Завтра мой черед

— Прекрасная работа, — говорит Энрико, хотя почерк Дио еле разборчив. За двадцать лет он уже забыл, каково писать, но Энрико помог вспомнить. У Дио наконец-то появились фаланги пальцев, между которыми он мог зажать ручку. — Ты мне льстишь. — Может, и льстит, но таков почерк бога. Дио фыркает и откидывается на подушки. Между ними лежит дневник, напитанный кровью и духовной силой пятидесяти грешников — запас душ не помешает, — и черновые листы с Законом. Потом Энрико положит листы к ненужным дискам. Он заучил Закон подобно молитве и выгравировал его на своем станде, как когда-то поступил Дио в первом мире. Сейчас Дио уже неспособен на это. Частично восстановилось его тело, но тело The World осталось покалеченным. Всё из-за несовершенств этого сломленного мира, отличного от первого, из-за нарушенной связи духа и плоти. Энрико вообще повезло, что в этот раз ему удалось пробудить у Дио станд. Завтра — нет, всё свершится уже сегодня. Они поедут на мыс Канаверал и зачитают Закон, Дио разрушит свой станд, и тот впитает души, запечатанные в дневнике. Вместе они породят новую, совершенную жизнь, подобную Зелёному младенцу. «Рожденное пробудится и внемлет четырнадцати фразам, что произнесет мой друг. Мой друг доверится мне, и я стану его "другом"», «Столпы рождаются, изменяются и умирают согласно Закону», как писал Дио в разных мирах. Их души сольются воедино, и тут же, в ожидании новолуния, обретут полную силу, обретут Рай для себя и всех людей. — Друг мой, тебе надо поспать, — напоминает Дио. — Не могу. Близится Рай... близится рассвет, и мы встретим его вместе. В этот раз мы всё сделаем правильно. — Впервые за двадцать лет Энрико может касаться его руки. — А если что-то пойдет не так? — Дио подносит его руку к своему лицу. — Пускай. Я не сдамся. Я буду искать тебя снова и снова, покуда мы не достигнем Рая, покуда не придет царствие Твое. — Аминь. — А вот улыбка у Дио дьявольски красивая. Этим бог Энрико отличался от человеческого, от Бога-Всеотца: он вводил в искушение и не избавлял от лукавого. — Хм... А как поступим с Джоске? Он нам больше не нужен? — Может быть, расправимся с ним перед отъездом. Пускай поживет ещё немного, — говорит Энрико, хорошо подумав. Его отвлекают острые скулы Дио. — В нынешнем состоянии он безобиден, и он может сгодиться, если Джотаро вдруг решит нас чем-нибудь удивить. — Думаешь? По-моему, этот идиот ни о чем не догадывается. Он был у нас три раза, и ты даже помахал дневником у него перед носом, но его интересовали только собственные страсти. — Это неудивительно. Я ещё в первом мире предупреждал его, что всегда буду на шаг впереди, что его семья — это его слабость. В этом мире ему повезло: он прожил спокойную жизнь и даровал спокойствие нам. Пускай оно продолжится и в новом мире... и для него, и для его грешной семьи. Дио долго смотрит на него. Энрико никогда не мог скрыться от его взора. — Ты вспомнил Перлу. — Покуда моя память не сломлена перезапусками, я никогда не забуду. — Рука White Snake мелькает у виска Энрико. — В конце концов, это Перла привела меня к тебе. Я надеюсь, что предопределение Рая дарует ей если не счастливую жизнь, то более счастливую смерть. — Это ты заслужил счастливую жизнь. Энрико чувствует, как Дио улыбается ему в ладонь. Вот оно, их земное счастье. Они едут на Канаверал лишь за тем, чтобы увековечить его: сделать внеземным. *** Надо поспать, надо поспать — так папа сказал, а Джолин не знает, как спать в полуистерике. Она даже не уверена, у кого из них истерика, но она явно орала больше папы, потому что тот в своем репертуаре. Джоске похитили и сделали с ним невесть что, но Джолин узнает обо всем последней. Её, видите ли, берегли от чего-то страшного и неизвестного, а теперь она вдруг должна защитить от этого себя и семью, пока папа... Он куда-то поедет на рассвете, но Джолин так и не поняла, с кем и зачем. Страшно за него. Ну поедет он в Рокледж, и что дальше? Думает, сможет ушатать похитителей сам? Звонил каким-то крутым парням. Они сказали, прикроют — да откуда у папаши такие связи, и где они были, когда Джолин чуть не угодила в тюрьму, — но всё равно, это безумие. Если они вломятся в дом Уэса без полиции... папе и его приятелям тоже может влететь за такой выкрутас. С другой стороны, он говорил с агентами не пойми какого Фонда, которые помогают их семье испокон веков — они крутые шишки, ФБР отдыхает. Заметут следы, замнут дело? Вот опять же, могли бы тогда и её дело замять, черт подери... Неужели не пришли ей на помощь потому, что папа заупрямился: «Пускай отвечает за свои поступки»? Он там, в конце коридора, храпит или ворочается у себя в комнате. Джолин всё равно. Она переживает до дрожи, робко стучится к нему в комнату, но папа не отвечает. Тогда она идет за валерьянкой и таблетками. Это немного успокаивает. Она возвращается к себе и выключает лампу на прикроватной тумбочке. Темнота поглощает блик света на медальоне. *** Джолин задыхается. Сначала думает: да, конечно, ведь в космосе нет воздуха, а потом понимает, что это Свободная сдавила ей горло титанической рукой. Джолин бьет её по руке, и Свободная позволяет ей упасть на звёздную гладь. Странный доспех Джолин из синевы немного смягчает падение. — Не смей совершать ту же ошибку, что и он, — шипит Свободная, и Джолин кажется, что у неё вот-вот разорвутся барабанные перепонки. Она зажимает уши. — Дитя превосходит родителя. Освободи меня сейчас же! — Да что тебе надо?! Достала! — Ты хоть понимаешь, что всё это, — одним махом руки она обводит и голубую планету, и весь космос, Солнечную систему и Млечный путь, — зависит от тебя? Времени не осталось, близится новолуние! Прислушайся и оглянись! Джолин не верит, что сейчас ей опять не заорут в ухо, но убирает руки и вслушивается в Пустоту. Из вышины доносятся удары копыт и угрожающее фырканье: лошадь готовится к забегу. Пустоту охватывает тяжелое, протяжное гудение, словно в действие приходит часовой механизм. Сверкают угасающие огни, и меж звёзд витают ошметки пепла: скоро в него обратится всё сущее. Прошел метеоритный дождь. С голубой планеты снова раздается слабый, тихий зов. Он бессловесен: это просто нить звука, тянущаяся к её душе. Это голос, который ей наказали беречь, и Джолин наконец узнает в нем голос отца. — П... папа?! Нити Свободной впиваются ей в горло. Она уже не колосс, она ростом с Джолин, но Свободная всё равно с легкостью поднимает её над собой. Кожа титаниды становится темнее, почти сливается с тьмой космоса, а потом вспыхивает светом так, что Джолин едва не слепнет. — Борись, или погибнешь. Джолин не готова, и она не может вдохнуть. Нити опутывают её с ног до головы, вжимают в тело доспех, который был ей не по размеру, и Джолин кричит. Звёзды и морская соль въедаются в кожу, колют и ранят, становятся частью неё. Доспех давит на грудь, и Джолин знает, что больше не выдержит. Пустота разрывает её изнутри и захлестывает волной, но она обращает эту силу против Свободной. Всё в Джолин пустеет и темнеет, перерождается, а потом вспыхивает светом. Свободная охает так, будто её обожгло, и нити отпускают Джолин: они не надорвались, но отступили. Джолин лежит на звёздной глади и не может отдышаться. Грудь вздымается, и воздуха всё ещё нет, но теперь он ей и не нужен. Она осматривает свое тело, слившееся с космосом и океаном. Синева в нем дрожит. Сила дана ей временно, и теперь она должна удержать её. Нити возвращаются к Свободной, и Джолин наблюдает, как искусно она обращается с ними, как рисуется перед ней, демонстрируя превосходство. То она размотает почти всё свое тело и тут же залатает прорехи, как раны, то извернется бесконечной лентой, то схватит нитью астероид, то пустит нить к Джолин и позволит услышать по ней зов с Земли. — В этот раз тебе даже не надо учиться, — говорит она. — Я буду рядом, я подскажу. Ты делала это уже сотни раз, и ты справишься, если переступишь через себя. — Да что ты со мной сделала? — Джолин хватается за изменившееся тело, оттягивает свою вторую кожу. — Решила стереть меня в звёздный порошок?! — Всё это — уже часть тебя, часть твоей души. — Шелковые нити касаются её лица, и они впервые ласковы. — Другого шанса не будет, а если и будет, то через тысячи лет! Проснись и пронзи себя стре... С каждым словом её речь глохнет, превращается в треск радио, а потом — в бессловесный шум, будто звук обрубили. Джолин смотрит, как двигаются губы Свободной, и вспоминает, что та говорила про предел. Титанида показала ей всё, что могла, и теперь расплачивается за это. Близится цокот копыт, лошадиное фырканье раздается в самом ухе. Джолин слепнет от вспышки — её словно сбила комета, — и чувствует, как тело в самом деле рассыпается пылью, как её окутывает ворох звёздных бабочек. Она уже не бабочка. Она — кинжал.