Ere thrice the sun done salutation to the dawn

      Хонджун ненавидел Бирмингем. Только они нашли подходящий отель (Хонджун благодарил что-то, что мог бы случайно назвать Богом, за то, что Сонхва, имея возможность выбрать более подходящее и дорогостоящее жильё, не заставлял Кима испытывать очередной диссонанс от разницы в их материальном положении, поэтому местом своего пребывания он выбрал отель, за который Хонджун бы и сам смог заплатить, если бы не джентельменские замашки Пака) и вышли осмотреться, как какой-то ублюдок, подстерегая из-за угла, набросился на них с ржавой трубой. Впрочем, нападать тот не собирался, только орал, что если ещё раз увидел бы, как их, дословно, "грязная ускоглазая диаспора" торговала на их территории, то они бы свои зенки и вовсе открыть не смогли.       Хонджуна не сильно удивляли такого рода расистские пассажи, однако тот факт, что каждый "ускоглазый" в городе обязательно должен был быть частью диаспоры, его взбесил. Сонхва только пожал плечами.       Они решили хоть немного обустроиться в номере перед тем, как строить свои планы. — Интересно, Уёну тоже такое прилетает? — Ким вспомнил, что, в отличие от него, семья Чона и правда занималась "торговлей". — М?       Сонхва был чересчур сфокусирован на раскладывании вещей из сумки — всё лежало в перфекционистской гармонии на кровати, образуя чёткий прямоугольник, и Ким решил нарушить баланс, взяв с угла фигуры полароид.       Он сделал снимок быстро, когда Сонхва ещё не успел поднять голову и заметить тот хаос, что Хонджун сотворил из его порядка. Но даже звук затвора и щелчка не мог отвлечь от того обряда, почти граничащего с обсессией, поэтому Ким решил рискнуть развязать язык в ожидании проявки: — Когда я в первый раз тебя увидел, то подумал, что ты самый красивый человек на свете. Как тот бог... вроде, бог весны? Адонис, да, — предполагая, что Сонхва был слишком занят, чтобы его слушать, Хонджун чувствовал, как кровь обжигала щёки от неловкости. — Ты был тем самым типом детей, которые в детстве увлекались мифологией? — и, как всегда, в самый нужный момент Пак посмотрел на него, намекающе приподнимая бровь. Интересовало того вовсе не детское хобби читать книжки с картинками про то, как Зевс обратился в золотой дождь. — Ой, заткнись.       Хонджун уже хотел переключиться, но ему этого не дали. Сонхва держал полароиды, что они сделали до этого — непонятно откуда взявшаяся фотокарточка Кима, где он спал, как ребёнок (неужто этот болван обыскивал его штаны?), а вот и та с привокзальной площади, и последняя, о существовании которой Ким не знал — он, вновь спящий, в студии. Скорее всего, уснул на мгновение, потому что Хонджун вообще не помнил этого инцидента. — Хонджун такой фотогеничный, он везде хорошо получается, — всматриваясь в полароиды, пробормотал Сонхва. — Моя задница чувствует, когда меня хотят сфоткать во сне, поэтому я специально перестаю пускать слюни.       Сделанный им до этого снимок уже начал обретать очертания, и Хонджун про себя подумал — Сонхва был не просто красивым. Тогда его первое впечатление не было нагружено ни чем — парень был для него чистым листом в чёрном свитере и причудливых кольцах, но теперь каждое выражение, появлявшееся на его "красивом" лице, каждое секундное движение пальцами, что перебирали фотокарточки, и он становился гораздо большим, чем просто застывший образ на одной из фотографий. Ни одна из них не смогла бы запомнить его таким, каким он был тогда перед ним. Собственная память Хонджуна жила лишь мгновениями, погружёнными в ту атмосферу, и он понимал, что сейчас это было всё. До ужаса эфемерно. Он боялся, что мгновения простого созерцания и осмысливания каждой детали в нём — далеко не навсегда. Всё проходило, и тогдашнее сейчас электризовало каждый орган чувств — наслаждайся, пока была возможность.       Он и правда был влюблён. — У меня были кое-какие проблемы с принятием собственной внешности, но когда человек, которого я считаю своего рода благословлением и даром судьбы, говорит мне, что считал меня богом... что ж это даёт стимул самооценке, — на пустующий угол, где до этого лежал полароид, Сонхва положил те самые снимки. И вновь идеальный прямоугольник.       Хонджун удивлялся искренности Сонхва. Словно тот понимал — Ким не очень хорошо читал людей, а сам был открытой книгой; слишком прост, даже открывать не надо было; вот почему Пак сам доставал книгу "себя" с полки, до которой Хонджун не мог дотянуться, открывал и читал с одного языка, переводя на "родной". Заканчивая одну главу, давал время переварить, прежде чем продолжить с новой. И каждый раз было интересно, на каком же языке была написана та книга.       Ким посмотрел на новый снимок ещё раз, который к тому моменту уже проявился, и протянул Сонхва. — Люди всегда будут говорить всякие гадости, но ты просто знай... — Хонджун ткнул пальцем где-то в середину полароида, — музыкант с Factory назвал тебя красавчиком, — и Ким неоднозначно подмигнул. — Такой хороший момент загадил, — выдохнув, ответил Пак, и когда в его сумке оставался только какой-то белый пакет, он встал с пола и пошёл в сторону кухни. — А с квадратом на кровати что? — у Хонджуна уже руки чесались его разобрать. — Это твоё барахло, можешь куда-нибудь спрятать, — вот же чёрт.       В его "барахле" лежала даже монетка, хотя большего внимания стоили выглаженные с педантичной точностью носки с трусами, и Ким даже вспомнить не мог, видел ли он в Блэкпуле гладильную доску.

***

      В городе косых взглядов было больше — неужто местная диаспора и правда чем-то плохим промышляла? На очередном переулке их поймала девушка азиатской внешности и сказала подойти к газетному киоску на следующем квартале. Хонджуна напрягало участвовать в местных заговорах, но Сонхва уже шёл своими километровыми шагами в сторону очередной безымянной для них улицы.       Киоск был уличным, не зайти, не выйти, как рыночный прилавок, обвешанный свежими выпусками журналов и газет, один из которых был уже февральский Smash Hits, гордо изображавший Duran Duran. Уён как-то же говорил, что хотел себе плакат с Джоном Тейлором*?       За киоском стоял парень, тоже азиат, с тёмными волосами и стрижкой "под горшок", которая, впрочем, его совсем не портила, и Хонджун не мог понять, выглядел ли тот юным или же взрослым. Сонхва без каких-либо сомнений подошёл к нему: — Добрый день. Не подскажешь, чем у вас в городе можно заняться? — его вопрос вызвал на лице парня воодушевление. — Купи местный еженедельник, и я расскажу! — скромный азарт играл в детских глазах. Скорее всего, тот был моложе, чем сам Ким. — В чём смысл тогда, если мы сможем прочитать всё из еженедельника? — спросил Хонджун, заметив, что этих самых еженедельников было очень много. Видимо, никому они не сдались, а пацан таким образом пытался хоть как-то пускать товар в ход. Маленький капиталистический монстр. — Ну, я его уже прочитал, и вам не придётся тратить время. Это выгодная сделка! — не давая вставить и слова, выпалил тот метафоричную аналогию работы всего рынка.       Хонджун хотел было возразить, но Сонхва уже протянул последнюю наличку, остававшуюся у него. — И не подскажешь, где здесь банк? Тогда можно без сдачи, — Пак вежливо улыбнулся, становясь очередной пешкой рынка.       Парень активно поделился с ним информацией, и, оказалось, что выдал даже что-то полезное. Неподалёку проходил местный музыкальный фестиваль, где мелкие группы с округи пытались воскрешать панк, пока не закончилось очередное десятилетие. — А зачем вам в банк? — спросил парень. Хонджун подумал, что мелкий был чересчур пытливым. Не просто же так им сказали подойти к нему. — А ты что ведёшь контроль деятельности всего азиатского населения Бирмингема? Что это была за девушка? — Ким выпалил это как-то поспешно и уловил сомнительный взгляд Сонхва, — он совсем, как Уён, — Хонджун сказал это уже потише, но откликом на его последнее замечание стало какое-то копошение под киоском и звук удара, словно жертвой стала чья-то голова. Через мгновение уже две пары глаз с характерным вырезом смотрели на них: — Ты знаешь Уёна? — у парня были высветленные волосы с маллетом и такие черты лица, что Хонджун почти был готов назвать того метисом (и шепнуть Сонхва, что каким бы принцем не был бы этот новоиспечённый знакомый Уёна, Пак для него всё равно был красивее). — Ты тоже его знаешь? — спросил Сонхва. — А я вот не знаю никакого Уёна, а вам лучше не знать никакого Ёсана, — и горшокоголовый начал заталкивать "принца", которого, видимо, звали Ёсан, вниз. — Зачем нас вообще сюда подзывали? — Киму было одновременно интересно и нет. Он не хотел, чтобы их впутали в какой-нибудь странный инцидент.       Когда Ёсан был спрятан, парень решил пояснить: — Во-первых, меня зовут Чонхо, Чхве Чонхо, — Сонхва заметно дрогнул, услышав фамилию. — Моё имя можете свободно называть, а вот его, — и он указал пальцем вниз, где должен был быть Ёсан, — не рекомендую. Его семья — одна из тех приплывших издалека искателей наживы... — Но ты сам назвал его имя, — не выдерживая, перебил Хонджун. — А ещё меня называют неосторожным, — раздался иронично холодный голос снизу. — Глупо вышло... в общем, его просто прижали парни неподалёку, вот он тут и отсиживается. А девушка, которую вы видели осматривается вокруг на наличие очередных придурков, — чётко разложил всё по полочкам Чонхо. Впрочем, какие планы строила та самая девушка, сказав им подойти к киоску, так и оставалось загадкой.       Хонджун тут же быстро сообразил об остальном — видимо, семьи Уёна и этого принца действовали в тандеме из разных точек. И сколько всего могло быть таких семей?       Ещё одна незабываемая страница жизни, которую хотелось уже пролистнуть. — Ну, ладно, нам проблем не нужно, так что мы пойдём, — сказал Ким, быстро забирая тот самый еженедельник. — Передавайте привет Уёну, — тихо ответил прятавшийся принц, и Хонджун только хмыкнул. Нелегче было попросить его номер и поговорить с ним самому?       Ким решил просто... игнорировать. Мало ли с кем можно было встретиться в чужом городе, и, казалось, Сонхва вполне себе разделял его взгляды, потому что без каких-либо лишних обсуждений они пошли вместе в банк. Точнее, Хонджун не особо горел желанием торчать в шумном педантичном здании, пропахшем типографской краской купюр и металлом монет, поэтому решил подождать снаружи. — Ты только покажи мне её ещё разок. — Чековую книжку? — Сонхва выглядел не то чтобы удивлённым, но в тихой насмешке скрывалось негодование, вроде Серьёзно? — Да, она просто красотка. — А мне казалось, ты так думал обо мне, — но чековую книжку всё-таки протянул.       Красота её, конечно, была в глазах видящего. Хонджуну она симпатизировала своей аутентичностью, редкостью — в его "мире" она была артефактом. А ещё книжонка была неразрывно связана с образом Сонхва, деталь, которую хотелось ещё раз отложить в сознании. — Тебя я теперь вижу каждый день, а её — на пальцах посчитать можно, — переводя взгляд то на Пака, то на книжку, оставляя незаметные отпечатки пальцев на поверхности — интересно, всю ли жизнь Сонхва хотел выписывать эти дурацкие чеки и снимать с их помощью наличку?       Пока он ждал Сонхва, то решил всё-таки изучить насильно купленный ими еженедельник, и Чонхо им не соврал — рядом с ними проходил упомянутый фестиваль. Всю неделю каждый вечер на сцену должны были выходить разные мелкие артисты и играть свою однообразный панк, потому что все они были такими. Впрочем, Хонджуну и не нужно было что-то из ряда вон выходящее.       Он отвлёкся и начал размышлять о том, что, быть может, Сонхва выбрал Бирмингем случайно, что это лишь перевал перед их конечной целью — Лондоном. А не ехали они напрямую, потому что чёртов Пак опять каким-то образом умело прочитал ситуацию — Ким оттягивал. Можно же было ещё вернуться в Манчестер и продолжить работать в Factory. Она же не закрывалась в тот конкретный момент. Зачем всё так резко, поспешно? Потому что Хонджун боялся перемен? Потому что это значило, что боль, которую он стал испытывать всё сильнее, вот-вот готова была сломать не тело, а его волю?       Он часто забывал, но теперь остатки эмоций, мыслей, что порождались из иллюзорного спасения, которое даровал ему Сонхва, проводя те сессии боли вместе с ним, оставались несмываемым послевкусием. Хонджун хорошо помнил, как в особо нетерпимые моменты думал о том, как хотел сбежать — умереть. Или хуже, желал смерти не себе... только теперь он мог это признать. В конце концов, дикие качели настроения были не простыми перекатами от счастья до страдания. Он так же преодолевал пороги любви и ненависти. Хоть второй порог и был навязанным, искусственным, Хонджун всё равно знал — это были его чувства.       Глупо умирать от любви, но когда он думал о том, что хотел убить его, не потому что так бы он избавился от боли, а из-за того, что именно он приносил ему эту боль, то любовь тут была ни при чём. Хонджун бы убил его из-за губительной ненависти. Он боялся, что однажды в такие моменты мог бы преодолеть некий лимит возможностей своего тела и придушить Пака, а тот, как жертвенная овечка, поддался бы, и Хонджун знал, что тот бы точно поддался.       Он бы мог перескакивать с одного отчаянного размышления на другое, но чужая рука, мягко приземлившаяся на его плечо, в очередной раз выловила его обратно в реальность. — Всё хорошо? — и в нужные моменты эта зубодробительная забота, как если бы он был самым хорошим человеком на свете. Хонджун испытал мини-приступ вины за все тёмные мысли и желания, что когда-либо испытывал в сторону Сонхва. — Думал о холодной войне. — О, ну... хочешь услышать дешёвый подкат про ядерную бомбу? — Хонджун этого не хотел.       Но кивнул. — Детка, ты прям-таки ядерная бомба, твои родители, случаем, не Советский Союз? — по лицу было видно, что он был абсолютно серьёзен. — Один из пяти, при чём один балл я накинул за твой настрой. — В этом и есть вся суть дешёвых подкатов.       И они пошли обратно в отель с кучей налички, которая им бы не пригодилась.