Ночь и тишина

      Найнсу показалось, что он проснулся немного позже, чем открыл глаза. Наверное, это ощущение возникло оттого, что он не сразу узнал вчерашнюю комнату. В утренней ноябрьской темени детали полузнакомого интерьера смешивались и дробились, наслаиваясь друг на друга, как куски наполовину осыпавшейся мозаики. Стук редких капель, тупо и настойчиво бьющихся о какую-то металлическую ёмкость в глубине до странного безжизненной коммуналки, будто давал отбивку кадров документальной хроники. Как щелчки фотоаппарата во время криминалистической съёмки на месте происшествия.       Кап       Вот гобелен с североамериканскими оленями на водопое.       Кап       Вот глянцевый блеск фарфоровых балеринок.       Кап       Вот батарея флаконов с пробками-луковичками на длинном комоде, и выше всех на шкатулке поставлена «Красная Москва».       Кап       Вот декоративная тарелка с аляпистыми видами Алушты и Симферополя, а над ней — открытка с красивым курсивом «Вечірній Київ».       Кап       Вот часы-будильник «СЛАВА» с круглым циферблатом.       «Протокол осмотра места происшествия составлен», — механическим внутренним голосом сказал себе москвич.       Подкрашенные люминофором стрелки «СЛАВЫ» показывали шесть часов утра. Значит, внутренний хронометр Найнса работал отлично, почти как у Штирлица. А вот Гера, кажется, умел намертво отключать свой биологический будильник, поэтому никаких признаков жизни, кроме глубокого и ровного дыхания безмятежно спящего человека, он не подавал.       «Это всё чистая совесть, крепкие нервы и неуважение к распорядку дня», — про себя резюмировал Найнс, но почему-то это не получалось сделать с привычной язвительностью. Наверное, потому, что Найнсу вдруг захотелось так же, по-кошачьи, спать на полную катушку, со вкусом, с удовольствием. Желательно так же вальяжно, с хозяйским видом уложив конечности на кого-то спящего рядом.       Он осторожно обернулся из-за плеча на Камышова. Но стоило Найнсу пошевелиться, как рядом с головой что-то негромко затарахтело и по его голому плечу несколько раз ударило большой пушистой метёлкой. Колдовские глаза Чебурека Васильевича светились пуще всякого люминофора и явно на что-то намекали.       — Я не твой участковый кормилец, — шёпотом напомнил коту Ричард, — сам буди ответственного за питание.       «Кормилец», так плотно прижавший москвича к высокой спинке дивана, будто проводил задержание в горизонтальном положении, вдруг поднял голову и спросил осипшим, недовольным голосом:       — Вы чё не спите, черти?! Барагозить команды не было...       Непочтительно шугнув мохнатого боярина прочь с подушки, Гера снова уютно прижался лбом к спине Найнса, явно собираясь спать дальше. Ричард покорно дал себя приобнять, но тут-то Гера, очнувшийся окончательно, всё вспомнил. Он осознал торжественность момента и обеспокоенно посмотрел в затылок грозного москвича, который за месяц заебал всё пушкинское отделение. Это что же получается? Найнс их ебал-ебал, а Гера взял и…       «И охуенно было. А по виду ж хер скажешь, что ты такой московский озорной гуляка...» — подумал Гера, ощущая, как приятно защекотало что-то в животе, будто там трепыхался здоровенный и беспокойный ночной мотылёк, с широкими бархатными крыльями.       Горячие пальцы Камышова прошлись по позвонкам Ричарда в красивой ложбинке спины и неоднозначно задержались внизу. Ожидая от москвича ответа более явного, чем еле слышный вздох, нахальные пальцы Геры спустились ниже и вбок, вжимаясь в кожу на бедре Найнса почти до боли. До синих пятен. Гере очень хотелось ещё хоть разочек услышать, как Найнс умеет подстанывать. Ну и так, скромный подарок на память — автограф на заднице. Отпечаток пальцев на шкуре. Факсимиле «Здесь был Гера». Пусть носит с гордостью, хоть и недолго.       Ричард упёрся и не застонал. Он только медленно выдохнул воздух через нос. Внезапно ему захотелось пошутить о том, что настоящий мент улик не оставляет. Что за топорные приёмчики у пушкинского спеца?       — Ты ещё мне засос оставь для полноты картины, — возбуждающим и шероховатым, как кошачий язык, голосом сказал он. — Чтобы я на весь твой Пушкин с утра этим засосом семафорил.       Но Гера молча толкнулся всей нижней частью вперёд, твёрдо и неоднозначно намекая на то, что лежать рядом с ним без трусов — очень дерзкая идея. Он молча прихватил Найнса за челюсть и развернул его лицо к себе. Странно, но в горизонтальном положении Гера почти перестал трепаться. Количество подаваемых реплик сокращалось втрое — и не только потому, что у него был занят рот. Не то чтобы Найнс ждал от него разговоров до, после или во время процесса. Он вообще ничего особенного не ждал. Просто до странного сильно захотелось потрогать Камышова. Может, потому, что Найнс давно не трахался. Наверное, просто пора было с кем-то уже вступить в контакт, а Камышов кандидат что надо.       Кандидат без башки, но с пацанскими принципами. Трахнет, но даже под гестаповскими пытками будет говорить, что они всю ночь в нарды резались и пили разбавленный спирт под песни Ирины Аллегровой, попутно щупая за ляжки прелестниц в леопардовых кофточках.       Найнс не рефлексировал на тему, когда именно ему захотелось перейти через заградительный барьер, с которым у него никогда раньше не было проблем. На этом барьере было написано «Работа отдельно, ебля отдельно». Просто, ясно, логично. Но то ли потому, что Геру Камышова сложно было воспринимать как коллегу, то ли потому, что Найнс был далеко от «Центра», ему как-то непривычно сильно захотелось закрутить однодневный командировочный роман. Спонтанное желание, вроде того, что вдруг возникает в серый осенний день, когда за окном пролетает такой же скучный серовато-белый снег и в голове рождается мысль «А не принять ли после работы рюмку водки?». Гера совершенно точно соответствовал этой ассоциации. Резкий, весёлый и точно не настроенный на долгую скучную прелюдию. Хлопнул залпом — и привет.       И в этом Найнс ошибся. Чуйка подвела. Анализ личности тоже пошёл по звезде.       — Помедленнее, а, — ласково выдохнул ему в ухо Гера, не давая перейти к главному и основному, — не гони ты, Шумахер... у нас не «весёлые старты».       Это его «помедленнее» вдруг оказалось не вялым облизыванием частей тела, которое Найнс ненавидел за его непродуктивность. Мокрые прелюдии казались ему глупым и неловким ритуалом, навязанным журналами типа Men's Health («не торопитесь, дайте партнёру почувствовать, что он важен», «дайте ему время разогреться», «торопливый половой акт оставит чувство разочарования» и прочая ересь от сорокалетних девственников-журналистов, которые за хуй брались, только обернув его салфеткой). Но у Геры была своя особая тактика, которая, как было видно, заключалась не в том, чтобы найти потаённые эрогенные зоны Найнса или обслужить его по высшему уровню.       Вчера Гера просто и от души кайфовал. Гера, не стесняясь, делал хорошо себе. И это было довольно освежающее впечатление. Будто Найнс был для Геры котом, которого гладят не потому, что приятно коту. А потому, что кот на ощупь приятный.       — Охуительно, — снова заявил Гера, решив повторить вчерашние подвиги и подразумевая, что ему всё ещё нравится то, что он там вылизывает, прикусывает и мнёт.       Найнс решил, что это не вопрос, поэтому промолчал, сосредоточившись на новых впечатлениях и проверяя, не спадёт ли очарование после второго захода. Кажется, проверял он слишком тщательно.       — Ну ты бревно, — восторженно заметил ему Гера спустя… двадцать минут? Двое суток?       Найнс слишком расслабился, чтобы считать время, которое явно вышло за границы обычного отрезка, отведённого на быстрое утреннее «поебаться без обязательств».       — Что? — прохрипел Ричард, у которого пересохло в глотке от учащённого дыхания и непроизвольных тихих стонов.       Открыв один глаз, он вздрогнул оттого, что Гера провёл ладонью по внутренней стороне бедра, уверенным жестом разводя ноги Найнса.       Найнс не отреагировал на подъёбку, не имея ни малейшего желания отвлекать Геру от очень важных дел. Зато в следующие полчаса Камышов не сомневался в том, что москвич вполне жив и отлично реагирует на внешние раздражители. От рваных вздохов, которые иногда становились особенно влажными, почти всхлипывающими, у Геры немела кожа на голове, и он замедлялся и закрывал глаза.       «Не смотреть!» — приказал он себе.       Не надо было смотреть на Найнса, который то откидывал голову назад, то приподнимался на локтях, жадно приоткрывая рот, как бы молча отдавая команду «Засосаться, как члены компартии на двадцать первом съезде КПСС», то с удивлённым возмущением смотрел на Геру, но не спрашивал, какого, собственно, хуя они остановились?       Останавливались они потому, что до станции Конечная Гера хотел ехать долго и счастливо. Примерно как на электричке от Питера до Москвы. Но Ричард создавал непреодолимые препятствия.       — Бля… я ж не железный… не шевелись, не…       Но Найнс злонамеренно двинулся вперёд, плотно и горячо сжимая внутри себя Геру. Пришлось прижать его всем телом, так, что даже диван под ними протяжно застонал, и, загудев потревоженными пружинами, как сброшенное с высоты фортепиано, ветеран мебельной промышленности накренился набок, сломав одну из своих ножек.