Ere thrice the sun done salutation to the dawn

      Марихуана была старомодной, и Хонджун до того пробовал её лишь раз с какой-то однокурсницей (или однокурсником, он уже не помнил), но вместе с Уёном пробирало на случайные бессмысленные разговоры и глупый смех. Ему было беспричинно весело, но это отличалось от того, что было, когда это самое веселье пробуждал в нём Сонхва — он ощущал землю под ногами, и понимал значения своих слов, только иногда чувствовал, что ещё секунда, и он проделал бы себе очередной прокол в ухе или сбрил бы себе все брови к чёрту. И ещё взял бы с собой Уёна, чтобы тот оценил. — Погоди, то есть вы так и не признались друг другу? — как-то их разговор зашёл не в самые спокойные воды. — Ну, у нас были свои моменты. А чтобы говорить напрямую... ты же понимаешь? — пропуская смешок, риторически спросил Ким. — Не-а, ты идиот? — всегда напрямую. — Наоборот, это такая тупость. Я ему "Я тебя люблю", и он мне "Я тоже тебя люблю". Ты как это вообще себе представляешь? — Хонджун представлял с трудом, он такими словами вообще не привык пользоваться — только иронично сказать Минги или тихо прошептать маме, потому что он никогда не влюблялся, потому что звучало как-то приторно-глупо, словно в действительности люди так не говорили, а только громогласно изрекали с экранов сквозь помехи телевизоров. — Нет, серьёзно, вы стоите друг друга, — его театрально-наигранный тон возмущений можно было принять за чистую монету.       Хонджуну всегда казалось, что Уён был "слишком" — слишком эмоциональным, слишком экспрессивным, слишком самонадеянным, как будто из шекспировских пьес (если Чон вообще знал, кто такой Уильям Шекспир), и Ким сначала думал, что парень просто входил в образ или же искренне верил в то, что был таким "слишком". Потом до Хонджуна дошло — Уён был просто другим. Он ведь даже не задумывался, что тот говорил явно не на своём первом языке, имел совершенно другой культурный опыт и как у него там было принято возмущаться и злиться. Уён просто был таким, и у Хонджуна словно рушились внутренние представления — он так не любил факт того, что его родители были приезжими, ему всегда было стыдно за это, как бы он их ни любил. И всегда отвергал эту часть себя, потому и не хотел, чтобы Минги общался с Юнхо, потому до встречи с Сонхва никогда не использовал их полные "чужеземные" имена — в его понимании это было неправильно. Он всё пытался себя убедить, что другие всегда косо смотрели на него, и излишнее напоминание, кем он был, могло всё сделать лишь хуже, но почему-то и Минги такое никогда не беспокоило, и Сонхва словно намеренно игнорировал — Хонджун считал это странным.       А этот scallywag* в излишне откровенной рубашке, просто заставив Кима погрузиться в свою личность, стёр все старые предубеждения. Хонджун был готов поклясться, что чисто из внутренней вредности попросил бы Уёна научить его парочке некультурных выражений на корейском, чтобы дуэтом окрикивать особо косящихся прохожих.       Когда они покинули загадочное цокольное помещение, гуляя по закоулкам Манчестера, они болтали и смеялись, а потом, как по часам, разошлись где-то на середине дороги по домам, потому что каждый из них неимоверно хотел спать. Напоследок Уён ему прикрикнул что-то про то, что грех не прикупить и Хонджуну кожаных штанов, но Ким уже не стал сильно зацикливаться на очередной фиксации Чона. И несмотря на все причины, на все переживания и проблемы, что вызвали эту встречу, Хонджун не думал о предстоящем, и скрипучее предчувствие где-то под диафрагмой не доставало его смутным наваждениями. Он просто был рад чувствовать усталость.       Последние несколько дней перед тем, как должен был закончиться его незапланированный отпуск, Ким провёл непонятно как. Он боялся встретиться с Сонхва и искушал себя одними только звонками, где Пак специально говорил тоскливым голосом, но не насаждал — видимо, на него особенно подействовал недавний звонок с вопросом о том, не собирался ли тот опять "без предупреждения" прийти к ним в гости — теперь каждый раз звонил, будто вновь и вновь надеясь, что однажды заполучил бы своё долгожданное приглашение. К Хонджуну один раз закралась мысль, что тот был вампиром и не мог зайти в чужой дом без разрешения хозяина, и всё, что останавливало от произнесения глупой шутки в слух не детский страх, что его собеседник и правда мог оказаться вампиром, а очередное нежелание даже вскользь поднимать тему их скорой встречи — Ким ещё был не готов.       Он с радостью слушал кассету, когда его накрывало болью, редко и несильно, и его даже посетило некое подобие вдохновения — с тех пор, как приехал в Манчестер, он впервые взялся за написание музыки. Работа в студии превратила для него всё волшебство творчества в тягучую рутину, и только после короткого побега из этой репитативной ловушки, его вновь захватило в процесс.       Он достал гитару, которую купил где-то в комиссионке ещё в первый день переезда, но забросил так надолго, что раздражённо спотыкаясь об неё каждый раз, собираясь на работу, спрятал далеко-далеко в шкаф. Ким не был мастерским игроком на гитаре, и часто бесился, что не мог нормально обхватить гриф, потому что пальцы были коротковаты. Но это было и неважно — главное ухватиться за очертания мелодии, а дальше можно было и на синтезаторе в студии сыграть или попросить вечно бухающего гитариста из группы, с которой они вот-вот должны были продолжить запись. Лишь бы выпала возможность.       Хонджун даже подумать не мог, что он всё это время имел шанс заниматься чем-то таким, просто опять загнал себя в рамки. Последние дни ему было хорошо наедине с собой — он изредка видел Минги с работы и даже попробовал обратиться к нему на полное имя, отчего тот подумал, что у него уже слуховые галлюцинации из-за ночных смен на работе; в один прекрасный момент он купил самый дешёвый термоядерный окислитель для волос и откопал среди полок ванны синьку, которой собирался красить футболку; что ж, теперь, красил голову. Хонджун знал, что его волосы после этого ждала неминуемая кончина, но перебороть хаотичное желание перекраситься для него было сравни идти против самого себя — абсолютно неестественно. Поэтому на работу в студию он поехал с головой голубой, как иногда просачивающееся сквозь томные облака небо. Правда в тот день сравнивать было не с чем — каждая чернеющая тучка старательно предзнаменовала более чем очевидный в их краях дождь.       В Factory всё такой же приставучий солист сделал ему несколько комплиментов по поводу "смены имиджа", но Хонджун серьёзно к этому не относился. Они продолжили так, будто никакого перерыва и не было, только не закрашенное чёрное пятно на стене служило напоминанием самого пугающе смешного события в жизни Кима — запах прогорающих насквозь трусов и живой плоти он забывать не собирался.       Между делом он даже успел позариться на новую местную аппаратуру, попробовать на вкус "новые" технологии и сыграть пару мотивов, что осели у него в голове, и звучало это гораздо лучше, чем на поддержанной гитаре. Только потом ещё умудрился получить подзатыльник по своей голубеющей башке за то, что "осквернял самую жгучую чику в их помещении". Ну да, подумал про себя Хонджун, те, кто так говорил, обычно дальше нового синтика и не смотрели — куда уж кожаным девчонкам до этой сексуальной машины звука. Кима увеселила мысль, что каких-то пару недель назад он и сам был почти таким же — только ему лапать клавишные не давали.       Проторчали в студии до пяти утра — от гитарного звона посинеть хотелось целиком, потому что дребезжащий ореол словно осел над ним, как если бы его собственное тело было языком колокола, ударяющимся о металлические стены, и пропускающим через себя нескончаемое дребезжание звука. И повесили бы его вверх тормашками для пущей визуальной убедительности.       Когда все начали расходиться, а шум утихать, Хонджун услышал — дождь всё ещё шёл. Или возобновился, кто уж его знал, поэтому пришлось кое-как вымолить старый забытый зонтик, который один из сотрудников припрятал на чёрный день. На Киме осталась грязная работа, вроде всё прибрать, собрать мусор и успешно его вынести, и в этот раз его дожидался всего один сорокалетний мужик, которого за глаза называли хранителем ключей. Он демонстративно бренчал ими, задавая намекающе чёткий ритм — "Ким, поторопись уже!" А он и торопился. — Какого хуя? — уже разнеслось прямо у входа, когда мужчина открывал дверь, чтобы выпустить их двоих в это царство дождя. — Что случилось? — становясь на носочки, Ким за тучным телом пытался рассмотреть причину настолько яркой реакции. А причина была такой, что он и сам повторил. — Какого хуя?       Там стоял Сонхва. Весь промокший и с потухшей сигаретой, которая уже давно просырела — стоял на площадке и смотрел на мужика, который уже готовился к очередной словесной атаке с утра пораньше. — Ой, да вы закрывайтесь, это мой друг. Я попросил встретить меня, — затараторил Ким, толкая того вперёд, и пока мужчина напряжённо бренчал ключами, закрывая студию, Хонджун мигом сбегал от мусорки и обратно, непонятно как находя в себе силы после ночной сессии. — До завтра, ну, то есть сегодня! — Успокойся уже, Ким.       Мужчина быстро их покинул, и они остались вдвоём. Пак выглядел как-то не так — держал лицо совсем равнодушно, ни одной эмоции не проскальзывало, а Хонджун уже давно понял, что Сонхва так не делал — всегда старался как-то задействовать мимику, хоть немного, потому что его ничего не выражающее лицо выглядело чрезмерно угрожающе, а самому Хонджуну было только страшно от того, что за этим могло быть, потому что привычки просто так не уходили. — С тобой всё в порядке? Ты чего вообще сюда пришёл? — это было просто любопытство, ведь он не искал с ним встречи, не хотел. Казалось, они и вовсе не должны были увидеть друг друга в ближайшее время; у Хонджуна были проблемы с предчувствием. — Да я... — Сонхва как будто пытался не выдавать себя. Он любил сдерживаться и не показывать. — Ты на телефон не отвечал, но я же не мог просто заявиться, — проглотив, сказал он, — но я звонил, а никто не отвечал. Я испугался, честно, — его глаза нервно замельтишили, и Хонджун не понимал — они ведь и дольше одного дня могли не общаться друг с другом, и всё было нормально, — а потом вспомнил, что ты уже на работу выходишь. Но я честно просто... — Надумал всякого? А чего не позвал, когда сюда пришёл? — Ким попытался перебить его, потому что видел, как ему тяжело было говорить в этом ритме, но сам уже ничего поделать не мог. — Так я... не хотел беспокоить, — весь мокрый и со своими глазами-стёклышками, блестящими непонятно отчего, ведь вокруг было совсем серо, он слегка подрагивал от каждого своего слова, и Хонджуна вдруг укололо — почему кто-то вообще мог испытывать настолько необоснованно сильные переживания за него без видимой на то причины, а он ещё удосуживался оттягивать и скрывать самое важное. — Прости, это тупо, но я ничего не мог с собой поделать.       Да ради всех проклятых версий Бога. — Ты невыносим, — и Ким преодолел те пару шагов за один размашистый, чтобы обнять его, приподнимая голову, чувствуя, как промёрзшая кожа грелась об его горящие щёки. Ему всегда было странно от прикосновений, и ещё страннее, когда на них отвечали, потому что, когда Сонхва склонялся над ним, чтобы точно так же накрыть его руками, он чувствовал себя невероятно беззащитным перед чужими эмоциями. Ещё момент, и Хонджун потерялся бы в них, и там его самого застали бы слабого, спустившего оборону. И ему никак было не вырваться из этих крепких объятий. — Что-то произошло? — шёпотом, опаляя вопросом чужую шею, спросил Ким. — Не здесь, — кратко ответил Сонхва, и Хонджун понял. Сам не зная как, но понял. — Ладно, пошли ко мне, дома сегодня пусто, — уже когда его выпустили из рук, сказал Ким, — придётся нам потесниться под зонтиком.       И, выйдя на улицу, он раскрыл, казалось бы, не вселявший никакую надежду зонт. — Хонджун, — чуть придя в себя, Сонхва смотрел на него уже более привычно раздражённо, упираясь головой в зонт. — Лишаешь меня последнего достоинства — заобнимал меня, как ребёнка, а теперь, — а он и правда пытался вести себя, как ребёнок, часто себя так вёл. Так ведь было легче?       Но зонт всё равно отдал, и Ким повёл своего спутника по излюбленно простому маршруту от студии до дома, где каждый дюйм земли пропечатал его размер ноги, и тогда только шаги Сонхва казались стёртой дороге незнакомыми, неуверенно сопровождая его бороздами и случайно попадавшимися камнями. Но чуть ли не спотыкаясь, он всё равно крепко держал зонт, и Хонджун лишь ближе к дому заметил, что во все те моменты зонт никогда не прекращал накрывать его от дождя.