ID работы: 9955898

Место в твоих воспоминаниях

Гет
NC-17
В процессе
361
автор
Levitaan соавтор
Размер:
планируется Макси, написано 570 страниц, 50 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Поделиться:
Награды от читателей:
361 Нравится 304 Отзывы 126 В сборник Скачать

Глава сорок четвертая, в которой узы верности

Настройки текста
Примечания:
      Задолго до того, как принять смерть от его руки, Танатос пришел к Седрику и сам попросил убить его.       То был первый привал после многих часов бешеной скачки к столице, сразу после небольшой стычки с мятежниками во дворе замка Кавьяр. Рана над пупком пульсировала, под перевязками — наложенными наспех, причем довольно неаккуратно — струился пот, отчего края ее щипало. Седрик думал, что она непременно загноится, и, когда они вернутся, он не оберется проблем, и лучше бы он все же прижег ее, пока не поздно, раскалив железо или вытащив из огня алеющую головешку. Подобные мысли роились в мозгу, точно слепни подле уставших морд их взмыленных лошадей. Что тех, что других отгонять получалось скверно.       Седрик глотает воды из фляги и почти небрежно, насколько позволяет дикая боль, прислоняется к невысокому плетеному заборчику у постоялого двора. Двое его солдат ушли сменить лошадей и взять припасов. И то, и другое они бы получили задаром — герб короны на плащах и попоне издавна говорил с крестьянами громче всякого золота — и все же Седрик предпочитает заплатить, чтобы не тратить время. Эту особенность простого люда он знает слишком хорошо: получив немного денег, батраки становятся удивительно сговорчивыми и даже вроде как теряют любое подобие ленности.       Заборчик коротко скрипит. Не приходится поворачивать голову, чтобы заметить боковым зрением мелькнувший фиалковый плащ и тотчас узнать его обладателя.       Седрик не может скрыть презрения, с каким изогнулись тонкие губы.       — Я не в настроении для праздных бесед, — бросает он скупое.       Танатос не сдвигается с места.       — Не переживай, командир. Твое ко мне отношение мне вполне известно, и иллюзий на этот счет я не питаю. У меня есть просьба.       — Вот как? Что ж, удиви.       — Когда все это закончится… — начинает он, устремляя взгляд вдаль.       Под «все это» он, разумеется, понимает заварушку с герцогиней. Помня о привычке земных стражей порядка (непривычное слово «копы» щекочет нёбо) давать свалившимся на их головы проблемам кодовые имена, Седрик и сам не прочь выдумать нечто такое. Но пока что на ум приходит только: «необходимость отпуска».       «Дело о необходимости отпуска для военачальника королевской армии. Срочное».       С щемящей сердце, такой непривычной тоской Седрик вспоминает Землю — уютный книжный магазин, в котором всегда было пыльно, сколько не протирай стеллажи, и шелест океана, и жухлые листья в золотых лучах сухой хитерфилдской осени. Во всем этом был какой-то покой, после смерти Федры ему отчаянно необходимый. Но Седрик, толком и не отгоревав по ней как следует, снова вскочил в седло и погнался за тенью. Бежал из замка, в том числе потому, что собственная спальня навсегда пропиталась ее запахом.       — Когда все это закончится… — Слова Танатоса отзываются в мозгу подобно глухим ударам колокола. — Я попрошу тебя помочь мне с одним делом.       Обнажив висящий на поясе меч, юноша протягивает его рукоятью вперед. В упрямых глазах — неотвратимая решимость, принятие грядущего. И все же Седрик не может не предложить пересохшими губами:       — Я дам тебе работу. В королевской армии всегда нужны люди.       Подхваченная ветром, тугая кудрявая прядь падает Танатосу на лоб. Тот смахивает ее и дергает уголком рта в кривоватой печальной усмешке.       — Чего ради, командир? Бессмыслица да и только. Герцог меня спас — я ведь сын шлюхи, бастард, а выродкам вроде меня обычно одна дорога — в бордель, по стопам матери. Он вытащил меня из крайней нужды и сделал тем, кто я есть сейчас. И как его вассал, не сумевший защитить сюзерена, я должен…       — Ты не обязан, — перебивает Седрик. — Это закон военного времени. Вы были не на поле битвы.       — И все же. Таков мой выбор. Так что же? Ты поможешь? Окажи мне честь принять смерть от руки достойной. — На последнем слове он делает акцент, произнося его с некоторым высокомерием, и тут же лазурит его глаз вспыхивает небывалой надменностью. Танатос даже вскидывает подбородок, словно пытаясь быть с Седриком одного роста, но все равно дышит куда-то в яремную впадинку.       «Ему просто страшно». — Осознание приходит внезапно. — «Запутавшийся мальчишка. Не знает, как жить дальше, а закончить все самому — страшно».       Неужели и он, Седрик, был таким, всякий раз возвращаясь с войны? Мирная жизнь казалась чуждой, но распрощаться с ней не поднималась рука. Он помнит, как в остервенении кромсал предплечья кинжалом, а потом судорожно зажимал порезы ладонями и корчился на земле в беззвучных рыданиях.       — Хорошо, — говорит, принимая меч из прохладных пальцев. — Пусть будет по-твоему.       Но какой-то частью себя надеется, что Танатос передумает.       «Не передумал», — понимает, стоит только двери в его кабинет пронзительно скрипнуть дни спустя. Взгляд Танатоса полон неотвратимой решимости и — куда меньше — иррационального ужаса.       — Ты еще можешь поступить иначе, — напоминает Седрик. — Я найду тебе дело. Армии нужны мечи.       — Ты же понимаешь, командир. Лучше меня понимаешь, что такое песья верность. В нас с тобой ее воспитали, взрастили против нашей воли.       Дисциплина, думает Седрик. Он столько лет жил с ней вместо позвоночника, что решил, будто бы сумеет и без нее. Но он все еще цепной пес короны, и руки его по локоть в крови тех, на кого укажет властительный перст.       Танатос же лишился хозяина. Не смог защитить. Не справился с основной задачей цепного пса — а значит должен умереть, потому как больше ни на что не годен.       — Не вздумай бояться, — гулко приказывает Седрик, становясь за спиной Танатоса. Тот опускается на колени и высоко задирает голову, открывая доступ к горлу. — Это худшее, что ты сможешь сделать, когда станет слишком поздно молить меня остановиться.       — Я не отступлю.       Сколько же бараньего упрямства может вместиться в одного ясноглазого юношу, волочайкиного сына, зачатого где-то на плесневелом матрасе и отчаянно желавшего из этой грязи выбраться. Седрику ли винить его в слепой привязанности к спасителю? В том, что у Танатоса как и у него самого с Меридианом отношения исключительно сложные? Они ведь оба выродки, в конце-то концов.       Рана над пупком начинает пульсировать быстрее, вторя ударам сердца. Седрик вынимает из ножен свой остро заточенный кинжал, медля, хотя сам приказывал Танатосу не бояться. Тот вскидывает голову еще выше, затылком упираясь в живот главнокомандующего королевской армией, с которым ему-то и общаться на равных нельзя. Но Танатос нарушал это правило с самого первого дня, так что глупо требовать чего-то теперь.       В остервенелом отчаянии юноша прижимается потрескавшимися губами к ребру держащей его ладони — и Седрик в одно движение перерезает горло от уха до уха. Танатос валится вперед, темная кровь пачкает пол — на ее фоне золотые волосы кажутся неправильно-чистыми. Вещи, которые не должны соприкасаться.       Седрик весь состоит из воспоминаний, а поэтому блеск чужих тугих кудрей живо напоминает ему браслеты на ногах матери, а кровь, её въедливый, тошнотворный запах — день, когда он также убил и также жалел о содеянном.       Вызвавшись возглавить очередной поход против засевших на границе королевских территорий разбойников, Седрик и не думал, что это плевое в общем-то дело обернется очередным ночным кошмаром.       Там, среди пришлых — а по ним было видно, что они не с Меридиана — залитых кровью простых батраков из ближайших деревень, которых они ограбили, он и увидел змеелюда.       В форме зверя он сражался совсем не так, как учили Седрика или других его товарищей по несчастью в королевских казармах: в движениях его не было дисциплины, только незнакомая дикость.       Тогда же Седрик понял, что он прибыл из его родного мира. А когда убил, измотав и загнав в угол, то в человеческих уже глазах прочитал запоздалое узнавание, о котором потом думал беспрестанно.       Он выпрямляется, решая не обтирать кинжал о край яркого плаща Танатоса. Вместо этого он отходит к письменному столу и достает из ящика валяющийся там носовой платок. По ткани ползет искусная вышивка, а Седрик не помнит даже, кто из замковых женщин вручил ему этот подарок и за что. В голове стоит звенящая пустота, как и в тот раз, когда он закрывал потухшие глаза змеелюда, до мельчайших деталей схожие с собственными.       Чужие шаги и скрипнувшую дверь Седрик слышит слишком поздно. Оглядывается — да так и застывает посреди кабинета, с зажатым в грязных руках кинжалом и телом у ног.       Оружие падает на пол с тихим звоном.       Взгляд у мальчика осоловелый, какой бывает при лихорадке. Ползет-ползет по подолу запачканной мантии, чтобы где-то в районе солнечного сплетения перемениться, и в глаза Седрику заглянуть ненавидяще.       — Джек, — выдыхает, тут же понимая всю безнадежность ситуации. Но отчего-то все равно бросается следом, хватает за плечи и поворачивает к себе. Почти кричит: — Послушай меня. Послушай! Он сам попросил, понимаешь? Хотел уйти.       Джек продолжает вырываться, и Седрику приходится пару раз тряхнуть его для острастки.       — Вы мне врете! Как может кто-то добровольно хотеть умереть?       Несмотря на весь трагизм ситуации, Седрик не может сдержать горькой усмешки. Уж не ему ли знать, каково это — в ночь перед битвой отчаянно желать эту самую битву не пережить?       Мальчик не дает себя разубедить. Машет головой и жмурится, наконец освобождаясь из цепкой хватки. Вид у него — дикий, как у загнанного в капкан волка.       — Хватит! Не хочу больше Вас слушать!       Седрик не умеет обращаться с детьми — если только они не его солдаты — и всего себя посвятил войне по чужой указке. Дисциплина требует наказать наглеца за дерзость старшим, но Джек слишком похож на него самого когда-то: мальчишка, впервые столкнувшийся с предательством наставника. В его возрасте Седрик спалил до тла деревню со всеми ее жителями, чтобы заслужить уважение среди солдат и командования — а потом долго глядел на них и не мог понять возникшего внутри чувства разочарования во взрослых и в себе самом, потому как этим взрослым доверял сильнее прочих. Так что эмоции собственного протеже для него понятны.       И все же — Седрик сплевывает на пол, но горечь во рту так и не проходит. Все же ему до смерти жаль, что так вышло, точно он потерял за один день и друга, и сына — хотя, разумеется, ни того, ни другого у него и не было.

***

      Мальчишка появляется на площади такой же хмурый, как этот дождливый полдень. Он заметно хромает, припадая на левую ногу, и на щеке рдеет косой свежий шрам — но в остальном все выглядит как раньше. Калеб решает, что Джек просто с кем-то подрался.       — Я привез розы, — ровным голосом сообщает он шифр. Человеку несведущему в делах меридианского подполья эти слова бы ровным счетом ничего не сказали — разве что удивили, потому как никаких роз при себе у паренька нет — но Калеб согласно кивает и указывает головой на переулок за спиной.       Идут в молчании. После того как очередное их укрытие было раскрыто, сопротивление окончательно ушло в катакомбы Заветного города. Однако новобранцам вроде Джека вход туда закрыт, а потому приходится выкручиваться.       Они спускаются к реке. На берегу пахнет пресноводной гнилью, отсыревшими за зиму лодками и дубильными мастерскими выше по течению. Мелко накрапывает дождь, шуршит сухой рогоз. Под сапогами скрипят скользкие доски причала, обычно полного стирающими белье горожанками. Сейчас же здесь пусто.       Калеб останавливается, потягивается и как бы невзначай глядит по сторонам. Пусто и тихо, ближайшие дома поглотил туман. Слышно только, как плещется освобожденная ото льда вода, да лает на противоположном берегу собака.       — Что за информацию ты принес? — Негромко интересуется вождь повстанцев, искоса разглядывая овальное лицо, усеянное мелкими веснушками, и шрам на щеке.       В глазах Джека отражается серая река, освещенная каким-то незнакомым огоньком решимости. Мальчик выдыхает облачко пара и начинает говорить, не в силах поднять взгляд на Калеба. Выкладывает как на духу и про Фобоса, который прочитал его память, а затем приставил к самому лорду-змею в качестве ученика, и про то, как позже его отправили обратно — шпионить теперь уже за самими повстанцами. Как сначала забрали — а затем и вернули — память, отчего теперь в голове точно смешались две жизни, про принцессу Элион (ее имя он произносит с благоговейным трепетом), про ту земную учительницу и уроки грамоты, про лорда Седрика, который перерезал кому-то горло прямо посреди собственного кабинета и, наконец, про то, что привело его к Калебу.       — Я знаю, как пробраться в замок незамеченными.       Калеб смотрит на него с плохо скрываемым подозрением, и ему требуется несколько мгновений, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Наверное, умей он тоже читать чужие воспоминания — и поверить мальчику было бы проще. Но он не умеет, а поэтому приходится довериться голосу разума.       Олдерн пареньку верит. Калеб рассказывает сначала ему, потом — Маро. Последний хмурится и не знает, как лучше поступить. Когда же очередь доходит до Стражниц, то они как одна уверяют, что это отличный шанс спасти Корнелию.       — Или хотя бы узнать, где ее держат, — серьезно сообщает Тарани.       Никто и не думал, что она согласится. Но глаза ее вспыхивают ярким пламенем, когда она говорит, обращаясь ко всем сразу:       — Не хочу, чтобы ее тоже мучали кошмары.       Ирма трет плохо заживающий глаз и кивает.       Калебу не нужно уметь читать мысли, чтобы понять, что творится в головах у Стражниц: довольно Меридиану ломать их по очереди, пора начать мстить.       Замок — серокаменная громада на сотню комнат. Как и в детстве, Калеб глядит на нее со смесью ужаса и восхищения, не понимая, как можно жить там и вместе с тем — какой-то частью себя этого желая. И хотя все, что ему довелось увидеть — это темницы и ямы для заключенных, он не сомневается, что толстые стены прячут от глаз простого люда богато обставленные комнаты. По-другому в понимании вождя повстанцев просто не может быть.       Темницы не изменились с тех пор, как он впервые попал сюда — и в тот же день познакомился с девочками. Тогда еще Калеб не знал, что место, из которого он так отчаянно желал выбраться, предстанет пред ним вновь.       — Сюда! — Шепчет Джек, неслышно ступая по мокрому полу.       Из-за потепления вода поднялась, подтопив нижние уровни замка. В некоторых местах — там, где пол особенно неровный — ледяная вода доходит до щиколоток.       — Ты можешь сделать что-нибудь? — Спрашивает Калеб у Ирмы.       Та щурится, точно задумавшись на мгновение, а следом вскидывает руки и собирает воду в зависший в воздухе шар. Идти становится значительно легче, хоть невысохшие ботинки и холодят ноги, а под подошвами неприятно хлюпает.       Тарани и Хай Лин, не сговариваясь, тратят время на то, чтобы обсушить их. Они не издают ни звука, но Калебу все равно чудится опасность. Ею пропитались все коридоры, точно сами замшелые камни шпионят для принца.       Добравшись до темниц, компания замирает.       — Вряд ли бы они держали Корнелию в яме, ведь так? — Хай Лин нерешительно оглядывает собравшихся.       Вилл пожимает плечами:       — Вот уж не знаю. Они вполне могли сковать ее, чтобы она не могла летать.       Над их головами скрипят подвешенные на цепи клетки — еще одна извращенная насмешка над пленниками. Будто бы пыток им мало.       — Жутковато, — высказывает общее настроение Тарани.       — Вашу подругу держат где-то здесь, — шепот Джека перемещается в такт его беспокойным движениям. — Я слышал разговор стражников, когда спускался в кладовые, ошибки быть не может.       — Если только ты не нарочно завел нас сюда.       Калеб вскидывает брови в немом удивлении, потому что не он высказал эту мысль, а Ирма. Она складывает руки под грудью. За правым плечом висит в воздухе, ощетинившись, точно рыба-еж, водяной шар, готовый в один миг обернуться смертоносным оружием.       Джек испуганно сглатывает и трясет головой.       — Н-нет. Я клянусь, она тут!       — Эй! — Вилл привлекает всеобщее внимание, помахав руками. — Не время ссориться. Давайте проверим коридоры.       При всем своем к Джеку недоверии, Калеб соглашается с негласной предводительницей Стражниц.       — Отсюда идет воздух. — Вытягивает перед собой раскрытую ладонь Хай Лин. — Там дальше подъем наверх и… кухня. Я слышу голоса.       — Все верно, здесь можно подняться к кладовым и дальше, в замковые кухни. — Джек несколько раз кивает, точно заведенная игрушка. — Оттуда приносят еду для заключенных.       — Хватит языками чесать, идем! — В голосе вождя сопротивления проскальзывает плохо скрываемое недовольство. Нервы его уже на пределе, кажется еще немного — и тугая струна лопнет, задевая внутренние органы.       Отчего же остальные так спокойны? Разве не боятся они найти Корнелию раненной?       Калеб еще не подозревает, что куда более стоит бояться не найти Корнелию вовсе.       — Вам не кажется это странным? В воздухе нет совершенно никаких вибраций.       — Слишком тихо. — Подхватывает мысль Хай Лин Тарани.       — И здесь нет стражи. — Идущая впереди Вилл настороженно замирает. — Похоже на ловушку.       В тот же миг вождь восстания не выдерживает и бросается на Джека, хватая его за грудки и прижимая к стене.       — Если ты задумал снова нас предать… — Шепот опускается до едва различимого угрожающего присвиста. — Я убью тебя раньше, чем кто-либо успеет появиться.       Глаза мальчика испуганно расширяются.       — Я клянусь, я тут не причем! П-пожалуйста! Я не знаю, где стража!       — Уж лучше бы тебе говорить правду. — На ладони Тарани пляшет пламя, щетинится водяными иглами шар Ирмы, а воздух густеет, повинуясь немому приказу Хай Лин. Калебу даже чудится запах озона, какой бывает перед грозой, хотя ни одна из Стражниц не умеет укрощать молнии. Быть может, решает он, это лишь игра воображения, странная реакция на отяжелевшую атмосферу.       — Стойте! — Метко пущенной стрелой тонкий вскрик рушит тишину. — Отпустите его!       В полутемном коридоре фигура Элион, кажется, светится изнутри. Лицо ее пылает гневом таким сильным и явным, никогда раньше не виденным, что Калеб против воли разжимает пальцы и отступает на полшага. Нет, он не боится Элион Браун, одноклассницу Корнелии — но с Элион Эсканор он знаком плохо, а точнее — с той силой, что скрывается внутри нее.       Шторм в светлых глазах настолько жестокий, что может свалить с ног — и вождь повстанцев, а вместе с ним и Стражницы Завесы, испуганно пятятся.       — Мало вам Корнелии? Решили забрать всех моих друзей?       — Элион!       — О чем ты говоришь?       — Корнелии?       Несколько голосов точно сваливаются в кучу. У всех на губах замер один и тот же вопрос: «что ты такое несешь?».       Элион хмурится.       — Да, Корнелия. Ну знаете, светлые волосы, высокий рост. Была здесь, пока вы не похитили ее!       — Похитили из темницы? Боже, да ты вообще себя слышишь? — На губах у Вилл — яд.       — Хватит, она ведь наша подруга, — бросает Ирма, но девочка только морщится.       — Хороша подруга — чуть без глаза тебя не оставила!       Калебу чудится, как на этих словах Элион вздрагивает и горбит плечи.       — Элион, послушай. — Хай Лин выставляет ладони в оборонительном жесте. — Мы не похищали Корнелию. Наоборот, мы здесь, чтобы освободить ее.       — Ага, а иначе — зачем было бы приходить? — Калеб не может сдержать сарказма.       — Ну не знаю. — Принцесса ведет тонкими плечами. — Говорят, преступники всегда возвращаются на место преступления.       Но все же в глазах ее уже куда меньше шторма.       — То есть, это не вы? — Голос звучит глуше. — Корнелия не с вами? Значит, Фобос солгал мне?       — Дошло, наконец? — Хранительница Сердца насмешливо вскидывает бровь, на что Ирма только пихает ее в бок, но ничего не говорит.       — Она пропала, да? — Тарани испуганно оглядывается по сторонам, точно в любой момент из темноты могут выскочить — Калебу требуется лишнее мгновение, чтобы вспомнить, кого, кроме себя самой, боится Стражница Огня — пауки-птицееды размером с крепкую мужскую ладонь. Нет, это страшит ее сама мысль о том, что их общей подруги нет рядом.       — Несколько дней назад, — кивает Элион. — Фобос сказал, что это ваших рук дело и… Боже, какая же я дура!       Девочка прижимает к лицу ладони, а компания молча переглядывается. Ирма вновь пихает Вилл под ребра — «посмей только!» — хотя у всех вид такой, что ядовитое «мы же говорили» видно невооруженным взглядом.       — Как ты понимаешь, о ее пропаже мы не знали. — Калеб выступает вперед, желая быть парламентером. — Мы здесь, чтобы Корнелию спасти. Когда ты видела её в последний раз с ней… все было хорошо?       То, как предательски дрогнул голос, не удается скрыть даже за наигранным кашлем.       — Ей обрезали волосы. — На этих словах он только кивает — знаю, мол. — В остальном вроде все было как раньше. Я… хотела поговорить с ней, чтобы мы друг друга выслушали, но — не успела. Не знаю, что с ней теперь, только надеюсь, что…       Фраза повисает в воздухе, оставаясь неоконченной. Все всё понимают.       — Джек. — Внимание принцессы переключается на паренька, стремящегося стать как можно более незаметным. — Я слышала ваш разговор — не нарочно, не подумайте. Так ты с ними? С мятежниками?       — С повстанцами, — поправляет он. — Я верю в свободный Меридиан.       — Вот как.       Элион сцепляет руки на животе и опускает глаза. Стражницы встревоженно переглядываются — воздух пронизан непониманием, они не знают, спросить что-то или уйти.       — Почему здесь нет стражи? — Будто бы невзначай интересуется Тарани, самая осторожная из них.       — Я попросила. Я теперь часто сюда прихожу, думаю, что бы сказала ей, согласись она пойти на перемирие. Как вы думаете, она…       — Она жива. — Вилл перебивает Элион со всей решимостью, на которую только способна, а затем выступает вперед, на ходу вытаскивая из-под кофты мерцающее Сердце. — Если бы что-то случилось — Сердце Кондракара дало бы мне знать.       — Или моя бабушка, — добавляет Хай Лин скорее для того, чтобы просто вставить слово.       — Наверняка твой брат просто приказал перевести Корнелию в другое место. Решил, что в замке мы непременно ее отыщем, — бросает Калеб.       — Скорее — не хотел, чтобы мы общались.       — Ну да, она ведь знает, какой он на самом деле. — Говорит Ирма, и Элион вновь сникает.       — Я все еще не знаю, кому верить, но хочу выслушать вас. Пожалуйста, расскажите мне то, что знаете.       Они разделяются. Калеб, Вилл и Джек — последнего просто побоялись отпускать от себя далеко, все еще опасаясь, как бы мальчик не оказался двойным (тройным? Калеб вконец запутался) агентом — остаются с принцессой, в то время как Ирма и Тарани уходят сторожить широкую дверь. По словам Элион, за ней начинаются замковые коридоры, и стража, которая все-таки периодически проверяет состояние наследницы престола, решившей по собственному желанию проводить свободное время в темницах, может наведаться именно через этот проход. Хай Лин же отправляется поближе к кухням — но Калеб подозревает, что она просто надеется увидеть кого-нибудь из обитателей замка, чтобы потом использовать их образы в своих рисунках. В ответ на его просьбу быть осторожнее Стражница Воздуха обещает со всей серьезностью, что даже не ступит на лестницу, ведущую вверх. Верить приходится на слово.       Первым с Элион говорит Калеб: рассказывает про мор, который застал еще ребенком, про почти что гражданскую войну, разразившуюся после воцарения Фобоса и про то, как принц убил родителей. После этого Элион долго хмурится, но о причинах молчит.       Потом приходит черед Вилл. Коротко дополнив информацию Калеба тем, что они узнали от Ян Лин, она сообщает подруге о Сердце Кондракара, силах Стражниц Завесы и том, почему же они не раскрыли эту тайну еще там, на Земле. В некотором роде это было искупление за то, что ранее Вилл не желала рисковать всем, спасая меридианскую принцессу из лап брата.       Последним подает голос Джек. И хотя изначально он не должен был убеждать Элион принять их сторону, он рассказывает той о жизни вне столицы, о том, почему присоединился к повстанцам, а также о чтении Фобосом чужой памяти и убийстве неизвестного человека Седриком.       И только убедившись, что ничего не ускользает от их внимания, троица заканчивает рассказ.       Элион долго молчит. Калебу даже кажется, что сейчас она вновь взорвется и откажется их слушать — как было на Земле, когда лорд Седрик уводил ее к порталу, а они пытались ему помешать. Вождь повстанцев, пытающийся быть сильным лидером для меридианского подполья, не признается никому, что боится сокрытой внутри принцессы силы, потому как та очень легко может обернуться темной и страшной, подобной той, что плещется внутри ее брата.       — Мне надо подумать, — наконец сообщает девочка. — Не хочу больше бросаться в омут с головой. Я сообщу вам, что решила. Джек, ты передашь мои слова?       В ее обращении сквозит спокойная царственность. Калеб со стыдом думает, что был глупцом, ожидая от принцессы истерики — это попросту невозможно. Срываться на крик могла лишь Элион Браун — не Эсканор. Не наследница трона, которая должна изменить их жизни к лучшему.       Джек соглашается поработать посыльным, и девочка мягко улыбается.       — Славно. Вы сможете уйти незамеченными? Как вы вообще проникли в замок?       — Здесь, внизу, есть тайный проход, — говорит Джек, будто речь идет о чем-то само-собой разумеющемся, или они обсуждают погоду, очередной неподходящий для прогулки денек. — Я видел карты в кабинете у лорда Седрика. Его должны были скоро заделать, как и прочие, но не знаю, что будет теперь, когда герцогиня мертва, и Вам ничего не угрожает.       В ответ на его слова Элион только кивает. Калеб не знает, о ком идет речь — но отчего-то вспоминает встречу в переулке и страшную женщину, повелевшую чужими руками отравить Фобоса. Воистину, королевский двор — место полное опасностей, если даже властители мира не могут избегнуть покушений. Что уж говорить о тех, кто для них и вовсе, не важнее назойливой мухи: простой люд, повстанцы, Стражницы…       Он успокаивает себя словами Вилл: «Корнелия жива». Корнелия жива, иначе бы Кондракар уже подыскал ей замену. И все же ему неспокойно.       Корнелия жива, но для поддержания в пленнике жизни — Калеб знает наверняка — не обязательно оставлять его в полном здравии.

***

      Джек в этой жизни много не ведает и не умеет. Он едва наловчился читать, и белке в глаз со ста шагов не попадет, да и зайца подстрелить может, только если тот сидит неподвижно. Да что там — Джек и возраст свой не знает точно, выучившись считать только по пальцам.       Зато Джек умеет воровать — замковые кухни и кладовые становятся ему ближе собственной комнаты, где нет ничего, кроме кровати и кособокого сундука для вещей. Джек уже раздобыл себе нож, а в довесок — с дюжину кухаркиных сплетен, за которые в городе можно стребовать хорошей награды — надо только знать, к кому за ней обратиться.       У него тихий шаг и зоркий глаз. Он наблюдает, как тренируются солдаты гвардии, и ищет их слабые места, чтобы потом рассказать Калебу.       Джек знает, что должен сделать. Он ненавидит тех, кто его приютил, потому как за лживой заботой есть только желание получить выгоду.       Джек не хочет быть пешкой в чужих руках.       — Мне нужна твоя помощь, — говорит принцесса, и сердце его пропускает удар, а потом заходится быстро-быстро. Джек чувствует, как начинают алеть уши, и опускает голову. — Калеб тебе доверяет, так?       — Не слишком, — признается он, еще не понимая, куда клонит Элион.       — В любом случае никого другого мне не найти. Я хочу, чтобы ты стал моим человеком вне замка. Мне нужно знать, что происходит среди мятежников.       «Повстанцев», — почти поправляет Джек, но тут же до боли прикусывает язык. Он не узнает стоящую перед ним девушку. В ней вдруг стало слишком много чего-то, чему нет названия, но что он множество раз до этого видел в ее брате и служащем ему лорде Седрике.       — Вы хотите, чтобы я стал Вашим шпионом? — Сердце колотится в горле, а глотка пересыхает.       Элион кивает и глядит на него взглядом прямым и мягким, как на уроках грамоте, когда она помогает земной госпоже с добрыми глазами.       — Я ведь могу доверять тебе? А если скажу следить не только за Калебом, но и моим братом — сделаешь?       Джек не хочет быть ничьей пешкой и к принцу приближаться боиться — но принцесса смотрит так, как на него не смотрел никто и никогда. Как будто в отличие от остальных она видит в нем не просто средство для достижения собственных целей. Как будто она тоже им дорожит.       Он соглашается. Неумело приносит клятву верности, и Элион смеется над попытками Джека быть тем, кем он не является. А он смотрит на нее, смотрит неотрывно, с какой-то слишком взрослой неизбежностью осознавая, что сделает что угодно, лишь бы принцесса и дальше так смеялась, пусть даже над ним.
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.