Ere thrice the sun done salutation to the dawn

      Сонхва вёл себя странно. Как если бы он в обычном состоянии вёл себя адекватно, однако, предположив, что существовало некое понятие нормы Пак Сонхва, в тот момент он был от неё на приличном расстоянии, и даже расплывчатые объяснения про то, что без звонка в гости он прийти не мог, зато к студии пришёл с чистой совестью, вообще не имели никакой, даже той самой логики Сонхва. Поэтому Хонджун более чем с нетерпением ждал услышать, что же ему хотели сказать именно дома и нигде больше, однако вышло всё в точности наоборот: — Ты не хочешь мне ничего рассказать? — расположившись на уже привычном диване, Сонхва слегка потряс головой, словно пытаясь привести в порядок всё ещё не высохшие из-за влажности волосы, и единственное, о чём Хонджуну хотелось ему рассказать — это о том, где у них лежали полотенца. — Дашь подсказку? — Хонджун... — его взгляд был... требующим. Ким заметил, что парень редко старался надавить, чтобы добиться чего-то своего, но тот взгляд определённо был чем-то новым — наверно, именно так Сонхва смотрел на зашедших в магазин с дисками нежелательных постояльцев в их первый день знакомства — теперь это покоилось на грани будто бы совсем другой жизни.       Хонджун не любил намёки, и ему казалось, что и Сонхва тоже, но почему-то друг с другом они любили говорить не напрямую, как если бы пытались каждый раз проверить друг друга на понимание. И Хонджун боялся того, что понимал этот намёк, потому что не хотел верить. Он знал? — Ты встретился с Уёном? — Ким решил прощупать почву, всё ведь могло быть совсем по-другому. — Встретились сегодня... ну, получается, уже вчера, — этот ответ был слишком благосклонным в их замысловатой битве намёками. Могло ли быть дело не в этом?       Он хотел спросить, но вопросы, приходившие на ум, совсем не касались того, о чём он должен был сказать. Ему было просто интересно, но в этом не было ежесекундной необходимости — любопытно, какая же атмосфера была у тех двоих, выяснили ли они то, о чём не поговорили тогда. Но важно было абсолютно другое: — Т-ты знаешь... что я? — Хонджун мысленно проклинал себя за слабость, ведь уже столько всего произошло, чтобы подтолкнуть его к этому, но ему всё равно было сложно — как вообще он мог о таком рассказать? — Пожалуйста, Хонджун.       Это было несправедливо — ещё несправедливее, что именно тогда он чувствовал, как подступало то самое. Ноги уже были готовы подвести его именно тогда, когда он не мог пустить всё на самотёк. Он должен был сказать, а не позволить ему узнать самому. — Я твой соулмейт, Сонхва. Чёртов соулмейт...       Хонджун не любил плакать, и ему казалось, что и Сонхва тоже, но почему-то в тот момент дождливый Манчестер, так не похожий на них самих, возымел с ними близость в каплях, что стекали по их лицам. Перед глазами плыли пятна, завлекаемые чернотой, и Ким не понимал — то ли сейчас он опять погрузился бы в то самое состояние, где ничего нет, то ли это просто Сонхва встал с дивана, чтобы к нему подойти, то ли всё вместе. — Прости меня, — всё, что Ким мог выдавить из себя, пока чужие руки взяли его под локти, чтобы отвести к дивану. — Ты просто... дыши, Хонджун. Тебе сейчас плохо, да? — несмотря на ситуацию голос Сонхва звучал успокаивающе — он и обычно не отличался звонкостью, но тут сходил на полушёпот, будто пытаясь не задеть Хонджуна лишним звуком.       У Кима уже не было сил отвечать — удар резкий, как молния, и такой же острый, вскрывающий только недавно начавшие покрываться корочкой раны. В места, где заживали мелкие ранки одним большим кубарем боли, вновь обнажавшим всё без разбору.       Но в этот раз опять было иначе. Боль всегда была, её уже не чем было не побеждать, но он чувствовал, как то, что он всё ещё мог воспринимать из внешнего мира, не добивало его, как обычно, смешиваясь с образами реальности и давая боли некий физический ориентир. Хонджун держался за другое — он точно понимал, что они с Сонхва вместе лежали на диване, и тот со спины всё так же продолжал держать его за руки, но почти невесомо, словно боясь вызвать очередную реакцию. Сквозь неприятное раздражение, проходившее по его "открытой" коже, он чувствовал чужое тёплое дыхание на своей шее, и осознавал, что в сравнении его собственное тело всё сильнее леденело до того, что холод начинал жадно кусать и щипаться, обжигая его.       Он впервые чувствовал грани, обычно не существовавшие вовсе, когда не было деления на то, что он мог бы назвать хорошим и плохим, потому что до того было лишь невыносимо. Но осознаваемые прикосновения человека рядом не были такими — они не вмешивались в его боль, не усиляли её, а просто существовали обособленно, как нечто совершенно иного порядка. Словно... отвлекали.       А после он услышал:       С любовью и ненавистью, и страстями, как мои, они родились, и затем жили, и затем умерли...       Пел он ещё тише, несмотря на то, что Хонджун никогда не слышал, чтобы этот голос звучал так высоко. Он знал эти слова, не мог не знать, потому что по непонятной причине любил забываться в этой глупой песне. Однако теперь он, наоборот, сильнее хватался за то, что показывало ему в этом непрекращающемся потоке однообразия боли нечто новое.       Это кажется таким несправедливым, что мне хочется плакать...       Обычно в приступе слёзы обжигали щёки и не давали дышать. Он чувствовал, что тонул, а морская боль разъедала раны и внутренности, но он плакал не один. Почему всё было настолько иначе?       Ты говоришь: "И трижды солнце приветствовало рассвет"...       И он вынырнул от одной только мысли — сегодня, Сонхва, наверно, так и не смог уснуть, теряясь в своих страхах и догадках, и Хонджуну понадобилось проплыть целый океан, чтобы это понять.       Разница давлений была такой же резкой, как и в ощущениях — боль стихла мгновенно, и вот он уже видел своё заплаканное отражение в телевизоре, а за ним Сонхва прижался уже сильно к его спине, видимо, не контролируя себя. — Я всё, это было... это было не так долго, да? — его голос скрипел от сухости и скакал вверх, как у подростка, но он всё ещё держался. Встать бы сразу не смог, но факт того, что в сон почему-то не тянуло, удивлял ещё как. — Наверно, минуты две, — Сонхва будто всё ещё боялся говорить громче, шепча ему те слова в шею. — Хочешь поесть? Давай я воды хотя бы принесу... и тебе надо в душ. И спать.       Говорил со знанием дела, неужели..? — Не хочу спать, это было не так... больно, — Хонджуну было странно говорить об этом в открытую, он всё ещё чувствовал, будто был готов унести этот секрет в могилу, — погоди, в душ?       Этот раз определённо отличался от всех предыдущих, он уже собирался самостоятельно встать и покраснеть от данного предложения. Однако ему хотелось смыть с себя все те слёзы, пот и грязный манчестерский дождь, что впитались в его кожу. — Я тебе помогу. — А это, да ты чего, — Хонджун, как беспомощный жук, которого перевернули на спину, начал крутиться на диване, где места для них двоих было не так уж и много, и в попытке встать, свалился на пол — что-то это ему напоминало.       Но никаких остаточных эффектов не последовало. Он упал так, как падал много раз в своей жизни — без каких-либо признаков оглушающей боли. — Я в душ сам, а ты, — резко встав, Ким указал на своего гостя указательным пальцем, — можешь поискать у меня в комнате, во что переодеться, — и, словив лёгкий взгляд недоумения, сразу же решил уточнить, — господи, да, там есть шмотки Минги, не волнуйся. Прости, что испортил тебе возможность пошутить, — он и сам всё продолжал удивляться своей резвости — уж на чём он там продолжал работать после ночи в студии и рандеву боли на две минутки, он и предположить не мог, но всё с той же энергией он пошёл в душ, быстро захватив из комнаты первые попавшиеся домашние штаны и футболку, оставляя своего гостя лежать на кровати в полном недоумении.       Хонджун мылся долго, буквально наслаждаясь тем, как хорошо работал их отопительный котёл, и не загадывал наперёд, каким будет счёт за воду в этом месяце, потому что уже давно привык жить в долг. Он даже присел на пол, боясь, что от такого его разморило бы, и пришлось бы оттирать от их кафеля кровь с его приземлившейся после скорого падения ценнейшей головы.       Он не думал вообще — даже стараться не пришлось, из него всё выжало без остатка, но не было того оглушающего опустошения, не дававшего сделать следующий шаг. Хонджун вполне мог встать и пойти, просто ему нужно было это мгновение с самим собой и тёплой водой из-под душа.       Ким ещё долго мог бы медитировать под уже сходящими на нет струями из-под душевой лейки (потому что вода имела тенденцию заканчиваться), когда его безмятежное состояние было потревожено аккуратным стуком: — С тобой всё в порядке? — Сонхва звучал искренне обеспокоенным. — А? — но до Хонджуна даже не сразу дошло, что у слов, адресованных ему, был хоть какой-то смысл. — Я уже всё.       Но Сонхва это явно не удовлетворило, и он приоткрыл дверь, заглядывая внутрь всего одним глазом. Этого хватило, чтобы Хонджун, сразу среагировав, встал, скользя на мокрой плитке, и прижал дверь. — Ты что делаешь!? — его голос даже чуть-чуть надломился. — Я подумал, что ты там помер... — Так я же отозвался! — не прекращая, возмущался Хонджун. — "Я уже всё", — сымитировал Сонхва так, как если бы умирающая рыба умела разговаривать. — Что "всё"? Помылся? Умер? — он уже звучал наигранно, тоже повышая голос. — Тупица... — соскальзывая вниз и продолжая прижиматься к двери, сказал Ким про себя, даже не надеясь, что его услышат. — Тупица? — и после этого вопроса Хонджун был готов рассмеяться в голос.       Он быстро оделся и вышел из ванной, найдя Пака в своей комнате среди царствующего беспорядка. Ким успел позабыть, что в последний раз за него убирался Минги, и уже видел, как у гостя слегка поддёргивался глаз: — Я не буду вести с тобой серьёзный разговор, никогда. — Из-за срача в комнате? — после всего разговаривать так несерьёзно, как раньше, казалось чем-то абсолютно сюрреалистичным. — Скажи хотя бы, что ты не складываешь здесь грязные вещи? — хотя Сонхва говорил вполне серьёзно. — Ты настолько обо мне плохого мнения? — если бы Хонджун был тем, кто с ним разговаривал, то он бы определённо ударил самого себя, да ещё как. — Они лежат в корзине... в одной грязной кучей.       Сонхва больше не нужно было и слова — он начал аккуратно обходить комнату, словно боясь наткнуться на мину, собирая вещи и раскладывая их по каким-то только ему известным стопочкам. Хонджун и не рисковал вмешиваться в его рай систематизации — всё как и было в их первое "свидание" с сортировкой таблеток, и Ким всерьёз задумался, нет ли у Пака какого-нибудь ОКР.       Поэтому он решил стать зрителем со стороны и, взяв из угла свою гитару, начал наигрывать первые попадавшиеся в голову мелодии, словно задавая ритм этой странной уборки. — Тебе это и правда нравится? — с толикой иронии спросил Хонджун, скрестив ноги. — М? — Сонхва поднял на него взгляд с самым что ни на есть непосредственным выражением, как будто его спросили о чём-то совсем очевидном. — Меня напрягает, когда всё не по своим местам... это просто сбивает и раздражает. А когда я убираюсь, то как бы раскладываю свои мысли, и становится легче. — Замкнутый круг получается, — про подозрения насчёт ОКР Хонджун промолчал, потому что именно в тот момент он смог нащупать мелодию, и из под струн начала выходить Hey You от Pink Floyd. Он просто повторял перебор, представляя звучание остальной части песни прямо в голове. — Скажи честно...       Выйдя на лад с мелодией, Хонджун смог дотянуться и до своих мыслей — в том порядке, что вероломно пытался создать Сонхва в комнате, он нашёл и собственную ясность разума: — Это Уён тебе рассказал? — так же чётко продолжил Ким. — Я не буду на него злиться, просто скажи, — он решил предупредить сразу, потому что внутри понимал, во что бы ни вылился разговор Уёна и Сонхва, Пак бы не стал выставлять парня в дурном свете. — Нет, каким бы он ни был... Уёном, — метко подметил Сонхва, — он никогда не разболтал бы чужой секрет. Но он не умеет следить за языком и пару раз сболтнул лишнего, — у него промелькнула полуулыбка, — не напрямую, конечно, и я хоть дурак, но смог сложить один плюс один. — Вышло три? — улыбаясь с сожалением, спросил Ким. — И вот как понять, делаешь ли ты отсылку или пытаешься пошутить, что я реально тупица? — Сонхва аж выпустил из рук вещи, резко выпрямившись и смотря на Хонджуна с детским возмущением.       И Хонджун почувствовал, что постепенно начал понимать это. Некоторые моменты он воспринимал за должное, но теперь в каждом жесте, в каждой отвлечённой шутке была своя причина — Сонхва старался не нагнетать и будто всё так же отвлекал, как какое-то время назад, когда Хонджун мучался в очередном приступе боли. Это было слишком по-доброму, потому что Сонхва в первую очередь думал только о том, чтобы не вызвать у Кима лишнее беспокойство. И словно всегда так делал.       Ещё Хонджун понял другое — с Саном он, наверно, тоже был таким. — Мне от таких песен всегда хочется плакать... — Хонджун не сразу понял, о чём он. — Что? А, ну... — такого рода откровения всегда выбивали Кима из колеи, — в этом что-то есть? — В том, что тебе хочется плакать? — продолжая раскладывать одежду, усмехнулся Пак. — В том, что есть вещи, которые предназначались не лично для тебя, но они всё равно способны дойти до твоего сердца, — Хонджун не хотел проводить параллели. — Наверно, поэтому я бросил всё и решил заниматься музыкой. Слова, которые в простом виде ничего бы не значили, с мелодией обретают нечто совершенно новое... знаешь про синергию? — Хонджун, в университетах все это проходят... — но Сонхва внимательно его слушал. — Ну так вот слова и мелодия отдельно — ничто в сравнении с тем, что они дают из-за синергии... то есть в песне.       И пока Ким продолжал наигрывать мелодию, Сонхва тихо напевал текст песни, зажёвывая слова, словно не помнил их всех, но это была уже их синергия. — Я сегодня впервые услышал, как ты поёшь, — Хонджуну было неловко об этом говорить, но жадная идея подкрадывалась к нему семимильными шагами. — И ты выбрал ту песню. — Тебе же нравятся Smiths, — усмехнулся Сонхва. — Уён случайно упомянул... что ему тоже они нравились, — он боялся произносить имя Сана, оно было не из его жизни, и казалось чем-то неправильным, говорить о нём вслух. — Да, весь последний год старшей школы спал в обнимку с Louder Than Bombs, мне так и хотелось задушить Моррисси, — и Хонджун видел, что печаль Сонхва уже давно стала горькой ностальгией, — забавно так совпало?       Хонджун не хотел проводить параллели. — Совпало? Но разве тебе не кажется, что сейчас ты проходишь со мной через то же самое, что и с ним? — это была не ревность, ревновать к мёртвому было глупо, но в свете всего Хонджун теперь ощущал себя вторым. Он боялся этих мыслей, потому что были вещи и поважнее, но те так и чесались на подкорке.       Сонхва прекратил раскладывать вещи, внимательно разглядывая какой-то носок у себя в руке, а потом поднял взгляд, делая сильный вдох, готовясь произнести целую речь: — Хонджун, вы с ним слишком разные... — Да я уже понял, но... — что там должно было быть за этим но? — Нет, ты не понял, — и куда уходили его прекрасные манеры, запрещавшие говорить собеседнику "нет" прямо в лицо, — всё было совсем иначе. Я любил Сана очень долго, ещё до всего, но глубоко внутри понимал, что он просто не способен ответить мне взаимностью, потому что я для него был вроде брата. И я даже смирился с этой мыслью, хотя однажды почти решился ему обо всём рассказать, — Хонджун боялся упустить любую деталь — ему хотелось понять, действительно понять. — В общем, не рассказал. А потом появился Уён, и Сан впервые влюбился... и произошло то, что произошло. Я лишь желал, чтобы он был счастлив, неважно с кем. Моё чувство к нему было альтруистично, тебе так не кажется? — Твоё чувство было просто ужасным, люди не бывают настолько терпеливыми, — упрекнул его Хонджун. — В этом и разница, я не могу быть таким с тобой. Я стал эгоистичным из-за тебя, — он наклонил голову набок, кидая ответный упрёк в Кима. — Из-за меня? — Да, потому что я не смог бы смириться, если бы вместо меня был кто-то другой, — от того, насколько Сонхва было неловко из-за собственных слов, он разорвал зрительный контакт, но продолжил, — я словно в каком-то соревновании, где хочу быть первым, хочу, чтобы для тебя был только я и никого больше, хочу, чтобы ты не мог отвязаться от мыслей обо мне... — от собственных откровений, которые, скорее всего, полностью дошли до него самого только тогда, Пак начал задыхаться. — В этом и разница. И ты должен взять на себя ответственность, что я стал таким ужасным человеком, — и вновь его взгляд был на Хонджуне.       А Ким лишь пялился на парня, потому что тот буквально озвучил его мысли. — Это, конечно, мило, что ты с таким энтузиазмом говоришь о том, что ко мне испытываешь, но честно... — Честно? — Прошу, с этим носком в руке тебя невозможно воспринимать всерьёз.       Сонхва и забыл о том, что та вещица всё так же была у него, но, тем не менее, он надел носок на руку, демонстративно просовывая указательный палец в оказавшуюся в нём дырку. — Серьёзно, Хонджун?       Ким уже было потянулся, чтобы забрать носок и выбросить его к чертям, но Пак одёрнул руку: — Я зашью, у тебя есть чёрные нитки с иголкой? — выдал тот. — Погоди, носки зашивают?       Сонхва оставалось закатить глаза и ждать, пока Хонджун принёс бы всё необходимое, а после под тихо крадущуюся мелодию всё той же песни зашивать дурацкий носок, напевая те строки, которые он мог вспомнить.       И больше им ничего не нужно было. Они так сидели, пока домой не вернулся Минги, и, не ожидая настолько рано гостей, с перепугу сказал: — А мне он не разрешает носить эту футболку.       Только тогда Хонджун заметил, что на Сонхва была та бесформенная уже давно не принадлежавшая Минги футболка с псом Зубамищёлк*.