И чтобы сплошные прочерки, а не жизнь

      Тина создана, чтобы выглядеть откровенно.       Дан окидывает её взглядом столь серьезным, чтобы она нахмурилась. Коротким и ядовитым, и таким, чтобы не заметил никто, кроме неё. Тина создана, чтобы выглядеть откровенно даже тогда, когда этого совсем не хочет — именно так Дан объясняет себе причину того, что не может отвести от неё взгляд. Дан смотрит на артистку непрерывно, ему хочется делать это с вызовом, с интересом, с желанием и агрессией, он хочет раздеть её взглядом и потом одевать обратно, чтобы она стояла помятая, попользованная и расстроенная, и рукой удерживала расстегнутую горловину рубашки, а он при этом не сделал ей ни-че-го.       Дан ведёт плечом, не открывая взгляда от Тины; Дан злится. С ней он хочет створить любовь, а стопорится почему-то на страсти. Он знает, знает наверняка, что любовь магическая, она глубже и обширнее, ис-тин-нее. Страсть же делает очень приятно на быстро, но в долговременной перспективе дарит только боль.       Дан наизнанку выворачивается, чтобы дойти до неё, до этой любви; чтобы не ревновать, как ребенок, не нервничать и не «плыть», мельком видя, как Ти раздевается. Пытается снова и снова, аутотренинг проводит — тщетно. Тщетно и отвратительно. Хуже подростка: носится с пошлым телом и импульсивностью.       А если не получается выйти в любовь — и нету туда дороги — может, её и не может быть с Тиной? Может, погорячился с верой в единственную... Или это Дан — дефектный, разучился или не умел любить вовсе? Тина не заслуживает обмана, имитации волшебства. И ему хочется быть честным.       Он знает точно, знает наверняка, что на неё смотрят все. Каждый чёртов человек в Украине рассматривает её ноги, губы и "глаза". Ему не нравится это так, что даже нет слов выразить. Но есть понимание, что Кароль вызывает это специально. Зачем.       Все эти мысли такие тяжелые, что Дан, наверное, сам столько не весит, сколько его сомнения. Он колеблется во всем, что касается Тины: рассказывать ли ей о мыслях, выверять ли свои чувства, продолжать ли пытаться добиться от себя любви или все прекратить. И мучается, мучается.       Данова голова — это такой аттракцион невиданной щедрости: приходите, сомнения, будьте как дома. Располагайтесь.       Балану всегда удавался баланс — ещё со времён таэквондо, где мальчиков учат ударить или бить битым — удавалось вот это гармоничное положение; а сейчас всё иначе. Дан знает, что не может получить то, что хочет, не создав негативных последствий, это не про баланс, это уже про выбор.       Нельзя выстрелить из ружья, не получив отката. И нельзя попросить Тину не одеваться как блядь, не получив понимания, что сам мудак.       И вот он, этап боёв Голоса, самый грандиозный за десять сезонов. Слишком хорошее настроение наставников, слишком много зрителей и сотрудников — почва для насыщенного раствора с шутками про «кохання Дана и Тины». Смешно, но больше всего отрицают те, кто больше всех видят за кулисами. Дана забавляют штучки вроде показательного пренебрежения к чувствам других людей, вроде принижения коллег и нездоровой фиксации зрителей на наставниках, а не на музыке конкурсантов. Ещё одна диковинка — зависть Потапа к Тине, такая застарелая, что он, кажется, уже с ней родился. И ему бы залечить свою рану и жить своей жизнью, но Медведь снова и снова сдирает корочку, упивается не-лидерством.       Так смешно.       Дан опускает взгляд себе на руки и с треском снимает пластиковую крышечку со стакана кофе. Молчит. Втягивает порцию жидкости в рот.       Теперь в желудке кофе, а лучше бы крепкое вино, да в бокале, и чтобы оно облизывало стенки его стенки, как Дан облизывается на Тину. Хотя даже с вином едва ли Дан смог бы разорвать сгусток своих сомнений. Он слишком романтик.       Тина — тоже романтик, такая не sweet, но good girl, Тина жутко необычная и отвратительно скучная одновременно. Тина пра-виль-на-я. И это тоже смешно.       Мимо проносится Ольга, конечно, он запомнил имя стилистки Тины, загруженная пакетами и делами, и сразу за ней — Орлов. Дан подворачивает голову вслед, но, видимо, недостаточно быстро, потому что они уже уже толпятся возле Тины настолько по-деловому, будто всю жизнь там стояли.       И Орлова, и Ольгу сложно не заметить. Дан жуёт губами, слизывая кофейный привкус. У обоих суперски подвешен язык, оба могут заставить тебя думать так, как им хочется. Оля суетливая до головокружения, а Орлов просто — есть. Человек одноприоритетный, завязанный на Тине, вшитый в её благополучие. Если бы не Тина — Дан делает второй глоток и обжигает язык — Орлов добился бы всего. Абсолютно. Уж Дан в этом бизнесе собаку съел. Но Тина есть — и вот он суетится рядом, переговаривается, и изо всех сил верит в то, что именно этого ему и хочется.       Тина выглядит по-блядски. Наставнику запрещено говорить такие штучки вслух, но думать на молдавском можно что угодно. Дан буквально таранит Тину, сидящую в красном кресле, взглядом и никак не выйдет из-за тени кулис. Разве можно так одеваться? Тина в облегающем коктейльном платье цвета персика, в каких-то кольцах и накинутом сверху белом халате, который заканчивается ниже колен, имеет пояс, выглядит внушительно и пристойно — но вот на платье сзади вырез, кое-кем увеличенный, чуть ли не до тех самых мест, и лямочки на плечах не толще нитки, которые только показывают, а не держат, про туфли говорить нечего — и вся Тина выглядит совершенно по-блядски.       Конечно, это замечает не только Дан, на Тину косятся все, кто-то смеётся в ладонь, но на Данову думку Тина просто восхитительная.       Дан надевает крышку обратно на бумажный стакан так резко, что она трескается. Балан уже хочет подойти к Тине и спросить очередную страшно пошлую глупость, даже делает примерно семь шагов из коридора на площадку, но из зрительского ряда спускается ещё один игрок.       Его-то имя Дан уже и не помнит, ему в общем-то и — кристально — наплевать, но ровно до того момента, как этот не дёргает к себе Тину, вырывая из кресла. И она рассыпается смехом.       У мужчины ненатурально белые, даже на вид острые зубы и совершенно нахальные руки, которые он не переминул распустить Тине на талию под халат. Он сейчас чувствует в своих руках тепло её тела. Он стоит к артистке настолько вплотную, и это столь вопиющее нарушение личного пространства, что Дан думает: ему показалось. Уйти бы, убедить себя, что всего померещилось. Он слышит её запах.       Но Тина бьет зубастого по руке — явно менее сильно, чем это бы сделал Дан — и вот это Балану не кажется. Выговаривает ему что-то зло и так опасно серьёзно, слегка толкает в грудь, легко подныривает под тянущуюся обнять руку Паши и отходит ближе к сцене. Дан даже со спины чувствует, как она кривит губы.       Балан лениво переводит взгляд на острозубого — кажется, это всё-таки важная шишка. Тот змеится пошлой отвратительной улыбкой и разворачивается на каблуках, уходит восвояси. Знает, что выходка уже прощена. Ему хочется вмазать так сильно, что единственное, что может это перекрыть — бешеное желание переодеть Тину в менее блядское платье. Тину, которая, кстати говоря, уже успокоилась и обнимается с участниками Монатика.       Вряд ли кто-то в зале рассматривает их препротивно-добрую компанию, и точно никто не знает о Дане Балане, который пригвоздил сам себя ревностью к полу коридора. И не может теперь и ноги оторвать.       Тина смеётся и выглядит неприятно счастливой. И неприлично — её бока сжимают участники, так, чтоб Тина задышала прерывистей и интимней. Каждый из них мечтает с ней переспать. Может и не только переспать. А для Тины будто и нет этого горизонтального подтекста.       "Господи, дай мне сил это принять".       Через три часа съёмок Дан мрачно осматривает пустые стаканы кофе рядом со своим креслом. Их уже слишком много, но у него нет — нет? — ни единой причины превышать норму. Дан кривит губы — почти как его женщина — и говорит принести ещё. И ещё. И даже делает то, что никогда нельзя делать — просит добавить коньяку. Ему не нужно оглядываться, чтобы увидеть, на кого и как смотрят все мужчины в зале. Даново сердце стучит сильно, но при взгляде на эту женщину ещё сильнее.       Тина, может, и понимает положение — слишком уж косится задумчиво — но обнимается и хохочет. Позволяет решить внутренние разногласия самому.       И она питается, накачивается этой сексуальной энергией, вынимает до капли похоть и интерес, хоть тысячу мужчин ей дай, она это сделает, это такое чисто-Карольское жизненное топливо — топливо, чтобы сиять. Она танцует. И тянет к кому-то ладони.       У Дана дрожат колени, а Тина всего лишь создана, чтобы выглядеть откровенно. И, блядь, не для него одного — наконец понимает Дан.