Дело дрянь

Солнечные лучи пробивались сквозь тонкий тюль. Даже открытое настежь окно со спущенной москитной сеткой не пропускало и дуновения ветерка – лето выдалось жарким до ужаса. Цветы в больших напольных горшках вяли, поливай-не поливай, смысла никакого. – Ты будешь покупать новые, хен? – А смысл? Они также завянут, Ликс. Пусть покупают те, кто умеет за ними ухаживать. Вентилятор тарахтит в углу комнаты. Давно пора бы выбросить его. Не практично это – каждые три дня изолентой лопасть отвалившуюся приклеивать. По телевизору очередное музыкальное шоу. Чанбин думает, что никогда бы не согласился скакать на сцене в плюс сорок, пусть даже под мощными кондиционерами. На журнальном столике миска с чипсами и леденцами вперемешку. – Это была плохая идея. Заключает Феликс, когда, открыв очередную конфету, на его свежую, порошком пахнущую футболку сыпятся крошки пряные. Чанбин хрюкает злобно, мол, твоя идея была. Рядом с миской чай зеленый в термосе, с кружком жидкости вокруг дна. Только вот от термоса этого толка никакого - освежающий чай нагрелся через двадцать минут после того, как его из холодильника достали. На диване Чанбин сидит, руки по спинке раскинув и ноги на свободную сторону столика положив. Не для пафоса, как можно было бы подумать, для удобства. На коленях Солнце его собственное прилегло, песням из телека тихо подмурлыкивая, оттого и жарко так (как по мнению Со Чанбина). У Солнца волосы осветлителем выжженные, веснушки целовательные по нежной коже рассыпаны, губы розовые, сладкие, словно мед ("Да послаще будут" – думает Со), а в глазах – Вселенная. Его личная, Сочанбиновская Вселенная с именем таким же волшебным – Ли Феликс. Со Чанбин Ли Феликса однажды случайно встретил, а отпустить не смог. Чанбин в отросшие волосы пальцы запускает, прядки перебирает, ухо огибает, мочку трогает и к щеке мягкой спускается, поглаживает легко. А Феликс словно кот: к ладони льнет доверчиво, потирается нежно, ласку выпрашивая. Чанбин улыбается. Феликс тоже. Ли ладонь Со к губам притягивает и костяшки израненные целует, в глаза Чанбину заглядывает. – Они не успевают заживать. Когда ты от них уйдешь? – Когда они отпустят. Отвечает со вздохом тяжелым, кончиками пальцев по коже веснушчатой пробегаясь. Феликс нереальный как будто. Ненастоящий, плод воображения сумасшедшего. Он словно фея – нежный, эфемерный, добрый, понимающий, красивый такой, что дух захватывает. Особенно по утрам, когда одно солнце с Другим играет, в волосах путается и по обнаженному телу скользит, пока Феликс крепко спит, губами по-детски иногда причмокивая. Или когда младший смеется так, что слезы на глазах проступают и щеки неприятно скручивает. Чанбин в такие моменты в происходящее верить отказывается. Думает, что Творитель издевается над ним, что с ума сошел давно и все это - ненастоящее. Но понимает, что все реально, когда Ли обнимает его крепко, телом горячим прижимается ближе, то ли обогреть хочет, то ли сжечь до тла; когда завтрак вполне реальный готовит, стоя на кухне в тапочках мягких и футболке домашней. – Тебе не жарко? Чанбин сзади аккуратно подходит, чтобы не напугать, за талию приобнимает и в плечо целует. – Нет. А тебе? – отвечает просто, оладушки переворачивая. – Без тебя в постели холоднее, чем на Севере голым, – шею тонкую целует, носом к затылку притираясь. – А у тебя был опыт? Чанбин смеется. Феликс тоже. – Ты волшебный, Феликс, – названный на это улыбается мягко, на локте приподнимается, в волосах черных пальцы путает и к себе тянет, – невероятный. Чанбин на щеку мягкую ладонь полностью укладывает и целует парня. Медленно, мягко, непривычно, ведь раньше Чанбин не задумывался о хрупкости тела и души человеческой; целовал грубо, рвано, кусал до крови и упивался слабостью, а теперь в его руках Феликс. Он словно хрустальная фигурка - дотронься неправильно и разобьется. По нижней губе Феликса скользит языком, а тот тает в руках, будто сладкая вата в плюс тридцать. От сладости губ Ли зубы сводит, но от этого меньше его целовать не хочется: Со парня под спину подхватывает покрепче, на что тот мычит и отстраняется. Пересаживается на колени старшего и обнимает, теплыми ладошками шею обхватывая. – Как сильно ты любишь меня? Со думать долго не приходится: он без улыбки любимой и дня прожить не может. Без веснушек очаровательных и взгляда глубины вселенской полноценным человеком себя не чувствует. Когда Феликс в глаза заглядывает, выжидающе, Чанбин его лицо аккуратно ладонями обхватывает, лоб ко лбу прислоняет. – Я умру, если ты меня когда-нибудь покинешь. Ликс целует приторно, плавно скользя губами по чужим, словно мед по горячей ложке, в волосы жесткие пальцами зарывается, оттягивает несильно. Чанбин богов всех благодарить готов за то, что Ли Феликс, такой светлый, добрый, честный, невинный, словно ангел, ему достался. Чанбину глаза всем людям выколоть хочется и руки выдрать, лишь бы никто на его Ангела не смотрел, лапищами похотливыми не трогал и в болоте этом, что миром зовется, не утопил. Может, Феликс ему для спасения был с небес послан? Или наоборот, с ума от любви к себе свести и в Ад за грехи немалочисленные забрать? Он об этом потом подумает, а пока в его руках – его драгоценность, настоящее сокровище, доставшееся не кому-то, а именно ему. И Чанбин клянется, что сделает все, чтобы не дать жизнерадостному блеску в глазах его Спасения и Проклятия потухнуть.