Завтра мой черед

В середине октября Мария говорит ему, что беременна. Может, она что-то напутала? Джотаро не понимает, как это, и Мария объясняет ему про задержку, тесты, полоски, но не может объяснять слишком долго: глаза слезятся, слова путаются. Она падает к нему на грудь и дрожит. Джотаро спрашивает, от радости ли это. — Я не знаю, — ей сдавило горло, и она говорит так высоко и тихо, что он едва слышит, — родители убьют меня. Джотаро, мне страшно. Он прижимает Марию к себе и гладит по спине, ждет, когда она перестанет дрожать, и пытается не дрожать сам. Ему кажется, что он спит, что всё это не взаправду. — А т-ты?.. — бормочет Мария. — Что скажешь? — Мне тоже страшно, — признается он, глядя ей в глаза, — но я тебя не брошу. Это страшнее любого станда, любого дневника. К этому он не готов. Им всего по двадцать лет, а они уже... Родители точно убьют её. Они никогда не понимали её увлечения Японией («что ты только в этих узкоглазых нашла»), были против поездки. Их подкупили только престиж и почет. Как же, у дочки лучший средний балл на факультете, а стипендии для студентов по обмену выделили всего четыре штуки на весь институт, и одна досталась ей. Мария уже знает: родители даже не будут говорить ей про аборт — слишком религиозные, — просто выгонят из дома. Её со старшей школы предупреждали, «чтобы не смела предаваться блуду до замужества»: это Марии заявили, когда она рассказала, что впервые поцеловалась с мальчиком. Она тоже католичка, но религия ещё не разъела ей мозги, чего не скажешь о её родителях и братьях. Мария сама решит, что делать со своим телом. Джотаро слишком знакомы эти речи про грехи и пороки. Проблема в том, что зимой Мария должна была уехать. Он не успевает ни обрадоваться, ни испугаться этой мысли, а просто думает: он её не отпустит. Он старается не пугать её своим мнением насчет беременности, да и не знает, что думать, как правильно отнестись к этому. Он любит Марию, но не хочет этого, точно не сейчас. А раз любит — разве не должен хотеть? Да, неожиданно, да, страшно, и что теперь? А каково Марии? Это не у него в животе сидит будущий человек. Вот это, наверное, страшно. Страшнее, чем в «Чужом». Мария сдает анализ на наличие в крови какого-то гормона, который выделяется только у беременных, даже на самом раннем сроке, и результат подтверждается. Джотаро не хочет перекладывать всю ответственность на Марию, но и не хочет давить или ляпнуть что-нибудь непоправимое: это он умеет. Он ждет её у кабинета врача и говорит, что будет рядом, что бы она ни решила. Мария опять дрожит. Как он не понимает, она не может ничего решить. Врач её предупредила, что аборты в Японии делают отнюдь не всем желающим, а к тому времени, как она окажется в Штатах, будет поздно. Да и куда она пойдет, где возьмет деньги? А что с отъездом, с учебой? Неужели придется взять академический отпуск в своем университете? Подпольно убить ребёнка, рискнув здоровьем, и вернуться к родителям, будто ничего не было, или родить его, остаться в чужой стране без денег и крова? Что бы она ни выбрала, кем она будет после этого? Тогда Джотаро спрашивает, может ли он рассказать об этом своей маме. Им не справится в одиночку. Мама уже знает Марию, и теперь узнаёт ещё больше. Когда маму отпускает ужас, она плачет, а Джотаро хочет выйти из комнаты. Мама обнимает их и говорит, что это большое счастье, хотя и неожиданное: она хочет, чтобы они тоже это поняли, и не наделали ошибок. Она готова во всем им помогать, и её не смущают проблемы Марии. Всё это разрешимо. Когда программа обмена подходит к концу, вместе они решают, что Мария всё-таки позвонит в свой университет в США, как-нибудь договорится и возьмет академический отпуск. Она останется жить у Холли и Джотаро, получит карточку постоянного резидента. Джотаро продолжит учиться и, возможно, найдет подработку. Они поженятся. У них будет ребёнок. Родители Марии кричат в трубку и вешают её, как только узнают не о беременности, а о намеке на неё. Потом сами же перезванивают, расспрашивают и кричат снова: что-то про «ты хоть понимаешь, что этот узкоглазый тебя обрюхатил в расчёте на американское гражданство», «лучше бы тебе покаяться», «как ты могла навлечь на семью такой позор», «в Штаты можешь не возвращаться». Марию поздравляет только один из братьев: звонит под вечер, пока родители не слышат. Холли и Джотаро слушают всё это с круглыми глазами и не могут поверить, что можно так разговаривать с собственным ребёнком. Мария и бровью не повела в ответ на эти крики. Она привыкла. И окончательно научилась плевать на чужое мнение с тех пор, как оказалась в Японии. Отец Джотаро радуется новости, обещает сыграть на их свадьбе и приехать на рождение ребёнка. Потом о беременности Марии узнают дед и бабушка. Декабрь, прошедший град, кафе «Quatro». На столе какао и кофе. Джоске узнает последним, и он улыбается, как всегда. Это не та улыбка, которую ненавидит Джотаро. Эта — треснувшая. — Ты... — То, что хочет сказать Джотаро — слишком жестоко. Он бы точно разозлился на Джоске, если бы услышал от него такое, но он заставляет себя договорить. — Ты придешь на мою свадьбу? Ну вот, сказал, хватило духу. Они с Марией думали расписаться по-тихому, но мама наверняка настоит на традиционной свадьбе с костюмами и церемониями. Да и Марии всё больше нравилась эта идея. — Не могу обещать, — отвечает Джоске, хорошо подумав. — Вот я ещё в шестнадцать твердо решил: женюсь только по большой любви. Говорит так, будто Джотаро женится не по любви. Он пропускает замечание мимо ушей. — А потом оказалось, что тебе не нравятся девушки? — Не знаю. Может, я ещё не встретил ту самую. А ты, похоже, встретил. — Да... хотя кое-что пошло не по плану. — Джотаро хмурится. Ему не понравился ответ Джоске, но чего он ожидал? — Пойму, если ты не придешь на свадьбу... но буду рад, если сможешь. Он пялится в свою чашку кофе, но замечает краем глаза движение. Джоске перегибается к нему через стол. — Если будешь делать такое лицо, мне придется постараться. — Он шутливо пихает его в плечо. — Земля вызывает Куджо Джотаро. Каков дальнейший план? Джотаро рассеянно машет рукой. — Просто жить и... — он машет рукой ещё и ещё, пока верные слова не рождаются из воздуха, — не повторять ошибок наших отцов. — Ты всё-таки хочешь этого ребёнка. — Джоске перехватывает его руку. — Будешь смеяться, но я ещё тем летом как-то подумал, что из тебя вышел бы самый вредный семьянин на свете, и тебя спасла бы только дочь. Забавно будет, если дочка и родится. Джотаро усмехается. Рука у Джоске уверенная и мягкая, напитанная кремом. Он пахнет какао. — Мама и Мария тоже больше хотят девочку. — А ты кого хочешь? — Не знаю. Без толку об этом думать, от меня ничего не зависит. — Он рассеянно гладит пальцы Джоске. — Ты приедешь, когда ребёнок родится? — Может быть. — Джоске убирает руку. — Кстати, ребёнка можешь назвать как-нибудь на «Д» или на «Джо». Продолжишь традицию. — Продолжу, если для ребёнка найдется место в твоей жизни. — Он помнит шутку про Даичиро, но про него не спрашивает: не хочет знать. — И для меня. За Марию просить не стану. — Хочешь верь, хочешь нет, а она мне нравится, даже по рассказам. Ты бы не остался с плохим человеком. — Джоске задумчиво улыбается, а потом шепчет, — может, в другом мире мы бы с ней даже подружились. А так... «Привет, я первая любовь... Упс, то есть, дядя твоего мужа»? — В другом мире... Да уж. — Несмешно, потому что правда. — Погоди, а ребёнку ты будешь... прадядей, что ли? Двоюродным дедушкой? Вроде бы это одно и то же. — Черт, Джотаро, — он считает в уме и смеется, — и правда. Ну спасибо, что сделал меня дедушкой в двадцать. На секунду хочется, чтобы Джоске снова запрокинул голову от смеха, обнажил шею. Джотаро не сводит с него глаз, кладет голову на стол. Она совсем дурная и больная. — Прости... Прости за всё это. — Эй, — Джоске снова пихает его в плечо, — не извиняйся за свое счастье. — Я хочу, чтобы ты тоже был счастлив. — А я уже, за меня не переживай. — Что? Неужели с этим Даичиро? — Мы же семья, так? — Наверное. — Джотаро не верит в это. — А может, я просто пользуюсь тем, что ты всегда рядом. Пользуюсь твоей добротой. — Пока всё на моих условиях, я не против. — Рука, пихнувшая Джотаро в плечо, треплет его волосы, и он довольно выдыхает. — Сам знаешь, злиться умею не хуже тебя. — Это верно. — Джотаро не выдерживает и ловит его ладонь, льнет к ней щекой, целует пальцы. — Тебя не смущает, когда я так делаю? Он пожимает плечами. — Не знаю. Сегодня Джоске не хочет отвечать ему ни на один вопрос, и у него очень странное выражение лица. Во взгляде читается: «Лучше бы целовал руки своей Марии», а губы и пальцы дрожат. Он больно упирается ими Джотаро в лицо, но долго не убирает руку. — Твой кофе остынет, — говорит Джоске, когда ему надоедает, и берет свою чашку. — А знаешь, во всем есть свои плюсы. Моя мама несказанно обрадуется, что ты теперь примерный семьянин, и я смогу ездить в Токио без всяких подозрений. Ты же дашь мне понянчить двоюродную внучку? Джотаро кивает и отстраняется. Его кофе давно остыл. Когда рождается Джолин, он одновременно радуется и пугается. Сначала оттого, что теперь он отец маленькой девочки, а потом оттого, что приезда Джоске он ждет почти так же сильно, как ждал её рождения.