С возвращением

— Он действительно держал меня на коротком поводке, и я не утрирую, это правда. Но об этом чуть позже. Ведь когда говоришь о чем-то таком неприятном, о боли, о страданиях, нужно знать меру. К тому же, это был я к такому привыкшим, Вы — нет, — Ричи снова выдохнул дым, глядя на меня изподлобья.       Я стала бояться и ждать этих встреч. Ждать — потому что Ричи так искусно, такими тонкими мазками вырисовывал Эдди, что мне казалось, я знала его при жизни. Что вообще мы можем знать о погибших людях? Всегда только хорошее. Помню, у меня была одноклассница, с которой никто и никогда не общался — она была из бедной семьи, отец — наркоман, мать алкоголичка, и наши родители, в том числе и мои, всегда просили держаться от нее подальше. Я даже не сразу бы вспомнила, какая у нее фамилия, а когда мы собрались на встречу выпускников спустя год после окончания школы, никто и не заметил, что ее среди нас нет. И пару лет назад мы узнали, что она умерла. Конечно, никто не поехал на ее похороны, потому что никто и не знал даже, где она жила и что с ней случилось, но в общем чате, который еще и жил за счет сплетен и слухов, кто развелся, кто женился, кто умер, все присылали грустные картинки со свечками, тоскливые стихи и сожаления о том, что мы с ней так мало общались.       Вот уж правда, хочешь услышать о себе хорошего — умри.       Но образ Эдди встреча за встречей появлялся в моей голове все четче и четче. Сначала, когда я только узнала об этой аварии, об этой страшной истории с выкапыванием из могилы, я думала, что он — жертва своего психопата парня. Но теперь… — Я и тогда не считал, что я как-то страдал. Я ведь любил его, а любовь прощает многое, даже, наверное, все. Я чувствовал себя одиноким после смерти родителей, работа была единственным делом, которое заполняло мою жизнь, а тут — Эдди. Хорошего ведь было много, — он посмотрел на меня, зажимая сигарету в зубах, — просто надо было на этом остановиться.       Если честно, сравнивая себя и мои отношения с Эдди, я пришел к выводу, что, наверное, у меня была зависимость. Причем, на меня бы не подействовали никакие уговоры и социальные рекламы или страшные фильмы, как это бывает с наркотиками. Я был бы из тех наркоманов, которые опустились уже до самого дна, лежали на полу в собственной блевоте и сосали за дозу, а вот я — за дозу Эдди. Страшно? — он заметил, как я слегка вздрогнула даже раньше, чем я поняла это сама, — но это правда. И что бы ни случилось — я не жалею о том, что со мной произошло. Я любил его и все равно еще люблю. Мозгом понимаю, что это неправильно, а этим, — Ричи свободной от наручника ударил себя по груди, — нет. — В общем, после той ситуации с сигаретами я на время перестал курить. Я был так счастлив, так наполнен и вдохновлен, работал с удвоенной силой, а вечером летел домой к Эдди. Я даже смутно помню, как мы проводили с ним вечера — смотрели какие-то фильмы (Эдди заставил меня посмотреть все его любимые картины), дурачились, куда-то ходили, гуляли, занимались любовью — все, впрочем, как у всех. Когда у Эдди было хорошее настроение, я мог быть задушен его нежностью и любовью. Он говорил мне громкие слова, называл любовью всей своей жизни, своим счастьем, своей нежностью и своей самой большой удачей. Он мог целовать меня несколько часов подряд, гладить волосы, перечислять все мои достоинства и строить планы на будущее, где обязательна была свадьба, дети и смерть в один день. Он говорил это так уверенно, так воодушевленно, что я просто не мог ему не верить. Его глаза горели, когда он смотрел на меня, и я не понимал, как он может быть нечестен со мной в этот момент. Как человек, который перестал потом во мне видеть живое существо, мог так меня обнимать, целовать, говорить такие слова? Я не филолог, но даже я понимаю ценность слов. Я никогда до Эдди никому не говорил слово «люблю». Казалось, скажу, и все, его не останется, исчезнет, потратится не на того, не на ту. А Эдди говорил множество слов. Он писал мне стихи, прозу, зацеловывал меня, и говорил, что если я умру — он покончит с собой.       Но это было только в его хорошем распоряжении духа. В иные дни он кричал, ругался, не хотел меня видеть и делал замечания по любому поводу. Сигареты, как ни странно, стали главным таким поводом.       Как я уже сказал, какое-то время я не курил даже на улице или на работе, и Эдди порхал, говорил, как счастлив, что я его послушал, что значит, мне важно его мнение, и он так просто обо мне заботиться, и не хочет, чтобы у меня были проблемы со здоровьем из-за сигарет, просто из-за переживаний за меня не всегда может правильно донести свою мысль, и поэтому выглядит грубым. Он целовал мои руки, которые в те дни не пахли никотином, напевал песни, и радостный возвращался с учебы, правда, слишком рано, но я этого тоже не замечал.       Но в тот день была сложная смена на работе. Я, в принципе, не делю трупов на ужасных и красивых, но вот утопленники — мой самый нелюбимый вид, и тогда привезли как раз такого. Это был молодой парень — невысокий рост, темные волосы. У меня сердце перегнулось, выгнулось, когда я на секунду представил, что это мог бы быть Эдди. Просто потому что он говорил, что без меня бы покончил с собой.       После работы я выкурил полпачки, и как бы ни старался отмыть руки в общественном туалете и закинуть в себя упаковку жвачки, дома меня ждало наказание.       Это, наверное, очень смешно, звучит, но Эдди действительно меня наказывал. Своим молчанием, грубыми словами. По идее, я ведь старше, я выше на двадцать сантиметров, если бы мы решили драться, силы бы наши были равны, а может быть, я бы даже оказался сильнее, но я просто не мог ему перечить. Я боялся, что он от меня уйдет. Что бросит. Когда ты так любишь — тебе кажется, что больше такой любви у тебя не будет. Хотя зачастую именно такой и не надо. Я понимаю, какой будущее меня ждет, но даже если бы другое — я бы понимал, что больше не хотел бы любить, потому что когда любишь так сильно — это боль. А любить вполовину я, как оказалось, ​ просто не умею.       На самом деле, я не ожидал, что Эдди действительно может что-то сделать. Я еще не научился его бояться. А зря.       Когда я пришел, Эдди был уже дома, хотя у меня была короткая смена. В последнее время у него почему-то стали очень рано заканчиваться занятия и пары, но я не брал это​ в голову. Я тут же отправился к нему, потому что даже за минуту расставания уже начинал скучать, а тут — прошла половина дня. Эдди встал с кресла, такой восхитительно домашний и теплый, обнял меня и уткнулся в грудь.       А потом резко отстранился. — Ты что, курил? Ричи? — он поднял на меня глаза, и я попытался соврать, но у меня не получилось, — ты же обещал! Ты же обещал, что бросишь! — Ну, прости, прости меня, была сложная смена, — я попытался снова его обнять, но Эдди уже вырвался из моих рук, — Эдди, до от меня уже даже не пахнет… — Ну и сколько ты выкурил? — Три сигареты, — соврал я, уменьшив число в три раза, — Эдди, ну брось, это ерунда, я до этого не курил почти неделю, и… — Я ненавижу этот запах! А у тебя все шмотки теперь провоняли, — прошипел он, тут же меняясь в лице. Щеки покраснели, губы поджались, — и ты обещал. Ты не сдержал обещание. — Эдди, но я… — А еще ты обещаешь, что никогда меня не бросишь и что будешь любить вечно! — он всплеснул руками, — а если и это обещание ты не сдержишь?! Ты уже врешь мне по мелочам, как я могу верить тебе в чем-то большем?       Я не понимал, что общего между сигаретами и моей к нему любовью, но у Эдди была своя логика. Я еще что-то лепетал, пытался объясниться, даже хотел отдать ему вскрытую пачку, чтобы он ее выкинул, хотел показать, что мне важнее Эдди, и если ему действительно это так важно — я попробую, я попытаюсь бросить, хотя я курил уже пять лет. Но у Эдди были другие планы. — Эдди, милый, правда, прости меня, я же… Я же не курю при тебе, и… — что-то бормотал я, потому что при взгляде на его гневное лицо, обиженное выражение лица ребенка, я не мог говорить по-другому. Мне стало так страшно, что он правда меня бросит, что не сможет мне доверять, что я готов был снова опуститься перед ним на колени, лишь бы загладить свою вину, — ну, не обижайся. Что мне сделать, чтобы ты меня простил?..       Брови Эдди поднялись вверх. Кончик носа даже как-то вздрогнул. — Что сделать? Ты наказан, Ричи, — жестко сказал он, и у меня от его слова перехватило дыхание, — ты очень плохой, непослушный мальчик, Ричи, и ты будешь наказан.       Признаюсь, поначалу меня его слова даже возбудили. Ну, это все выглядело как игра, не больше. Я не успел сообразить, как Эдди схвати меня за руку и через мгновение он уже сидел на краю кровати, а я оказался у него животом на коленях. — Эдди, блин, что ты делаешь? — Наказываю тебя, — и Эдди со всей силы ударил меня по заднице.       Это было так странно и нелепо, что я даже вскрикнул, за что получил еще более ощутимый удар. — Эдди, блин, прекрати! Это не смешно, — я попытался вырваться, но когда Эдди был зол, он превращался в маленького Халка, — отпусти меня! — Нет, — еще один удар, — Ричи, я просто хочу как лучше.       Я не понимал, что происходит. Я даже не мог вообразить, насколько смешно это выглядело со стороны. Но он действительно отшлепал меня по заднице, как маленького ребенка. Это было не больно, даже, наверное, приятно. Как элемент игры. И хотя рука у Эдди была тяжелая, это все равно возбуждало. Даже когда он рывком стащил с меня джинсы, опуская град ударов ладонью по оголенной коже, я не сопротивлялся. Ну, что это вообще такое, как можно обидеться на то, что ваш парень ваш отшлепал?.. Я думал, что это прелюдия, но Эдди, сделав мою задницу ярко-красной, потом резко отпустил меня, и ушел, а вернулся домой только спустя пару часов, напевающий себе под нос, счастливый и радостный. — Я купил торт, — крикнул он из прихожей, — пойдем пить чай, Ричи.

***

​       Следующие дни опять шли своим чередом. Я работал, Эдди учился, и когда я приходил домой, он всегда был уже там, довольный и радостный. Но курить меня не тянуло. Я не то чтобы стал его бояться, хотя и тот факт, что эта «порка» осталась без продолжения, меня немного смущал, я все же еще не боялся Эдди по-настоящему. И в один из дней у меня было какое-то на удивление игривое настроение, и я специально, перед возвращением домой, выкурил несколько сигарет, и даже не стал как-то скрывать это. Мне хотелось, чтобы Эдди снова меня отшлепал, а потом бы это переросло в настоящую близость. Эдди ведь не избил меня на самом деле, господи, это просто шлепки по заднице.       Я зашел в квартиру, в которой Эдди было больше, чем меня, и первым сам полез к нему целоваться. Реакция Эдди не заставила себя долго ждать. — Ты опять курил, — он сказал это таким тоном, будто бы я убивал детей, — я же, кажется, тебя предупредил.       Меня напрягло, что он вытер губы после поцелуя, будто бы от меня пахло не сигаретами, а мервечиной, и сделал шаг назад. — Ну, прости, — я игриво откинул волосы с лица, — хочешь, можешь наказать меня. — Смотри, ты сам мне это разрешил. На кровать, — резко сказал Эдди.       На тот момент я этого и ждал. Я ждал, что сейчас Эдди снова пару раз отшлепает меня своей маленькой ручкой, и даже мысли об этом завели меня. Но когда я получил ощутимый удар по заднице ремнем — я охренел. — Эдди? Что ты?.. — Я же сказал, что буду наказывать жестче, если ты не поймешь.       Эдди стоял надо мной, ударяя себя по раскрытой ладони ремнем, который за долю секунды вытащил из джинсов. — Нет, так не надо, — я попытался перевернуться на спину, но Эдди не дал мне этого сделать, усаживаясь мне на спину и сильно пригвождая к кровати, — Эдди, блин, это больно! — Замолчи, — тихо сказал он, снова обрушивая на меня такой удар прямо пряжкой ремня, что у меня чуть ли не звезды из глаз полились. — Мать твою, Эдди!..       Я вздрогнул. Вас когда-нибудь били ремнем? Меня нет. Это очень больно, особенно, если замах сильный. Это не шаловливые шлепки ладонью, это удар пряжкой ремня. Это адски больно. У меня было ощущение, что у меня сейчас слезет кожа с задницы. Джинсы не спасали, а потом Эдди снял и их… — Прекрати! Эдди, блин, какого хрена?!       Я пытался его скинуть, пытался перехватить его руки, но я боялся сделать ему больно. Это уже было ненормально — я боялся сделать больно ему, пока он вовсю разукрашивал мою задницу в красный цвет. У меня до сих пор там остался след — пряжка слишком сильно цепанула кожу, будто бы разрывая ее.       В тот день Эдди выпорол меня ремнем до кровавых полос. Я в голове это не мог уложить! Я еще тяжело дышал, когда он встал, бросая ремень на пол. — Если уж это тебя не вразумит, мне придется быть еще жестче, — сказал он. Словно прошел приступ, он успокоился, и ушел.       Я еще минут двадцать лежал, не в силах пошевелиться. Кожу как огнем исполосовали, не было живого места. Я потом несколько дней не мог сидеть.       И это уже не было похоже на ролевую игру, прелюдию или возбуждающее действие.       Это уже было больно. ​

***

      Вечером, по обыкновению, Эдди плакал, просил прощения. Говорил, что просто не рассчитал силу, не думал, что мне действительно было больно, и что он решил, что я не по-настоящему прошу его остановиться. Он действительно плакал, стоя перед кроватью на коленях, и просил разрешения поцеловать каждый слез от удара.       Он был так искренен, что я поверил и простил его.       Опять.

***

      Ричи ненадолго замолчал. Если ему и было трудно рассказывать это, то мне слушать — почти невыносимо. Я понимала, что Эдди — мертв, и умер он не самой приятной смертью, если про смерть вообще можно так говорить, и даже после смерти его тело еще подвергалось… Некоторым действиям, и душа его, если бы я верила во все эти загробные сказки, так и не нашла бы успокоения. Но думаю, не только по той причине, что тело его оказалось выкопанным. Ричи задумчиво посмотрел наручник на своей руке, который оставлял на бледной коже натертые полосы, и у меня в голове картинками проносился его рассказ.       Один партнер лупит другого, взрослого, ремнем по пятой точке, просто потому что тот курил.       Он не стал с ним разговаривать, как-то приводить аргументы, доводы, он просто его избил. Да, не с кулака по лицу или ногами по почкам, но он причинил ему боль, сознательную боль. — Неужели это правда? — я посмотрела на Ричи, на его спокойное, почти ничего не выражающее лицо, и мне стало страшно. Страшно от того, что он рассказывал об этом так, будто бы это должное. Будто бы он это заслужил. Будто бы пара выкуренных сигарет — это как тот повод, чтобы твою задницу избили до крови. Ричи кивнул. — Мой бывший, Пол, как-то напился и попытался поднять на меня руку. Просто замахнулся. Но я так испугалась, что на утро сказала ему, что если это повторится, я уйду. И я не шутила. Такого не повторилось, но отношения все равно закончились. Я не понимала, как при всех своих выдающихся качествах — ум, харизма, интеллект, он мог допиться до такого состояния, что попытался поднять на меня руку, — тихо сказала я, и Ричи снова подернул худыми плечами. В моем воображении я вообще не могла даже представить человека, который захотел бы и смог поднять руку на этого парня. Он ведь не был на тот момент убийцей и психопатом. Обычный слабый, беззащитный парень. И такое?.. — Вы его любили? — я открыла рот, чтобы ответить, но Ричи улыбнулся, — можете не говорить. Если бы любили — простили. Но вы любили себя больше, чем его. И это правильно. А вот я — нет. ​

***

      После той истории с сигаретами и порками прошло еще какое-то время, которое я провел, постоянно прокручивая эту ситуацию у себя в голове раз за разом, пытаясь понять, что же в ней неправильного. Разум говорил, что неправильное в ней все — один человек не должен пороть ремнем другого, но чувства, чувства к Эдди говорили, что я виноват сам. Он попросил меня не курить, потому что переживал за мое здоровье, а я не сдержал обещание, да еще и сам специально вынудил его на это «наказание». Он точно не хотел делать мне больно, он бы просто не смог, он ведь плакал и просил прощения! И, конечно, я простил его, потому что иначе и быть не могло.       Эдди, Эдди, моя любовь, от которой я просто сходил с ума. Я бы правда, наверное, покончил с собой, если бы Эдди меня бросил. Это была первая любовь, и, увы, она не могла бы быть другой. Я смотрел на него — и забывал обо всем плохом, обо всех наших ссорах, его криках. Я будто бы смотрел на своего ребенка, к которому выносил любовь, но только не девять месяцев, а всю жизнь, будто вся любовь моя, которая томилась​ и копилась во мне годами, нашла выход через все поры, и устремилась к нему. Я не мог выражать ее так, как Эдди — через какую-то сумасшедшую страсть, но у меня это все переливалось в дикую нежность. Я целовал его руки, я готов был сидеть у его ног, как верный пес, класть голову на колени, позволяя его рукам исследовать мое тело вдоль и поперек, гладить, кусать, я был готов вылизать его языком, как собака, как щенок, который был у него на поводке, готовый загрызть любого, кто мог бы встать между нами.       Я так любил Эдди, что мне порой становилось трудно дышать. Та нежность, которую я давал ему, просто переполняла меня. Я меньше любил слова, больше действия. Пока Эдди читал мне стихи, философствуя в постели, обложившись с одной стороны подушками, с другой — мной, я перебирал его пальцы, волосы, все клеточки тела, пересчитывал языком, лизал, вбирал в себя в его пальцы, позволяя ему изучать меня изнутри со всех сторон, как только ему хотелось. У меня поначалу даже не было мысли поменяться с ним позициями — я боялся сделать ему больно, а ведь он был такой нежный, ранимый, такой маленький, будто бы ангелочек с Рождественских открыток. Я позволял ему делать с моим телом всё, всё, всё.       Задыхаясь под ним, чувствуя его пальцы на своей шее, на животе, под коленями, я понимал, что только так я обретаю себя, только так становлюсь полным и значимым. Без Эдди я был не то чтобы половиной — там не хватало даже на четверть. С ним же — все было правильно и так, как и должно быть. ​

***

      Мы оба постарались забыть об этом инциденте. Иногда я ловил себя на жуткой мысли, что готов был терпеть все странности Эдди, любую порку, потому что после этого он становился самым любящим и прекрасным человеком, которого я только знал. — Ты самый лучший. Мое, мое, мое, — шептал Эдди, целуя меня нежно в висок, слизывая вены.       И я верил ему. ​

***

      Вообще, рассказывать о наших отношениях по порядку практически невозможно. Это все было циклично, сумбурно, нервно — как и сам Эдди, когда я попадался ему под горячую руку. А рука у него была тяжелая, как я уже выяснил. Но понимаете, я был убежден, нет, я был уверен, что по-настоящему больно он мне не сделает. Ведь удары ремнем это не избиение? Многие родители так воспитывают своих детей, это же не равно тому, чтобы ударить кулаком по лицу или в живот, верно? Вот и я думал так же.       Эдди не применял физическую силу, хотя и мог бы. Он выбрал другой путь, но даже тогда я продолжал его любить, потому что не видел в этом ничего такого. ​

***

      Все дни тогда закольцевались. Я не помнил дни недели и даты, был день хороший — Эдди меня любит, и день плохой — Эдди злится и обижается, а я извиняюсь, встаю перед ним на колени, целую руки. Мне казалось, что это так правильно. Мне ведь было не сложно встать перед ним на колени! И извиниться, если я был не прав. А не прав я был постоянно, потому что Эдди был умнее и ему лучше было знать, что и как делать, вот только…       В какой-то момент я и сам перестал понимать, чего я хочу. Все было подхвачено желаниями Эдди. Я покупал эту рубашку не потому что она была мне нужна или нравилась — я думал о том, что она понравится Эдди. Я пользовался парфюмом, от которого у меня болела голова к концу вечера, но он нравился Эдди. И все эти такие мелочи, чтобы по праву носить гордое звание «Лучшего парня». Потому что я не был лучшим, я был собой, а Эдди это не устраивало.       Сам по себе я был безликим — без особых интересов, ярых позиций и мнений, и Эдди было легко перекроить меня, сделать из меня какого-то другого человека. Странно, да? Я убил несколько парней, чтобы перекроить ему тело и попытаться вернуть к жизни, а он попытался перекроить и исправить мои внутренности, мой внутренний мир, сложить его заново так, как ему было удобно. Чтобы я полюбил все то, что любит он — книги, фильмы. И его самого, больше, чем себя. ​

***

      Вот и сейчас не помню, что это был за день — среда или воскресенье, утро или вечер, четное число или нет. Помню, что это было плохой день — спустя какое-то время я научился считывать настроение Эдди по малейшим знакам. Как он слезает с кровати, как ходит по полу, скользя в носочках, из какой чашки пьет, как сильно ставит чайник на стол. Этот день был таким же. — Ричи, иди сюда, — позвал меня он, как только я вышел из ванной. Это снова был тот самый голос — я уже внутренне напрягся, но подошел, вытирая волосы полотенцем. Я даже не успел еще одеться — на бедрах только еще одно полотенце, и Эдди тут же уставился на меня, смотря на мое тело. На секунду мне показалось, что он даже забыл, зачем меня позвал, но потом он будто бы очнулся, сделал два быстрых шага ко мне и протянул мне руку. — Что это? Я нашел это в твоих вещах.       Это была зажигалка. Я закусил губу, замирая с поднятыми вверх руками — с полотенца капало на пол и босые ноги, и я вдруг подумал, что эту лужу надо будет потом сразу же вытереть — иначе Эдди замочит носки. Пока я думал об этом, он слегка толкнул меня в плечо. — Ты опять?! Сколько можно тебе повторять?! — Эдди, я… — Я что, был недостаточно убедителен в тот раз?       Из-за разницы в возрасте мне всегда приходилось чуть нагибаться и сутулиться. Со стороны нас вообще порой можно было принять за старшего и младшего брата, но уж никак не за пару, где один лупит ремнем другого. Я попытался пошутить, перевести все на другую тему, но Эдди просто со всей силы толкнул меня к стене. Это могло быть больно, но он все равно сделал это так, будто бы это какая-то страстная сцена из фильма. Полотенце выпало из рук, то, что было на бедрах, я еле успел подхватить. Я знал такое состоянии Эдди — но я только вышел из душа, мне нужно было собираться на работу, у меня бы не было времени с ним спать… У Эдди, к слову, с этим не было проблем, и это тоже была проблема — он мог трахаться несколько часов, пока совсем не выбивался из сил. Нам на это действительно требовалось очень много времени, и именно в тот момент я этими двумя лишними часами не располагал. — Ладно, хватит. Поиграли в плохого полицейского, и достаточно, — я осторожно отвел руки Эдди от своего лица, стараясь не хватать его слишком сильно — чтобы на его запястьях не осталось следов. — Недостаточно! — Эдди снова схватил меня за локоть, сжимая ровные пальчики, — повернись, Ричи. — Чего? Я не хочу, отстань, — я попытался вырваться чуть сильнее, но испугался, что мне придется применить силу, чтобы убрать Эдди с дороги.       Вот в этот момент он, наверное, и начал меня пугать. Я почувствовал, как капли на теле высохли, стало липко от страха. — Эдди, правда… — Я сказал, повернись. — Эдди… — я не знал, какого черта я слушаюсь его, почему просто не оттолкну и не уйду на работу, не дам ему время остыть и прийти в себя… Я просто боялся. Боялся потом прийти на работу и увидеть от него сообщение «Я тебя больше не люблю. Я забрал свои вещи», а потом вернуться в пустую квартиру. Я отдался ему, и поэтому не мог его потерять…       Голос Ричи дрогнул, и я неосознанно потянулась к нему, и быстро, не успев подумать, накрыла его руку своей. Металл наручника обжег мне кожу, но я не одернула пальцы. — Что он сделал? Ричи? Что он сделал?       Я ни на секунду не сомневалась в том, что Ричи говорил правду — такое нарочно не придумать, в таком не обвинишь мертвого человека, которого собирал по кусочкам, желая вернуть к жизни… — Ричи? — Он… — Ричи чуть дернул правым глазом, как в нервном тике, словно воспоминания стали причинять ему настоящую боль. Он даже оглянулся — на секунду я подумала, а не видит ли он призраков? Не сошел ли с ума окончательно, чтобы даже после смерти Эдди видеть его здесь, и спрашивать разрешения на то, чтобы рассказать это? Повинуясь какому-то странному желанию, я тоже глянула за спину Ричи — никого, хотя я бы не удивилась, если бы этот «милый ангел» стал ангелом смерти и продолжал преследовать и мучить Ричи и сейчас… — Он… Он просто сказал, что в следующий раз это будут не пальцы, а чертова зажигалка, — Ричи закатил глаза, будто бы от усталости или скуки, но я поняла, что он сделал это, чтобы слезы успели закатиться обратно. — Господи, Ричи… Ты… Он?.. — Это на самом деле не так уж и больно. К тому же, у него тонкие пальцы, и два я в принципе стерпел даже без особого звука, — он попытался усмехнуться, свободную руку поднес к губам и закусил фалангу на указательном пальце, — третий — уже больнее. Натирает…       Я попыталась что-то сказать, хотя слова застряли, зацепилось изнутри за горло, и Ричи посмотрел на меня, как ребенок, который так хочет узнать, почему люди все-таки умирают: — Это ведь не было насилием, да? Ну, я в том смысле, что это же не… Половой акт или что-то типа такого. Просто пальцы. Он просто хотел быть убедительным… — Ричи, это не так, так не наказывают, — я сжала его пальцы, — так не должно было быть!..       Он меня не слышал. Мыслями он был там — в коридоре, в сорванном полотенце, лицом к стене, пытаясь вырваться из сильной хватки своего парня, который почему-то решил наказать его за какие-то вшивые сигареты… Вогнав в него три пальца до самых фаланг без подготовки. — Он потом мне еще плюнул на задницу, — Ричи закусил палец сильно, вонзая зубы прямо в мясо, и я хотела даже потянуться к нему и хлопнуть по руке, чтобы он не сделал себе больно, но потом вспомнила, что он привык к боли, и голова закружилась от страха, — ну, мол, чтобы было не так больно… ​

***

      Я тогда впервые в жизни смалодушничала. Не смогла дослушать, ушла. А когда вернулась на следующую встречу — хотела начать свой разговор с извинений и попросить прощения, что так позорно сбежала, но Ричи встретил меня с легкой улыбкой. — Я, кстати, после того раза больше не курил. А вот сейчас опять захотелось. У Вас больше не осталось сигарет?..