Завтра мой черед

Третьего января врачи в Штатах наконец выходят на работу, и появляются новости о состоянии прадеда. Его обследовали, сказали, что операция ему показана, прогноз хороший. Завтра и прооперируют. Несмотря на то, что прадеду девяносто один, его организму по всем показателям лет семьдесят, должен выдержать. Риски при проведении операции есть, но риск осложнений без неё ещё выше. Самой старой пациентке больницы, которую оперировали с таким случаем, было восемьдесят три. Поставят новый рекорд. Мама Джолин радуется новостям и говорит, что всё это неспроста. Она ведь помолилась за прадеда в церкви. Джолин бы напомнила, что дедовы «дыхательные упражнения по тибетской методике» — это он так называл здоровый образ жизни — наверняка помогли больше молитв, но она молчит. Лишние споры им сейчас ни к чему. Есть ещё проблема. У Шизуки уже кончились школьные каникулы, и ей надо присутствовать на занятиях. Родители разрешили ей недельку посачковать во Флориде, раз уж семье не удалось собраться на праздники раньше, но Шизуке пора возвращаться домой. Сьюзи просто с ума сходит и не знает, что делать: лететь с Шизукой в Нью-Йорк или остаться здесь, с мужем. Его реабилитация займет не меньше двух недель, и только тогда Джозеф сможет улететь вместе с ними. Не держать же здесь Шизуку ещё полмесяца... и в Нью-Йорк её одну не отправишь. Сьюзи даже не решается вызвать няню, чтобы та забрала Шизуку: тогда за неё и за няню она будет переживать так же сильно, как и за мужа. Все они успокаиваются только после того, как операция Джозефа проходит успешно. Сьюзи уже не колотит от упоминаний завещания, а Джозеф чувствует себя замечательно. Семья пытается всей гурьбой завалиться к нему в палату, чтобы проведать, но их пускают по очереди. Холли говорит Сьюзи, что их и так в Рокледже собралась целая толпа, уж приглядят за Джозефом: особенно теперь, когда самое страшное позади. Холли готова звонить Сьюзи и отчитываться хоть каждый день, лишь бы её мама не переживала, но сейчас она нужнее Шизуке. После долгих уговоров Сьюзи всё же улетает с ней в Нью-Йорк. Джолин немного обидно. Она маловато повозилась с Шизукой, но зато Холли и Джоске останутся в Рокледже ещё на неделю. Жалко, что прадед их не застанет. Из больницы его выпишут уже после того, как они улетят. Холли и Джоске говорили ему, что готовы сдать обратные билеты, но Джозеф их отговорил. Нормальный рейс до Токио днем с огнем не сыщешь, они пытались. Холли и Джоске ещё повезло, что они добрались сюда вместе: назад полетят разными рейсами. В конце концов, Джоске оставил в Японии маму, а Холли — свой магазинчик. Ещё несколько дней в США ничего не изменят. Спорить с Джозефом бесполезно, поэтому Холли и Джоске стараются как можно чаще навещать его в больнице. Близится воскресенье, и Джолин просится на мессу вместе с мамой. На языке гудят слова о том, как ей понравилось гулять, и что она снова хочет исповедоваться отцу Пуччи. Только отчего-то у неё портится настроение, когда Джоске заходит в комнату, пока Джолин собирает сумочку. Он спрашивает, сколько кусков шоколадного пирога ей оставить на десерт. Джолин просит оставить два, но ей не нравится, как странно Джоске смотрит на неё, на её сумочку. Он не задает вопросов. Пронесло, не заметил. Странно. А что такого в том, что он заметит? У неё в голове уже загудела какая-то отговорка о том, что ей нравится описывать происходящее вокруг — решила вести эдакий дневник наблюдений за природой, но отговорку Джолин тут же забыла. С перепугу и не такой бред в голову полезет. Она так и не смогла ничего накорябать в этой записнушке: что-то её удерживало. Жалко портить. Месса её то успокаивает, то раздражает. Всё такое душевное, размеренное, с мелодичными и вкрадчивыми словами не по делу. Сегодня вещает другой священник, не Пуччи, но отчего-то Джолин знает, что сегодня он работает, что сегодня он принимает исповеди. А откуда узнала, не помнит. Наверное, мама сказала. Она мчится на исповедь, как только заканчивается месса. Джолин должна увидеть отца Пуччи, должна всё ему рассказать, всем поделиться, и особенно дневником. Тогда гудение взорвется искрой в мозгу и стихнет. Она исполнит свое предназначение. Когда она заходит в комнату, её уже не встречают фразами про Отца, Сына и Святого духа. Ей нравится, что они оба знают, зачем она пришла, зачем она садится в кресло и роется в сумочке. Джолин протягивает отцу Пуччи дневник, и гудение оглушительно взрывается у неё в голове. Она думала, сейчас всё закончится, и она испытает счастье, какого уже давно не испытывала, но её только снова заклинивает, как диск в проигрывателе. Нет, как… диски. Был один диск, большой и целый, и из него словно выдернули осколок. Слова приводят Джолин в чувство: — ...епитимья — прочитать «Аве Мария». Господь и Бог наш да простит тебе все согрешения твои. Властью Его, мне данною, я прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь. «Аминь, блин», думает она, но второе слово вслух не произносит. Да это не её заклинило, а этого священника. «Аве Мария» да «Аве Мария». Всё это так скучно, что Джолин даже не помнит, о чем они беседовали: ни в тот раз, ни в этот. И всё же какое-то избавление в этой исповеди было, на душе стало легче. В сумочке, вроде бы, тоже. Джолин заглядывает в неё, когда выходит из комнаты. Да нет, показалось. Просто сумочку могла бы взять поменьше. У неё с собой только телефон, расческа и салфетки. *** 9 января 2012. Джоске сидит за стойкой на кухне, пьет кофе и смотрит, как Джолин роется в холодильнике. Она радостно достает им по куску шоколадного пирога Марии на утренний перекус и садится рядом. Такой улыбчивой стала в последние дни, Джоске это нравится. Всё-таки мессы идут ей на пользу. Или разговоры с самой собой на бумаге. — Гляжу, тебе нравится в церкви. — А? — Джолин прожевывает кусочек пирога. — Скучновато, но сойдет. С мамой пошла за компанию. — Да? А я думал, ты сама на мессу захотела, — говорит он, и Джолин пожимает плечами. Значит, дело не в церкви? — Просто гадаю, чего ты повеселела. Мне кажется, тебе надо было сразу завести дневник. Если бы я знал, что тебя это так обрадует, давно подарил бы его тебе. — Как не повеселеть, если этот пирог просто... — Джолин машет на себя руками, будто пытаясь поглубже вдохнуть аромат, а потом застывает. — Стоп, дневник? Это ты про записнушку, которую ты мне подарил? — Ну да. — А, она прикольная. Правда, я в ней ничего пока не записала. — Ты вроде так хотела дневник завести... Расхотелось? — Да нет. — Она моргает. — Погоди, я хотела завести дневник? — Хотела, — непонимающе отвечает Джоске. — Сказала, тебе священник советовал выговориться самой себе. — Офигенный совет от того, к кому приходят выговориться. — Джолин фыркает. — Прости, у меня в последнее время что-то с памятью... Хожу вся рассеянная. Что-то с памятью? Джоске бы понял, если бы услышал такое от Джозефа, но он слышит это от девятнадцатилетней девушки. Неужели на неё стресс так влияет?.. — Со всеми бывает... Кстати, извини, что сразу не сказал: ты только не теряй и не передаривай этот дневник, даже если он тебе не пригодится, ладно? — добавляет Джоске на всякий случай. — Это что-то вроде... семейной реликвии. Твой папа поймет. — Чего? Папа? А вот это уже было лишним. — Да так, не бери в голову, просто будь с дневником акку... — Эм, Д-Джоске. — Она закусывает губу, напряженно смотрит на него. — Только не ругайся, но... я что-то не помню, куда дела этот дневник... а сейчас ты вдруг говоришь, что он очень важный?! Джоске дергается. — Спокойно. Попытайся вспомнить. Джолин широко раскрывает глаза, подпирает щеку ладонью. — Так, эм... Последнее, что помню... я пыталась в дневнике писать, но ни строчки не написала. Ещё я его уронила вверх тормашками, а он даже не помялся... И всё. Больше я его не видела. Откуда такие провалы в памяти? Черт, это странно. Это уже так странно, что похоже на... — Давай вместе поищем. Наверняка ты просто положила его на полку. — Ладно, только сначала доедим пирог. — Джолин недовольно прожевывает кусочек. — Может, у меня и дырявая голова, но если это была такая важная записнушка, то не отдавал бы уж. Только не говори, что там куча денег заныкана. — Она фыркает. — И причем тут папа? Ему бы и отдал эту реликвию... Джоске закусывает губу и смотрит в пол. — Да неважно, у кого эта книга, важно, чтобы она оставалась в вашей семье. Если она всё ещё в доме, я спокоен. Если нет, то у нас проблемы. — Пожалуйста, скажи, что она стоит меньше ляма. В кухне раздаются шаги. — Проблемы? Джоске едва не захлебывается кофе. Джотаро, как всегда, ворвался вовремя. — Я думал, у тебя сегодня занятия, — выдавливает Джоске, когда прокашливается. — Не сегодня. Я сидел у себя в кабинете. — Шел бы он уже к своей треклятой кофемашине. Нет, стоит, подозревает их в чем-то. — Рассказывайте, что случилось. Джолин спрашивает Джоске взглядом: «Ну что, кто ему скажет? Ты или я?», но они оба молчат в растерянности, пока не заговаривает Джотаро. — Джоске, я слышал про... — Да как же вы меня задолбали со своими семейными реликвиями! Поела пирог, называется! — Джолин вскакивает с места. — Ладно, хорошо, сейчас весь дом перерою, но найду эту штуку, раз вы без неё помрете! Джоске не хочет оставаться наедине с Джотаро и слышать от него упреки, поэтому идет за ней. Джотаро, конечно же, идет за ним, позабыв о кофе. Он пыхтит Джоске в спину. Они осматривают полки, шкафы, ящики, и чем больше всего осматривают, тем страшнее становится. Джоске до последнего верит, что Джолин просто положила дневник на непривычное место, но тогда откуда эти странные провалы в памяти? Он шепотом рассказывает о них Джотаро, пока они вдвоем ищут в гостиной, и тот хмурится. Джолин уже перерыла всю свою комнату, но ничего не нашла. Теперь они искали дневник по всему дому. К ним на шум выходит Мария. — Давайте потише, Холли спит... У вас тут что, генеральная уборка? Хотя нет, похоже на разборку. — Мария, ты не видела книгу в коричневом переплете с золотыми вензелями? — почти перебивает Джотаро. Она задумывается. — Неужели Вы ради одной книжки весь дом перерыли? Мм... Я такой не припомню... Нет, погоди. Джолин, у тебя вроде что-то похожее на столе лежало? — Да, да! — восклицает Джолин и несется на мамин зов из своей комнаты. — А потом эта книжка пропала, она очень важная, я всё у себя обыскала! Ты её не видела? — Ой, поищи в сумках, ты там вечно половину вещей оставляешь. — Она хмурится. — Кстати, у тебя из сумочки выглядывало что-то коричневое и прямоугольное, когда мы ходили в церковь, но я не уверена, что это та книжка. — Сумка, — бормочет Джоске. — Да, я ещё вошел, когда ты её собирала, но не обратил внимания... Джолин бросается к шкафу. В сумочке лежат только забытые салфетки и расческа. — Ма, стоп. На фига мне было таскаться в церковь с книжкой?.. Я такого не помню. — Не знаю. Я думала, ты взяла почитать на случай, если заскучаешь на мессе. — Священник, — говорит Джоске. — Джолин, как звали священника, который с тобой говорил? — Эм, этот... отец Пуччи. Да, мам? — Да, да. Святой отец Энрико Пуччи. Джотаро стоит рядом с ним, и Джоске видит, как он дергается. Сначала — провалы в памяти Джолин, потом — пропажа дневника. Теперь — Энрико. — Мы уже всё обыскали. Наверное, ты оставила книгу в церкви, вот и всё, — говорит Джотаро. — Когда пойдем туда в следующий раз, можем спросить у служителей, не находили ли они книгу... — добавляет Мария. Джолин хмурится. — Блин, да она... — Вот и разобрались, — говорит Джотаро и выходит в коридор. — Джолин, не забудь убраться в своей комнате. Джолин рычит ему в след. Мария тоже согласна, что в комнате устроен полнейший кавардак, а Джоске просто стоит и не понимает, что происходит, что это нашло на Джотаро. Он сжимает руку в кулак и идет за ним. Нет, не разобрались. И если Джотаро не хочет разбираться, Джоске сделает это за него.