***
Две недели пролетели в миг. Сконцентрировавшись лишь на двух составляющих, работе и сне, Хонджун полностью игнорировал атакующие его поток мыслей и периодически накатывающие приступы боли, которые, чем дальше, тем реже били ему под дых. Никакой периодичности не было, просто стоял себе ни кого не трогающий Ким, помешивая уже неизвестно какую кружку кофе, как вдруг началось... и после приходилось объяснять немытым музыкантам, что он никак не страдает от недержания. Привычным это не было, но с из раза в раз становилось чуть легче — словно каждый новый возникал не так резко, длился недолго и скорее раздражал, чем приносил ужасную пытку. Однако казалось, что и всё остальное было таким же блеклым — Хонджун действовал на автомате, и новый день не отличалась от другого, словно Ким застрял во временной петле. Ни одной выделяющейся детали, чтобы запомнить, а если что-то и было, то оно никак не отпечатывалось в памяти. Как-то утром он в зале увидел пепельницу и, спросив у Минги, когда чудесное желание Уёна успело стать правдой, сосед ответил, что Ким сам притащил её буквально вчера. Через время Хонджун пришёл к очень простому, но до этого такому не очевидному выводу — весь последний год изо дня в день он жил точно так же. Просто не замечал. И только из-за одного маленького происшествия теперь он был способен понять, что находился всё то время в постоянной рутине. Или же после того самого дня то, в чём раньше он находил некий смысл, заставлявший мозги искрить от интереса, вдруг перестало быть таким чарующим. Нет, он всё ещё не пришёл к своей цели, его главная одержимость музыкой осталась непоколебимой, но он явно осознал, что совершенно не двигался с места. И только когда его вывели из состояния равновесия, он смог почувствовать разницу. Однако это "выведение" оказалось самым болезненным опытом в жизни Хонджуна, и, будто ребёнок, прокатившийся на огромнейшей карусели, чуть ли не выхаркавший все свои органы из-за сильной качки и расплакавшийся от того, насколько страшно ему было, он хотел прокатиться вновь. Стоила ли этого вся та боль, что ожидала впереди? Ким не знал, просто не понимал, как определить цену последствий, но в погоне за истинным понимание того, что могло привнести в его жизнь нечто большее, он неимоверно врезался в имя Пак Сонхва. Найти же в себе самом хоть немного сил и выйти на связь с этим нечто он не мог. Как и послушать злополучную кассету.***
Минги и Хонджун весь день провели в зале, смотря какой-то глупый американский вестерн, попутно обсуждая, почему уж лучше бы ковбоям давали шоколадные пистолеты, чем совсем дешёвые голливудские, от которых так и пахло конвейером. Приятную идиллию, в прочем, не сильно резонировавшей с Кимом, нарушил скромный стук в дверь. — Камень, ножницы, бумага, — тихо раздалась классическая считалка, в которую Сон продул с потрохами. Он приоткрыл дверь, не имея никакой мысли о том, кому вообще пришло в голову посетить их в такой час. Хонджун не мог видеть лица друга, когда тот открыл дверь, но услышал, как тот немного опешил. — А... здравствуйте, — всё, что мог выдать, словно пришибленный, сосед. — Я к Хонджуну, — раздался знакомый бархатный голос. Чёрт, чёрт, чёрт. Ким сразу же метнулся в свою комнату, думая только о том, что на нём была глупая безразмерная футболка Минги с изображением пса Зубамищёлк*. Мелкое движение на фоне не могло быть проигнорировано входящим, и Хонджун так и чувствовал, что за прошедшую секунду всё, что только могло, ушло в пятки прямо в иное измерение. Уже в своей комнате он слышал приглушённые голоса соседа и не званного гостя, совсем не различая очертания слов, но, понадеявшись, что Минги даже если и пал бы в бою, то только смертью храбрых, пошёл приводить себя в порядок.***
Он не знал, сколько времени прошло в равной степени, как и не понимал, почему ему вообще понадобилось так сильно хлопотать над своим внешним видом. Ким то приглаживал свои брюки, то поправлял наспех надетый клетчатый пиджак, под которым плотно прилегала тонкая бежевая водолазка. Он мялся у двери, думая о том, что Сон Минги — святая душа, видимо, из-за чувства вины погладил ему вещи и даже как-то привёл тот неописуемый в комнате соседа хаос в порядок, что позволило без труда найти всё самое необходимое. Выйти из комнаты было сложнее. — Ты там умер? — Минги не умел шептать, но этого было достаточно, чтобы все спусковые механизмы Хонджуна завели его бедные маленькие ладошки, которые повернули ручку двери. Ким быстро выбежал, опасаясь, что опять начнёт топтаться на месте, и увидел, что зашедший, закинув ногу на ногу, сидел на стуле в их старой грязной кухне. — Привет, — поджимая губы в неловкой улыбке, произнёс тот, — не хочешь проехаться? — Хочет! — Минги, уже не выдерживая градус неловкости, начал толкать Хонджуна в спину прямо ко входу, когда гость последовал прямо за ними. — Спасибо, — Хонджун прочувствовал каждый слог, произнесённый в самой из мягчайших манер, — постараюсь вернуть до рассвета. — Да можете вообще не возвращаться, — и, протянув Киму его куртку, Сон спешно закрыл дверь, дабы больше никак не быть причастным к сложившейся ситуации. Хонджун был повёрнут лицом к входу и чувствовал, как внимательный взгляд был направлен прямо на его спину. — Ты сегодня теплее одет. — А вот ты не особо, — ответил Ким, после того как наконец повернулся к крыльцу. Ему тяжело дались первые слова, но они словно освободили его от тяжёлого груза. — Откуда у тебя машина? — У босса одолжил. — А права есть? — Тоже у него одолжил, — Сонхва расплылся в нежной улыбке, никак не стесняясь того факта, что был по-настоящему рад встретить Хонджуна. От этого Кима начало тянуть к нему, словно глупца, изголодавшегося по каждому его слову. — Тогда поехали. Дверь машины открылась с характерным скрипом и так же звонко закрылась, после чего они на неожиданно размеренной скорости поехали по начинавшей сыреть вечерней дороге Манчестера.