***
После завтрака Сонхва быстро покинул их, сказав, что ему из университета надо было забрать то, над чем он работал в качестве семестрового проекта, особо подчеркнув, что обязательно должен был показать свою работу парням. Те не сильно вдавались в подробности, но остались заинтригованными. — Но ты же серьёзно не обижаешься на меня? — уже после ухода друга спросил Сан. У Уёна всё ещё не выдалась возможность принять душ, и вчерашняя одежда странными воспоминаниями утяжеляла тело, но вязкая лень всё никак не давала ему просто пойти и смыть их долой, словно лишь в таком состоянии, ещё не очистившись от смешанных чувств, он мог поведать о них Сану. — Я просто хочу быть с тобой, как бы наивно это не звучало, — но он определённо не стеснялся звучать наивно, приглаживая смятые линии на своей рубашке, — просто мы должны ценить такие моменты, когда мы наедине. — У нас ещё будет много возможностей, — Чхве действительно не понимал к чему это было. Всё становилось понятным в его взгляде, потому что несмотря на жизнь в огромном странном городе, где каждый выворачивал на своём бесхитростно лёгком языке смыслы так, что любое слово огранялось новыми углами, больно коля собеседника, Сан оставался чистой сферой, прозрачно отражающей свет. Уён его слишком легко читал, оттого ещё сложнее было самому раскрыться. — Да, но... — и эти самые чужие слова стали абсолютными незнакомцами, не давая на них говорить, — не сейчас. Он определённо отвык от того, что так поддавался своим эмоциям, но перед Чхве вся скребущаяся острыми крюками тяжесть металлом чувствовалась под языком — случайно прикусил и даже не заметил. И теперь только и мог сдерживать, потому что должен был рассказать, но только самому было настолько тошно, что самообладание всё сильнее выходило из рук. — Не сейчас? Я не понимаю, о чём ты... — а он всё растерянный смотрел на него, словно пытаясь увидеть ответ в его глазах, но это не было его коньком — по глазам читал только Чон Уён. Сан постарался подойти к нему, обнять, как всегда это делал, потому что словами, которыми обычно так мастерски владел Уён, того взять было не легко. Голодного до ощущений его можно было успокоить, но именно этого Чон и боялся — вновь утонуть в чужих объятиях и почувствовать поддержку, что сильными руками Чхве душила ужасающей заботой. — Прошу, не надо, — Уён только и мог, что отмахнуться, но чувствовал — ещё чуть-чуть и его бы не хватило. — Хорошо, — Сан остановился на "безопасном" расстоянии, приподнимая руки и показывая ладони, словно демонстрируя, что вот он весь сам перед ним, и лишнее движение — непозволительная роскошь перед тем, кто боялся почувствовать на себе чужие прикосновения. — Расскажи, как вчера в машине. Ты же знаешь, что я всегда готов выслушать. Всё действительно было так просто? — Я уезжаю, Сан, — и никаких тебе нежных суффиксов, — родители с братом скоро будут в Лондоне, и я вместе с ними еду в Манчестер. Чон увидел, как парень сделал вдох, готовясь что-то ответить, но вовремя одумался — он не должен был его прерывать в такой момент. — И дело в том, что я не хочу оставаться. Я благодарен тебе за всё, но ты должен понять меня — я не хочу всю жизнь ощущать себя неполноценным просто потому, что я в тебя влюбился. Мне надо понять, какого это — жить с нуля в мире без тебя. У Чхве на лице сразу исчезла та всепонимающая личина, спасавшая в минуты отчаяния. Он сам нуждался в этом потому, как весь лишился своего привычного сияния блестящей на солнечном свете сферы — помутнел. И его настиг озноб, хоть и лето в этом году уже началось с довольно высоких градусов. — Сан-и..? — Уён сам нарушил их немой договор и прикоснулся к руке Чхве, и та в действительности отдавала холодом. Его лицо покрылось крупными градинами пота, как будто его вот-вот должно было залихорадить. — С тобой всё хорошо? — Да, прости, я... — он прошёлся ладонью по лбу, словно сам удивлялся своему состоянию, — я понимаю. Правда. Надо было тогда ночью с тобой не спорить, наверно. — Да я ведь не об этом, вот всегда так, — Чон всё ещё был на стороже из-за состояния Сана, но он сказал самое главное, и мучившее его так долго наконец смогло его отпустить. — Прости, думаю, ты дашь мне возможность немного пройтись и подумать? — как будто он хотел сбежать — глаза теперь мандражно тянулись к спасительной двери. — Это просто совсем чуть-чуть неожиданно, — словно пытаясь пошутить, он старался наполнить последние слова толикой несерьёзности, но на последнем издыхании звучало совсем фальшиво. — Конечно. Уён больше ничего не говорил, потому что все силы ушли в те самые слова. И Сан, чувствуя, что добавить было нечего, мигом взял что-то из полки тумбочки и ушёл, так же больше ничего не сказав. Чон боялся, что новые сомнения вновь должны были захватить его разум, но голова колоколом звенела от переполнявших до этого эмоций, и он рассудил, что теперь его беспокойствами занялась голова Сана. И всё же он опять переложил ответственность на другого.***
Уён даже не заметил, как уснул, пока не раздался знакомый голос: — Неужели ушли? Щелчок прозвучал даже громче его голоса, и непривычно яркий свет успел как ослепить Уёна, так и испугать самого Сонхва, который не ожидал увидеть парня на диване. — Ты бы хоть звук издал, — держась там, где формально должно было располагаться сердце, испуганно протараторил Пак. — А где Сан? — и вопрос прозвучал уж слишком обеспокоено. — Занят своими мыслями... — всё ещё сонный ответил Уён. — А, мы не поссорились, если ты это хотел узнать, — опередил он, видя, как старший уже намеревался накрыть его очередным вопросом. Привыкнув к свету, Чон смог разглядеть некую папку в руках Сонхва: — Твой проект? — уже более участливо спросил он, сам не понимая, почему естественный интерес был частью его натуры. — Ага, хотел вам вместе показать, ну да ладно. Пак присел рядом на диван совсем близко — он никогда не испытывал неловкости рядом с Уёном, и даже лишний физический контакт выглядел как само собой разумеющееся. Он вытащил из папки совсем тонкую книжку, которая белыми пятнами плешивела по всей обложке, выкрашенной в цвет тёмной бирюзы, а по середине был рисунок такой же пятнистой рыжей лисы. Уён не сразу заметил, что название книжки было написано хангылем. — Это... — только и мог сказать он. — Что-то вроде нашей реликвии. Моя семья много поколений назад сюда переехала, и у нас осталось не так много таких вещей, но эта книга определённо с твоей родины, — и Пак аккуратно передал ему "реликвию", пока Уён пальцем вырисовывал так давно не виденные им начертания. — Она была совсем потрёпанной, где-то были оторваны куски страниц, — пролистывая аккуратно страницу за страницей, Чон видел, как бережно были наращены новые листы. — Кажется, там детские сказки? Уён не ответил, чувствуя, что всё-таки должен был выполнить свой моральный долг на тот день. — Мне так мама сказала, — не задумываясь, продолжил Сонхва. — Она не знает корейского, но всегда любила показывать мне её, — он тепло улыбнулся, полушепча своим привычно тихим успокаивающим тоном, — и говорила, что хоть и не может прочитать, но всё равно чувствует, что именно так выглядит нечто ей родное, ведь её родители всегда рассказывали о том, какая эта далёкая родина, — и словно теперь сам он показывал эту книгу своему близкому родственнику. Он на секунду остановился, чтобы увидеть, как Уён уже никак себя не сдерживал. — Думаю, на мне эта связь прервалась, и теперь я лишь сторонний наблюдатель. Но для тебя это по-настоящему важно, — Сонхва приобнял Уёна, пока тот всё никак не мог отпустить из рук детскую книжку. — Почему ты так добр ко мне? Я же знаю, что ты по-настоящему испытываешь к Сану, — слёзы неприятно катились по щеке, и Чон, побоявшись, что влага могла упасть на недавно восстановленные страницы, начал спешно тереть глаза. — Наверно, потому что ты хороший человек, — просто ответил Пак, — и я не могу относиться к тебе плохо из-за собственной слабости. В который раз ему казалось, что люди забирали всю его тревогу на себя? У Чона столько пальцев не было. Он только продолжил рассматривать тонкие страницы, которые никак не боялись показать свои признаки старины. — Что там написано? — Там написано, что Сонхва — дурак. Потому что Сонхва и правда был тем ещё дураком.