В солнечной лодке

      Лес приближался, наступая высокой багряной волной.       Пламя в руках у Стерха осыпалось искорками и вкрадчиво прошептало:       — Где твое сердце, Жрец?       Стерх не замедлил шага, лишь прищурился на рыжие всполохи и ответил:       — Мое сердце на месте.       — Неуже-э-эли? — томно вздохнуло пламя, взвилось, касаясь щеки Стерха, и со смешком предложило: — Надо проверить.       Трава сменилась низким колючим кустарником. Тропка расширилась. Огромные деревья обняли ее с двух сторон, засыпали яркими листьями, а затем переплелись ветвями, проткнули верхушками небосвод и угомонились.       Стерх шагнул в коридор между плотными кронами. Факел тут же погас и задымил, распускаясь пышным сизым цветком.       Красный лес просипел с гулким эхо: «Тук-тук», — будто передразнивая сердцебиение вновь прибывшего гостя.       «Тук-тук».       «Тук… тук», — аритмично, болезненно.       «Тук…» — тяжко, остро.       Стерх медленно вдохнул и поморщился — в груди стало непривычно тесно и горячо.       «Где-э-э… — глухо выдохнула чаща, — твое се-э-эрдце?..»       Опавшие листья захрустели под ногами, словно тонкие сухие кости. Воздух сгустился. Дым от факела скользнул вниз, к тропинке, и заструился среди яркой лесной подстилки, обтекая попадающиеся на пути кусты и камни.       «Где твое с-с-сердце? С кем?» — всколыхнулись дымные змейки.       Не останавливаясь, Стерх потер саднящую грудь, покосился на факел и усмехнулся:       — Ревнуешь, богиня?       Факел вспыхнул жарким белым пламенем и зарокотал:       — Наглец! Ты приносил мне клятву верности, а теперь позволяешь себе думать о каких-то… кто они? Прислуга? Рабы? Домашние питомцы?       — Мои близкие, — уточнил Стерх. — Последние шесть сотен лет я путешествовал не один, богиня, и вспоминаю сейчас друга и ученика — Рихарда. Скорее всего, он меня ищет. Или уже нашел и оплакивает. Кроме того, есть ещё грифон — Лай — очень привязчивая, забавная птичка. Хм, как бы они оба не натворили глупостей, и…       — Близ-ки-е, — злобно засипел факел. — Твое сердце принадлежит не только лишь мне, Жрец? Близкие? Они остались в мире живых, и это не дает тебе покоя? Тогда давай… спустим их сюда, в Дуат? Правда, они сделаются мертвыми, зато будут бли-и-иже к тебе, Жрец.       «Тук-тук, тук-тук, тук-тук», — тревожно зачастил лес.       — Не нужно, — попросил Стерх, ослабляя воротник. — Оставь, Сехмет. Не трожь.       — Забудь их! — властно велел факел и вновь задымил, раздраженно потрескивая. — Вспомни клятвы, что ты мне давал, и прими свою участь! Отринь земное!       — Заставишь меня пить водичку из чаши забвения? — улыбнулся Стерх, но богиня не приняла его игры — промолчала.       Из-под опавших листьев показалась мощеная дорога. На плоских матовых камнях лежал изогнутый золотистый клинок. Узкие желобки на его вытянутом серповидном лезвии были полны свежей, еще не свернувшейся крови.       — Ритуальный кхопеш*, — пробормотал Стерх. — Какая неожиданная находка. И кто же пал жертвой богини-львицы?       Беспокойно принюхавшись, он взмахнул факелом и свернул на обочину, в густые красные заросли.       «С-с-спустим их-х-х с-сюда-а-а…» — с издевкой выдохнул лес.       Первый проступивший из чащи силуэт оказался изящной статуей, оплетенной девичьим виноградом. Второй — похожий на сфинкса — поваленным стволом. На его белесой коре виднелись мелкие брызги крови с острым ароматом страха и неизбежности. Разлапистые кусты вереса наполнили округу тягучим хвойным духом, но все же не смогли скрыть легкого, едва слышного шлейфа случившейся здесь расправы.       «Тук-тук, тук-тук, тук…»       Стерх оглянулся и прищурился — неподалеку от него, привалившись спиной к дереву, сидел худой человек в пестром парчовом кафтане — мертвец. Стерх подошел ближе, присел рядом с трупом на корточки, положил факел на землю и приступил к осмотру: тяжелый бронзовый кхопеш оставил на теле глубокую рубленую рану от плеча до солнечного сплетения, кафтан уже успел пропитаться кровью — искусная золотистая вышивка на груди потускнела.       За обшлагом рукава покойника виднелся светлый уголок платка. Стерх потянул его, достал, расправил и внимательно рассмотрел изображенный на платке семейный герб — упитанного верблюда в обрамлении из цветов и колосьев.       По красному лесу прокатились быстрые шепотки: «Старший брат Семираха — рвач и мерзавец. Сехмет тоже искала у него сердце. Не нашла. Тук-тук. Тук-тук».       Стерх убрал платок с гербом за пазуху, встал и обернулся. Земля задрожала у него под ногами. Деревья тихо зашуршали, осыпавшись тонкими алыми листьями.       «Кто-о-о? — с опозданием повторило эхо. — Кто пал же-э-эртвой? Кто… кто-о-о? Тук-тук. Тук-тук».       Лесная подстилка захрустела, трава вздыбилась, обнажая чей-то блестящий вихлястый бок, с раздраженным шипением метнулась к Стерху, цапнула его чуть выше колена и спешно ввинтилась обратно под землю, взмахнув на прощание длинным раздвоенным хвостом.       Стерх рассмотрел норку, оставленную в земле странным существом и медленно присел на поваленное дерево-сфинкса, вытянув пострадавшую ногу и прислушиваясь к своим ощущениям. Перед глазами расплылись белые круги. Руки похолодели. От кончиков пальцев к ладоням поползли ядовитые чернильные пятна. Вспомнилось напутственное предостережение Маат: «Поищи в лесной чащобе — она полна чернильных душ. Только будь осторожен — сам не испачкайся!..»       Лекарский саквояж со снадобьями и инструментами остался в мире живых — до него было не дотянуться. Еще один из возможных способов лечения лежал совсем недалеко — труп купца еще не остыл, его кровь была теплой, но Стерх лишь брезгливо поморщился: «Прямо из горла́? Грязно и торопливо, как последний жалкий падальщик? Нет. Никогда», — затем он наклонился вперед и закрыл глаза — в голове зашумело, засвистело, заухало. В горле пересохло…       Красный лес застыл в предвкушении.       Факел потух, превратившись в бесполезную, обгоревшую до черноты палку.       Изящная статуя позади отравленного Стерха вдруг пришла в движение, стряхнула с себя оплетку из девичьего винограда и грациозно сошла с постамента. Мрамор ожившего изваяния наполнился красками — кожа порозовела, волосы легли на плечи пышной золотистой волной, пустые белые глаза обрели зрачок и льдистую голубую радужку, воздушная огненно-красная кисея платья задрапировала тонкое тело, ничего не показывая, но и не скрывая. Широкое золотое ожерелье вспыхнуло вставками солнечной слюды и самоцветов.       — С-с-сехмет, — подобострастно зашептала чаща и как будто сделалась ниже. — Та, пред которой трепещут. Око солнечного бога Ра. Великая…       — Замолчи, — сказала богиня. — Отвлекаешь.       — Сиятельная, могучая, — продолжили заискивать деревья и кусты, — опаляющая дыханием…       — Сожгу! — рявкнула Сехмет, и лес тут же боязливо притих.       Тяжело дышащий Стерх открыл глаза, увидел перед собой богиню, показал ей свои черные руки с вкраплениями крошечных точек-звездочек и заговорил первым:       — Сквозь меня… как будто просвечивает ночное небо. Красиво, правда?       — Это чернила, — хмыкнула Сехмет. — Они не захватят тебя полностью, Жрец, но изрядно попортят твое сердце, как вместилище духа, и твою магическую силу. Этот яд можно погасить кровью. Почему ты медлишь?       — Нет аппетита, — капризно буркнул Стерх, сполз с дерева-сфинкса, улегся на землю, скорбно сложив руки на груди, и снова зажмурился. — Кроме того, хм… сервировка оставляет желать лучшего. Да и само блюдо… с душком — я чую вора, расхитителя гробниц и братоубийцу. Он получил по заслугам. Нет уж. В бездну все это. В бездну.       Сехмет подошла к своему строптивому Жрецу, уставилась сверху вниз и ткнула его в бок носком золоченой туфли. Беседа неспешно продолжилась:       — Вставай, Жрец.       — Не могу. Я пал ниц перед своей богиней и растекаюсь чернильной лужицей. То есть, не совсем ниц и не совсем лужицей, но… я жду, когда на меня снизойдет благодать. И исцеление от моей богини.       — Несносный! И всегда таким был! Ты приполз к моему храму еле живым человечишкой, хромым брюзгой, но не прошло и двух солнечных циклов, как ты окреп и встал на ноги. Думаю, мое ритуальное вино с примесью жертвенной крови сыграло в этом деле не последнюю роль. Ты излечился и научился лечить других. После я сделала тебя еще сильнее — нечеловеком, воином, свободным носителем моего культа, и что вижу теперь? Вновь еле живое, брюзжащее, жалкое существо. Хочешь исцеления? Да ведь ты уже ни одной моей Книги не помнишь, ни одного Слова молитвы!       — Я не забыл священные Тексты, богиня, но цитировать их не люблю, потому что считаю в большинстве своем чересчур интимными — взять хотя бы легенду о Птахе и сотворении мира... хм. Но, не спорю, есть и вполне подходящие моменту строки, вроде: когда я вижу тебя — сердце мое ликует. Я приму тебя в золотые объятия, наполню счастьем, радостью, восхищением и весельем.       На грудь Стерху упала маленькая, но увесистая фляжка. Он открыл глаза, с трудом перевернулся на бок, сел, онемевшими руками подцепил притертую пробку, сделал пару быстрых глотков и заскулил от удовольствия — огненная медовая настойка обожгла горло, воспламенила сердце, мгновенно обострила все чувства, разогнала чернильную завесу… и удручающе быстро закончилась.       Стерх допил последние капли, с сожалением закрыл фляжку, встал и осмотрелся.       Вместо свежего трупа у соседнего дерева сидел обросший мхом скелет в тусклых тряпках. Поваленное дерево-сфинкс сделалось темнее, оставшуюся от факела палку засыпало листьями, только изящная статуя на постаменте ничуть не изменилась, лишь девичий виноград оплел ее плотнее.       — Богиня? — без особой надежды позвал Стерх, не дождался ответа, оставил фляжку у ног статуи, поправил лежащий за пазухой платок с гербом и вернулся к дороге.       Бронзовый кхопеш лежал на прежнем месте. Из-за почерневшей засохшей крови серповидное лезвие казалось полосатым.       Стерх поднял меч, выслушал от леса очередное: «Тук-тук», — и со вздохом направился дальше по дороге.       «Когда я вижу тебя, сердце мое ликует… — вновь с сильным опозданием прошептало эхо. — Сердце… ликует… мое сердце… сердце… сердце… тук-тук…»