Фостер — молодец», что неизменно означало высший балл за тест по физике или математике. Из всей школы она общалась разве что с парой ребят из хора. Общение их, впрочем, не было ничем иным, кроме как обсуждением домашки или неловким обменом последними сплетнями — но каждый год Александра упорно приглашала их на свой день рождения, просто потому, что того хотела мама. Лишь в пятнадцать она перестала делать это и тогда же миссис Фостер узнала, что у ее дочери, оказывается, нет никаких друзей. Другой человек на ее месте замкнулся бы в себе. Она видела таких ребят в школе — нелюдимых, отгородившихся от мира капюшонами и наушниками. Тех, кого, в отличие от Александры, действительно травили. У некоторых из них предплечья были исполосаны порезами, а в девяносто шестом, за год до выпуска Александры, город потрясла новость о самоубийстве ученицы частной школы. Вероника Кэмпбелл страдала булимией, что не мешало другим девушкам травить ее за лишний вес. Однажды Александра наткнулась на нее в туалете, методично выблевывающую свой ланч. После этого они по-очереди курили в вентиляцию, стоя на крышке унитаза, а на прощание Вероника сказала ей что-то вроде «не думай только, что мы теперь подруги или типа того. И посмей только кому про сигареты стукануть». Она выстроила вокруг себя стену из грубости и отчуждения. Ее это не спасло. Нет, Александра не хотела кончать как она и даже после смерти Рэя не думала о самоубийстве — что уж говорить про школьные годы. Она не была нелюдимой, так что, когда, нацепив на лицо самую мерзкую из своих улыбочек, Роуз Миллер подходила к ее парте с неизменным «Фостер, ты поняла тему по геометрии?», Александра в ответ молча протягивала ей тетрадь с домашним заданием, в душе надеясь, что когда-нибудь ей это зачтется. Да, даже на Меридиане есть свои Роуз Миллер, для которых Александра лишь предмет для сплетен да косых взглядов. И теперь они смотрят на нее, а она опять растягивает губы в услужливой улыбке, готовая, если придется, дать списать геометрию. — Вот только я — увы — совсем не умею шить, — произносит Александра уже зная, что за этим последует. Гостиная Элион почти взрывается громким шепотом — словно Александра плеснула воды в раскаленное масло. Они шкворчат, обсуждая ее, проходясь по внешнему виду и песчаного цвета платью — в целом, ничем не хуже, чем у них, но оттого еще более возмутительному. — Да ладно Вам, я тоже не умею. — Элион будто бы не слышит всех этих пересудов. — Смысл-то не в этом. Мы здесь пьем чай с пирож… ой, то есть — еще обсуждаем всякое, сплетничаем. Мне столько всего про всех рассказали, так интересно! Она оборачивается и шепотки прекращаются. Придворные дамы почти синхронно кивают, по-очереди представляются, растягивают губы в услужливых улыбках — и отличить игру от искренности становится едва ли возможно. Кто-то даже заботливо отодвигает от Александры большое серебряное блюдо, все заставленное бисквитами. Впрочем, они все еще остаются в поле ее зрения, и глаза то и дело спотыкаются об их подпеченные, пропитанные сладким вином края. Чтобы отвлечься от мыслей о еде, Александра принимается активно разглаживать ткань и с преувеличенным вниманием слушать про основные аспекты вышивки от леди, сидящей на соседнем кресле. — Что будете вышивать? — Я точно не знаю. — Александра накручивает нитку на палец. — Леди Ровена расшивает подушку, а леди Олива украшает узорами плащ своего мужа. — Ну, мужа у меня нет, — усмехается она. — Можно вышить родовой герб. — Если не ошибаюсь, собственного герба у Вас тоже нет, госпожа? Александра вскидывает голову, встречаясь взглядом со светловолосой девушкой с хитрыми чертами лица, которая склоняет голову к плечу и невинно хлопает ресницами. У дальней стены двое ее служанок хихикают, зажимая рты ладошками. Почему-то небольшая гостиная теперь ощущается по другому — пустой и темной, несмотря даже на струящийся из окон свет и расставленные по углам высокие треногие подсвечники. Неприятной. Чужой. От налетевшего ветра в камине гудит и воет. — Все верно, — холодно отвечает Александра. — Своего герба у меня нет. Они не отпускают друг-друга, держат взгляды — кто кого переглядит. Александра щурится, сжимает плотную ткань своей юбки. Глаза напротив сочатся насмешкой и почти откровенным, нескрываемым даже пренебрежением. Почувствовав повисшее напряжение, Элион взмахивает ладонью в зовущем жесте. — Давайте послушаем музыку! И в этот же миг до тех пор молчаливая лютня оживает под ловкими пальцами барда в зеленой рубахе — одного из тех, кто понемногу стягивается в столицу к нескорой еще коронации. Александра качает головой и прикрывает глаза, откидываясь на спинку кресла. Тягучая музыка плывет по комнате, смешиваясь с треском пламени, тихими женскими разговорами и дальними голосами со двора. Лютня дрожит и поет — мягко, трепетно, в такт движениям рук барда. — Красиво. — Произносит Александра куда-то в сторону Элион. — Хотя, конечно, не Linkin Park. Та смеется в ответ — сначала тихо, а потом уже во весь голос, потрясая головой. Несколько девушек переглядывается и, наблюдая за их реакцией из-под полуопущенных век, Александра видит поджатые губы и удивленно вздернутые брови. Нет, думает она, они не примут Элион также, как не принимают и ее наставницу. Они могут служить ей, могут даже в какой-то степени ей симпатизировать, но принимать, уважать ее — нет, они не захотят видеть ее на троне по крайней мере до тех пор, пока она смеется, не прикрывая ладонью рот. Бард растерянно разжимает пальцы. Отпущенная струна издает резкий протяжный звук, похожий чем-то на крик котов по весне. — Нет-нет, Като, ты можешь продолжать, — снова взмахивает ладонью Элион. — Извини за это. Просто на Земле музыка совсем другая. — И какая же музыка на Земле, Ваша милость? — Спрашивает кто-то из придворных дам. — Объяснить будет сложно. — Принцесса едва заметно хмурится. — Легче дать вам послушать. Широко раскрытыми от удивления глазами Александра провожает удаляющуюся Элион. Быстрые шаги девочки затихают где-то за дверью ее спальни. Она возвращается какой-то жалкий десяток секунд спустя, но за это время, оставленная наедине с высшим светом Меридиана, Александра вдохнула едва-ли пару раз, боясь, ненароком, привлечь к себе еще более пристальное внимание этих женщин, молчаливо взирающих на нее из своих кресел. — Нашла! — Она вздрагивает, когда Элион врывается в поле ее зрения, сжимая в руках школьную сумку с потрепанным ремешком. Александра впивается взглядом в находку, позабыв даже о голоде. Какая… земная она здесь, среди этих толстых промерзших стен, полутемных комнат и вычурных нарядов. Лиловая сумка-почтальон, несколько значков, прицепленных ко внешнему карману — лицо какого-то актера, «peace», какая-то популярная среди подростков музыкальная группа (кажется, ее солист учится в Шеффилде), персонажи аниме в ярких костюмах — фенечка с надписью «love» на бегунке молнии. Как в полусне Александра протягивает руки, осторожно касается плотной ткани — неужели это правда… — Откуда она здесь? — Была при мне, когда я ушла с Седриком. И все это время лежала под кроватью. Немного пыльная, конечно, но внутри все цело. Элион торопливо раскрывает сумку, вытряхивая содержимое на стол. Рядом с учебником по литературе шлепаются школьные тетради, пенал и полупустая бутылка воды, звенят о столешницу несколько медных четвертаков, шуршит какой-то мусор: обертка от шоколадного батончика, резинка для волос, смятый чек из магазина. Дрожащими пальцами Александра разглаживает его и по очереди дотрагивается до каждой вещи. Какой, оказывается, белой может быть бумага, какими четкими напечатанные в учебнике черно-белые портреты и ручка — господи боже, шариковая ручка с пластиковой крышкой и приклеенным к ней ярко-розовым синтетическим помпоном — она никогда не думала, что будет держать ее в руках с трепетом верующего, прикоснувшегося к священной реликвии. Телефон-раскладушка удобно ложится в ладонь. Александра раскрывает его и таращится в свое отражение на черном экране не в силах поверить своим глазам. — Он работает? — Голос подводит, звучит тихо. — М? — Элион поднимает голову. — А, сотовый. Я его выключила почти сразу. Попробуйте, может там еще осталась зарядка. Да где же… о, нашла. Из-под тетрадного завала она выуживает плеер с наушниками, кое-как намотанными вокруг корпуса. Александра бросает на него всего один быстрый взгляд и тут же возвращается к своей находке — добыче — зажимая кнопку включения. Спустя мгновение экран светлеет. — Простите, это такое зеркальце? — Интересуется женский голос слева. — Угу, — машинально отвечает Александра, не отрывая взгляд от появившейся надписи «вставьте сим-карту». Кажется, словно вся ее тоска по дому сошлась в одном этом моменте, в одной этой сумке, коих на Земле миллионы, а здесь она вдруг стала для Александры на вес золота — и каждый клочок бумаги, мусором валяющийся на дне, теперь оказался ценен. — В общем, мне будет довольно сложно подробно объяснить вам всем, что такое плеер, но благодаря ему мы слушаем музыку. Так что — кто хочет попробовать? С экрана мобильника на Александру смотрит фотография улыбающихся Элион и Корнелии. Успевшая уже отвыкнуть от белого электронного света, она слегка щурится и моргает, но глаз не отводит. Навязчивая надпись «вставьте сим-карту» мигает, будто бы нарочно привлекая к себе внимание, но сейчас Александра едва ли обращает на нее внимание. С часами творится что-то странное: пиксельные цифры сменяют одна другую с бешенной скоростью — а дата так и вовсе сбросилась до заводских настроек, показывая совсем не тот год. — Это… устройство — прямо в уши? — Да, вставляйте, я сейчас включу что-нибудь… м-м, поспокойнее. — Включи им АВВу. Местным она, кажется, нравится, — бросает Александра, вовсю поглощенная изучением телефона. За исключением вышедших из себя часов и сбитой даты, все остальное работает как надо. Она списывает неполадки на особенности другого мира, влияния портала или магии. И не может удержаться — убедившись, что Элион слишком занята выбором подходящей песни, Александра залезает в ее «галерею». Листая сделанные явно исподтишка фотографии старшеклассников — в некоторых Александра узнает учеников своего курса — парней из футбольной команды и отдельных страниц различных модных журналов, она надеется отыскать виды города, пейзажи оживленных улиц, машины, случайно попавшие в кадр — все то, что поможет ей удостовериться, что жизнь не всегда была чертовым средневековьем. — Это… какой-то шум. — Да нет же, послушайте внимательнее. Ну? Нет? Хорошо, Роза, послушай ты. Александра поднимает голову от фотографии Элион и Корнелии на пляже — от нее веет жарким хитерфилдским летом, о котором так легко позабыть здесь, в плену долгой зимы. Черноволосая девушка, одна из фрейлин принцессы, осторожно прикладывает наушники к ушам. На ее лице написан испуг, словно нет на свете ничего опаснее того, что сейчас предлагает ей Элион. Но она все же слушает несколько долгих секунд прежде чем, покачав головой, вернуть наушники. — Простите, моя принцесса. Я не понимаю ни слова этой… песни. Элион опускает руки с зажатым в них плеером, и Александра думает, что девочка, наконец, все поняла. Им неинтересно то, чем жила их принцесса двенадцать долгих лет до возвращения домой. Они не поймут и даже не попытаются понять. Теперь они молчаливо требуют от нее следования правилам придворной жизни, частью которой являются сами. Частью которой теперь является Элион. Александра захлопывает крышку телефона и поднимается с кресла. — Помочь тебе? — Кивает на ворох вещей на столе. — Да, надо бы… надо бы все убрать, — растерянно отвечает Элион. Девочка кое-как запихивает в сумку тетради, не заботясь даже о том, чтобы не мялись обложки. Александра бережно собирает монетки и чеки, ласково поглаживая тюбик с розовым блеском для губ. — Я отнесу, — предлагает она. — Побудь со своими гостьями. «Так и скажи, что просто не хочешь еще раз оставаться с ними наедине». Только в тишине спальни Элион она облегченно выдыхает. Во влажной ладони еще зажат сотовый телефон. В последний раз взглянув на бешенно бегущее время, Александра выключает его и опускает во внешний карман сумки. Стоящая на столе между двух подсвечников, она кажется настолько нереальной и чужой, что непроизвольно приковывает к себе внимание. Александра ловит себя на том, что продолжает как идиотка пялиться на сумку, моргает, качает головой и возвращается назад, в гостиную. Там уже мирно течет беседа и неспешно играет лютня, мелькают в женских пальцах тонкие иглы и яркие нитки — словно и не было ничего, потревожившего этот мирок. Проходя мимо, Александра дружески хлопает Элион по плечу: — Говорила ведь — надо включать АВВу, никак не The Killers. Может быть Элион и рождена принцессой и однажды станет королевой, но Землю из нее не вытравить — хотя бы до тех пор, пока она хранит школьную сумку в своей спальне. — Становится прохладно, — поджимает губы пожилая дама, воротник платья которой так плотно обхватывает шею, что, кажется, мешает нормально дышать. — Я закрою окно, — предлагает Александра. Но не успевает она сделать и двух шагов, как чья-то тонкая ножка, заключенная в теплые домашние туфли, проворно выскакивает из-под длинных юбок. Александра теряет равновесие, в последний момент хватаясь за стену, и разгневанно оборачивается. Несколько девушек, сидящих к ней спиной, заняты вышивкой. Весь их вид сообщает о чрезмерной увлеченности этим процессом и если бы не хитрые улыбки на лицах, которые они так отчаянно пытаются скрыть, Александра могла бы даже поверить, что споткнулась сама. Она возвращается в свое кресло, и закидывает ногу на ногу. — И что же обычно происходит на этих собраниях? — Спрашивает она слишком громко, отчего бард опять теряет струну. — Простите, но я нахожусь здесь уже какое-то время, и так и не поняла, что должно было меня заинтересовать. Возможно, стало бы лучше, если бы мне принесли вина. Все взгляд устремляются на нее. — Что? Нет? Ладно, сама возьму. Со стола у стены на нее маняще глядит пузатый кувшин. Александра грациозно наполняет серебряный кубок, наблюдая за бликами света на ярко-алой жидкости. Обернувшись, она обводит взглядом собравшихся женщин и подносит его к губам, делая глоток. — Разбавленное, — констатирует она. — Но простите, — одна из них, слегка полноватая блондинка, растерянно оглядывается на соседок, словно ища у них поддержки. — Вам ведь нельзя. — Правда что ли? А я не знала. И словно в подтверждение своих слов, Александра наклоняется к блюду с пирожными, подхватывает одно и сует в рот, надеясь при этом, что никто не углядит в ее жестах столь тщательно скрываемой голодной жадности. — Что Вы себе позволяете? — Ем пирожное. Они ведь для этого тут стоят — чтобы их ели. — Но не Вы, — холодно отрезает та самая старуха с высоким воротником. Александра вскидывает брови в притворном изумлении. — Оу. Неужели… неужели я сделала что-то не так? Ее собеседница на миг теряет дар речи. — Это… Вы… — Да-да? — Непозволительная наглость! Леди Вашего положения не следует вести себя, как… как… — Площадной торговке, лишенной всяческих представлений о манерах, — произносит другая. — Наверное вы правы. — Александра обводит их взглядом. — Но знаете, дело ведь в том, что и я не леди. И вновь откусывает пирожное. — Вы верно не понимаете, — старуха вскакивает со своего места. — Что своим поведением позорите принцессу. — А Вы? Все эти смешки, подножки — не сочтите за грубость, но мои служанки оказались куда более воспитанными, чем «благородные дамы». Не обращая внимания на вздохи возмущения и громкие перешептывания, она продолжает, повысив голос: — Думаете, ваше поведение не позорит принцессу? — Хватит! — Приказывает Элион и все замолкают. — Оставьте нас с мисс Фостер. Гостиная вмиг приходит в движение, перед лицом Александры мелькают шляпки и платья, служанки, фрейлины, придворные дамы, зеленая туника барда, расшитый плащ для мужа — все это обтекает ее, словно цветастая река. И когда дверь закрывается, оставляя их с Элион одних, Александра вдруг замечает, насколько пустая эта комната. — Элион, черт, прости за это. Они меня выбесили этой подножкой, я не сдержалась. Девочка качает головой. — Нет, ничего. Я не злюсь. Они неплохие, просто… — Я им не нравлюсь. Элион кивает, не поднимая глаз. — По разным причинам. Некоторым, вроде леди Ровены — это та старая дама в синем платье с таким узким воротником — им претит сама мысль, что человек неблагородного происхождения может находиться на Вашем месте. А те, что помоложе, такие из-за Ваших отношений с Фобосом. — Вот как. Что ж, можешь их обрадовать — никаких отношений между нами больше нет. Девочка, кажется, становится еще меньше, сжимаясь и обнимая себя за плечи. — Я хотела попросить его отменить запрет, но он никого не принимает, — виновато произносит она. — И я говорила с Терентиусом, ходила на кухню, но они сказали… Александра прерывает ее взмахом ладони. — Элион, не надо. Или ты думаешь, что я честно голодала все это время? — Не знаю, — она осторожно поднимает глаза. — Вы похудели. — Увы, — Александра разводит руками. — Мне бы не помешало наоборот — чуть поднабрать. Губы Элион трогает слабая улыбка. — Я многое узнаю́ от них. Помимо всяческих сплетен, вроде той, что Руфиме не разрешают выйти замуж за того, кого она выбрала, только потому, что он беден. Я теперь знаю, как ведут дела землевладельцы, как они собирают налоги со своих людей. Или, например, что менялы Ласи каждую неделю спускаются в столичные трущобы, где раздают беднякам еду или дрова, — она хмурится. — Мне говорят, что это плохо, поскольку может подорвать влияние нашей семьи в городе. Как будущей королеве мне нужна народная поддержка, и я хочу обсудить это с Фобосом, когда он согласится меня принять. Возможно, мне стоит чаще появляться на публике. «Думаешь, это хорошая идея?» — Что еще? — Александра опускается в кресло, подтягивая поближе блюдо с пирожными. — На Совете часто обсуждают банк семьи Редверс. Говорят, в последние годы они лишь приумножают богатство, и что корона теперь будет брать за́ймы у них. До этого мы обращались за помощью к торговой гильдии, но теперь они отказались давать нам деньги. Вряд ли Редверсы откажут, но если такое случится, то придется вновь поднять поземельные подати. На фоне и так высоких торговых пошлин это может спровоцировать новую волну протестов, — Элион ведет плечами. — Хотелось бы избежать этого, особенно сейчас, когда пошли слухи об оспе. — Ты и про оспу знаешь? Она кивает. — Я ведь теперь сама отвечаю на письма. И я разговаривала с придворным лекарем. Он говорит, что Фобос вполне может перенести коронацию и закрыть замок. Александре кажется, что она чувствует вес каждого камня над ее головой, словно все они вдруг опустились ей на плечи. Что она будет делать, если Фобос действительно примет такое решение? Все ее мысли о возможном побеге осыпаются на дно черепной коробки, словно сбитый карточный домик. — Похоже, что ты, наконец, всерьез приступила к королевским обязанностям, — отмечает она севшим голосом. — Разумеется. Я ведь теперь тоже часть игры. — Игры? — Угу. Мне недавно рассказали об этом. Жизнь при дворе — она как игра. Как шахматы. И если я не буду держать ухо востро, не окружу себя верными фигурами, — она морщится. — То лишусь головы. Александре бы поинтересоваться, кто сказал ей это, но вместо этого она хмыкает и отворачивается, вытирая влажные и сладкие пальцы. — Вижу, ты уже совсем освоилась. — Конечно. Мой дом здесь. Элион замолкает и какое-то время жует губу. Должно быть ей неловко от того, что они так неожиданно ступили на опасную дорожку разговоров о доме. — Он поступает неправильно, — вдруг говорит она. — Фобос. Он… не должен наказывать Вас за то, что Вы хотите вернуться на Землю. — Он наказывает меня за неповиновение. И за то, что своим побегом я нарушила клятву верности, — Александра растягивает губы в ухмылке и издевательски протягивает: — Клянусь в моей верности быть преданной с этого мгновения принцу Фобосу Эсканор, принцессе Элион Эсканор и всему королевскому роду. Видишь? Верность не предполагает своеволия. — И что теперь? Он будет морить Вас голодом до тех пор пока Вы не… — Элион мнется, подбирая слово, более благозвучное, чем «умрете». — Да перестань, — нервно смеется Александра. Ее подопечная, сама того не ведая, озвучила ту самую тревожную мысль, все это время безвылазно сидевшую в ее рыжей голове. — Он ждет, что я приду извиняться. Федра рассказала, а ей Седрик, — заметив тень недоумения на лице принцессы, добавляет она. — Так пойдите к нему, и все будет как раньше. Александра фыркает прозвучавшей наивности. Неужели она не понимает, что ничего уже не будет как раньше? — Еще чего. Я не считаю себя виноватой. А он, если уж ему так нужны мои извинения, мог бы для начала вести себя нормально, а не как… — она вспоминает их последний разговор и дотрагивается до синяка на боку. — Престарелая истеричка. Да и что он мне сделает, подумай сама! Или думаешь, что он действительно убьет меня? Двери раскрываются, обрывая смех Александры. В проходе показывается Терентиус, окруженный небольшим отрядом стражи. В руках его зажат свиток, на лице застыло суровое выражение, смешанное с некой досадой. — Моя принцесса, — он склоняется в глубоком поклоне. — Госпожа наставница. — Короткий кивок Александре. Она понимает все еще до того, как следующие слова слетают с его губ: — По приказу Его Величества принца Фобоса Вы обвиняетесь в преступлении против короны. Суд назначен на завтра — до тех же пор Вы будете заключены под стражу в одной из нижних камер. Прошу Вас, следуйте за мной.