***
Сухая земля крошилась под копытами конного отряда. Солнце нещадно жгло, перед глазами то и дело вспыхивали яркие пятна — следы его лучей. Город стремительно удалялся, вокруг раскинулись лоскуты полей, засеянные морковью и репой. Вдалеке, по левую руку, тянулся густой лес и его тень манила своей прохладой. Терпко пахло лошадьми, но иногда ветер приносил сладковатый запах позднего лета. Фобос вдыхал его полной грудью и прикрывал глаза. — Долго еще? — Спросил он у Седрика, шедшего рядом с его лошадью. Тот пожал смуглыми плечами — рубаху мальчик стянул и намотал на голову. — Ты же говорил, что знаешь дорогу! — Нахмурился Фобос. — Знаю, — спокойно ответил Седрик. — Но сколько идти надо — не знаю. Принц фыркнул: — Следовало пойти на наше старое место. Уже бы добрались. — Седрик сказал, что на новом месте красиво, — вступилась за друга Цибела. — А наше старое мне уже надоело. И о нем весь двор знает, неинтересно. — Так и об этом узнает, — возразил Фобос и кивнул за плечо. — Мы ведь не одни. За ними, верхом, следовало четверо королевских гвардейцев, пожилой наставник принца, наставница Цибелы, лекарь. Пятерка слуг шлепала по пыльной дороге, еще дальше тряслась повозка, груженная цветастым полотнищем для шатра. — Вот бы сбежать от них, да? — Тоскливо произнесла Цибела. — Хотя бы день побыть в одиночестве. Фобос ничего не сказал. Одиночества ему хватало, а в том, чтобы всегда и везде быть в сопровождении гвардейцев, которые клялись отдать жизнь за любого из королевской семьи, он не видел ничего плохого. Наоборот, их присутствие успокаивало, особенно в городе, где слишком много людей смотрели на принца недобро. Вдоль дороги качались на ветру фиолетово-синие луговые цветы. Цибела свесилась в седле, протянула к ним ладонь, дотрагиваясь до нежных лепестков, на что тут же получила недовольное причмокивание губами от наставницы. Стушевавшись, девочка выпрямилась в седле — так резко, что Фобосу послышался хруст ее позвонков. Так она и сидела почти недвижимо, пока Седрик не махнул направо и первый же скрылся в высокой траве, стрекотавшей десятками сверчков. На берегу их окутало прохладой. Над широкой рекой нависали разлапистые ивы, их тонкие ветви невесомо касались воды. Воздух в тени не дрожал жуками и пчелами, коих было в избытке там, на залитых солнцем лугах. Здесь вилась мошкара, облака ее то и дело возникали перед глазами. Над водой носились птицы, но то ли их было слишком мало, то ли мошкары — слишком много. — Пришли, — констатировал Седрик и, пока Фобос осматривался, помог слугам расправить шатер с острым куполом. В тени шатра укрылись взрослые, расселись на покрывалах, ели птицу и фрукты, пили молодое вино. Фобос поглядел на них, зацепил краем уха обрывок текучей истории, которую принялся рассказывать его чародей-наставник, и побежал к реке, где его уже ждали друзья. Две поджарые собаки увязались за ним, оставив надежду выпросить кости у взрослых. Фобос поднял с земли толстую палку и подозвал их коротким свистом, в тайне радуясь, что тот вышел что надо — громким и отрывистым. Он швырнул палку в реку, и длинные собачьи тела бросились за ней — вытянулись в воздухе, зависли на миг в прыжке и рухнули в воду, подняв фонтан брызг. Следом, на бегу скинув намотанную на голову рубаху, с радостным криком нырнул Седрик. Фобос поморщился. Когда светлая макушка Седрика вновь показалась над поверхностью воды, к мальчику подплыла собака, ткнулась в щеку длинноносой мордой и принялась слизывать с лица крупные капли. Седрик смеялся и пытался отпихнуть ее. — Тебя уже и собаки за своего считают, смотри-ка, — крикнул Фобос, для усиления звука приложив ладони ко рту. — Плыви сюда, я скажу, кто тебя за своего считает, — ответил Седрик и плеснул ладошкой в сторону берега. Цибела осторожно спустилась к воде, соскользнув по крутому песчаному склону, прополоскала ладонь. — Теплая! — Она обернулась через плечо и улыбнулась Фобосу. — Давай тоже купаться? Он недоверчиво поглядел на реку. Место было неизведанное — кто знает, какие опасности могли скрываться в глубине? Да и там, где они купались раньше, спуск был пологий, мягко-песочный — а здесь же он резко выныривал из травяного покрывала, готовый стать ловушкой для зазевавшегося путника. — Не знаю, — неуверенно протянул мальчик и поглядел на Седрика, которой фыркая и отплевываясь греб к поросшей травой отмели. Цибела уже вошла в воду, оставив туфли на берегу, а Фобос так и стоял, не сводя глаз с солнечных переливов на зеленоватой поверхности реки. Седрик доплыл до отмели и теперь махал им обеими руками, подпрыгивая на месте. Мокрые штаны облепили его тощие ноги, усыпанные россыпью мелких синяков. Наконец и Фобос спустился к воде. Собаки, до того требующие внимания Цибелы, переключились теперь на него, подставлялись под руки и то и дело поглядывали на палку большими черными глазами — давай-ка еще разок. Мальчик не смог устоять под их напором, бросил. Вбежав в реку, собаки обрызгали принцессу. Она грозно поглядела на Фобоса, плеснула водой. Отринув опасения, он зашел глубже, чтобы плеснуть в ответ. Приплыл обратно Седрик, отряхнулся почти по-собачьи: — Ну и чего вы стоите по колено в воде? Плавать давайте! Там за островом этим, — он махнул рукой в сторону отмели. — Такие кувшинки, размером — что башка моя. Фобос скривился: подобные словечки нет-нет — да и проскальзывали в речи Седрика, несмотря на то, что тот уже пару лет находился при принце. — Мне так далеко нельзя, — Цибела обратила печальный взгляд на купол шатра, золотое навершие которого блестело на солнце. Седрик посмотрел было на Фобоса, но тот предпочел сделать вид, что не замечает его немой просьбы — побоялся плыть далеко от берега. Тогда мальчик махнул на них рукой и снова нырнул, шумно погреб обратно к отмели. Течение принесло к берегу пучок склизких речных водорослей, которые, словно чьи-то мокрые волосы, обвились вокруг щиколотки Фобоса. Не сумев подавить брезгливость, он вздрогнул и побрел обратно, высоко вскидывая колени. Думал наловить лягушек, чтобы потом рассадить по банкам в своей лаборатории, но вместо этого замер, как громом пораженный. — Эй! — Позвал он неуверенно. Когда на его зов никто не откликнулся, обернулся и позвал еще раз, громче: — Эй! Цибела! Иди сюда! И указал на находку, когда девочка приблизилась. Ива — ствол почти параллельно речной глади, тонкие ветви лежат на воде. Глаза Цибелы живо вспыхнули, загорелись идеей. — Полезли? — Голос зазвенел восторгом. Фобос не мог не кивнуть и первым уцепился за нижние ветки, подтянулся и залез, босыми пятками ощутив сухое и шершавое дерево. Зеленая гардина листьев укрыла их от всегда внимательных глаз стражи и наставников. Они баламутили воду, болтая ногами, и шептались обо всем, что видели в тот день: синюю стрекозу-торопыгу, старика-жука, напугавшего наставницу Цибелы своим басом, мелькнувшего в дорожной пыли длинноного зайца, круглые речные камни — серые и белые, теплые от нагревшего их солнца. — Матушка сказала мне, что через десять лет мы с тобой должны пожениться, — сказала тогда Цибела. — Мне такого не говорили, — упрямо качнул головой Фобос. — Может, ты просто неправильно поняла? Посмотрел на девочку, попытался представить ее старше — и не сумел. Подумал о том, что они, быть может, и правда будут женаты однажды, прямо как его родители: станут редко видеться и часто ругаться. Наверняка тогда они больше не смогут играть друг с другом, ездить на море и пускать по воде плоские камешки. — А ты хочешь выйти за меня? — На всякий случай спросил он. Цибела фыркнула, сморщила нос, как и всякий ребенок, когда ему что-то не нравится. — Вот еще. Нам ведь тогда придется целоваться. — Не глупи, — назидательно произнес он. Уж в браке-то он разбирался как следует. — Муж с женой никогда не целуются. — Ты-то откуда знаешь, умник? — Знаю и все, — он пожал плечами. — А вот и не знаешь! — А вот и знаю! — Эй, что вы здесь кричите как резанные? — В плотную занавесь листьев сунулась коротко стриженная голова Седрика. — Цибела хочет со мной целоваться! — Закричал Фобос и засмеялся. — Да я скорее жабу поцелую! — Возмутилась девочка, пихнув его в плечо так, что мальчик едва не свалился в воду. — Вы потому здесь уединились? — Седрик попытался поиграть бровями, но вышло совсем неумело. — Фу! — Почти одновременно скривились Цибела и Фобос и забултыхали ногами, чтобы наглого насмешника прогнать. — Хватит, пощадите! — Однако рвущийся наружу смех мешал Седрику молить о пощаде как следует. — Я вам вообще-то кувшинку притащил. И всунул под иву руки со сбитыми костяшками и стертыми кончиками пальцев. На этих ладонях и лежала мокрая бледно-розовая лилия — прекраснейшая из всех, что Фобос когда-либо видел, — и крупные капли степенно стекали по ее лепесткам. — И правда размером с башку твою, — восхищенно прошептала Цибела. Фобос ткнул ее локтем в бок — нельзя так говорить, они же не кметы. Но взгляда от цветка и сам отвести не мог, любуясь его красотой. Тогда и подумал впервые, что хотел бы свой собственный сад, засаженный такими цветами. Не мертвый, как в их замке, а живой, настоящий, как луг, сквозь который они ехали. Чтобы там жужжали шмели и носились проворные стрекозы, а на нагретых солнцем камнях грелись ящерицы или даже неведомые мальчику звери черепахи, о которых он читал в бестиарии. Когда они вернулись в замок, их, разумеется, отругали: за черные от речной грязи ноги и за то, что надолго спрятались от наставников. Лежа на животе на своей постели, уже чисто вымытый Фобос кусал кончик пера, пока писал Цибеле письмо. Рядом крутился Седрик, жевал кусок хлеба с маслом и сахаром, разглядывал игрушечных солдатиков принца. — Забирай любого, если нравится, — не отрываясь от своего занятия пробубнил Фобос. — Не хочу, — отрезал Седрик. — Тут неправильно: у рыцаря турнирное копье, таким не сражаются. — Может он на турнир приехал, а не на войну, — пожал плечами мальчик. — Но доспех-то боевой, не парадный. Тогда-то Фобос и отвлекся от своего дела, недовольно поглядел на друга. — Разве они отличаются? — Спросил первое, что в голову пришло. Седрик в ответ помрачнел, в глазах мелькнуло что-то неясное, появившееся там около полугода назад, когда солдаты вернулись с первой на памяти принца войны. Он тогда так и не сказал, что там произошло, но на несколько месяцев перестал играть вместе со всеми. Потом все стало — почти — как раньше, и Фобос успокоился. — Отличаются, — глухо ответил Седрик. Фобос не смог отыскать правильных слов — он ведь и правда не знал об отличии доспехов. Жившие в детской голове рыцари шли на битву в золотых нагрудниках и нарядных шлемах с яркими перьями. — Ты дописал? — Наверное Седрик как-то неверно истрактовал его молчание. Голос мальчика сделался резким. Он отряхнул руки, подхватил пергамент с кровати и вылез через окно — так стремительно, что Фобос и слова сказать не успел. А ответ от Цибелы принес аж утром, хотя обычно между письмами не проходило и часа, и упорно смотрел куда угодно, только не на друга. Если и обиделся, то в том не сознался. Цибела прислала чернильный рисунок лилии, которую забрала себе. Фобос долго разглядывал его, жалея, что сам так искусно рисовать не умел, а потом вложил меж книжных страниц… Чтобы годы спустя позабыть и о книге, и о рисунке. Только летний день, пахнущий густым речным илом, остался жить в его памяти, как и многие другие беззаботные мгновения, коих в его коротком детстве было много, а теперь бы не набралось и десятка. Он выдыхает облачко пара, поглядев недолго, как оно растворяется в морозном воздухе, и уходит с балкона, стремясь поскорее вернуться к работе.***
Опыты с памятью испытуемого продолжаются. Жара почти нет, но от датуры развилась светобоязнь — у меня недостаточно информации о том, как это лечить. Недавние события стираются из памяти испытуемого легче. Чем больше прошло времени с нужного момента, тем сложнее убрать его. Необходимо воздействовать непосредственно на корень воспоминания, однако я не до конца понимаю, как именно должен это делать. Мне недостает знаний о том, какая часть мозга отвечает за хранение информации. Изменение памяти проходит легче, чем ее очищение. В первом случае магия действует непосредственно на мозг, в то время как во втором экстракт движется по кровотоку. Не существует информации об удалении воспоминаний исключительно магическим способом, т. е. без дополнительного использования трав. Возможно, следует исключить кровь, воздействовать через три другие жидкости. Нет возможности исследовать прямое воздействие магии на живой мозг. Фобос смотрит на свои заметки: «нет возможности», «недостаточно информации». Неужели это и есть результат всей его работы — признание собственной несостоятельности как ученого? Исследования его — пустое блуждание во тьме на ощупь. Неудача за неудачей. «А ведь ты когда-то горел этим». Боковым зрением он замечает Вейру, царственно сидящую в кресле в углу лаборатории, ее снисходительный взгляд. Образ ее подернут дымкой, как если бы Фобос глядел на мать сквозь мутное стекло. «Упрашивал меня позволить тебе то и это», — она морщится. — «Таскать с реки лягушек, днями просиживать здесь, позабыв обо всем. И ради чего?» «Прекрати». «И правителем хорошим не стал, и ученым». Фобос в два шага оказывается перед ней, наклоняется так, чтобы лица их теперь были на одном уровне. Вейра встречает его взгляд как и при жизни — равнодушно, с поселившейся там когда-то очень давно тенью разочарования. Как хочется возразить ей! Но как же глупо это бы зазвучало, как по-детски — словно он снова мальчик с облезлым от солнца носом, словно все еще существует необходимость оправдывать перед матерью свои поступки. «Не тебе меня судить. Твое правление втянуло Меридиан в череду бесконечных войн, а я их закончил. Сделал то, чего ты не смогла». «Ты подписал позорный мир на их условиях!» «А лучше было продолжать нести потери?» — Он не может сдержаться, повышает голос. — «Тебя там не было. Ни разу не было, мама. А я был. Тебе напомнить? Напомнить, сколько мне было лет, когда вы с отцом решили, что пора бы мне стать мужчиной?» Фобос замирает, пока не сказал лишнего. Прикрывает глаза и до боли в ладонях сжимает деревянные подлокотники. Когда он научится как следует стирать чужие воспоминания, то первым делом избавится от своих. «Я лишь хочу попросить», — на грани слышимости. — «Уж на это я имею право? Хватит меня отчитывать. Пожалуйста, мама. Я больше не могу выносить твоих претензий». А когда открывает глаза, кресло перед ним ожидаемо пустое — лишь качается на стене тень.***
Череда отточенных движений — последовательность, выученная наизусть. Натянуть тетиву, изогнуть гибкое послушное древко, выстрелить. Стрела чиркает по мишени и падает в грязь. — Ты злишься на меня? — Спрашивает Фобос, сложив руки за спиной. Седрик выдергивает из колчана новую стрелу. Быстрый лук в его руках сделан из ясеня и драконьей кости, украшенной золотыми каплями. Дорогая вещь, индивидуальный заказ — первое, что приобрел Седрик, только получив титул. «Плохо стрелять из такого — почти преступление», — смеялся он много лет назад, примеряя оружие по руке. А теперь, значит, стал преступником. — Нет. — Вскидывает лук, оттягивая тетиву мажет по щеке ребром ладони. — На Вас — нет. Выпущенная стрела попадает точно в цель. Наверное, Фобосу следовало бы раскаиваться, испытывать вину и жалость. Другой человек наверняка бы чувствовал и то, и другое, и третье. Но Фобос так часто убивал — пусть и чужими руками — одним своим словом губил жизни и разрушал семьи, что теперь он ощущает лишь слабую горечь в горле. — Мне следовало сделать это раньше. — Голос Седрика выцвел, стал серым, как небо. — Я сожалею, что не выполнил своих прямых обязанностей. Прошу Вас дозволить мне уехать ненадолго: я давно не был в своем поместье. — Людей во внутреннем дворе — по пальцам пересчитать, но он все равно обращается к Фобосу почтительно, как того требуют правила. — Нет. Ты нужен мне здесь. Стрела втыкается в землю за мишенью. Опустив лук, Седрик обращает на принца пустой немигающий взгляд. — Я оставлю вместо себя проверенного человека. Он знаком с документацией и сможет вести дела в мое отсутствие. — Я выразился недостаточно точно? — Фобос раздраженно вскидывает бровь. — Ну так я повторю — все же, слух порой тебя подводит: ты останешься при замке и продолжишь выполнять свои прямые обязанности. Лицо Седрика каменеет, губы сжимаются в тонкую бескровную линию, углубляются складки у рта. — Разумеется, — произносит через силу, и Фобосу кажется, что он слышит как скрипнули его зубы. Он едва ли не бросает на стойку лук невероятной красы, сует руки в бочку с подмерзшей водой, принимаясь раздраженно тереть лицо и шею, пока они не становятся ярко-красными. Стеганная ткань его дублета покрывается темными пятнами, и вышитые на нем листья теперь кажутся пожухлыми. Фобос переводит взгляд на небо, где перья облаков неспешно ползут к треугольным горным вершинам. Есть вещи и люди, которые должны оставаться на своих местах несмотря ни на что, думает он. Седрик знал, на что шел, когда Фобос попросил стать его сенешалем — выдернул титул из какого-то рыцарского романа, заменив им «военачальника», который неизбежно ассоциировался с отцом и его чаяниями. У Седрика было все, что для этого требовалось: верность и выдержка, привычка держать язык за зубами, отсутствие всяческого честолюбия. В окружении Фобоса таких людей не доставало, и, наверное, поэтому так тяжело было отпускать его от себя, особенно теперь, когда на Меридиане снова неспокойно. Правитель должен думать прежде всего о благе королевства, это самое королевство воплощая собой, то есть — думать о собственном комфорте. А Фобосу будет комфортно, если в случае повторного нападения мятежников на замок рядом будет змей-оборотень высотой в пару метров. Грузные шаги разбивают повисшую тишину. — Мой принц! — У обратившегося к нему стражника нос со следами давнего перелома. — У ворот человек, просит аудиенции. — Сегодня я никого не принимаю. — Говорит — срочно. Фобос замечает сбившееся дыхание стражника, выступившую испарину — он явно бежал. — Что за человек? — Спрашивает настороженно. — Мой принц, он не представился. Сказал — человек герцога Кавьяр. Я его вчера видел, они с герцогом уезжали вместе. Неслышно подошедший Седрик бросает на Фобоса быстрый взгляд — немой вопрос. Тот хмурится, ощутив вдруг неясную тревогу. Проследовав глазами вдоль монолитной замковой стены из темного камня, вдоль подножий величественных башен, устремленных шпилями в небо, он обращает взгляд на южные врата, отсюда ясно видные. Высокий черногривый скакун бьет копытом землю — узнать этого коня не составляет труда. Разглядеть всадника было бы намного сложнее, если бы не ярко-синий плащ за его спиной, всем в королевстве известный. — Пусть ожидает в приемной. Коротко поклонившись, стражник спешит назад к воротам. Пару мгновений Фобос сверлит взглядом его удаляющуюся спину в кольчужной куртке. — Что думаешь? — Спрашивает он тихо. — Мне это не нравится, — Седрик становится рядом. — Танатос редко оставляет своего господина. — Мне тоже не нравится. Пойдешь со мной. — И прежде чем сенешаль попробует возразить добавляет: — Это не обсуждается. Седрик глядит волком, но бросает короткое, до зубной боли почтительное «да, мой принц», и молча идет следом, шаг-в-шаг за Фобосом. Горечи в горле отчего-то усиливается. Мерзкое чувство.***
Он выслушал Танатоса, впитал каждое его отрывистое слово. Потом обратился к его памяти и всю ее посмотрел — до самого раннего воспоминания, в котором осенний дождь заливал сквозь дыру в низкой крыше, и сырая солома дымила в очаге. Танатос принес ему свой меч и свою верность: «Во имя всех и каждого я приношу оммаж». Фобос его клятву принял, впрочем, думая больше о том, что видел в памяти Танатоса, что узнал. Взамен юноша попросил лишь одно — отмщение. Смерть Пайдейи Кавьяр за смерть Эрмольда. Жизнь за жизнь. Фобос смотрел в большие глаза Танатоса, в скорбную синеву — а сам думал о войске Кавьяр, о том, что открыто выступить против них, значит снова погрузить Меридиан в пучину раздора. Он почти отказал. Уже разомкнул губы, уже коснулся языком неба. Королевству не нужна была гражданская война, а Танатос стоил слишком мало, чтобы из-за него рисковать. Один приобретенный меч не стоил потери сотни, пусть этот меч многие и называли лучшим. Но что-то происходило. Пайдейя пробиралась в замок, кто-то впускал ее — и Фобос ничего не знал. Она имела прямое отношение к пузырьку с ядом, что лежал теперь в шкатулке в его лаборатории. Служанка Александры ничего не говорила о том, но он почти не сомневался, что она солгала и убила себя, чтобы сокрыть правду. Словно спрут, Пайдейя протянула свои щупальца, опутала ими замок. Фобос видел ее как наяву, слышал ее голос как свой — слишком уж долго он ее знал, чтобы теперь не понять мотивы этих поступков. И поэтому он согласился, чтобы обрубить эти щупальца. Чтобы посмотреть ей в глаза, прежде чем казнить на глазах горожан. — Отправь своих людей в замок Кавьяр, — сказал он Седрику и принялся ждать. А когда тени удлинились, узнал, что в том неприступном замке нет ни единой души — пропали даже младшие слуги. Ни следов, ни крови, только ветер и сиплое дыхание оставленных в стойлах лошадей. За те несколько часов, прошедших после побега Танатоса, замок вымер. — Ты хотел уехать, — Фобос вновь обратился к Седрику. — Вот и поезжай. Осмотри ближайшие деревни, поспрашивай местных, если понадобится — обратись к сельским колдуньям. Узнай, что там произошло и доставь Пайдейю ко мне. Танатоса возьми с собой, но перед этим… Твой мальчишка-протеже — приведи его. Пора подправить его память и вернуть в строй мятежников. Пускай отрабатывает съеденный хлеб.***
— Элион сейчас у себя? И без того большие глаза фрейлины удивленно расширяются, когда она поднимает их на Фобоса. — В-вы, — запинается она, пытаясь выдавить из себя что-то сознанное. Фобос щелкает языком и наклоняется ниже, будто бы надеясь, что девушка просто не расслышала его слов из-за разницы в росте. — Моя сестра, — повторяет он, ощущая, как по капле теряет и без того скудное терпение. — Мне нужно поговорить с ней, поэтому я и поинтересовался, у себя ли она. — Ваша сестра? — Глупо переспрашивает фрейлина. — О Оракул, да за что мне это? — Отодвинув ее в сторону, Фобос толкает дверь в комнаты Элион. Лучше бы спросил караульных — те тоже в большинстве своем тупы как пробки, но они хотя бы не боятся с ним разговаривать. Он проходит сквозь гостиную, заглядывает в кабинет, поразившись царившему там беспорядку, а находит Элион лишь в спальне, свернувшуюся на широкой кровати. Они спят — она и Александра. Фобос замирает на миг — как каменеет, пораженный тихой умиротворенностью открывшейся картины. Стараясь не шуметь, он делает пару осторожных шагов. Что-то маленькое и темное бросается под ноги. Опустив глаза, Фобос к своему удивлению замечает собаку — щенка, уши больше головы. На его тонкой шее болтается криво повязанный белый бант. — Тихо! — Шикает Фобос, когда щенок, поскуливая, принимается слишком уж громко обнюхивать полы его мантии. «На охотничьего не похож, да и на псарне сейчас нет щенков. Откуда же ты взялся такой?» Перешагнув через нежданное препятствие, Фобос останавливается у края кровати, не в силах оторвать взгляда от Александры, как жаждущий, неспособный напиться. Медные ее волосы выбились из косы и разметались по подушке, переплетаясь с белым золотом Элион. Упавшая на лицо косая тень делает черты его непривычно острыми — а может, он просто отвык смотреть на нее вот так, прямо, как когда меж ними не было никаких обид и недомолвок, когда они еще не… Не запутались в своих желаниях. Вытянув руку, он кладет подрагивающие пальцы на ее плечо, ощущая под слоями ткани теплоту тела. Медленно, почти не касаясь, Фобос ведет ниже, к локтю, но Александра вздрагивает всем телом и просыпается, резко распахивая глаза и оборачиваясь — он только и успевает, что испуганно отступить на полшага. — Какого черта? — Возмущенно шепчет она. Фобос прикладывает указательный палец к губам и кивает на дверь. От царившего здесь еще минуту назад умиротворения не остается ни следа. Александра глядит на него почти раздраженно, да и он чувствует, как застывает лицо, становясь привычной надменной маской. Фобос первым покидает спальню и становится у окна, дожидаясь Александры. Думает, что она, должно быть, недовольна будет — а собственное недовольство, скопившееся за этот день, почему-то рассеялось, как утренняя дымка. Но когда женщина выходит, аккуратно прикрыв за собой дверь, на лице ее больше нет прежнего раздражения, только спокойная холодность. — Элион плохо спит последние пару ночей. Дневной сон ей не помешает, — отстраненно сообщает она. Губы у Александры искусаны в кровь, под глазами чернеют тени. Ей бы и самой не помешал сон — теперь Фобос даже жалеет, что разбудил ее. Позже стоит прислать ей успокаивающий отвар из мяты и ветреницы. — Откуда собака? — Джек принес. Говорит, нашел его замерзающим на одной из городских площадей. Джек — мальчик-мятежник, маленький протеже Седрика, которого тот привел в кабинет Фобоса какое-то время назад. Который затравленно глядел на принца и безуспешно пытался сопротивляться изменениям памяти. — И зачем это ушастое недоразумение понадобилось моей сестре? — Потому что она — кажется — нравится Джеку, и он таким образом захотел ее порадовать. Всем нравятся собаки, — пожимает плечами Александра. С этим утверждением Фобос готов спорить — он-то всегда отдавал предпочтение кошкам. Александра резко останавливается, прервав тем самым размеренное течение их неторопливой прогулки из комнаты в комнату. — Надеюсь, ты не будешь кошмарить мальчика из-за этого. — Он мятежник, — напоминает Фобос. — Он ребенок! Как и Элион, между прочим. Пусть проводят время вместе, что в этом такого? «Потому что она должна учиться, а не тратить время на глупые игры с простолюдинами», — едва ли не произносит он, но успевает прикусить язык. В несказанных словах чуется нечто мамино. — Что же, — вместо этого выдыхает он и складывает руки за спиной, сцепляя в замок. — Возможно ты и права. И раз уж мы коснулись окружения моей сестры — я попрошу тебя отослать прочь одну из ее фрейлин. Увы, имени не знаю, но она ниже тебя, светловолосая и… — Фобос замолкает, пытаясь отыскать в памяти еще хоть какие-то черты той девушки. — Совершенно недалекая, если эта характеристика тебе что-то говорит. Александра отворачивает лицо, но он успевает заметить промелькнувшую на нем улыбку. — Этим прилагательным можно описать любую из них. Правда не думаю, что Элион останется довольна, если я прогоню вообще всех ее фрейлин. Он усмехается, чувствуя полузабытую легкость в их общении. Чувствует ее, кажется, и Александра — бросает на него взгляд, полный читаемой печали, и качает головой. — Так зачем ты пришел? — Таким тоном, что иллюзия в миг рассыпается, и незримая стена вновь вырастает между ними. — Мне нужно поговорить с Элион. — Смотрит на Александру задумчиво. Знает ли она о том, что его сестра проводила время с самой опасной некроманткой Меридиана? — Меня волнует круг ее общения. Но и для тебя у меня есть новость. Присядь. — Мне это уже не нравится, — Александра хмурится, но послушно опускается в кресло. — Я слушаю. — Эрмольд Кавьяр мертв. Фобос смотрит на нее сверху вниз, фиксируя каждое изменение на подвижном женском лице. То, как приподнимаются удивленно ее брови, но тут же сходятся на переносице, как сжимаются губы, как прячется взгляд карих глаз. — Вот оно как, — произносит она наконец. «Она не знала». Короткая мысль приносит облегчение. Память Танатоса утверждала, что Александра не связана с интригами герцогини, однако слишком уж часто всплывало в ней ее имя. — Я знаю про ваш уговор, — произносит он. Александра вздыхает. — Вот оно как, — повторяет и опускает голову, зарываясь пальцами в волосы. От этого движения расплетается скользкая лента, державшая ее лохматую косу, и падает на пол у ног. — Прошу, давай не будем ругаться. — Хорошо, давай попробуем. — Фобос садится в кресло напротив. Обращенный на него взгляд карих глаз лучится слабой благодарностью. — Спасибо. — Разжимаются бледные губы. — Знаю, что ты злишься: я ведь сговорилась с герцогом, чтобы сбежать. Ты мне не веришь больше, я во всем для тебя плохая. Но я должна вернуться, Фобос, молю, пойми. Мне тут не место. Посмотри, посмотри, что творится! Я не справляюсь — я и на Земле едва справлялась, а здесь… Зачем это все? Он смотрит на нее и думает, что лучше бы они ругались. Потому что видеть ее такую — молящую, изломанную — Фобос не привык. Лучше бы она была как раньше — резкая, язвительная. Не бледная тень самой себя, а женщина, в которую он влюбился. — От тебя требовалось лишь одно — дождаться коронации. Но ты сама решила влезть в придворные игры, а теперь жалуешься, что приходится расхлебывать поражение, — надменно отвечает он. — И сколько ждать? — Усмехается нервно. — Прежняя дата больше не актуальна, новая неизвестна. Оспа может годами на Меридиане бушевать, и что прикажешь — сидеть и покорно ждать? — Прикажу, — соглашается. — Мне напомнить, что тот уговор — цена за твою жизнь? Ты слишком пользуешься моим терпением. Я надеялся, ты окажешься более благоразумной. — Благоразумна! — Восклицает она. — Разумеется. Опять это слово. Я должна быть благоразумна, я должна молчать и, видимо, угождать тебе своим видом и своим телом. Так ведь? Для этого ты меня держишь здесь? В качестве игрушки для утех? Я личность, Фобос. Живой человек. Она распалилась, закипела. Вскинула голову, и распущенные волосы обрамили лицо как закатное зарево или лесной пожар. Румянец запылал на щеках, засверкали глаза. Какой красивой стала она, какой живой — сердце тоскливо сжалось. Нет, Александра ошибалась. Не как тело она нравилась ему, а именно как жизнь, как огонь, в жаре которого можно укрыться и согреться. Как спасение от одиночества, как спокойствие долгими вечерами, умиротворение для мечущейся души. Разве мог он отпустить ее? — Я никогда не отрицал твоей видовой принадлежности. И безмерно уважаю тебя как личность. Однако же пока ты здесь, ты принадлежишь мне, как и весь Меридиан, как здешний воздух или вода. Брови Александры изгибаются. Она болезненно смеется и обнимает себя за плечи. — Личность? Нет, ты не видишь во мне личность — иначе бы не говорил так. Черт, а я ведь… я ведь надеялась, что эти отношения могут быть — не знаю — нормальными? Видела ведь тебя со всеми этими «замашками средневекового тирана», но все равно готова была принять. И если бы не папина смерть, даже согласилась бы остаться. Но похоже, что из нас двоих только я способна жертвовать чем-то — а ты даже на мое место не можешь встать. Какой же ты эгоист. — Ты жалеешь? — Он наклоняет голову, скрывая от Александры то, как задели его сказанные ею слова. — О том, что было? Да. Да, жалею. Не стоило мне признаваться в чувствах даже самой себе, да и вообще — позволить случиться всему, что случилось, было ошибкой. Можешь снова запереть меня в башне, не кормить — не знаю. Мне все равно. Совершенно не понимаю, что делать дальше, как и куда двигаться. Бежать? Сама я портал не отыщу — да я даже из замка не выйду без чужой помощи. Вот и все, это… это все. Спектакль окончен, — разводит руками. Ни одна из его женщин не говорила подобных вещей. Обычно они были благодарны ему за мельчайшие крупицы внимания, клялись в вечной любви, льнули всем телом — и быстро ему надоедали, но все же. Они никогда не говорили, что их роман был ошибкой. Он думает об этом — и почему-то вспоминает о матери. Как если бы он вновь пытался безуспешно заслужить ее любовь как когда-то давно. Но он ведь больше не наивный мальчишка, почему позволяет так с собой обращаться? Поднимается с кресла, наклоняется вперед, кончиками пальцев проводя по щеке Александры — опасно-ласково. — Что ты… — вопрос обрывается, когда Фобос сжимает ее челюсть, не давая возможности вырваться из хватки. — Отпусти! Ногти Александры впиваются в его ладонь в безуспешной попытке отодрать ее от лица. — Если ты еще хоть раз попытаешься сбежать, — голос его опускается до угрожающего полушепота. — Мне все равно, по каким причинам. Я тебя убью. Я многое тебе прощал, но у всего есть предел и у моего терпения в том числе. Хоть шаг за ворота, хоть одна твоя выходка — и то, что было между нами, тебя уже не спасет. По внешней стороне ладони стекает щекотная капля крови. Глаза у Александры испуганно-большие. Страх. Он некрасиво искажает ее лицо. Фобос надеялся, что никогда больше не будет видеть эту эмоцию. Он ошибался — все ошибаются. Александра ошиблась, когда надумала злоупотреблять его доверием. Одним резким движением Фобос разжимает пальцы. Расцарапанная ладонь горит огнем. Александра вжимается в спинку кресла, отшатнувшись в тот же миг. — Я не хотел причинять тебе боль, — ровно произносит Фобос. Она потрясенно качает головой и тяжело дышит. — И я все еще хочу поговорить с Элион. Как проснется, передай ей, чтобы зашла. У дверей он вновь оборачивается. Александра глядит ему вслед, прижимая ладони к лицу. На щеках краснеют следы его пальцев. Она никогда его не простит, с сожалением понимает он. А ведь Фобос правда хотел, чтобы все у них получилось, чтобы она осталась здесь по собственному желанию. Жаль, что Александра позволила случиться тому, что случилось. Ей стоило быть более осмотрительной.