Место в твоих воспоминаниях

      Вечер сгущает краски и сглаживает углы.       Фобос опирается ладонями о столешницу, не отводя внимательного взгляда от стоящих перед ним лекарей. Всего их пятеро — двое замковых и трое пришлых, из города. От них ощутимо пахнет травами — запахи порой могут сказать о ремесле человека куда больше, чем даже нашитые на одежду гильдейские знаки. Так зловония дубилен неизбежно пропитывают кожевенников, а кислый медный запах остается на руках кузнецов до самой смерти. После долгих занятий алхимией Фобос, бывало, часами не мог отмыться от ее тяжелого дыхания, осевшего на коже. И только магия ничем не пахла, предпочитая оставлять иные следы.       — Мы продолжаем вводить испытуемым гной из пустул зараженных оспой.       У держащего речь мягкие черты лица и каштановые волосы, собранные в низкий хвост. Одет он в белую парадную мантию — длинную, без застежки, с откидными от локтя рукавами и стоячим плотным воротником. Подол ее касается пола, прикрывая мыски кожаных сапог на плоской подошве.       — Результаты? — Лениво спрашивает его Фобос.       — Пока нет, мой принц, мы продолжаем наблюдение.       — Хорошо, — кивает он.       Медичка Арадия Адаир, до тех пор державшаяся в тени, выступает вперед. Изменчивый свечной свет качается на ее платье из того же белого полотна. На корсаже вышиты ландыши — символ врачевателей Меридиана.       — Мои ученики трудятся не покладая рук. Не посмею сомневаться в Ваших решениях, мой принц, однако можем ли мы доверять Вашему источнику?       — Да. — Он проводит ладонью по лицу. — Да, вполне. Других вариантов нет, Меридиан никогда не сталкивался с настолько масштабной эпидемией оспы, старые методы борьбы с болезнью бессмысленны. Если не выйдет, то будем искать дальше. Я уже отправил гонцов в союзные миры, возможно там нам помогут.       Госпожа Адаир взволнованно оглядывается на остальных, и от резкого движения тени пляшут на ее костлявом лице и углубляются надменные складки у рта.       — Не поймите превратно, — произносит она осторожно. — Мы не сомневаемся в Ваших решениях, лишь боимся… не будет ли лучше вернуться к прижиганию пустул и окуриванию помещений можжевельником? Меридиан переживал множество напастей…       — А что же Ваш дом, госпожа Адаир? — С холодной насмешкой прерывает ее Фобос. — Золотое королевство! Как там справлялись с эпидемиями?       Глаза ее вспыхивают возмущением и тут же гаснут, прячутся под опущенными веками. Родной мир Арадии Адаир пал жертвой страшной эпидемии, оставившей на теле женщины уродливые шрамы. Немногие выжившие после отправились в странствия, оседая тут и там, неся на плечах своих бремя последних и живое напоминание о страшном могуществе природы.       — Я поняла Вас, мой принц. Прошу простить, что посмела усомниться в Ваших решениях.       — Вы можете быть свободны, — он взмахивает ладонью, отпуская пришедших.       Лекари кланяются по очереди, длинные рукава белоснежных одеяний касаются пола, когда дверь за их спинами распахивается.       — Фобос? — Элион просовывает голову в образовавшийся проем. — Ой, у тебя посетители.       Девичий взгляд замедляется на молодом лекаре с каштановыми волосами, и даже в ночном полумраке можно разглядеть проступивший на ее щеках застенчивый румянец.       — Все в порядке, наши гости уже уходят. Проходи.       Лекари кланяются снова, теперь уже Элион и один за одним скрываются в коридоре.       — У тебя было совещание? Прости, не хотела отвлекать, — она растерянно смотрит им вслед.       — Ничего, ты не отвлекаешь, — Фобос растягивает губы в фальшивой улыбке. — К тому же, я ведь сам тебя позвал. Закрой дверь.       Но прежде чем Элион успевает выполнить его просьбу, в кабинет просовывается еще одно существо.       — Ты взяла с собой собаку? — Спрашивает Фобос, не сумев скрыть возмущения.       Словно речь идет о чем-то неважном, Элион непринужденно пожимает плечами:       — А что в этом такого? Он теперь всюду за мной ходит.       Щенок принимается теребить зубами край узорного ковра, и девочка одним быстрым движением подхватывает его на руки и прижимает к груди.       — Не злись, — просит.       Фобос не спеша выходит из-за стола, останавливается перед ней и смотрит сверху вниз, чувствуя при этом острое нежелание возиться с новоявленным пополнением в семействе — как и всякий раз, стоит им с Элион пересечься. Но выдыхает и сам себе приказывает смягчить взгляд.       — И как его зовут? — Согнутыми пальцами он проводит меж длинных собачьих ушей, ощущая мягкость подшерстка.       — Еще не придумала. Мисс Фостер предлагает скучные собачьи имена, а мне хочется какое-то необычное ему придумать. Он же все-таки теперь придворный сторожевой пес.       Фобос склоняет голову к плечу, почесывая щенка за ухом.       — Предлагаю назвать его Седриком. — И в ответ на удивленный взгляд Элион усмехается: — Вот он удивится, когда вернется! К тому же у них есть нечто общее, некая тоска во взгляде. Неужели не замечала?       Ему доставляет удовольствие наблюдать, как она, порой, не сразу понимает его шуток, принимаясь искать ответы на его лице — вот как и сейчас.       — Да ну тебя! Я иногда понять не могу, шутишь ты или серьезно, — она пихает его ладонью в плечо, и Фобос мягко улыбается в ответ — чуть более искренне.       — У всех нас есть недостатки. Ты вот не понимаешь моих шуток, а еще заглядываешься на советников в два раза себя старше. Прекращай эти глупости, принцессе они лишь во вред.       Она смущается и прячет глаза — невинность, застигнутая врасплох.       — Тебе мисс Фостер про Седрика сказала?       — Да нет. Это, знаешь ли, довольно трудно — не замечать восхищенных взглядов, которыми ты одариваешь его время от времени.       — Ой подумаешь! — Элион опускает щенка на пол, и тот тает в окружающем полумраке, как если бы кто-то невидимый накрыл его черным покрывалом. — И сам-то! Что у вас с мисс Фостер?       — Все-то тебе скажи.       — Ну скажи, — просит она.       Фобос вздыхает, как и всякий раз измученный ее энергией. И почему никто не говорил, как тяжело общаться с детьми? Они слишком шумные, слишком активные и любопытные. А Элион, в довесок ко всем этим «слишком», словно их ему было недостаточно, еще и слишком земная — то есть напрочь лишенная представления о такте. В ее возрасте Фобос и помыслить не мог, чтобы расспрашивать кого-либо о подобном — и даже годы спустя, уже в позднем юношестве, когда Седрик первым из них начал ухаживать за замковыми девушками, не смел требовать от друга делиться подробностями.       — Не доросла ты еще до таких рассказов. Садись, я о другом с тобой поговорить хотел.       Элион плюхается в жалобно скрипнувшее кресло и вторит ему не менее жалобно:       — Попроси слуг принести что-нибудь поесть.       Просьбу ее он исполняет с легкой неохотой — Фобосу кажется, что сестра тянет время, словно догадывается, зачем конкретно он позвал ее. Но пока слуги наскоро накрывают стол прямо в кабинете молчит, задумчиво разглядывая пейзаж за окном — иссиня черный и чернильно синий, все оттенки зимней ночи. Его мучительно тянет туда, в раскинувшуюся под луной заснеженную долину. Пустить бы коня в галоп, и чтобы из-под копыт вверх взвивалась ледяная пыль, царапая заалевшие от мороза щеки, чтобы от холода саднило горло и слова выходили хриплыми, но радостными. Может отменить все планы завтра и съездить, развеяться?       Перед глазами встает образ скачущей по полю Александры — ее широко раскрытые глаза и беззвучное «прости меня» на губах. Когда лошадь ее затерялась между деревьев, он испугался, что потерял ее навсегда, и возненавидел — прежде всего себя за эту слабость.       Дверь за слугами едва слышно закрывается, но звук этот, пусть и тихий, вырывает из задумчивости, и Фобос оборачивается к сестре — девочка греет ладони о кубок с горячим молоком.       — В такие моменты ты — сама таинственность, — весело сообщает она, и Фобос непонимающе приподнимает бровь. — Ну, молча стоишь у окна, весь в черном, свечи кругом горят — прямо как Дракула.       — Кто, прости?       — Ой, долго объяснять. Но фильм бы тебе стопудово понравился, он классный. Мы с Корнелией его до дыр засмотрели. — Элион откусывает горбушку хлебной косички и откидывается на спинку кресла.       Ее наивная веселость начинает действовать на нервы. Как и непонятные земные выражения, раздражающие Фобоса.       — Будь добра разговаривать нормально, — поморщившись просит он.       — Брюзжишь как дед, — Элион цокает языком, стряхивая на пол крошки.       Терпение Фобоса медленно подходит к концу.       — Элион, нам нужно серьезно поговорить.       — Вот блин, — она высовывает кончик языка и прикусывает его. Глаза сверкают насмешкой. — Дома это всегда значило нагоняй от предков. Отправишь меня в комнату без ужина или лишишь мобильника на неделю?       — Элион, хватит!       Остро почувствовав собственную воспитательную импотенцию, Фобос звонко ударяет ладонью по столу, и слишком громкая, земная оболочка его сестры лопается, словно мыльный пузырь. Элион вздрагивает испуганно и прячет взгляд, снова смутившись.       — Извини. Сама не понимаю, что на меня нашло. Знаю ведь, как тебя злит, когда я говорю о Земле. Но мне почему-то захотелось вывести тебя из себя, понимаешь? Просто так, ни с того, ни с сего. — Поднимает голову, ища поддержки в его лице.       Отцовская фигура из него совсем никудышная — впрочем, он, к счастью, и не стремится ей стать. Дети его неизбежно понесли бы на себе отпечатки его собственных родителей, а быть может и отпечатки родителей их родителей. Прервать эту испорченную цепь с его стороны было бы правильно.       Выдохнув остатки раздражения, Фобос расслабляет челюсть и смягчает взгляд.       — Все в порядке, за тебя говорит возраст.       Приблизившись, он дотрагивается до волос сестры, кончиками пальцев погладив ее по голове.       — Сейчас тебе хочется совершать необдуманные поступки, оспаривать авторитет взрослых. Такое поведение характерно для детей твоего возраста, пусть и не совсем уместно для принцессы. Впрочем, я тоже был подростком, но, пожалуй, не столь разговорчивым. И мои необдуманные поступки…       «Привели к государственному перевороту», — заканчивает про себя.       Где-то на грани слышимости чуть хрипло посмеивается Вейра.       Необдуманных поступков в его юношестве было множество, но первейший из них он запомнил слишком хорошо, потому как после этого отец сек его ремнем прямо в стенах этого кабинета.       — Не думал, что мой сын может оказаться вором. — Слова Зандена рассекли воздух, а следом послышался свист тяжелого кожаного ремня.       Удар пришелся на голую спину. Фобос вздрогнул, пальцы до боли впились в край стола.       — Руки! — Ремень обжег плечо, и мальчик послушно одернул руки, сжал кулаки, чтобы не закричать.       Он ничего не крал, разумеется. Но на рынке в тот день было шумно и людно, и когда Седрик взял с прилавка увеличительную линзу тончайшей работы, кто-то ненароком задел его проходя мимо, и линза разбилась. Торговец посчитал, что мальчишки пытался ее стащить и позвал стражу. Он был пришлым, этот торговец, должно быть не знал, как выглядит принц. А может дело было в том, что они с Седриком выбрались в тот день в город тайно.       Когда гвардейцы вернули их в замок, Фобос и слова не дал вставить Седрику — выступил вперед и во всеуслышание признался, что линза нужна была ему для опытов, а денег с собой не было. На королевской службе воров не терпели, и его ложь спасла бы друга от позорного изгнания — Фобос решил, что ради этого стерпит любое родительское наказание.       Однако в реальности оно оказалось куда хуже, чем в его представлениях. Он-то думал, что его как обычно запрут в комнатах и оставят без еды или что мама применит магию, которую он к своим одиннадцати годам уже научился терпеть. Но вместо этого отец вызвал его в свой кабинет и высек — а перед этим слуги раздели мальчика до гола.       Это было унизительно. Никогда раньше его не секли так. Учителя часто били его по рукам розгами за учебные ошибки, но по спине — так наказывали провинившихся крестьян или солдат. Видимо, за три года непрекращающейся войны отец слишком привык к подобному обществу и царящим в нем правилам.       — Тебе стали слишком много позволять. Подумать только! Мой сын. — В этот раз по спине прошелся не ремень — тяжелая медная пряжка.       Фобос пронзительно, почти по-девичьи, вскрикнул, схватился за стол и животом в него вжался, стремясь увеличить расстояние.       — Стой ровно! — И вновь ремень свистяще рассек воздух, новый удар пришелся на щиколотки.       Он плакал и тряс головой. Было больно и стыдно — на него глядели выстроенные вдоль стен слуги, его наставник и старая кормилица, у которой глаза тоже были на мокром месте. И мать, чье лицо ничего не выражало.       Наверное, не будь там их, будь они с отцом наедине — и стерпеть это было бы легче. Но их присутствие было частью наказание, чтобы отныне, глядя на него, они видели больше не юного принца, а задыхающегося от слез голого мальчика, обвиненного в воровстве.       — Не смей плакать, — холодно произнесла мать. Ее всегда раздражали слезы.       Больше она ничего не сказала — в тот год она потеряла очередного ребенка, девочку. Сотейра — ее имя означало «спасительница», для его родителей она таковой и была — прожила дольше других, но в возрасте шести лет ее унесла лихорадка. За четыре месяца, прошедших с тех пор, Вейра так и не сумела прийти в себя.       — Война сделает из тебя мужчину, — сказал отец, когда устал сечь его спину. К тому времени Фобос едва стоял на ногах, распластавшись по столу. Кожа горела, некоторые особенно глубокие раны кровоточили. — Через неделю ты отправишься со мной. Пора покончить с твоим праздным бездельем.       Пальцы зарылись в волосы Элион, там и замерли. Цвет как у отца, отрешенно думает Фобос. Как и его собственные. Порой, глядя в зеркало, он видел сходство слишком отчетливо.       Он — написанный по памяти отцовский портрет.       Фобос убирает руку с головы сестры — ее, кажется, совсем не смутил тот факт, что он позволил себе чуть больше тактильности чем обычно.       — Куда больше меня волнует то, что ты явно связалась с плохой компанией, — произносит он, возвращая разговор в изначальное русло.       Элион непонимающе заглядывает ему в глаза. Для этого ей приходится задрать голову — девочка все еще сидит на кресле, в то время как Фобос возвышается над ней, наблюдая с высоты своего роста.       — Сегодня днем ко мне приехал один человек, — он отходит от сестры и садится в кресло напротив, перед этим прихватив со стола кусочек хлебной косы. — Ты могла встречать его в замке. Это Танатос, человек герцога Кавьяр. Он не так важен, можешь не трудиться вспоминать его, — заметив непонимание на лице Элион добавляет Фобос. — Важно то, что он поделился сведениями, которые ты от меня скрывала. Понимаешь о чем я?       — Я от тебя ничего не скрывала, — хмурится Элион.       — Правда? — Фобос отщипывает кусочек мякиша и отправляет в рот. — А как же дружба с герцогиней?       Элион облегченно усмехается, словно он говорит о чем-то не заслуживающим внимания.       — А, всего-то, — выдыхает она.       — «Всего-то»? — Проскальзывает в голосе возмущение. — Ты не подозреваешь, с кем связалась, Элион. Насколько эта женщина опасна для тебя.       Его интонации усилием воли становятся мягче. Фобос наклоняется ближе, придавая лицу самое заботливое выражение, на которое только способен.       — Герцогиня Кавьяр — ужасный человек, Элион. Хуже ее не найти.       — Но со мной она была так добра.       — Она опасна, — терпеливо повторяет он, словно неразумному ребенку. — Она убила герцога и хочет убить тебя.       — Но я не… я не понимаю, — Элион хмурится. Она восприняла эту новость куда спокойнее, чем он полагал, думает Фобос. — В последний раз я встречала герцога в саду, но он сказал, что герцогиня преследует свои цели, только и всего. Что она не опасна.       — Он боялся ее, как и многие на Меридиане. Натолкнуть тебя на размышления был самый смелый поступок, на который он только был способен в своем положении.       — Он также сказал, что и тебе не стоит доверять, — хмурится. — Что и у тебя на меня тоже есть планы. — Она внимательно смотрит на Фобоса. — Что это значит?       Он раздраженно дергает щекой, катая на языке хлебный шарик.       «Вот как, Эрмольд. Ты надеялся, что я допустил слишком много оплошностей в своей игре, и что Элион смогла разглядеть хотя бы часть из них, чтобы сопоставить два и два. Очень жаль, что твои слова едва ли пошевелили что-то в ее доверчивом сознании. С другой стороны, это означает, что я слишком хорошо играю».       — Мне так жаль, — он опускает глаза и поджимает губы. Лежащие на виду у сестры ладони сжимаются в кулаки. — Правда жаль, что ты стала невольной свидетельницей всех этих интриг. Мой двор — ужасное место, полное лжи и обмана, и его обитатели ни перед чем не остановятся, лишь бы достичь собственных целей. Эрмольд был прав лишь в одном — замок насквозь погряз во лжи. Но неужели ты думаешь, что я бы стал тебе врать? О, Элион, ведь я приложил столько усилий, чтобы отыскать тебя и вернуть домой — потому что ты моя настоящая семья. Все, что от нее осталось. И как я счастлив наконец обрести ее — спустя столько лет после гибели наших родителей. Благодаря тебе я больше не одинок — и неужели ты думаешь, что я стал бы вредить единственному человеку во всех мирах, настолько мне близкому?       «Как проникновенно, сын. Я почти поверила. Оказывается, твои учителя не лгали, когда клялись мне, что ты обманывал их, чтобы сбегать с уроков. Жаль, что я не прислушивалась к их словам тогда».       «Жаль, что ты казнила их прежде, чем успела даже задуматься об их возможной правоте. Ты всегда видела лишь то, что хотела видеть, мама».       Уголок рта Фобоса против воли тянется вверх в кривоватой усмешке.       — Но герцог сказал, что он наш дядя, — бормочет Элион, но Фобос отмечает, что она уже готова сдаться, а слова ее — не более чем последняя попытка ухватиться за нечто ускользающее.       — Не стоит верить всякому, кто является тебе родственником, — произносит он не подумав и тут же прикусывает язык.       Впрочем, Элион, кажется, не зацепилась за его слова, полностью доверившись сладкой лжи.       — И кому же я могу верить?       — Только мне, Элион. Я никогда не причиню тебе вреда, а она желает убить тебя. Она и меня пыталась отравить.       — Она хочет занять трон?       — Все здесь хотели бы этого так или иначе. Трон Меридиана словно мираж в пустыне — прекрасен, желанен, но приблизившись ты поймешь, что увяз в зыбучих песках и выбраться уже нет возможности. Оно утянет тебя и погубит.       Кажется, он слегка увлекся и уже начал перебарщивать с явной театральщиной. С другой стороны, начав игру — играй до конца.       — Почему же ты правишь?       — О, это мое бремя, — Фобос прикладывает ладонь к сердцу. — Оно велико и тяжко, но никто, кроме меня, не сумеет справиться с ним.       Вейра фыркает, заслышав его слова.       — Пайдейя этого не понимает, увы — продолжает он, не обращая внимания на мать. — Ей видятся золотые горы в нашей казне и чудится пьянящий вкус власти на губах, сладкий, как летнее вино. Пустые мечты, не имеющие ничего общего с реальностью — но ради них она готова убивать. Она убила своего брата и не перед чем не остановится, чтобы оказаться как можно ближе к трону. Ответь, почему ты не рассказала мне о ее визитах раньше?       — Она казалась мне… казалась такой чудесной и мудрой. Она столько рассказала мне.       «Думаешь, это морок?» — Спрашивает Вейра, и слова ее бросают тень сомнения на его лицо.       — Элион, позволь мне проверить кое-что. Приблизься.       Девочка послушно пододвигается ближе. Пусть их и разделяет пространство накрытого к ужину стола, Фобос может отчетливее разглядеть ее лицо — до мельчайших несовершенств кожи и игры света вокруг зрачков.       Он проводит ладонью у нее перед глазами шепча заклинание. Элион рассеянно моргает, но ничего не происходит.       Поразительно, думает Фобос. Пайдейе не пришлось даже очаровывать его сестру магией — Элион сама поверила ей. Как наивно! Забрать ее силы будет даже проще, чем он предполагал.       — Все в порядке? — Озадаченно спрашивает девочка.       — Да, все хорошо. Проверял, не наложила ли она на тебя чары.       У Элион мамин цвет глаз, замечает Фобос. Льдисто-голубой, яркий, даже в полумраке. В его воспоминаниях о Вейре он выцвел — словно запылился — а у нее взгляд такой живой, теплый, радостный. Даже жаль, что однажды и он потускнеет, столкнувшись со всей той правдой, от которой девочку намеренно пытаются отгородить.       — Скажи мне, — произносит Фобос. — Знаешь ли ты, кто впускал ее в замок?       — Нет, — качает головой сестра. — Нет, не знаю. Мы встречались дважды в неделю в моей чайной комнате, Пайдейя всегда приходила сама.       И никто не замечал ее — ни стража, ни слуги? Во дворе всегда толпится народ: чинят пострадавшую в пожаре кузницу, носят воду, стирают у колодца. Кто-то бы точно обратил внимание и доложил ему.       Неожиданная догадка ощущается в голове как гулкий удар колокола. Фобос подзывает слугу.       — Принеси мне все имеющиеся карты замка, — приказывает он.       — Думаешь, дело в потайных ходах? — Спрашивает Элион и Фобос одобрительно кивает, как бывает всякий раз на их уроках, стоит только сестре дать верный ответ или сотворить верное заклинание.       — Молодец. Итак, — он лениво крутит пальцами в воздухе, раздумывая. — Что она говорила тебе во время этих встреч?       — О себе почти ничего, — пожимает плечами Элион. — Больше спрашивала обо мне.       Ее спокойствие настораживает Фобоса.       — Она бы убила тебя без раздумий и сожалений. Неужели не страшно? — Рука замирает и ныряет под подбородок, становясь опорой.       — Хотела бы убить раньше — уже убила бы. А теперь я знаю о ее планах, а значит я в безопасности.       — Не будь дурой! — Восклицает он и хмурится. — Ты не в безопасности, пока она жива. Поэтому мы должны найти ее и казнить. Ну же, Элион, разве не говорила тебе Пайдейя ничего о том, где она может скрываться?       Но девочка только трясет головой — жест, сопровождаемый слабым перезвоном двух серебряных колец, вплетенных в косы.       Фобос опускается обратно в кресло — он и не заметил, как привстал от возмущения.       — Я прикажу усилить охрану у твоей комнаты, — тремя пальцами он сжимает переносицу. — Хорошо, ты можешь быть свободна.       Он даже память ее смотреть не будет. В этом нет смысла, поскольку каждая ее эмоция отпечатывается на лице, словно след от телеги на пыльной дороге. Он — как пес выдрессированный, с раннего детства приученный к высокомерно-отрешенному выражению лица — не в первый уже раз поражается этой живости. Как глупо и опрометчиво!       Элион не двигается с места — в полумраке поблескивают ее ясные глаза.       — Ну что еще? — Спрашивает он, утомленный этим разговором.       — Вообще-то у меня была просьба, но теперь я даже не знаю, как сказать об этом.       — Говори, — позволяет Фобос, не отнимая пальцев от переносицы.       — Можно мне в город?       Он сначала думает — послышалось. Но слова сестры медленно опредмечиваются в сознании, становятся ощутимее и тяжелее. Дойдя, наконец, до их сути, Фобос вскидывает голову и взглядом впивается в ее лицо.       — Что ты сказала?       — Пожалуйста! Я возьму стражу, и это… Это полезно для нашего имиджа.       — Элион! — Вскрикивает он.       Сестра вскидывает руки.       — Выслушай меня, прошу. Я слышала, что менялы Ласи раздают беднякам хлеб. Почему бы и мне не сделать то же самое? Подумай, это же прекрасная возможность для народа увидеть, что корона действительно готова улучшать их жизни. И посмотри, снег еще лежит. Если это продлится еще две-три недели, то озимые не взойдут и людям нечего будет есть. Весна почти наступила, припасы заканчиваются. Давай поможем им!       Чужие слова, которые так явно повторяет его сестра, злят до глубины души. Что она может знать — неразумный ребенок, думающий о щенках и земных развлечениях?       — Нет, — отрезает он и поднимается. — Этот разговор окончен, ты идешь спать.       Элион подскакивает следом, огибает стол. Задремавший под ним щенок приоткрывает глаза и принюхивается.       — Фобос, пожалуйста. В тебе сейчас говорят эмоции, но посмотри на это с другой стороны. Со мной ничего не случится, а корона получит народную любовь.       — Я недостаточно ясно выразился? Иди. Спать, — отрывисто произносит Фобос, выдергивая рукава из хватки сестры, попытавшейся его удержать.       — У меня скоро День Рождения! — Торопливо добавляет она.       — Мне что с того?       — Пожалуйста, пусть это будет твой мне подарок. Можешь больше ничего не дарить! Только позволь мне пообщаться с нашим народом.       Он думает, что скажи она «моим народом» — и он бы точно отказал.       В который уже раз за эту ночь он терпеливо выдыхает, успокаиваясь. Скорее бы уже закончился этот маскарад — задумывая его, Фобос не мог даже помыслить, что общение с сестрой окажется настолько невыносимым. Он рассчитывал заполучить силы Элион за пару недель и после навек позабыть о ней, но магия ее оказалась настолько неразвита, настолько забита и уничтожена земной жизнью, что и забирать-то оказалось нечего. По этой причине он взялся обучать ее, но даже видя плоды не переставал думать о том, чтобы все бросить и больше никогда не иметь с детьми никаких дел.       — Элион, это опасно. Мятежники напали на замок и убили твою подругу — а ты хочешь сама прийти к ним в руки? И ради чего?       Надеялся, что слова эти отрезвят ее, но Элион несогласно трясет головой и серебряные кольца в ее волосах снова звенят.       — Они не посмеют напасть на виду у целого города.       Он усмехается.       — Элион, неужели ты не поняла? Все за этими стенами желают одного и того же — навредить тебе, навредить нам. Это необразованный, дикий народ, не ценящий ничего из того, что я делаю для них все эти годы. Когда-то и я был молод и наивен, считал, что смогу стать понимающим правителем. Я тоже пытался быть к ним ближе, но они не оценили моих усилий. — Отвернувшись от сестры, Фобос устремляет взгляд на окно, на отражающиеся на стекле свечные блики. Быть может история из его прошлого станет для девочки хорошим уроком? Не все же лгать ей. Иногда стоит разбавлять ложь неприглядной правдой. — Когда я только взошел на трон, королевство находилось в ужасном положении: многолетняя война истощила население, а смерть наших родителей и восстание некоторых знатных родов уничтожили их последние надежды на скорое возвращение к прежней жизни. Только представь, с чем мне пришлось иметь дело тогда: неубранные поля сражений, болезни, голод. Народ ждал от меня действий — и я снизил налоги, отменил торговые пошлины, чтобы ничего не мешало торговцам приходить на Меридиан. — Он обращает взгляд на Элион, и только убедившись, что она внимательно слушает, продолжает. — О, позже я сполна отплатил за подобную щедрость. Когда я приказал не взимать плату с пришлых торговцев, взбунтовалась торговая гильдия, а стоило договориться с ней — восстали шахтеры, требующие увеличить им выплаты. Казна была наполовину пуста, Меридиан вел переговоры о перемирии, и наш противник требовал слишком многого взамен, но я все же подписал указ об увеличении шахтерских выплат. А до этого увеличил жалование солдатам. Казна не могла позволить себе лишних трат, поэтому когда мне предложили завозить на Меридиан зерно и домашний скот, чтобы прокормить голодающий народ — я отказался, открыв вместо этого кладовые. Такое решение не устраивало Совет, но я тогда полагал, что делаю все правильно, ведь — как ты сказала? — это было полезно для моего имиджа. Сначала я раздавал мясо и хлеб, потом — яйца и муку. А когда и самому стало почти нечего есть — начал выдавать зерно. Как ты можешь догадаться, людям это не понравилось. Успевшие распробовать блюда с королевского стола, они отказались возвращаться к прежнему рациону. Когда настало лето, я понадеялся, что они вернутся в поля и на мельницы, но они ждали, что молодой принц будет и дальше плясать под их дудку. Наверняка продолжи я угождать им, и они бы просочились в замок, заполнив здесь все, словно тараканы.       — И что же ты сделал?       — Я понял, что есть всего одна вещь, способная заставить твой народ уважать тебя, Элион. Знаешь, что это?       Лицо сестры омрачает задумчивость, знакомая Фобосу по их урокам магии. Он подходит ближе и костяшками согнутых пальцев дотрагивается до девичьего подбородка.       — Восхищение? — Спрашивает Элион, ловя его взгляд.       — Страх.       Она хмурится:       — Но разве это эффективно? Страх рождает слепое подчинение — неужели тебе хотелось править таким народом?       Тонко улыбнувшись, Фобос отпускает ее подбородок.       — В слепом подчинении нет ничего плохого. Запуганный народ не посмеет роптать, послушно выполняя свою работу.       — Но из-за этого они ненавидят нас!       — Неужели ты не поняла, Элион? Они всегда будут ненавидеть — такова уж их порода. Их всегда что-то не устраивает — эту копошащуюся в грязи чернь, способную лишь размножаться да выполнять простейшие задачи. Я снизил налоги — они требовали и вовсе освободить их от выплат; кормил со своего стола — и они роптали, что блюда их не покрыты золотом. Но стоило мне казнить сотню самых громких, а еще трем сотням отрубить языки — и они замолчали, забились в свои жалкие лачуги. Тех, кто зовет себя «сопротивлением Меридиана» ждет та же участь, поверь. Знаешь что? Пожалуй, тебе действительно стоит сходить в город. Раздай им хлеб, вино — и посмотри на них как следует. Загляни в их лица, присмотрись к повадкам. Может тогда-то ты поймешь меня.

***

      Сон — тяжелый и отрывистый, липкий, как паутина, и такой же вязкий, такой, из которого никак не получается вынырнуть, хоть ты и слышишь все, что происходит кругом — такой сон поймал Александру в свои сети поздним вечером, когда Элион ушла к брату, и отпустил только с ее возвращением.       Когда дверь за спиной девочки едва слышно скрипнула, Александра вздрогнула и распахнула глаза, вмиг позабыв сонливость. Она вскочила с кресла, в несколько широких шагов пересекла гостиную.       — Ты в порядке? — Вцепилась в девичьи плечи, осмотрела лицо. — Тебя долго не было. Все хорошо? Он тебя не обижал?       — Мисс Фостер, перестаньте. — Элион мягко освободилась из ее хватки. — Фобос не желает мне ничего плохого, наоборот — хочет помочь.       Горький смешок царапнул гортань, но дальше не пошел — Александре удалось проглотить его. Они с Элион, верно, встречали двух совершенно разных Фобосов, поскольку человек, угрожавший ей днем явно не был тем, с которым встречалась ее подопечная.       На всякий случай она еще раз вгляделась в лицо Элион, но не нашла на нем ни следов от пальцев, ни затаенного страха в глазах — только мирное спокойствие.       — Хорошо. — Поправила шаль на плечах и еще раз повторила: — Хорошо.       — О, он передал Вам… сейчас, — Элион развязала висящих на поясе бархатный мешочек, извлекла оттуда флакон глубокого черного цвета. — Успокаивающий отвар, поможет выспаться.       Александра кисло улыбнулась, подумав при этом, что если этот отвар и поможет ей заснуть — то наверняка вечным сном. Выспаться она, конечно, сумеет, а вот проснуться уже вряд ли удастся.       — Как мило с его стороны, — выдавила из себя. Выдернула пробку, перемотанную шпагатом, поднесла к носу, провожая Элион тяжелым взглядом. А когда за девочкой закрылась дверь — поморщилась от резкого запаха мяты и вылила содержимое пузырька в камин.       Пламя возмущенно зашипело, но быстро упокоилось, зализав оставленную на тлеющем полене мокрую рану. Понаблюдав еще немного за игрой огня в камине, Александра бросила следом и пузырек — упав, тот всколыхнул золу.       — Надо было отравить тебя, пока была такая возможность, — произнесла Александра в темноту и потрогала челюсть, будто бы еще хранящую следы его пальцев.