Ere thrice the sun done salutation to the dawn

***

      Сонхва сидел на кухне в безразмерном вакууме тишины. Время застыло, и можно было подумать, что всё это — лишь простая фотография, запечатлевшая тот момент. Время дня было не определить — небо окрасилось серыми облаками, которые как будто не сменялись сутками, и что раннее утро, что предзакатный вечер выглядели всегда одноликими. Это был Лондон. Но казалось, что серой была вся Великобритания.       Звенящее спокойствие нарушил приближавшийся шум — активные шаги вперемешку с воодушевлёнными голосами. И уже через пару секунду в комнату ввалились они — Уён, державший в одной руке сигарету, а в другой обнимающий Сана, старого друга Сонхва.       Пак знал Чхве Сана очень давно, и тогда они вместе снимали квартиру в центре Лондона. Но к ним словно присоединился новый сосед — Чон Уён. Те вместе заливались смехом, доводя до апогея слова, что были произнесены за дверьми этого дома, но даже последние предложения Сонхва слышал совсем несвязно, как если бы говорили не на английском. — Привет, Сонхва! Хочешь закурить? — Уён улыбнулся ему искренне, как умел только он, отчего Пак испытал сильную вину. Он знал, что не был достоин его улыбки.       Чон сразу отцепился от своего спутника и, пошарив по карманам, достал пачку "Мальборо". — Шутишь? Он же не курит! — Сан, как назло, тоже улыбался, красуясь своими ямочками, чисто и по-доброму.       Такие детали нельзя было забыть. Сонхва слышал их голоса чётко и ясно, что разительно отличалось от обстановки вокруг. Только к тому моменту он заметил, что кухня ощущалась пустой — не было каких-то вещей. Но вот чего именно вспомнить он не мог. — Спасибо, Уён — он попытался ответить улыбкой, но давалось это с трудом.       Парни, скорее всего, заметили и лишь на секунду обменялись взглядами, а потом, как ничего не бывало, начали носиться вокруг. Они всё что-то говорили, пытались вовлечь Сонхва, словно непоседливые дети. Иногда Пак думал о том, что они для него, как младшие братья, которых у него никогда не было. Только если это считалось нормальным — быть влюблённым в одного из них.       Это было хуже всего. Но нет, ещё хуже, когда в такие моменты он видел, как Уён льнул к Сану, что-то шептал ему на ухо, и они вместе хихикали, после чего Чхве мог совсем бесстыдно, словно старшего и вовсе не было в комнате, поцеловать Чона.       Сонхва знал — у его соседа крышу сносило от этого юркого мальца. И наоборот. И поначалу сложно было сказать, кто же любил сильнее. Из-за этого чувство вины было всепоглощающим, потому что сам понимал — он хотел того же. Хотел, чтобы те глаза смотрели так на Пака, а не на другого. Но так было нельзя, потому что это счастье существовало не для него.       Он и не заметил, как долго смотрел на оставленную Уёном пачку "Мальборо".       На фоне уже какое-то время играла музыка, но было не разобрать. Проигрыватель заклинило, и он повторял один и тот же кусок песни — может, какая-то часть куплета? Мотив был знакомым, аккордами вертелся на языке, но буквы никак не вырисовывались во что-то похожее на слова, как будто эхо или помехи зажёвывали основные моменты.       И всё опять застряло, пока голос Сана не вытащил его на поверхность: — С тобой всё в порядке?       Уёна уже не было. Видимо, Пак не заметил, как тот ушёл.       А заветное сразу вырвалось из него: — Я люблю тебя.       Тяжело. Очень тяжело. Он не мог сказать этого. Только не ему. — Сонхва, почему же ты не сказал мне этого до того... — Сан всё продолжал светло улыбаться, так, как Пак это помнил. Но таких слов Чхве ему никогда не говорил.       И в тот же момент серость обрамилась в чёрный, а мелодия на фоне обрела очертания. Он слышал уже знакомую песню — смитовскую Cemetry Gates .       Проснулся. Всё плыло, и пришлось протереть глаза рукой, чтобы подступавшая после сна влага перестала мутить вид.       Сонхва был дома у Хонджуна, точнее, в его комнате. Тот, сжавшийся, словно маленький цыплёнок, сидел на полу у притащенного в спальню магнитофона и очень тихо слушал песню.       Пак закопошился в кровати, чем сразу же привлёк внимание: — Прости, разбудил? — Сонхва не мог видеть лица, но голос Кима звучал немного отрешённо или потеряно. Хонджун иногда удивлял тем, как много эмоций сразу могло таиться в его казалось бы размеренном нраве. — Нет, наоборот. Кажется, будто сейчас всё это сон. Слишком хорошо.       Сонхва наконец выпутался из одеяла и спустился с кровати, чтобы подползти к Хонджуну и приобнять его сзади. Тот слегка вздрогнул, но ответил, взяв его за руки. — Не думай, что я псих какой-то. Это просто... — Твой искалеченный режим сна, — продолжил Пак. Сложно было представить Хонджуна, который бы соблюдал привычный распорядок дня, хотя, по мнению Сонхва, это было явно не хорошо. — Ага... спасибо за кассету кстати. Я правда не хотел тебя будить, но она всё вертелась в голове. — Песня? — Да, — очень тихо, почти прошептал Ким. — Боже, — Пак хотел рассмеяться, но в этом было что-то особенное. Над таким спустя много лет можно было томно ностальгировать.       Приснившееся всё ещё маячило меланхоличными образами и непроизнесёнными словами, не успевшими полностью высохнуть, но сидевший перед ним Ким Хонджун, словно ловец снов, отводил зло. Хотелось думать, что всё уже навсегда осталось в прошлом. Настоящее же слушало прилипчивый мотив песни, неразборчивые слова которой разносились до этого во сне:       И трижды солнце приветствовало рассвет*...       Но до рассвета ещё было далеко.