Маниса, 1438 год.
Белокурая женщина, чье личико было под покровом темной вуали, следовала по направлению темноволосой госпожи, которая шла впереди, она подолгу разглядывала дворец, поэтому не торопилась. Светловолосая не смела обойти даму, ибо по здешней иерархии ее статус намного выше. По пути они не промолвили ни словечка, каждая шла в своих раздумьях. Позади них так же, как их матери, безмолвно шагали дети в сопровождении нянь. Мальчишка лет шести разочарованный и омраченный смотрел вперед, а кареглазая девочка глядела на него. Не привыкшая так долго молчать, она спустя время, заговорила. — Почему ты грустишь? Разве не здорово, что у тебя есть теперь свой дворец? — Ничего ты не понимаешь, Лале, — ответил мальчишка. — Все я понимаю! Не нужно строить из себя взрослого, ты старше меня всего на год! — Я старше тебя на год, а мне кажется, что на лет десять. Веди себя, как подобает госпоже. — Зануда! , — девочка скорчила смешную рожицу и показала язык, — хватит унывать, ты таким мне не нравишься! — Ничего не могу поделать, Лале. Моя мама грустит — я грущу. — Тогда я сделаю так, чтобы ты никогда не был в печали. — И что же? , — Мехмед примкнул поближе к кузине, заинтересовавшись. — Я прикажу слугам каждый день покупать тебе лукум. Выбирай на свой вкус: инжирный, фруктовый, медовый… — Лале перечисляя виды лакомства, заметила, как на лице у Мехмеда появилась щедрая улыбка. Наконец, они вошли в одну из комнат небольшого дворца. Слуги вокруг засуетились, няни занялись малышами и отвели их в отдельные обустроенные покои. Султанши удобно располагаясь на мягкую софу, бросили общий взгляд на обитель. К сожалению, пустота царила в нем, не было роскоши и убранства, как в главном дворце. По крайней мере, так видели глаза нежной Хюмы хатун. Она тоскливо взглянула на Айше султан — сестру падишаха, и опустила взор. Повод для такой грусти являлся приказ Мурада. Много воды утекло с тех пор, как охладел к ней султан. Отправить он хотел нелюбимую в ссылку давно, ежели не сестра его, к словам которой, Мурад прислушивался. Однако, в этот раз Айше не удалось вразумить брата. — Саадет хатун, вели приготовить Киразу аге обед, — приказала Айше и проследила за тем, чтобы служанка поскорее оставила ее наедине с бывшей возлюбенной брата. Она заботливо посмотрела на нее и тихо проговорила, — беды обрушившиеся на твою голову, скоро исчезнут. Однажды, Аллах услышит твои молитвы и сжалится над тобой. — Всевышний отвернулся от меня, госпожа. Без любви султана, я не могу прожить и дня. Он отправил меня сюда под предлогом подготовки шехзаде, но я знаю, что не вернусь больше к его объятьям, — скупая слеза стекала по ее щеке. Хюма тотчас вытерла ее с помощью платка. — Думай прежде всего о сыне. Мехмеду невыносимо наблюдать, как ты плачешь. Я была свидетельницей вашей чистой любви с моим братом. Кто знает, что за черная кошка пробежала между вами. Иль же ты скрываешь от меня что-то? — Как я смею? , — произнесла удивленно Хюма, — вы самый близкий мне человек. — Не говори ерунды. Я далеко не единственная. Послышался стук двери и вошли Лале и Мехмед. Маленькая сладкоежка держала в руках посуду с лукумом, с аппетитом устремляя взгляд лишь на десерт. Шехзаде внимательно следил за кузиной, дабы избежать ее возможного падения. Он отвел ее прямиком к матери, а сам сел рядом со своей. — Мама, мы тоже останемся здесь? , — спросила Лале, одновременно поедая лукум. — Нет, доченька. Но мы будем часто приезжать в гости. Тогда ты вдоволь наиграешься с Мехмедом. — Только не играй с другими детьми и не ищи себе другого друга, а читай книги! , — произнес шехзаде, обращаясь к кареглазой. — Нет, я посвящу свою жизнь только лукуму! , — с недовольным видом буркнула упрямая Лале. *Эдирне, 1444 год
Мехмед в предвкушении предстоящего хальвета[1], не находил себе покоя и это случилось с ним впервые с тех пор, как он приехал в столицу. Волнения вовсе не было, но знать наперед о том, что хатун будет невероятно похожа на Лале, и воображать уединение с ней, было поистине невыразимым чувством. Он невольно вспоминал дерзкие девичьи слова, произнесенные приглушенно, но вопреки этому, острые стрелы ее фраз, оставили раны на сердце Мехмеда. Шепот кузины заглушил все голоса. «Мне невыносимы ваши прикосновения» От воспоминаний отвлекли голоса снаружи: — Лале хатун, прошу простить, но султан не сможет вас принять. — Уйди! Дверь распахнулась и вихрем в покои ворвалась Лале. Она оказалась облачена в белоснежное платье, с золотой вышивкой, темные локоны аккуратно уложены. Сейчас она походила на ангела, но эмоции на ее лице, говорили об обратном. Удивленный поведением кузины, Мехмед чуть замешкался, однако, он быстро пришел в себя. Вальяжной походкой султан подошел к Лале, словно бы оценивая девушку. Не забывая прежде всего об этикете, хатун поклонилась, и вновь посмотрела на Мехмеда с неким вызовом. — Что же привело тебя сюда, дорогая кузина? — Не будьте высокого мнения о себе, повелитель. Я пришла сюда лишь по двум причинам. — По каким же? — По наставлению Шахи хатун и из уважения к ней. Мне не хотелось разочаровывать женщину, что долгие годы воспитывала меня. А другая причина — мои друзья, которые по вашей вине живут, словно скоты в степи. Мехмед не стал реагировать бурно, а стоял, как надгробная статуя: холоден, равнодушен, бесстрастен. Был ли он ошеломлен появлением девушки — да, одначе, слова из ее уст — предсказуемые. — То есть, ты сейчас выдаешь себя за героя, кузина? По твоим понятиям, я жестокий деспот, который не способен на милосердия? Лале не проронила ни слова, в ожидании продолжения его исповеди. — Да, я именно такой, черт возьми! , — неожиданно для девушки, Мехмед схватил ее за талию и разворачивая лицом к себе, прижал спиной к холодной стене, — ты нарушила мой покой, хатун! Я не могу спокойно заснуть, не оповестившись о твоем здравии! А ты жертвуешь собой ради этого неверного! Какая ты глупая… — голос мгновенно охрип. Султан устало прикрыл очи. — Не убивай их, — сказала лишь Лале в ответ. Правая рука, в которую вцепился Мехмед, подергивалась, — я знаю, что у тебя на уме. Но, прошу, не используй их в своих корыстных целях. — Все зависит от тебя, — с этими словами, господин открыл черные бездонные глаза и улыбнулся, как чертенок, — из-за тебя мой хальвет не состоялся. Надеюсь, ты вознесешь этот ущерб? Расстояние между ними было ничтожно мало, прерывистое дыхание кузины, заставило возбудиться султана. Он ослабил свою хватку, и впился в ее губы поцелуем. Уста ее сладкие и манящие, источают мед. Мехмед терзал их, настойчиво требуя ответа от кареглазой. Его правая рука мгновенно переместилась на ее грудь. Лале чувствовала себя ланью перед хищником и мысленно проклинала мучителя, пока поцелуй не разбудил в ней что-то запретное. Кажется, ангел повиновался деспоту. Удовольствие тянулось недолго. Мехмед прервал сладострастный поцелуй. — Я не буду это делать без твоего согласия. Когда-нибудь ты позволишь этому событию сбыться, но видимо, не сейчас. * Юноши сидели напротив друг-друга, склоняя слух к ариям безутешного Тео. Аслан приготовил все необходимое для костра: дрова, растопка, искристые камни, ведь погода ухудшается, а замерзать западло. Бывало, ураганный ветер сносил шатры, капли холодного дождя, благодаря, которым новоиспеченные солдаты промокли до нитки, лил пару недель. Погода, словно проклятием отразилась на чужеземцев, хотя такого рода климат, не свойственен для этих земель. Казарма находилась в Текирдаге — провинциальный городок, омываемый водами Мраморного моря. Безусловно, созерцаемый вид превосходен, если бы волны постоянно не поднимались и не тянулись к берегу. — Клянусь Аллахом, никогда прежде не видывал такого, — произнес Али бей, — кто-то из нас разгневал небеса. — Не несите ерунду, Али бей. Обычная погода. Не вижу здесь ничего плохого, — ответил Тео. — Закончил, наконец, свои частушки? , — озлобленно посмотрел эфенди и вынул из темно-коричневого мешочка щипковый саз [2], — людям знать надо, о чем ты поешь. Аслан недовольно пробурчал: — И этот начнет петь. Меня уже тошнит. Задумчивый и хмурый Влад, вышел из пестрого шатра, и шел к другу. Аслан на миг поднял глаза и посмотрел на него. Они невзначай слегка улыбнулись друг-другу. — Никогда не слышал прежде, как Али бей поет, — начал беседу Влад, озираясь на занятого инструментом наставника, — о чем будет петь, интересно. — Надеюсь, что мы поймем смысл его песни, — шутливо отвечал Аслан, намекая на баллады Тео. Али бей настроил саз с помощью его колок, плавно начал распевать лирическую тюркю: «Не доходят мои слова до возлюбленной, Сердце пронзает крик, увы, ой.ой.» Первые строчки песни звучали гармонично с издаваемыми звуками струн. Черты лица Али бея расслабились, он закрыл глаза и его низкий голос, словно русло чистой реки, изгибался и менялся. «Я сам сделал, сам нашел, Мое сердце завяло, как солнце. Не знает моя любимая моего сердца, не знает, Я не улыбнусь ни разу, ой.ой…» Али бей прекратил петь. Вокруг царила тишина. Аслан прежде поглощенный разведением костра, сосредоточился тюркю, а Влад вовсе уставился на одну точку, при этом ни разу не моргнув. Их наставник спрятал саз в мешок и улыбнулся. — Понравился тюркю? — Да, Али бей, — кратко ответил Влад. — Благодарю за похвалу, сынок. Я научился петь тюркю у покойного отца. Частенько, он напевал именно эту в плохие времена. Отец погиб, оставив мне этот бонджук[3], — мужчина продемонстрировал маленький оберег на шее. — А что с ним случилось, — любопытствовал неугомонный Тео. На его вопрос буйно отреагировали остальные. Один из них — Яков покачал головой: — Ты погляди на него! Разве можно такое спрашивать у человека? — Ему простительно, — сказал Али бей, — работал отец в конюшне при дворе. Ухаживал за скакунами султана и других вельмож. Однажды, отец проснулся ни свет ни заря и отправился на работу, а после не вернулся обратно. Моя мать — Фидан, очень переживала. Спустя 3 дня нас известили о его смерти. Оказалось, в лошадь, принадлежащей одной из султанш, вонзили кинжал. Обвинили во всем отца. — Безжалостные ублюдки, — в голосе сына дракулы прозвучала горькая обида, — а мы служим им, как псы своим хозяевам! — Успокойся, Влад. Язык острее меча, запомни, — процедил Али бей, но мысленно согласился с его мнением. — Влад прав. Будучи еще детьми нас похищают, заставляют принять другую веру, принуждают убивать невинных…для чего? Для прихоти этих подонков! , — Аслан убрал дрова предназначенные для костра, и обратился к присутствующим, — мое терпение иссякло! Влад поддержал друга: — Взгляните на себя! Ваши кости выпирают от голода, потому что грязные аристократы, паши, падишахи не принимают вас за людей! Они твердят о своей вере к Всевышнему, терзают души простого народа, ссылаясь на якобы потребность Аллаха. Но ни одна из священных книг: будь то Библия, будь то Коран или Танах, не вынуждает к истреблению непогрешимых существ! С помощью веры, высшие манипулируют низшими! Я верю в своего Бога, Али бей в своего! Есть ли у нас желание убить друг друга только за то, что мы не братья по религии? Нет, ибо мы не делим людей на правильных и неправильных, на безбожников и богомольцев, на бедных и богатых! Раз, он добр ко мне, значит, и я к нему тоже! Но то, что делают короли разных земель — издевательство! Пришло время остановить эту несправедливость! После тирады Влада, юноши перешептывались между собой пару секунд, а потом их голоса превращались в нарастающий гул. В поддержку Цепеша, солдаты хором прокричали: «Остановим несправедливость!» — Проси Бога помиловать тебя, Мехмед. Зря ты недооценивал меня, — шептал Влад. Долго он терпел угнетения со стороны семьи падишаха, боль разлуки с семьей и с любимой, унижения и оскорбления. На жалость давили состояния его единомышленников, наставника Али бея, который потерял отца по вине господ. Пришло поставить все точки над «i». * Измотанный и встревоженный Халиль паша — великий визирь империи и правая рука султана, вошел в покои. Капли пота стекали по лбу, тюрбан скосился влево. — Повелитель, плохие новости. — Не тяни. — Солдаты в Текирдаге взбунтовались. Направляются в Эдирне. К ним присоединился простой народ. Нам необходимо закрыть ворота для вашей безопасности. — Отправь Лале в дворец Кючюксу. Пусть с ней поедут Шахи хатун и Дайе хатун, чтобы ни в чем не нуждалась, — пояснил твердо Мехмед, стараясь мыслить рационально, пригоже правителю, — наложниц и слуг не выпускай из комнат, а ворота не закрывай. Я выйду к ним. — Государь, это опасно. Мы найдем другой способ утихомирить людей. — Халиль паша, не смей решать за меня. Я тебе человеческим языком объясняю: я выйду к этим предателям и выслушаю их! Надвигалась страшная буря для сына дракулы и потомка сельджуков. Им предстоит встретиться лицом к лицу, как равных, ибо во главе этой бури был Влад.