Место в твоих воспоминаниях

      Элион солжет, если назовет себя принцессой.       В детстве она читала книги о волшебных феях и прекрасных девушках из высоких башен, до дыр засматривала кассеты с мультиками «Дисней». Уходя вслед за Седриком, она верила, что ее «сияющий мир» уже ждет, стоит лишь протянуть руку.       Но с каждым днем наваждение таяло, словно одна из иллюзий, которым обучал брат. Потому что принцессы и феи не боятся опасностей — как и Зена, и Баффи, и Дана Скалли. Элион не помнит ни одного эпизода из любимых телешоу, в которых героини бы беспомощно хватали ртом воздух и отчаянно пытались сделать хотя бы что-то.       Там, в подземельях, она почувствовала себя как на важном экзамене: лоб покрылся испариной, в голове стало предательски пусто, а дыхание перехватило. Элион понимала, что должна делать, но не могла и пошевелиться. На несколько минут ей удалось взять себя в руки, создать прочный купол щита — правда стоило увидеть поверженную мисс Фостер, как он начал гаснуть вместе с остатками веры.       И пусть Элион понимает, что ни в чем не виновата, все равно — кислый стыд изжогой прокатывается по горлу и мучает изнутри. Никчемная. Неумеха. Не принцесса.       Наверное ей было бы куда легче, будь эта проблема единственной, но нет. Их предательски много, и Элион задыхается под давящим на душу весом, все ниже пригибаясь к земле. Слишком много всего за — последние дни или последние полгода? Она невесело усмехается и прячет под подушку блокнот, изрисованный воспоминаниями из прошлого. Не было бы проще оставаться в блаженном неведении? Жить не свою жизнь под опекой даже не людей, носить чужую фамилию и дружить с неискренними подругами? Не разрываться между Корнелией и Фобосом — а еще герцогиней, которая успела-таки посеять зерно сомнения в сердце принцессы, а потом умереть, не оставив после себя ничего, что могло бы поведать больше — могла бы Элион избегнуть уготованной судьбы?       Тогда же она понимает поступок мисс Фостер. Решение сбежать уже и ей кажется привлекательным, потому как является едва ли не единственным способом избегнуть существования между молотом и наковальней, сомнений и вопросов, что роятся в мозгу и мешают спать. От них хочется выть. Элион проводит дни у окна, рассеянно почесывая за ухом собаку и думает, что больше всего на свете хотела бы как можно скорее проснуться, вынырнуть из вязкой трясины болезненного сна, стряхнуть липкое ощущение непонимания и просто жить дальше. Не думая больше, чем требуется. Не рефлексируя. Не выбирая сторон. Просто жить.       Из окон своей половины она видит и сад, и часть большого — внешнего — двора, где тренируются солдаты и куда попадают все, кто въезжает в замок. Она изучает посыльных, купцов, мастеровых, служащих всех мастей, аристократов, писарей, чашников и кладовщиков. Чья бы жизнь подошла ей? Элион представляет себя то одним, то другим и — поскольку о быте простого люда на Меридиане она знает слишком мало — их маски кажутся принцессе невероятно притягательными. Беспечными. Ей нравится это слово. Она повторяет его, наблюдая за резвящимся на ковре щенком. Возможно, она просто устала.       Нестерпимо хочется за стены. Побродить по бескрайним пустошам цветущего вереска, как было в Хитерфилде, выехать в лес верхом на лошади со сложным именем или же просто выбраться в город. Ни о чем из этого можно и не мечтать. После того, что случилось в день ее рождения, Фобос настрого запретил сестре покидать замок.       «Это слишком опасно», — твердит он, а Элион не понимает, где вообще безопасно, и плотные стены золотой клетки становятся толще и наседают.       Смутно она догадывается, что никакого перепутья нет, и развилка — это выбор без выбора, потому как за одну бесконечную зиму Элион успела привыкнуть и к замку, и к его обитателям, и даже — к малоприятному порядку. Ни к какой иной роли она бы не смогла больше приноровиться так скоро, как к роли принцессы. Нечего и мечтать о жизни в городе или дальних деревнях, ведь девочка не имеет представления даже о том, как здесь искать работу и снимать жилье. Да и на земле — куда ей там возвращаться? К кому? К фамильному древу из трех человек? Не-человек, тут же поправляет про себя.       Элион Браун пропала без вести, а Элион Эсканор безраздельно принадлежит холодному замку и высокому трону, как принадлежала и ее мать, и сотни других до нее.       — Расскажите о ней. — Прямо с порога, с вызовом глядя на стоящего у окна мужчину.       Его слишком много в этой приемной, и он выделяется тем, что не похож ни на кого из тех существ, к которым Элион успела уже привыкнуть.       Поначалу нелюди (порой она размышляет, насколько толерантно их так называть) пугали принцессу. Благо ни в ее личной прислуге, ни среди охраняющих двери гвардейцев их не было. Несколько таких она встретила на праздничном вечере, еще парочку иногда видела за работой во дворе или в саду. За редким исключением при замке служили в основном люди — совершенно нормальные, а не с синей кожей или костяными наростами на теле. И уж точно никогда Элион не видела метисов, помесей видов с видами.       Так было до тех пор, пока она не стала выезжать за стены. С каждым разом Элион видела их все больше. Других. Непохожих. Выходцев из тех миров, что лежали непомерно далеко от ее знаний об обитаемой Вселенной. Она представляла себе эти расстояния, сравнивая найденные в библиотеке атласы и невольно понимала мисс Фостер, у которой глаза загорались всякий раз, стоило только беседе зайти в русло теоретической физики и космоса. Тогда речь ее наполнялась непонятными терминами: гиперпространство, струны, суперструны, теория вероятности, кротовьи норы. Уж она-то на каждого нелюдя смотрела с исследовательским любопытством, граничащим с безумием доктора Брауна из «Назад в Будущее». Порой Элион казалось, что, уважай ее наставница биологию чуть больше — и она бы разделала одного из них на операционном столе, точно лягушку или какого-нибудь бедного пришельца с Зоны 51. Порой такой же взгляд девочка замечала и у Фобоса. Вот только направлен он был на не своих приближенных, а на саму мисс Фостер.       Как бы то ни было, никогда раньше Элион не думала, что один из таких нелюдей однажды будет стоять посреди ее приемной и задумчиво разглядывать пейзаж за окном. Но она сама его позвала. После того как Харим — называть его по имени казалось девочке более вежливым обращением, чем нелюдь, пусть последнее она и произносила исключительно в своей голове — спас ее из объятого паникой города, Элион приказала гвардейцам отыскать его. За помощь принцессе полагалась щедрая награда, однако на деле же она хотела видеть Харима лишь потому, что он знал ее мать.       Правда теперь всякая мысль о маме неизменно сопровождается воспоминанием о произошедшем в крипте. Элион видела их — своих родителей. То, что от них осталось. Золотые погребальные маски спали, когда трупы поднялись из своих гробов, а роскошь одеяний, призванная скрыть ужас посмертия, со своей задачей справлялась из рук вон плохо. И Элион, лишенная опыта потери и прощания, поскольку на Земле была обделена многочисленными бабушками-дедушками, которые обычно и приоткрывают перед ребенком дверь в мир скоротечности жизни — она впервые осознала, что ее родители правда мертвы, и что однажды и она тоже истлеет, обратится в сухую мумию.       Мысль об этом преследует ее с тех пор неустанно, не отпуская даже здесь, в уютном свете свечей, зажженных в приемной: потому что есть еще темнота, и скалятся из закоулков темнеющие от времени черепа с пустыми и страшными глазницами.       Никогда раньше Элион не считала себя религиозной — ее земные родители не относили себя ни к какой конфессии. Но теперь, после осознания воздействия смерти и тлена, ей вдруг так отчаянно захотелось верить в то, что после жизни хоть что-то есть. Принять факт того, что конец будет именно таким, какой она видела, девочка никак не могла.       Боялась ли смерти мама? Жила ли она с осознанием, что будет гнить в глубоких подземельях собственного замка? И правда ли то, что это Фобос убил ее? Элион надеется, что на последний вопрос ей ответит тот, кто сейчас задумчиво разглядывает пейзаж за окном.       Харим склоняет голову в почтительном поклоне.       — Принцесса. — Вновь ее поражает непривычный тембр его голоса.       Вдоль стен расставлены, точно игрушечные солдатики, гвардейцы из ее личной охраны — но даже так девочка чувствует себя скованной, словно роли сменились, и это Харим стоит выше в иерархии нового для нее мира.       Натянуто улыбнувшись, она указывает на уставленный закусками стол.       — Присядьте — Вы, верно, устали с дороги.       — Благодарю, принцесса. — Последовав ее совету, Харим опускается в кресло, но к еде не притрагивается. Он молчит, и глаза его лучатся почти отеческой теплотой.       Элион вздыхает. Садится напротив.       — Там, в городе, Вы сказали, что знали маму, — после непродолжительного молчания осторожно начинает она.       — Так и есть. Мне довелось сражаться в отряде, который она возглавляла.       — Но ведь Вы — не солдат. — В голосе сквозит удивление.       Харим склоняет голову, то ли соглашаясь, то ли всего-навсего задумавшись.       — Я наемник. Наши мечи доступны для всех, кто способен их купить.       — Зачем же ей понадобились мечи?       — Что Вам известно о Вейре, принцесса? — Отвечает он вопросом на вопрос.       Опустив взгляд, Элион прячет его в сцепленных пальцах. Что ей известно — кроме скупых строчек из летописей или коротких рассказов герцогини? За время на Меридиане девочка успела узнать, каким мама была политиком, оставаясь в неведении по поводу того, каким же она была человеком.       — Слишком мало, — сознается она.       — Что же, тогда позвольте поведать о том, чему я сам был свидетелем. — Кивнув, Харим откидывается на спинку кресла и складывает руки на животе. Взгляд его из-под выступающих надбровных дуг кажется хмурым — он скользит по противоположной стене, изредка спотыкаясь об какого-нибудь гвардейца. Тогда он останавливается на миг, оценивает что-то, одному Хариму известное, и движется дальше.       Мужчина не выглядит старым, но он стар. Элион понимает это по глазам, лишенным блеска. Она открывает было рот, чтобы спросить, сколько Хариму лет, но тут он вновь заговаривает.       — Это случилось тридцать лет назад. Вейра тогда еще не была королевой — лишь наследной принцессой как Вы теперь. Своевольной и гордой девушкой шестнадцати лет отроду, которая командовала собственной армией, этим стенам предпочитая раздолье военных походов.       Многие миры из тех, что сейчас находятся в зависимости от Меридиана, были покорены именно с ее помощью. Когда я встал под ее стяги, Вейра как раз отправлялась в Кимберийскую пустыню — беспощадное место, моя принцесса, родина жестоких песчаных бурь и не менее жестоких оборотней-арахнидов.       В то время королевская армия была не столь многочисленна, как сейчас, так что не было ничего удивительного, что юная принцесса покупала наши мечи. И пусть не все из нас отличались честью в том понимании, которое Вы можете вкладывать в это слово, сами наемники до конца оставались верными тому, кто им платит. Если, конечно, не нашелся бы тот, кто заплатит больше.       — Но никто не мог заплатить больше, чем корона, не так ли? — Прерывает его рассказ Элион, и Харим тихо хмыкает.       — Все верно. Об этом-то я и думал, когда мы пережидали очередную песчаную бурю, укрываясь за жалким подобием скал. Низкие деревца пригибались к земле, на них не было ни плодов, ни ягод, мы умирали от голода и жажды — но я думал о том, как приятно отяжелит мой кошель сотня-другая золотых монет.       Вейру трудности не страшили. Рожденная принцессой, она спала под открытым небом и вместе со всеми жарила на костре ракоскорпионов — единственное, что можно было есть в том всеми забытом месте.       — Зачем же нам понадобился этот мир, если в нем нет ничего, кроме песка? — Снова спрашивает Элион.       — Вы ошибаетесь, принцесса. Помимо песка в Кимберии было и есть много чего другого, что сейчас поставляется на Меридиан: прочная руда для ковки мечей, тончайший шелк, что умеют прясть лишь арахниды — мягкий, точно пух на головке младенца. А также сами арахниды — оборотни, способные пополнить ряды королевских войск, сильные и ловкие от рождения. Соседние миры развивались со стремительной скоростью, и Меридиан больше не мог позволить себе отставать. Поэтому экспансия, начатая еще задолго до рождения Вашей матушки, продолжалась, в том числе, и ее руками.       Восемь месяцев длился наш поход. Изредка мы возвращались на Меридиан, чтобы почти сразу выдвинуться куда-нибудь еще. Вейру вела не жажда исследований, но жажда покорения и жажда обладания. Истинно королевская жадность.       В одно из таких возвращений, когда Меридиан тонул в кислом пиве, слушая наши россказни, она получила извещение из замка. Ваша бабушка писала дочери о том, что боится не протянуть и полугода. Тогда все знали о слабом здоровье королевы, но никто и не думал, что слух о следующей коронации распространится так скоро.       Вейра засобиралась в столицу, мы же вновь разбрелись по большим дорогам. То есть — кто-то повесил меч на стену, разумеется. Заработанных денег вполне хватало, чтобы купить надел земли, поделить на участки и сдавать в аренду — и тем и жить до конца своих дней. Но многих отчаянных свобода манила до последнего, и я был из их числа.       Весть о коронации Вейры настигла меня где-то на севере. Тогда я понял, что вряд ли теперь увижу другие миры — разве только отыщется какой-нибудь кабинетный ученый, решивший вдруг заняться изучением неизвестных науке животных или растений. К моему удивлению таковые нашлись, и тогда я вновь покинул Меридиан. Вернулся — и не поверил своим глазам. Пожалованный мне за последний заказ мешок серебра глядел сотней отпечатанных профилей новой королевы. Больше не было девочки с мечом наголо — она осталась в колючих песках Кимберии. На Меридиане началась эра Вейры, которая взяла в мужья крупного дворянина из наиболее приближенных к короне, родила наследников — и стены, которые она ненавидела когда-то, стали для нее всего дороже.       Элион чувствует непонятно откуда взявшуюся грусть. Ей вдруг становится жаль маму, которую она никогда не знала, но с которой у нее оказалось так много общего.       — Получается, мама тоже не хотела править? Она хотела… свободы?       — Всем сердцем, — соглашается Харим.       — Тогда почему?       Неужели все дело в долге, думает Элион. В том самом долге, о котором все твердит Фобос, незримой удавке на шее каждого рожденного под гербом короны. Кроме как волей долга она не может объяснить себе, почему мама предпочла стылый замок бессчетному множеству неизведанных миров.       Харим слегка наклоняется вперед, чтобы в один миг опровергнуть все ее мысли.       — Потому что власти Вейра желала куда боле.       Он откидывается на спинку кресла, закидывает ногу на ногу и продолжает как ни в чем не бывало:       — Даже малейшие крупицы власти развращают, принцесса. Что уж говорить о той неописуемой громаде, что свалилась на Вашу матушку. У нее была власть и ранее — но власть принцессы не чета королевской. А заполучив ее, она больше не смогла остановиться, потому как богатство не уменьшает жадности. Вейра была сильна — достаточно сильна, чтобы воспротивиться этой жажде — но даже она не смогла, и в течение десятка лет стала очередной жертвой проклятия под названием Трон, которого не избегнет ни один правитель Меридиана, вот увидите.       В голове сам собой рождается образ брата и слова герцогини о нем. Мог ли он убить маму под действием проклятия?       Но все же она не готова поверить — Фобос никогда не желал ей зла, он просто не мог поступить так.       Правда принимать каждое его действие за неоспоримую истину Элион тоже больше не может — и осознание этого путает куда сильнее. Неужели она стала взрослой?       — Вы знаете, как она умерла? — Девочка прочищает горло.       Харим смотрит слишком прямо и чересчур долго для того, кому нечего скрывать.       — Даже до меня доходили слухи, — наконец отвечает он.       — И Вы им верите?       — Я верю лишь тому, свидетелем чего был лично. А после того, как я получил свою плату, Вейру я больше не видел.       Тогда-то Элион и понимает, что она совершенно запуталась. Спрятав лицо в ладонях, она выдыхает задушенный всхлип и качает головой.       — Я ничего не знаю, — признается она. — Я — лоскутное одеяло, что тянут в разные стороны. То, что я принимала за правду еще год назад, теперь таковой не является. Сказки сначала стали реальностью, а потом обернулись кошмаром, и я просто не представляю, что с этим делать! Все вокруг чужое и незнакомое, улыбки фальшивые, я не могу отыскать правду. Но где-то ведь она должна быть? Должен же хоть кто-то на Меридиане знать, что происходит на самом деле!       — И Вы решили, что этот кто-то — я? Помилуйте, моя принцесса, я простой наемник, и кроме короткого знакомства с Вейрой с замком меня ничего не связывает.       — Но Вы мне помогли! — В отчаянном порыве вскрикивает Элион. — Помогите и теперь. Мне нужен свой человек в замке. Считайте, что я покупаю Ваш меч. Сколько Вы хотите?       — Нисколько. Завтра мы с ребятами уходим из города и возвращаемся на юг.       — Но как же… — Она обессиленно хмурится. — Я приказываю Вам остаться!       — Простите принцесса. — Голос Харима шершаво-спокоен. — Но я не тот, кто Вам нужен. Я не советник и уж тем более не шпион. И тех, и других Вам стоит искать среди лиц исключительно доверенных. Тех, за кого бы и Вы без раздумий отдали жизнь. Скажите, у Вас есть такой человек?       Элион ловит его взгляд и в одно движение поднимается с кресла.       — Да. Думаю, да.       В круговерти новой жизни должно найтись место для той, что была названной сестрой когда-то. Они обязаны поговорить — просто поговорить, не срываясь на крики и взаимные обвинения. Элион выслушает все то, чему Корнелия так долго и упорно призывала поверить, а следом и Корнелия выслушает ее. Так было всегда. Корнелия — это почти как плеер, школьная сумка или блокнот с рисунками. Корнелия — это Земля, и это дом. А Элион слишком соскучилась по прежней жизни, чтобы и теперь это отрицать.       Она бежит по лестницам, путаясь в широких юбках и словах, которые вертятся на языке. Она всех их скажет. Попросит прощения. И Корнелия простит. В конце концов, она всегда прощала.       Элион ждет этого истово, как подарков на Рождество, как ждала когда-то родителей в пустом и холодном семейном доме, не зная пока о его декоративном назначении. Она ждет Корнелию с нерастерянной детской искренностью — но совершенно не ждет, что тюремная камера окажется пуста и только подбитый мехом плащ будет сиротливо лежать на полу, подобно мертвой дворняге.

***

      В противовес колючей зиме, весна на Меридиане — мокрая. Александра слушает музыку тающего снега лежа под одеялами, тоже отсыревшими. Камин не сушит, а только нагревает воздух, пахнущий плесенью, и все это тяжело оседает в легких и на коже под повязками.       Ребра заживают со скрипом — Александра всякий раз усмехается подобному каламбуру, хотя смех и отзывается резкой болью под грудью. Лекари дают ей настойку опиума, от которой все время хочется спать. Пребывание в замке теперь видится ей нескончаемой чередой недугов, как если бы все эти долгие месяцы Александра не вставала с кровати. А может и правда — не вставала? Может и не было никаких приключений, никакой борьбы и побега, и она всего лишь случайная пришелица, которая заболела из-за воздействия чужеродной магии, и Элион еще не прибыла, а зима только начинается и…       Она просыпается, с трудом стряхивая с себя паутину сна и одеяло, влажное от пота. Прошел почти месяц с тех пор, как она сошлась в битве с герцогиней Кавьяр, и все это время Александре запрещено было подниматься с кровати. Ребра срастаются плохо, хоть ее и пичкают укрепляющими отварами, точно в попытках замариновать внутренние органы. Горький, въедливый привкус настоек плотным налетом осел на языке и зубах — порой разглядывая себя в небольшое зеркальце, Александра замечает его и принимается с остервенением скрести пальцами.       В такие моменты она ощущает себя почти безумной.       — Не выдумывай. — Равнодушно успокаивает ее Фобос, когда она в очередной раз делится с ним беспокойством по поводу своего ментального состояния. — Все с тобой в порядке.       — Безумец успокаивает безумицу, — шепчет она и улыбается, пока он меняет повязки на искалеченных руках.       Когда он впервые взялся делать это, Александра пыталась протестовать. Она помнила о брезгливости принца, странной для второй — исследовательской — стороны его натуры, но вполне типичной для особы королевских кровей. Фобос не стал ее слушать. Он менял повязки и спокойно обмывал выступившие гной и сукровицу, снимая швы и обрабатывая растворами, часть из которых готовил сам. Александру он не спрашивал, даже заботу проявляя с присущей ему эгоистичной бесцеремонностью.       Он приходил, да. Ставил перед этим фактом одним своим появлением — и Александру, и двор. Почти поселился в ее комнатах, заявляясь под ввечер или утром (но никогда не оставаясь на ночь), обедая в них или работая — особенно работая, потому как после предательства и последующей отставки Терентиуса работы у него теперь было много.       — Что с ним стало? — Спрашивает Александра почти так же буднично, как до этого уточняла ожидаемые расходы на будущую коронацию Элион.       — Его четвертовали за измену короне. Такое не прощается. — На этих словах он даже не отрывается от чтения чьего-то письма. Холодные глаза продолжают скользить по строчкам до тех пор, пока не замирают внизу пергамента. Лишь тогда принц продолжает со спокойной степенностью: — Ты знала, что он был женат? Его жена — она живет в столице, так что новости дошли быстро — прислала прошение о помиловании. Бедный слуга был вынужден бежать через весь город, пока там бунтовала чернь. Не знаю, что удивляет меня больше — то, что его не затоптали, или же что замковая стража вообще согласилась хоть кого-то пускать. В любом случае прошение я получил, пусть и не совсем своевременно.       Он позволяет кошачьей усмешке тронуть губы, но тут же ее прячет.       — Значит, ты не ответил на ее прошение? — Александра напрягается, точно струна.       — Напротив, миледи. — Она не выдерживает и вздрагивает, так как леди Фобос раньше называл ее только в моменты величайшего благодушия. — В ее письме было сказано, цитирую: «смиренно прошу вернуть дражайшего супруга мне и нашему дому». Ну я и вернул.       Представшая перед внутренним взором картина оказывается настолько четкой и реалистичной, что Александра вздрагивает во второй раз и отворачивается, к своему ужасу в глубине души понимая, что старого кастеляна ей совсем не жаль.       Нового управляющего Фобос находит быстро — все же, при дворе всегда было много образованных людей — но из все более укореняющейся в нем паранойи не доверяет ни ему, ни многочисленным помощникам. На корреспонденцию принц теперь отвечает лично, став бояться заговора среди тех, кто находится далеко и чьи мысли он не может прочесть, и требует отчеты о любой даже малейшей трате казенных средств. Видя, как изводит его работа, Александра без лишних слов принимается помогать, просто забирая к себе на кровать часть бумаг. Думает, Фобос станет возражать, но — он не стал. Кажется, понимание того, что его незадачливая любовница прикована к постели переломанными ребрами, вернуло принцу некоторую крупицу доверия к ней.       — Ты не хочешь, — робко начинает она в другой раз, нарушая повисшую меж ними влажную тишину. — Поговорить о том, что было?       Фобос сидит на кровати, спиной прислонившись к столбику у изножья. Без привычной строгой мантии, одетый лишь в штаны и рубашку, он выглядит по-домашнему расслабленно. Одна нога его вытянута, другая согнута в колене — он барабанит по нему пальцами, отстукивая неизвестный Александре ритм, и крепко о чем-то задумавшись.       В ответ на ее слова Фобос только моргает, фокусирует взгляд на лице с дрожащей свечной тенью, потом отворачивается к окну. Теперь пришла его очередь прятать глаза и искать слова.       — Фобос? — Снова зовет Александра под шорох одеяла.       — Ждешь извинений? — Он едва разлепляет сухие губы.       — Да, знаешь, было бы неплохо.       Признавать вину ему неприятно.       — Всякий раз мне сложно, — Фобос говорит будто бы через силу. — Просить прощения. Это… сродни унижению.       — И ты прожил столько лет ни разу не извиняясь? — Удивлению нет предела. — Хорошо, я понимаю — слуги или подчиненные, перед ними тебе и по статусу не положено, но что насчет близких? Седрик, советники или… не знаю, были же у тебя до меня женщины — неужели тебе никогда не приходилось у них просить прощения?       — Искренне? Нет. Зачем? Правителю это не нужно.       Александра наблюдает за тем, как приподнимается его бровь, а горькая усмешка кривит губы. Давно уже ей не было жаль принца, да видно — момент настал.       — Я не прошу корить себя или наступать на горло гордости. — Голос — тише одеяльного шороха. — Но ты сделал мне больно.       — Неосознанно. — Его рука, лежащая на колене, сжимается в кулак. — Но я не могу тебе доверять. Не пока на тебе… эта штука.       В пальцах (они стали плохо гнуться после травмы рук) Александра сжимает амулет, чувствуя привычное тепло нагретой от кожи меди.       — Сам говорил — это для моего же блага.       — Знаю. Только это и останавливает меня от того, чтобы сорвать ее с тебя. Думаешь, все эти дни я не размышлял о том, каково это — спать с человеком, которому не доверяешь?       — А каково этому человеку перевязывать раны?       Дернув плечом Фобос морщится.       — Это другое.       — Ой ли? — Она копирует его жест и приподнимает бровь. А еще думает, что сейчас он, похоже, искренен — едва ли не впервые в жизни.       — Если нарочно искать врага, то неизменно будешь видеть его во всех окружающих. Ну или как говорят у нас на Земле: если все вокруг мудаки, может это с тобой что-то не так? — Добавляет Александра спустя непродолжительное молчание. Нестерпимо хочется коснуться, положить ладонь поверх длиннопалого запястья — но потянуться к нему невозможно из-за не менее нестерпимого жжения в ребрах, которое сопровождает всякое движение. Поэтому она только гладит ожерелье, невесомо касаясь краев защитного оберега.       — Понимаю. Но я не могу. — Фобос качает головой. — Слишком много всего.       И это звучит почти как «мне нужно время». Александра кивает, заверяя, что будет ждать. В конце концов, она-то тоже до сих пор не простила.