Резонанс частот: тысяча и одна...мысль!

Александра Четыре года назад. Спустя минут десять, поднимаюсь на второй этаж, ведя себя ни чуть не расслабленнее осмотра первого. Вдруг, в голову приходит жуткая мысль: «Чёрт! Я дура! Нужно было взять с собой хотя бы Дмитрия Сергеича! Теперь, даже если я тут потеряюсь или меня заметит маньяк какой, разбираться придётся самой». Я посмотрела на баланс на телефоне, а потом на оставшийся заряд и с досадой отметила, что сегодня явно не мой день. Поднявшись, спустя какое-то время, на третий, вдруг слышу перешёптывания. Зло улыбаясь, бегу на голоса. Но те внезапно замолкают стоит ухватиться за лестницу, ведущую на чердак. Часто заморгав, отмечаю, что сама не заметила, как в поисках этих дур, совсем забыла про осторожность. «А? Но зачем именно на чердак?» — в недоумении выгнув бровь, решаю лезть туда «Потом вытрясу из них все карманные», — подумав так, мотивирую себя, несмотря на пыль и грязь на руке, взбираться дальше. Хотя я и нашла их и заставила не хило так раскричаться от страха, тем не менее, уходить они не собирались даже под страхом быть наказанными родителями. Они предложили мне компромисс: остаться до одиннадцати ночи, потом уйти. Можно даже сказать, почти умоляли. Но стоило сообщить им, что мне пофиг, и я готова свалить, как только они поставят в известность родителей, так нет, подальше убрали свои сотовые и зло на меня уставились. Тяжело выдохнув, остаюсь с ними. Ну, мало ли. Вдруг что случится. И случилось. Разложив кучу шаманских штучек на ковре, помимо еды, разумеется, они начали играть в карты, потом рассказывать страшилки и, наконец, удумали вызвать духа. Я в эту нечисть не верила, так что решила пускай, пускай делают что задумали. Всё равно ничего не произойдёт. Но, спустя минут пятнадцать, когда на часах было десять, внизу резко распахнулась дверь. Все сначала подумали на ветер. Но свиста его не было. А потом, услышали шаги. Такие, будто кто-то в туфлях вошёл. Девчонки начали прятаться. Только я одна не стала. Подумала, наконец взрослые пришли. Однако это были не они. Потому что стоило мне приоткрыть дверь чердака, ведущий вниз наружу, как я увидела незнакомую мне фигуру: чёрная куртка, взлохмоченные коричневые волосы, небритый подбородок и голос, перебиваемый попеременным кашлем: — Эй, детки, вы где? Вас тут вообще-то ищут, знаете ли. Да, и голос тоже незнакомый. — Пьяница, что ли? — почти про себя сказала я, медленно опуская крышку чердака. Серьёзным взглядом оглядев помещение, отмечаю, что девочки успели попрятаться. Решила последовать их примеру: спряталась за тумбочкой в углу стены, приняв выжидательную позицию. Незнакомец вошёл: сначала просто показалась его голова, потом он весь вышел на чердак, стал снова звать: — Я везде уже побывал тут. Вас нигде нет. Значит, только здесь. Ну, выходите уже, что ли. Даша. Даша, ты тут? Твой отец уже обыскался. Не знает, где ты ещё можешь быть. И мамка твоя плачет. Ну? Меня в тот момент после его слов проняла страшная мысль, теперь целиком поглотившая меня: «Он…точно не из «наших». Иначе бы не сказал эту фразу». И всё бы ничего, но Дашка….Эта дура..! — Что? Правда? Тогда надо…. — она открыла двери шкафа, и тот бросился к ней. Я вскочила с укрытия, завопив, что есть силы: — Полиция!!! — этот ублюдок мгновенно среагировал: обернулся ко мне, побежал в мою сторону, протягивая руки, явно чтобы закрыть мне рот. Я было обернулась, но там…ничего не было кроме стены и чувства, что меня вот-вот убьют. Незнакомец обнял меня сзади, закрыл рот и шептал: — Заткнись, чёрт возьми! Расшумелась, тварь мелкая! Да я вас тут всех..! Блять! — он не договорил из-за моего внезапного укуса его ладони. Моим зубам, правда, было больно, но по крайней мере, я вырвалась в полушокированном состоянии из его объятий и, резко развернувшись, с криком упёрлась головой ему в живот, толкая к стене, в ответ хватаясь за его спину обеими руками. — Живо, откройте люк! Быстро! — это всё, что я могла сказать, пока толкала из стороны в сторону дурно пахнущего мужика, когда сам незнакомец не сообразил, что к чему. Но люк мне так никто и не открыл. Девочки были в оцепенении. И я подумала, что умру, стоило оппоненту прийти в себя и схватить меня за волосы. — Ты что удумала, а, сучка мелкая?! Давно никто по хлебалу не бил, а?! — он так сильно на меня разозлился, что будучи вне себя от злости, со всей силы нанёс мне удар по животу. Боль ударила где-то в толстой кишке: непонятная жидкость вырвалась из меня наружу, зрачки расширились и будто вот-вот вылезут из орбит, хриплый стон ударил мне в мозг, послав сигнал, что я могу потерять дар речи, а мой желудок…мне там будто всё сломали. Я подумала, что умираю. После столкновения его кулака с одним из самых важных органов в моём теле, он, не остановившись на «достигнутом», силой оттащил к стене и было хотел избить ногами, но, услышав крики внизу, остановился, покрылся мурашками, начал прислушиваться. Дальше я мало что помню: только то, как, сознавая беспомощность своего не желающего подниматься тела, пыталась сказать что-то сквозь спину вставшего на корточки урода, наклонившегося к люку, но это был даже не хрип с моей стороны, это…немой звук…в никуда… Когда я открыла глаза, то увидела сначала знакомое пятно на потолке. Потом люстру, походившую фигурой на овал. И только, когда повернула голову на чей-то едва уловимый голос, поняла: что пятно на потолке — от яичницы, которую нечаянно, мной названный дядя, подбросил туда сразу как убрал со сковороды, что нахожусь у Дмитрия Сергеича, а вопит вся на нервах моя мама, и пытаются её успокоить отец, Елена Сергеевна, ещё какие-то взрослые и этот самый Дмитрий Сергеич, который помимо того, что почётно зовётся моим дядей, по совместительству ещё и наш сосед снизу. — Ма-ма, — очень тихо вымолвив, зову знакомую фигуру, но та меня не слышит, как и все вокруг. Потом, сознавая, что голос ко мне ещё не вернулся, протягивая руку, снова молвя: — Ма-ма. И уже в этот раз она обращает взгляд ко мне и вся в слезах подбегает к моей койке. Впервые я так сильно обрадовалась присутствию родителей рядом. Не знаю почему. Просто в тот момент мне так хотелось, чтобы они просто были рядом, обняли меня и всё. Но когда мама подошла, села на коленки и поцеловала мои руки, сталкивая нас лбами, бормоча, как рада, что я наконец открыла глаза, сама того не заметив я заплакала: сначала тихо и даже в тайне от самой себя, потом всхлипывая, что-то мыча про себя, и в конец, когда отец накрыл меня собой, я не выдержала, разревелась как ребёнок, совсем по-детски и беспомощно. Обняла в ответ обоих: такие тёплые и очень нужные. Своим плачем я и обвиняла их за отсутствие рядом, когда больше всего боялась, и ненавидела за то, что не уберегли, и я пострадала теперь, и любила всем сердцем просто за то, что рядом, за мамины слёзы, за объятия отца, за их волнения за мою судьбу, за радость, что я жива, и наконец, я извинялась: за то, что ушла одна, за причинённое беспокойство, за свою боль в теле. Это первый случай на моей памяти, когда из самостоятельной, дееспособной девочки я вдруг оказалась такой же, как все мои ровесницы: маленькой, беззащитной, и совсем не уверенной в себе мелочи, не видавшей жизни за гранью того, что окружало её по сей день. Я ныла так, будто меня бросили, мучили и потом чуть не убили, но я выжила, пускай даже говорить не могу, зато со мной родители, а значит, всё точно будет хорошо. . . . Спустя час, а может, два, я уже не помню, они ушли, оставили меня у Дмитрия Сергеича. Не мудрено: у него и капельница есть, и аптечка, и помощь оказывать умеет — по профессии был медиком как никак. И тем не менее, я не заметила, когда я успела уснуть и позволила всем присутствовавшим так быстро разойтись. Помню отчётливо только одно: как родители обнимали меня, и потолок с отпечатком несчастной яичницы из сковороды. Повернув взгляд налево, сталкиваюсь с вопросительным взглядом соседа, очищавшего рыбу от чешуи, на который он, будто старик, улыбаясь, отвечает ещё не на заданный вопрос: — Ушли, где-то минут двадцать назад. Ну и ну, много же ты шуму навела, — он продолжал своё дело, с довольной, я бы даже сказала как у мудрецов, нежной улыбкой, добавил: — Только Елена Сергеевна осталась. Сказала, что очень виновата и не может уйти, пока ты не встанешь на ноги. Уж очень она совестливая девушка. Хах, никак не повернётся язык назвать её женщиной. — он положил рыбу и нож на тахту, отметив с задорным смехом: — Заметила? У неё лицо как у двадцати пятилетней, а фигурка-то какая…Ух, был бы я помоложе, точно бы поухаживал за ней. Чёрт, как же я завидую её мужу. Вот бы и мне такую милашку! Жениться, хочу жениться на красотке! Чтоб тоже готовила мне такие вкусности, как Леночка! Точно! Я спрошу её, может, у неё есть на примете какие-нибудь молодые подружки, такие же, как она: добрые, здорово умеющие готовить всякую выпечку и, конечно же, с фигурой модели! Ну, что думаешь, Саша? Я смогу покорить такую, а? — он так жестикулировал, улыбался и смеялся, что я заразилась его настроением и наперекор своему не лучшему состоянию, засмеялась, так живо и почти в раскат, но…так не слышно, что собеседник замолчал, дрогнув бровью, будто вот-вот заплачет. «Человек, который мне так нравится остался заботиться обо мне, а я…даже не могу сказать ей спасибо. Не хочу…Не хочу, чтобы она меня такой видела. Уж лучше…лучше…» — Лучше выпей, а то голос не вернётся, — поднеся чайную ложку с какой-то жидкостью к моим губам, Елена Сергеевна, несмотря на привычную заботу в её голосе, смотрит на меня, будто умоляя «Пожалуйста, прости меня». Я не понимаю: за что она просит прощения? Она что-то разве должна? Тогда почему..? Я приоткрыла рот и, чуть пристав на койке, проглотила неизвестную мне жидкость, только чтобы моя собеседница успокоилась. Она дрожит. Осторожно вытерев салфеткой мне края губ, она спросила: — Хочешь воды? — я покачала головой, и тогда она просто села напротив на маленькой табуретке и, не решаясь поднять ко мне глаза, тихо прошептала: — Как ты…себя чувствуешь? — мне…очень хотелось сказать ей многое: например, не вини себя, я даже не понимаю за что должна прощать тебя, ведь ты такая…такая…Боже, как же сильно ты мне нравишься! Но…в таком состоянии, единственное, на что я могла быть способна, так это на взгляд вниз, на одеяло, на раздумье. «Что я могу ей сказать? Как мне успокоить её? Она не плачет передо мной, ведь её слезы невидимы…Потому что….потому что плачет её сердце. Чёрт! Ей больно, а я не могу даже утешить её! Если бы только причиной была не я…тогда бы я быстро разобралась с источником её страданий. С чужими гораздо проще находить «общий язык», нежели с самим собой. Она обвиняет себя, а я и ответить не могу. Я… — словно молнией, в тот самый момент, когда я дрожала от собственной злости к себе, меня пронзило: — А что если без слов..? А что если я сделаю вот так?» С трудом приняв сидячее положение, тянусь к своей сиделке. Подняв взгляд, замечая мои телодвижения, она пытается помочь мне, наклоняясь, спрашивая: — Что такое? Тебе плохо? Воды? Нужно выйти? — но, когда я наконец-таки дотянулась до неё достаточно, так, чтобы обнять, я победно улыбнулась, прижимая её голову к себе, к своей груди. И чёрт меня подери, это было так приятно, несмотря на боль, мне было так хорошо! «Она — моё лучшее успокоительное! Лучшее лекарство от всех болезней! Пожалуйста, просто побудь со мной вот так ещё немного. Ещё совсем чуть-чуть». Приложив кончик носа к её макушке, легонько трусь о её чудесные волосы, закрытыми глазами и самой дурацкой улыбкой, какая у меня только может быть. «Плевать, что она старше меня. Сейчас на всё всё равно. Только бы она была рядом. Такая тёплая, ужасно хрупкая, невыносимо милая и очень нежная. Люблю. Люблю тебя», — пожалуй, это было моим первым признанием в жизни…мысленно…пока что…но я это обязательно исправлю! Она не поняла моего внезапного жеста, и тем не менее не возразила: не стала сопротивляться, что-то говорить, показывать недовольство…Она просто дала себя обнять, покорно отдаваясь в мои объятия. Кажется, это было впервые, когда я её поцеловала…в макушку…сама того не углядев. Она заметила это, о чём мне подсказал её внезапный вздох, словно её закрытые глаза распахнулись. И чтобы дать ей понять мою к ней благодарность просто за то, что эта женщина есть в моей жизни, я попыталась вымолвить, хоть и безуспешно, ей в волосы, прильнув к ним губами: «Спа-си-бо». И будто получив моё послание, она ответила на мои объятия взаимностью. Моё тело…вспыхнуло от её жеста огнём. Температура повысилась на пару градусов. Спустя дня три-четыре, благодаря рекомендациям в соцсетях, я смогла вернуть голос не полностью, но по крайней мере говорить хрипло научилась. Мои родители, с трудом согласившиеся на присутствие Елены Сергеевны рядом, а не них, и уж тем более на оставление меня в доме Дмитрия Сергеича ввиду его большого опыта в медицине и лучшего ухода за мной, чем всякий медицинский персонал, чуть ли не ежечасно приходили навещать меня, занося с собой кто-что: одна с кастрюлей прибежит и печеньки всякие захватит, другой порадует книгами, историями из практики, иногда новости дня расскажет. И продолжалось б так и дальше, не верни я наконец ещё через два дня свой голос, а потом и вовсе не встань на ноги и не пройди ни то что по дому дяди, а по улице! «Да! Я это сделала! Я — молодец!» — подумала я так, и мама позвала меня в суд. Свидетельствуя как потерпевшая, ублюдка засудить в тюрьме не получилось, зато санкция на всю жизнь ему обеспечена, особенно учитывая, что помимо меня были ещё два незнакомых мне потерпевших, пострадавшие по более меня. Так что я поняла — мне ещё повезло: у меня ведь нет травмы ноги или сотрясения мозга. За день, конкретно в момент, когда все нормальные люди идут спать, до возвращения в школу мне позвонила главная виновница вечера на чердаке общаги. — Ты…как? «Мне кажется или она всхлипнула?» — В порядке, а с тобой что? — ответив в привычном мне тоне, задаю похожий вопрос собеседнице. — Ничего, только…Саша, я…очень виновата…перед тобой. «Да, она точно всхлипывает. Не похоже на крокодильи слёзы». — Согласна, — подняв глаза к ночному звёздному небу, соглашаюсь я с подругой. — Ты — самая настоящая дура, каких ещё поискать. Просто бестолковая. — Это точно, — будто на зло мне, согласилась она. Только тон у ней был разочарованный. — Я думала, ничего не случится. Всего одна ночь. Всего одна. А там…такое. И ведь главное ты не застыла от страха как мы. Ты была такой…такой…такой храброй. Очень храброй. Я подумала, может, это её успокоит: — Знаешь, ты и не могла догадаться, что незнакомец хочет тебя порешить. — То есть? — продолжая всхлипывать, отозвалась Даша. — То есть слушай. Помнишь, он сказал что-то на подобие: «Твоя мама плачет, отец ищет»... — Помню, — ответила подруга. — А что? Что в этом такого было? Я ведь просто даже и без этого должна была сидеть там молча. Он ведь мне незнаком. — М? А ты уверена, что твой мозг думал точно также? — В смысле? О чём ты? Сашка, говори попроще, я так тебя не понимаю, — призналась подруга, явно возвращаясь к своей привычной речи. Да, такая она мне больше нравится, чем, когда распускает нюни. — Ну смотри. О том, что тот незнакомец врёт могла знать только я, ведь он сказал то, что не могло быть правдой: я сказала твоей матери, где ты находишься, и она просто не могла сидеть и рыдать, не поискав тебя в той заброшке. Этот ублюдок дезинформировал твою маму, когда я ей всё доложила, и она ходила кругами вместе с твоим отцом, выискивая тебя там, где ты точно быть не могла. И потом, когда он забрался на самую крышу, ему достаточно было сказать то, что знала я, и ты вышла на его удачу без всяких подозрений, ведь твой мозг, как я уже говорила, несмотря на незнакомый голос, принял его за своего ввиду предоставленной ему информации, которой он воспользовался, но неудачно, не вовремя, ведь оказалось, что там был кто-то вроде меня, который сопротивлялся, а не молча прятался в оцепенении. На том конце трубки я снова услышала всхлипы. Потом Дашка наконец отозвалась: — Саша, я такая трусиха. Я очень сильно боялась в тот момент. И даже твои слова, когда ты говорила про люк…Я просто…просто сидела на полу и не могла даже слова вставить. Настолько я была напугана. Прости меня. Пожалуйста, прости. — Неважно. К тому же, есть дела по приоритетней. — тихо отметила я. — Например? — удивлённо спросила она. — Какого чёрта ты не извинялась через маму, не навещала меня, и даже не звонила, а?! Я вообще-то думала, ты меня кинула! Одна только радость: вот приду в школу, отомщу тебе за все эти дни реабилитации, поняла?! — взорвавшись гневом, выпалила я, что есть силы. Она мне ответила так: — Что?! Да ты в сеть выходила?! Знаешь сколько сообщений я тебе писала?!! Естественно я тебе не звонила и даже не навещала! Мама на меня такое вывалила после того, что с тобой в тот день случилось! Мало не показалось, знаешь ли! Она меня приклеила к стулу: что в школе, что дома — вся в учёбе! И вообще, она себя винила во всём, а не тебя, так что чья бы корова мычала, а, Соколова?! Представляешь, пришла к тебе домой и чуть ли не на коленях извинялась! Вот унижение! А она у меня такая ранимая! Но жутко упёртая! Как стояла на твоём уходе, так и настояла, пока твои родители ни то что её десятки раз уж успели извинить, так поплакать с ней вместе и поволноваться заодно! Странные, да? Сама плачет, и твою маму тянет рыдать. И откуда она у меня такая, не ясно. Пока Дашка ругалась на минусы своей матери, перечисляя одну за другой, указывая конкретные примеры, я думала, превращая их в плюсы, как же эта чудесная женщина прекрасна. Так мила, великодушна и точно также не менее ранима и нежна. — Даш, просто…научись ценить то, что у тебя есть. Иначе однажды…я её у тебя заберу по-настоящему, — сказала, конечно, серьёзным тоном, но, надеюсь, всерьёз она это не воспримет…пока что. — Саш, даже не мечтай. Она только моя мама. И больше ничья, — с ухмылкой ответила она мне. — Я не об этом. Она в этом плане меня не интересует, — я улыбнулась сама себя, а Дашка предположила: — А? Тогда, ты хочешь, чтобы она всегда тебе прислуживала? Тебе же понравились её ухаживания? — Тоже ни то, — начала я подшучивать над подругой. — Ну…Ты хочешь стать её подругой, потому что она здорово готовит и умеет слушать? — Как насчёт сдаться? — предложила я собеседнице, мысленно подумав, что вот ещё пара дней посещения зала суда, и моя жизнь вернётся в привычную колею. А тем временем подруга докапывалась: — Ну что тогда? Ну? Говори давай уже! Я извелась из-за тебя! — Чего? Всего три варианта и уже всё? Кстати, — вспомнила я, — ты же сказала, что больше не станешь дружить со мной и уж тем более общаться, если я доложу на тебя твоей маме. Она усмехнулась, отвечая: — Не помню, значит, не было. — В таком случае сладких снов, — собираясь отклонить «вызов», слышу быстрое: — Я и девочки просим прощения! Спокойной ночи! Тонкая линия улыбки обнажилась на моём лице, стоило экрану телефона потемнеть, а луне наконец показаться на звёздном полотне неба. На следующий день, пока я надевала школьную форму, и мама расхаживала по дому, разбирая свои вещи, я, как бы невзначай, спросила: — Мам, мне подруга сказала, что, когда я лежала, Елена Сергеевна приходила просить у тебя прощения. Продолжать и делать намёки не пришлось. Она сама остановилась в дверях моей комнаты, то и дело, что-то выискивая в своей сумочке, и честно призналась: — Да, я и сама такого не ожидала. В смысле, ты же знаешь, она очень чувствительная женщина в отличии от других мам. Приняла вину своей дочери на себя и продолжала извиняться даже, когда ей в сотый раз сказала «Прощаю, только не плачьте». Потом… — она почесала за затылком, явно смущаясь чего-то, — я тоже расплакалась...Я…очень злилась на всех тех девочек и на того пьяницу в заброшенном здании, но…когда Лена извинялась… Не знаю, мне было как-то не по себе. Будто…это мне стоило так просить прощения. В-вот. Впервые вижу маму такой смущённой. Конечно, за исключением, когда отец вытворяет какую-нибудь романтическую глупость. К тому же, чтобы кто-то, кроме меня, довёл маму до слёз…Это и правда заслуживает внимания. — В общем, не могла я на неё злиться и всё тут, — повернувшись ко мне спиной, она ушла прочь, высоко подняв голову, будто гордая чем-то. Спустя восемь часов. Когда уроки наконец кончились, и моя непутёвая подружка пригласила меня снова в гости, я задумалась впервые в жизни: а стоит ли пойти? Вдруг Елена Сергеевна будет чувствовать себя неловко в моём присутствии? Но мою подругу мой сомневающийся взгляд никак вообще не затронул, нито что на мысли навёл, поэтому идти пришлось, а что-то объяснять не было желания. Уж лучше сразу узнать, что её мама будет чувствовать при моём присутствии, чем ждать, когда накипит. Через пятнадцать-двадцать минут. Завернув прядь волос за ушко, часто моргая и глядя куда-то влево в стенку, Елена Сергеевна поприветствовала меня неуверенным: — Привет, Саш. Я сразу почувствовала неловкую атмосферу: не только из-за её слов и взгляда, но ещё по тому, как она подрагивает, зажимает правой рукой левую, боится подойти. Мне это не понравилось, так что произошло то, чего я не хотела — атака оголённой истиной в лоб! — Елена Сергевна, вы всё ещё чувствуете вину из-за того случая, да? — она вздрогнула, и я тяжело выдохнула. — Хватит, пожалуйста, мучать себя. Со мной всё в порядке. К тому же, никто ведь не мог знать, что там будет разгуливать дебошир. Поэтому вашей вины тут нет и не было подавно. — мы с несколько секунд молчали. Даже Дашка, почти проскользнувшая в свою комнату застыла, вслушиваясь в каждое моё слово. Нахмурившись с её молчаливого вида, всё ещё не согласного со мной, я сделала шаг навстречу и добавила со всей серьёзностью и решимостью, какая у меня была тогда: — Если вы продолжите и дальше так игнорировать мои просьбы, то больше мы с вами не увидимся, ясно?! Она вдруг будто прозрела: глаза стали шире, послышался даже лёгкий удивлённый услышанным стон. И словно не веря самой себе, эта чудесная женщина наконец ответила мне с долгожданной улыбкой: — Да, Саша. Внутренне, в мыслях я прокричала длинное: «ААААААААА!!!!!!!!!» — настолько она была близко, настолько её губы были рядом и так прекрасен был её голос и этот прямой взгляд, заглядывавший мне в душу… «Боже, я так счастлива! Останови время, умоляю! Она сказала это «Да, Саша», будто согласна стать моей женой! Я хочу ещё немного так смотреть на неё! Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!!!» «Чёрт, чувствую себя не в своей тарелке. Её ответ застал меня врасплох. Я не ожидала, что она улыбнётся мне своей привычной улыбкой. Нечестно! А тут ещё и эта смиренная покорность в тоне…Хочу, чтоб повторила ещё раз свой ответ!» Но реальность оказалась жестокой. Моя будущая любовь, приглашая на кухню, ушла накрывать на стол, оставляя меня замороженную её тёплыми словами стоять подобно статуе, пока спустя несколько секунд её дочка не подошла и своим пофигистским: «Ай-да хавать», не увлекла вслед за своей мамой. «Ну почему моё сердце такое слабое рядом с ней, а?! Не понимаю! Это чувство...абсолютно не научно!»