Чумной год

      — Тьху! Опять ты, привидение! — Хорнет по-мальчишески сочно сплёвывает в раскисший лесной мох и не глядя отшвыривает носком сапога взвизгнувшего мшистика, облезлого от золотой заразы. — И почему мы вечно встречаемся, а?       — Мх-х. Жук, отступая на пару шагов, задирает голову на небо и тут же морщится: несколько капель, сочась сквозь плотную листву, попадают под шлем, прямо в глаза.       — Гха, м-м-м, — добавляет он, тыча пальцем в мокрые деревья; дождь начинает протекать сквозь переплетение ветвей.       — А, чтоб его, неладная! — Хорнет передёргивает плечами, потуже затягивает завязки плаща под горлом и, закинув на плечо копьё и связку тетив, шустро ныряет в ивовые заросли. Жук идёт за ней след в след.       — Надеюсь, ты не хочешь принести мою голову своему господину, кем бы он ни был, — хмыкает Хорнет, набирая в охапку обломки ветвей и сухих стеблей, а потом залезает под крепкий каменный свод, изрезанный выветрившимися рунами — плотными, одна к одной, едва разберёшь написанное. — Гляди, как бы я твою не принесла — матери-то в подарок.       — Мэг-х. Жук, усевшись у дорожной сумки и сняв костяной шлем, чиркает трутом над полусырым хворостом, косясь одним глазом на муть лесного дождя, а другим — на копьё девушки; в разлом каменного свода лезет белый горный ёж, лес пахнет мокрой зеленью и пыльцой, а Хорнет даже и не думает браться за оружие — лишь молча и деловито ломает об колено ветки, пока не успела затухнуть едва ожившая искра. Пожалуй, сейчас очень легко было бы её стукнуть или даже швырнуть ножом: уж, во всяком случае, хотя бы за первую стычку на тропе в полумиле от озера Унн, — но Жуку лень, неохота и хочется есть, да и никакой обиды на её копьё с тетивой у него нет.       — Ёж мой, — прикладывает Хорнет палец к губам и, затаившись, ползёт на коленках к разлому, вынимая из сапога стилет. — Ну, если уж я его достану.       — Мгхэ-э-эм, — сообщает Жук, раздувая тлеющий огонь, и суёт в угли несколько клубней дикого картофеля.       — На себя б поберёг, а?

***

Ёж заползает уж очень далеко, забившись в трещину; во всяком случае, Хорнет спустя пару десятков попыток кривит губы, потом веселеет, наколов на стилет толстого мшистика, подползает к тлеющему огню, развязывает капюшон промокшего насквозь плаща и стягивает его через голову, не снимая платка с волос и шеи, а потом — и сырую чёрную рубашку, передёргивая плечами. Корсажа под рубашкой, впрочем, не оказывается.       — Ну же, посмотри на меня, — по-девчачьи капризно кривит Хорнет губы, суёт мшистика в котомку и, достав полосу вяленого мяса, впивается в неё зубами. — Или ты не мужчина? Жук рассматривает её, а потом продолжает колупать ножом обугленную кожуру печёной картошки.       — Как тебе дочь короля? Хороша? Хорнет, так и не развязав под подбородком платка, подтягивает кожаный пояс на жёсткой, как у мальчишки, талии и продолжает грызть мясо, а потом пьёт воду из пригоршни; кожа у неё молочно-белая, в кислом свете огня словно налитая мёдом, и Хорнет, в общем-то, не так уж и красива — только на лицо с раскосыми глазами и чуть орлиным носом, а тело у неё почти не женское: упругое, будто натянутая тетива, и сильное, будто у охотника-добытчика. Та женщина из божьих воинов, которая младшая — с чёрными глазами и тихой кошачьей походкой, — намного красивее, думает Жук.       — Это всё с тобой сделал мой отец-король, да? Жук криво кусает картошку уцелевшими зубами, глядя в алеющие брызгами искр угли; Хорнет смотрит туда же и, облизав пальцы, поворачивается к теплу костра боком, греясь от сырости. Под рёбрами у единственной дочери короля виднеется два косых шрама.       — Видать, это было зря, раз вся земля прогнила заразой.       — Мнэ-эм, — говорит Жук, набив рот горячим картофелем.       — Знаешь, — Хорнет, помолчав, берёт себе самую мелкую картошку и скребёт её ногтем, — хорошо, что у меня нет сестёр и братьев. Удобно быть одной. Мне ни в чём отказу никогда не было, даже замуж не гнали, понимаешь? Скажи, а у тебя были братья или сёстры? Жук молчит: пресный дикий картофель после трёх дней пития воды из ручья и кислых ягод кажется невероятно, восхитительно, невообразимо вкусным, и этому не мешает ни отсутствие половины передних зубов, ни обрезанный на две трети язык.       — Представь: я, да и замужем. Ха! — отрезает Хорнет и, откусив сразу половину, смотрит на пляшущие по камню чёрные тени. — Позвать тебя выпить пива и попрыгать на моей свадьбе, когда я захочу покоя?       — Мг-м-м, — бубнит Жук, с трудом жуя, и Хорнет почти улыбается, а потом смеётся.       — Вот и хорошо. Позову, если мы прежде не перережем друг другу глотки. Жук прекрасно понимает — да, в общем-то, и видит, — что на веку лесной девы Хорнет едва ли наберётся двадцать лет.       — Придёшь в Гнездо — в оба гляди.       — М-м?       — Шух рассказывал, в лесу носк-брюхоед завёлся. Всех хватает, будто паук какой, и жрёт, только черепа цельными оставляет. — Хорнет молчит, жуя ещё один кусочек мяса, а потом запивает водой из пригоршни. — И, говорят, ядовитый.