Завтра мой черед

Ладно, ладно, церковь и правда потрясная. Самое классное, что Джолин заметила на её фасаде — это большое и круглое витражное окно, обрамленное арками из белого камня. А перед окном, прямо по центру, стояла фигура Иисуса на отдельном постаменте. Мама сказала, что на закате солнце светит прямо в это окно, и тогда в зале творится настоящее волшебство. Джолин вздыхает. Вот и пришли бы сюда вечером... но мама хотела, чтобы они успели к мессе. Ещё жива надежда, что к вечеру Джолин вырубит от усталости, или на мессе удастся поспать. Маму это несильно смутит. Джолин чувствует себя в своей тарелке, пока они не заходят в церковь, а потом перед глазами возникает большой зал со скамьями, витражами, фресками, и становится неловко. Знакомое чувство. Они — песчинки перед лицом... всей этой каменной конструкции. Она сюда не о Боге думать пришла, вот честно. Мама ненавязчиво рассказывает ей о церкви, но Джолин благодарна уже за то, что по пути сюда они не обсуждали религию. Папа немного удивился, когда услышал, куда они идут, но вопросов не задавал. Ему пофиг, как и всегда, даже если завтра они обе вступят в секту и начнут пить кровь младенцев. В детстве Джолин он пытался ходить с мамой и с ней в церковь, когда мама хотела приобщить семью к Богу, но папе быстро надоело. Да и Джолин была не в восторге. Спасибо маме и за то, что она не ревностная католичка. Сама выросла в очень религиозной семье, знала, каково это, когда что-то насаждают, и не хотела того же для Джолин. Творчество помогло маме открыть религию заново. Она восхищалась картинами на библейские сюжеты, иногда заимствовала из них образы для своих полотен. Её вдохновляли церковные архитектура и музыка. Религия как идея, религия как страсть и эстетика. Как психотерапия для души. В самом деле, без разницы, откровенничать ли с психологом или священником, и чьи наставления слушать. Священник не расскажет, как выйти из депрессии, но ему и не платишь. А иногда хочется просто выговориться, ничего больше, и случается такое, о чем не хочется говорить близким, а полунезнакомец стерпит. Это Джолин понятно. Сама недавно словила синдром попутчика. Только ей не очень понятно, зачем маме психологи и священники в принципе. Да, перед Джолин она старалась быть сильной, не плакаться, как бы ни хотелось, и всё же... У неё есть семья. У неё есть муж. Потом Джолин вспоминает, какой характер у её отца, вспоминает, к чему это привело маму, и всё встает на свои места. Наверное, иногда просто приятно поговорить с людьми, которые умеют выражать эмоции и сопереживать. Приятно поговорить с людьми за пределами дома. — Месса сейчас начнется, — говорит мама, когда замечает, что Джолин слишком долго пялится на икону. У этой иконы мама помолилась за прадеда. — Пошли, займем места. Не очень хочется сидеть на третьем ряду — толком не поспишь, — но Джолин хотя бы отвоевывает себе место с краю, у колонны. Мама твердила, что издалека красивые робы священников не видно. Джолин замечает, что на мессу пришло много семейных пар с детьми, пришли пожилые и одинокие, пришли самые разные люди… какую-то снотворную проповедь послушать. Ну, или «проникнуться духом единения», или тоже на красо́ты посмотреть для спокойствия души, как её мама: кто себя в чем убедил. Она смотрит на одну семью: на их дочку, тоже в скромном зелёном платье, как у неё, только другого фасона, и чувствует себя... неуместно. Джолин еле нашла в своем шкафу хоть что-то «скромное» по церковным меркам. А ещё у неё крашеные пряди, татуировка на предплечье... Не выгонят из храма Божьего? Ещё ведь не выгнали. Мама гладит её по волосам, берет под руку, — давно они не сидели вместе вот так, — и ей всё равно, что руки у Джолин в тату, что в волосах краска. Маме не нравилось, но она не осуждала. И Джолин понимает, что ей тоже всё равно. Сейчас есть только они вдвоем. Сбежали ото всех проблем, скрылись от всего мира. Начинается месса, и выходят двое священников в белых робах. Один садится на стул ближе к стене, напротив скамей, а второй выходит вперед. В руках у него большая декоративная книга, вся в узорах. На реквизит похожа. Священник благодарит пришедших и начинает проповедь. Что удивительно, начинает с рассказа, с личной истории, раз даже усмехается. Есть что-то располагающее в его ровном, глубоком голосе, в его отношении к мессе. Он не стоит у кафедры изваянием, он ходит перед скамьями: люди для него слушатели, а не внимающие фигуры. Ему самому было интересно, и он хотел заинтересовать. Он сам страстно верил, и хотел, чтобы остальные верили так же. Джолин всё ждала, когда он скатится в фанатизм — ей казалось, все священники рано или поздно к этому приходят, — но он обрабатывал паству деликатнее. Наконец священник открывает книгу и связывает свою историю из жизни с библейским сюжетом, разбирает и анализирует его. — Я думала, будет что-то нудно-торжественное, — шепчет Джолин. — Будет, чуть позже. У этого священника всегда такие мессы, обожаю. Интересный мужик, конечно. Может, в церквях такое в порядке вещей, но Джолин не в курсе. Думала, заснет под нудняк и проснется от звуков органа, а тут такой сюрприз. Наверное, мама именно этого мужика послушать пришла... Месса кончается. Под конец Джолин всё же задремала, и она просыпается от движения: мамино плечо выскальзывает из-под её щеки. Когда она приходит в себя, то видит, что мама намылилась к святому отцу. Джолин идет за ней и встает рядом. Кто-то из прихожан уже ушел из церкви, кто-то облюбовал иконы, а кто-то говорил со вторым священником, который всё это время сидел на стуле. — Замечательная месса, отец Пуччи, как и всегда. Знаете, именно это мне и нужно было услышать. — Мама склоняет пред ним голову в знак почтения. — Рад слышать, миссис... Куджо, верно? — Как приятно, что Вы меня запомнили! Церковь, в которую я ходила раньше, закрыли на ремонт, а эту нахваливала подруга... Мне у вас очень нравится. Джолин разглядывает отца Пуччи. Выглядит он тоже интересно: волосы совсем светлые, почти белые — поседел с такой работой, что ли, — а глаза черные, и кожа смуглая, как у истинного южанина. Только выглядела кожа не совсем естественно. Она будто неровно лежала на лице, обвисала у век, у губ, у носа. Такое ощущение, что когда-то святой отец сильно обгорел, и кожу ему пересадили. Он кивает Джолин. — Благодарен Вашей подруге за рекомендацию. — О нет, это моя дочь, Джолин. — Прошу прощения. Признаться, я едва не принял вас за сестер. Джолин неловко, но мама улыбается комплименту, и Джолин улыбается вместе с ней. Какой обходительный священник... Правда, было в нем что-то от змеи: манящие речи, отточенная неискренность, задушевная улыбочка. А может, это издержки профессии. Попробуй-ка поулыбаться сотне людей в день. — Святой отец, Вы сейчас будете принимать исповеди, да? Я хотела бы побеседовать. — Да, миссис Куджо, конечно. Буду ждать Вас в комнате. Отец Пуччи проходит мимо скамеек и исчезает за дверью справа у витражей. — Чего? Мам, разве тебе есть, в чем исповедоваться? — Думаю... в унынии, — отвечает мама, нахмурившись. — А ещё... знаешь, когда дедушка упал, первой моей мыслью было: «Ну всё, праздник испорчен». Это так гадко. Надо было подумать о нем. — Но что тебе даст исповедь? — Просто мне от этого легче, вот и всё. Привыкла с детства, наверное. — Мама пожимает плечами. — Может, и ты хочешь попробовать? Отец Пуччи замечательный, правда. — Эм... Кто знает. Так мне подождать тебя? — Да, осмотрись тут пока. Постараюсь не задерживаться. — Брось, мы гуляем, расслабляемся. Не за тем сюда пришли, чтоб торопиться. Мама обнимает её и идет к двери, за которой исчез Пуччи, и он впускает её. Джолин зевает и садится на скамью поближе к иконам, чтобы со стороны казалось, будто она сидит в глубочайших раздумьях. Исповедаться? Ну такое себе. Все не без греха, но Джолин даже не знает, в чем покаяться. Последние несколько месяцев её долбанутый адвокат только и хотел, чтобы она покаялась, сделала чистосердечное в том, чего не совершала. Не вышло. Не сломали. Другой линии защиты у этого придурка почему-то не было. Хорошо, что мама и Джоске это вовремя заметили. Второй адвокат был лучше, да, но второй посадил Ромео на пару с прокурором: они оба просили для него пятнадцать лет, и получили желаемое. Джолин уже не встревала, лишь бы этот кошмар поскорее закончился. Лишь бы больше никогда не ступать в зал судебных заседаний. Да она с самого октября едва помнит себя где-то, кроме этого кошмара. Вроде бы за кошмаром была какая-то жизнь, но она только помнит, как её таскали по изоляторам, допросам, судам. А теперь её так и тянет сходить в тюрьму. Она не уверена, что пошла бы в комнату посещений. Нет, тянуло к одной-единственной камере. Джолин подошла бы к решетке, вцепилась бы в неё со всей силы, и смотрела бы только на Ромео. На его измененное тюремной жизнью лицо. Он мерзавец, дурак. Сел за руль пьяным, сбил на шоссе прохожего, а потом решил спрятать труп, оттащить его в болото. Джолин поменяла мнение о Ромео ещё в ту минуту. Он умолял помочь «ради их будущего», «ради их любви», но она не стала. Джолин вырвалась и убежала. Это она позвонила в полицию. И всё равно её тянет назад, тянет позвонить ему. Очереди на звонки в тюрьмах, наверное, забивают на месяц вперед. Джолин едва замечает, как к ней подходит мама. — А вот и я! Ты как, надумала идти? — Что? Так быстро? — Джолин вздрагивает. — Вроде минут пятнадцать прошло, я не торопилась... — Мама сжимает её плечо, крепко льнет к ней со спины. — Милая, сходи всё-таки, а. Тебе правда полегчает! Сходи-сходи-сходи, ну пожалуйста-а-а, прошу-прошу-прошу... Ради меня... Всего разочек! Неа, она не станет. Не хочет, не хочет... но она снова чувствует, как всё в ней переплелось, сжалось в один болезненный комок из путаных мыслей. Он уже подкатывает к горлу, рвется наружу, сейчас ошпарит кого-нибудь. Только не маму. И раз уж она просит, раз уж это для неё так важно... Как Джолин может ей отказать? — Ладно, заценю новый мистический опыт. Чисто из интереса. Послушаю, какую лапшу нынче на уши вешают. — Хорошо! — Мама широко улыбается. — А я пока прогуляюсь. Тут просто дивный сад во внутреннем дворике. Напоследок мама рассказывает Джолин, как проходит исповедь, что нужно говорить и делать, когда она начинается и заканчивается. Джолин кивает и нехотя идет к двери, стучится. Ей говорят войти. Комната небольшая, светлая. Джолин думала, тут будет специальная кабинка, ну, как во всех этих фильмах. Вместо этого она видит странную деревянную стойку. Снизу к ней прикручена подушечка — наверное, для любителей исповедоваться на коленях, — а над стойкой высится подобие ширмы. За ширмой стоит стул, где сидит святой отец, а рядом со стойкой — ещё один стул. Джолин садится на него. И как только садится, понимает, что зря сюда зашла. Бедный священник, окунули с головой в семейное грязное белье. Вся эта тайна исповеди — чушь собачья. Может, он никому и не скажет, профессия обязывает, или Бог, или кто там... но голос Джолин он уже запомнил! А если ей на родителей захочется пожаловаться? Святой отец же видел маму, знает её... будет знать, что Джолин думает о своей семье... Он обращается к ней, и от этого Джолин волнуется ещё сильнее. — Во имя Отца, Сына и Святого духа, — говорит он и перекрещивается. Джолин повторяет за ним. — Да пребудет Господь в твоем сердце и да поможет тебе раскаяться в согрешениях. — Простите меня, святой отец... ибо я согрешила. — Отчего-то она чуть не заржала: может, от неловкости, а может, от ощущения, что и правда в фильм попала. Ну прям «Действуй, сестра!» с Вупи Голдберг. — Это моя первая исповедь. Мои грехи... — Она мнется. Хотелось скорее отбросить все эти церковные словечки и выговориться по-человечески, а не по-божески. Вдруг Джолин почувствовала, что её будто замкнуло, заело, как диск в проигрывателе. Она всё ещё говорила и говорила, хотя слова подбирались с трудом, и от волнения теребила край платья, пока не устали пальцы. Глаза закрывались. Черт-черт-черт, неужели она заснет... во время... исповеди... Тело расслабилось, в глазах потемнело. Когда она очнулась, звучал голос святого отца. — ...епитимья — прочитать «Аве Мария». Господь и Бог наш да простит тебе все согрешения твои. Властью Его, мне данною, я прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. — А... минь, — непонимающе ответила Джолин. Сколько она уже тут сидит? Пять минут? Час? Она что, правда заснула, а он даже не заметил? Нет, не мог не заметить. Значит, она не спала. — Святой отец, погодите... Моя епитимья — просто прочитать «Аве Мария»? И всё?.. — Да. Как я и сказал, тебе надлежит искать единения не только с Господом, но и с самой собой. Духовое исцеление приходит с исцелением душевным. Так начни вести беседу со своей душой, откройся сама себе, и тогда свои объятия откроет Господь, — невозмутимо отвечает он. Он делает какое-то резкое движение, а у Джолин покалывает во лбу, в голове. Мозгу будто устроили перезагрузку. В проигрыватель вставили новый диск. В голове раздается гудение. Мысли теряются, освобождается пространство. Оно наполнилось чем-то новым. Теперь у Джолин была цель, ей что-то двигало. Хотелось вскочить, пойти и исполнить свое предназначение, но время ещё не пришло. У неё есть приказ. Она должна достать у Джоске дневник, книгу в коричневом переплете с золотыми вензелями. На этой неделе она придет на воскресную мессу и исповедуется святому отцу Пуччи снова. Дневник возьмет с собой и отдаст ему. Джолин проследит, чтобы дневник никто не видел. — Ведение дневника помогает всякому христианину. Попробуй и ты. В воскресенье мы обсудим твои записи, и тогда я смогу дать тебе более полное наставление, — мягко добавляет святой отец. Он так прав, именно этого ей не хватало всё это время. Она должна завести дневник. Тогда в голове будет ещё меньше мыслей, ещё больше пространства. Исчезнет это настойчивое гудение, которое теперь движет ей. Она достигнет своей цели. — Спасибо Вам, святой отец. Аминь. Джолин прощается, уходит от него окрыленная. Мама ждала её на скамье неподалеку от двери. — Ух, чувствую, разговор выдался задушевный, — говорит мама. — Тебя аж полчаса не было! — Полчаса? Серьёзно? — Джолин поднимает брови. — Да-а... Я тоже потеряла счет времени. Такой уж он, этот отец Пуччи... Как он тебе? — Не ожидала, что он на исповеди что-то дельное скажет, но он кое-что посоветовал... Может, ты не зря умоляла сходить к нему. — Я умоляла? — Ага. Ну, просила. Мама хмурится, будто не может такого припомнить, но тут же улыбается. — А, да, да... Так тебе полегчало после исповеди? — Полегчало, но это я ещё не всё ему рассказала... Аж голова разболелась от разговоров, я чуть не задремала. — Джолин потирает висок. Гудение иголкой вонзается в мозг, подсказывает ей верные слова. — Знаешь, а я и на воскресную мессу хочу попасть. — Ух ты. Обязательно сходим, если хочешь. — Мама берет её под руку. — Всё, что захочешь. Я рада, что тебе так понравилось! Они улыбаются, идут к выходу, а Джолин хочет скорее убежать домой. Ей нужно завести дневник.