Ere thrice the sun done salutation to the dawn

— Это обязательно? — неловко спросил он. Хонджун уже сто лет не заводил новых знакомств, и данная ситуация казалась ему немного неправильной. — Да, обязательно, — ответил его нарушитель спокойствия. Он смотрел, не отрывая глаз, как на допросе, отчего градус неловкости только повысился.       В тот же момент Ким подумал, что почему-то хочет продолжить этот разговор, и, даже несмотря на то что за последний год он совсем потерял навыки социального взаимодействия из-за нескончаемой работы, желание поговорить именно с ним необъяснимо закралось в самой глубине пока что его разума. — Меня зовут Ким Хонджун, но лучше зови меня Джун. — Хорошо, Хонджун, — с по-детски наивной улыбкой произнёс он. — Ну а тебя как зовут? — Так ведь на бейдже написано... — Каком бейдже?       Работник опустил взгляд на свой вязаный свитер, что-то пробурчал про себя и, быстро пробежавшись до кассы и обратно к Хонджуну, показательно повесил на себя бейдж с именем. — На этом бейдже, — указал он пальцем, на котором блестело одно из его колец.       Ким особо старательно прищурился, пытаясь понять, что там написано, но даже если бы почерк писавшего был более разборчивым, он всё равно не осмелился бы осуществить попытку это произнести. — Прости, но я не знаю, как это прочитать. — Ты ведь кореец?.. — И что? — недоуменно вымолвил он. — Ох, ладно. Смотри и учись — Пак Сонхва, — пока парень произносил своё имя, он указывал всё тем же пальцем на слоги, чтобы Киму было понятнее. — И как мне тебя называть? — Сонхва, так и зови, — тот опять начал поддерживать бесконечный зрительный контакт, будто пытаясь сконцентрировать всё внимание на себе, — так ты хотел поговорить о Smiths, Хонджун? — Да, Сонхва, — он словил себя на мысли, что они, как ножах, парировали удары, произнося имена друг друга. Обычно он не стерпел бы, если бы кто-то назвал его "Хонджуном". Только в своей голове, обращаясь к самому себе он мог позволить себя так звать, но произнести полное имя вслух было под запретом. Когда же это сделал его новый знакомый, то это было настолько нормально, что Ким и не подумал поправить собеседника, и даже сам произнёс не совсем привычное имя. — Какой альбом? — вернулся к теме тот. — Прозвучит избито, но The Queen Is Dead. Мне кажется, именно здесь они достигли вершины, и для меня он по-своему особенный. Как бы сказать... — Он противоречивый, — внезапно прервал его Пак. Хонджуну было непривычно, что кто-то вмешивается в его музыкальные рассуждения, потому что традиционно он без умолку говорил часами, пока его знакомые или друзья были невольными молчаливыми слушателями. Однако одним лишь словом Сонхва смог выразить то, что было у Кима на уме. — Да, противоречивый во всём. Сначала мелодия будто бы простая, но ты замечаешь, насколько великолепен Джонни Марр как гитарист. Конечно, и на предыдущих альбомах он уже успел показать себя...— здесь Хонджун сделал паузу, выжидая ответа. Он хотел проверить своего оппонента. — Barbarism Begins At Home — гитарный шедевр. Что я тут могу сказать? — Сонхва чуть наклонил голову и, прищурив глаза, выдал торжествующую ухмылку. — Но именно на этом альбоме лёгкость и сложность мелодии достигает своего в каком-то понимании пика, — проигнорировав Пака, продолжил он...       Они говорили много и долго, разобрав по косточкам чуть ли не каждую строчку песни. Хонджун, конечно, оказался более сведущ, ведь не зря завёл речь об одном из своих любимых альбомов, но Сонхва всегда мог найти, что добавить, и впервые Ким почувствовал, будто его собеседник может понять любое его слово ещё до того, как он его вымолвит. Это странное ощущение отозвалось, входя в спор с привычной рациональностью: можно вести такие приятные беседы, но нельзя забывать о том, что дальше он заходить не должен.       Неизвестно, сколько времени они бы еще продолжали беседу, но как вдруг Хонджуна накрыл вопрос, и он, не сомневаясь, сразу же его задал: — Если тебе нравится альбом, чего же ты так язвительно высказывался о Моррисси? — Так ведь он ублюдок, — Сонхва опять выдал свою улыбку с прищуром. — Ох, прости, я забыл. Ну птицы одного оперения...* — тут настала его очередь ухмыляться. — Я понял тебя, Ким Хонджун. Да и сложно не согласиться, знаешь... — Правда что ли? — Но с тобой то же самое, тихие воды протекают глубоко**, — очередной раз они обменялись выпадами, только сейчас почему-то дошло уже до идиом. — Это так педантично, — без задней мысли сказал Ким. — Да ты остр, как гвоздь***! — Бога ради, прекрати, иначе я тебя ударю. — Какие фривольности ты себе позволяешь, — Сонхва сделал осторожный шаг назад, словно действительно опасаясь, что теперь в ход могли пойти не только слова, но и руки, и за этим раздался звук фурина.       В магазин зашла компания молодых людей, которые по-хозяйски начали осматривать всё вокруг. Ким не сразу смог заметить, кто это был, так как обзор ему закрывала спина Сонхва. Выглянув через неё, он сразу же встретился взглядом с одним из зашедших, и тот молниеносно воскликнул: — Что это у нас за сборище узкоглазых? — его басистый голос разнёсся по всему магазину. Кима отчасти парализовало, будто бы он стал куклой с плохо работающими шарнирами, и теперь его сковало до скрипа в костях. Он заметил, как фигура Пака насупилась, но голова его была повернута в сторону зашедших, поэтому понять, что было на его лице могли лишь новые посетители. — Чем я могу вам помочь? — голос Сонхва теперь звучал холоднее и ниже, Хонджун и не сразу смог понять, что сказал это парень, стоявший перед ним. — От тебя мне ничего не надо, — невинно улыбаясь, ответил он. — Тогда, пожалуйста, не могли бы вы вытереть вашу обувь, прежде чем заходить, — Пак явно не отводил от компании взора, а те в свою очередь стояли на месте, выжидая реакции их представителя. — Сегодня такой хороший день, почему бы не вытереть, — Ким ожидал не такой реакции, но все посетители действительно сделали то, о чём их попросили, и вошли в глубь магазина, осматривая полки с кассетами.       Сонхва повернулся к нему, и теперь стало ясно, почему покупатели выполнили, казалось бы, такую незначительную просьбу. Если бы такой взгляд был адресован Хонджуну, он бы сознался во всех своих и чужих грехах и молил бы о прощении, словно у настоятеля церкви, хотя он был далеко не самым набожным человеком. Но, встретившись глазами, Пак сразу стал мягче и неловко улыбнулся. — Я думаю, мне пора идти. Не буду мешать работать, — осторожно, почти прошептал Хонджун. — Но...       Кима опять одолело необъяснимое волнение, как будто он мог упустить свой шанс. Он быстро подошёл кассе, открыл нижнюю полку стола, зная что хозяин там хранит канцелярские принадлежности, и, оторвав кусок бумаги, написал на нём отрывистым почерком адрес. Вернувшись, он вручил листик Сонхва и так же стремительно произнёс: — Встретимся там завтра в пять часов вечера, — Пак хотел было что-то ответить и уже успел открыть рот, но Ким тут же понёсся к выходу.       Он не мог остановиться после и продолжал бежать. Мелкие лужицы расплёскивались под его ногами, а обувь намокла, отчего начала издавать странный звук, но Ким лишь увеличивал скорость. Холодный воздух больно обжигал лёгкие, и каждый вдох давался с великим трудом. Он продолжал бежать. В глазах становилось всё темнее, будто он готовился потерять сознание, но это было никак не остановить. Как только он покинул Сонхва, в нём поселился непонятный страх, не связанный с произошедшим в магазине. Словно с ним случилось бы что-то ужасное, и он хотел спрятаться как можно скорее. То, что надвигалось, ощущалось гораздо больнее сгоревшего от моросящего воздуха горла и мутного зрения, но он не мог понять, что это.       Оставалось немного, но теперь он добирался слабыми рывками, теряя равновесие. Хонджун знал — совсем скоро. На его глазах начали выступать слёзы — настолько тяжело давался каждый шаг. Обувь начала увязать в грязи, и Ким был готов вот-вот упасть. Нет. Это всё мелочи. Он дойдёт до дома, и всё станет только хуже. Он сам не понимал, откуда он это знает, и как ему ещё хватало сил на хоть какой-то мыслительный процесс, но оставаться на улице нельзя было ни в коем случае.       Хонджун смог дойти до порога, поднялся, проклиная того, кто изобрёл ступеньки, и поблагодарил Бога (уж больно много для себя он думал в тот день о Боге), что забыл закрыть дверь. Как только Ким замкнул её за собой, он свалился на пол, скользя по стене, и осознал, что его страх не был беспочвенным.       Он почувствовал настоящую боль.