Ночь и тишина

      — Сейчас Камыш этого залётного уложит как девочку, на раз-два-три…       — Главное, чтобы нежно, без членовредительства. Как бы мне в травмопункт этого варяга везти не пришлось, — озабоченно прошептал Костик Миллеров, который единственный из всей компании ещё не успел накатить, а значит, оставался за водителя.       — Хоть бы не сломал ему чего-нибудь, чертила омский…       — Да максимум вывих лучезапястного сустава, так, сувенир из Пушкина, — зафыркал юный оперок, распространяя сложный запах табачного перегара, умноженный на пару литров местной кислой разливухи.       — Свят-свят-свят, — перекрестился и для чего-то сплюнул через плечо совершенно пьяный Беня.       Прикинув неиллюзорную вероятность нехорошего исхода, Беня попытался отвлечь москвича от дуэли, одновременно махая на Геру, как на приставучую дворнягу, которая мешает приличным людям интеллигентно отдыхать. «Камыш» на оскорбительные Бенины жесты реагировал анабиотически, то есть никак. Он пялился на москвича как на картину «Чёрный квадрат», словно пытаясь понять, шедевр это или дешёвая наёбка.       Москвич же, принявший на грудь несколько стопарей «Путинки», посмотрел на суетящегося рядом Беню доброжелательно и смягчившимся до приятной хрипотцы голосом произнёс:       — Будьте так добры: отъебитесь. Мы заняты.       Беня на слух никогда не жаловался, поэтому переспрашивать не стал. Он отъебался и занял место в зрительном зале, жестами показав коллегам, что, мол, всё, допились наши соколики, поздно срывать стоп-кран.       — Битва Пересвета с Челубеем, наши дни, — негромко констатировал Беня, но никто не засмеялся, с любопытством наблюдая за приготовлениями.       Столичный гость, выступавший в роли супостата «Челубея», неторопливо снял с себя пальто, поправил воротничок рубашки и закатал рукава, будто собирался готовить из Геры отбивную с перцем специально для нового выпуска кулинарного шоу с Макаревичем.       Гера в качестве подготовки к решающей битве тяпнул ещё одну стопку.       — Правша? — на всякий случай уточнил Гера, чтобы никто в дежурке потом не вякал, что он мухлевал.       — Амбидекстр, — ответил Найнс.       — Инвалид, что ли?       — Зрение иногда подводит. — Гера немедленно вгляделся в непроницаемые серые глаза, будто пытаясь вычислить остроту зрения у соперника. Найнс в ответ смотрел на Камышова с ехидным прищуром: — Прямо сейчас не вижу причину, почему мы ещё не начали.       — Не боись, сейчас начнём, — ухмыльнулся Камышов, делая вид, что не помнит, как москвич валял его по газону, — ещё успеешь битым походить. Или ты в чемпионы решил пробиться?       — Допустим. А что в вашем клубе дают за чемпионский титул?       — Вина красного да девку рыжую, — ответил Камышов и поставил локоть на стол, приглашающе шевеля пальцами.       — Предпочитаю белое. Сухое, — доверительно сообщил Найнс, обхватывая ладонь Геры, а второй рукой проверяя надежность столешницы из двойного дсп, которая была кокетливо обклеена плёнкой «под мрамор».       Что Найнс предпочитает к белому вину, кабанчика на вертеле или лебедей печёных, Гера спросить не успел. Похуистичный бармен Женёк, загорелый, как узбек на сборе хлопка, проверил положение рук и дал сигнал начинать. Ставок никто делать не собирался — всё было ясно, как светлый лик президента в рамке над барной стойкой.       Гера решил, что он сегодня добрый и сразу ронять авторитет Ричарда Ильича мордой в грязный пол кабака — некрасиво. Он решил, что можно немного и покуражиться. Но москвич как-то слишком резво начал прессовать пушкинского чемпиона, поэтому пришлось сопротивляться. Найнс держался как-то подозрительно хорошо. На железный камышовский хват и настырный жим он отвечал как бетонный забор ПО-2 на удары веником. У Геры в голове промелькнула нервная мыслишка: а что если москвич его сейчас…       И тут, увидев, что система дала сбой, Костик Миллеров заорал:       — Поднажми! Давай, за Москву-матушку! За златоглавую!       — За рубиновые звёзды, — поддержал Беня, — за бой курантов!       — За пшеничную «Столичную», — вяло прибавил Женёк, зорко следя за руками бойцов.       «Я вас всех запомнил, суки», — озлобился Гера и нажал так, что рука Найнса затряслась от мышечного напряжения, а лицо наконец передёрнуло судорогой. Москвичу оставалось несколько секунд до капитуляции, но тут Гера почувствовал, как к его лодыжке что-то прижалось. В секунду, растянувшуюся, как жвачка на раскалённом асфальте, он сообразил, что это такое. А нога Найнса уже прошлась выше, таким блядским и однозначным движением, что Гера только и успел подумать: «НЕЧЕСТНО!»       В следующий момент он услышал радостный ор любимых сослуживцев, которые праздновали победу москвича и дружески хлопали по плечам эту блядину со стальными глазами, которая пялилась в горящее Герино лицо.

★

      Подъезд был облагорожен фикусом в надтреснутом керамическом горшке и рекламным постером секты «Звенящие кедры России» с фотографией курносой блондинки на фоне тайги. Банка из-под порошкового кофе «Pele» пахла мокрыми окурками. С нижнего этажа поднимался густой запах жареного лука. Знакомый аромат коммуналки разбивался о холодноватый и ровный запах Найнса, который стоял очень близко и, ожидая, пока Гера найдёт ключи, изучал надписи у дверного косяка.       — Крестовоздвиженский, Воронцовы, Чернышёвы… — прочитал он медленно сверху вниз фамилии жильцов, местами яркие, местами перечёркнутые, вклинивавшиеся между переплетением проводов и чёрными кнопками звонков. — У вас тут одни князья живут?..       — Это ж Царское село, а не Усть-Пиздюйск, — напомнил Гера, — только ты это… аккуратнее, Пашка Крест неделю в запое был, пока его в обезьянник не закрыли, бутылки по всему коридору разбросаны…       — А лампочку в коридоре ваши князья скрутили? — Догадливый москвич придержал створку двери и, уже окончательно перейдя на «ты», сказал: — Плохо ты следишь за вверенной территорией.       — Я на этой территории только кота кормлю, на остальное не подписывался. У них свой участковый есть. А я так — ветеран тимуровского движения, — решительно отрезал Гера, пиная невидимую в темноте бутылку. — Пока баб Аня в стационаре терапевтов до инфаркта миокарда доводит, моя задача — это не лампочки… А, вот ты где…       Он снял с почерневшего древнего буфета крупное существо, сверкнувшее зелёным огнем колдовских глаз, и вручил его Найнсу:       — Неси Чебурека Васильича в его палаты: крайняя дверь справа, там открыто. Я ща… — Гера дёрнул какую-то боковую занавеску, которая вела то ли в кладовку, то ли на кухню, то ли к чёрту на рога, скрылся в тёмном пространстве коридора.       Ричард Ильич прислушался к звукам внутри коммуналки и поудобнее перехватив поленообразное тёплое туловище кота, почти наощупь добрался до «палат». Внутри всё было точно так, как он и представлял: полированное дерево серванта, вязаные крючком салфетки на всех поверхностях и стены, увешанные фотокарточками. Китайская роза в большой кадке живописно нависала над низким диваном, а в углу пряталась напольная лампа с рыжим бахромчатым абажуром.       — Музей народов СССР, — констатировал Найнс, машинально оглаживая крупное и вальяжное тело Чебурека Васильевича. Он подошёл к высокому окну, чтобы убедиться, что внизу, во дворе, он не увидит чёрный воронок.       — А я тебе гостиницу «Англетер» не обещал. — Гера подошёл сзади совсем неслышно, хотя под шагами Найнса старый паркет звучно поскрипывал. Отобрав кота, Камышов каким-то не своим голосом добавил: — У меня дома соседи любопытные, всё протоколируют. Мне-то похуй, конечно, но тебя ж тоже на доску почёта повесят... а тут все в отъезде, можно трупы расчленять и коноплю на подоконнике растить — никто и не почешется.       Найнс не стал уточнять, что ещё входит в вечернюю программу, кроме экспериментального садоводства и кормления кота. Геру об этом спрашивать было бессмысленно. Он только нервно отшучивался, при этом даже не улыбнувшись ни разу после того, как они вышли из «Корюшки». Усмехнувшись тому, как наглый Камышов озаботился конспирацией, Найнс вспомнил, как ещё на улице Гера спросил его, как-то особенно по-дурацки подобрав слова:       — Ты… из этих, что-ли?       Рядом с ними не было никого: узкую пустую улицу переметало мелким снегом, и где-то вдалеке маячил жёлтый сигнал светофора. Найнс, не прикасаясь руками к Гере, немного наклонился и… Даже не поцеловал, а просто провёл влажными полураскрытыми губами по чужим губам.       — Нет, — ответил он на заданный вопрос, — а ты? Или у вас в Омске таких не бывает?       — Не бывает, — подтвердил Гера.       — Так мы и не в Омске, — напомнил ему Найнс, — и электричка уже ушла. Мне спать негде, а ты грозился меня уложить.