В солнечной лодке

      Ярко-рыжая пустыня мгновенно превратилась в непроглядную тьму, вкрадчиво шуршащую под ногами.       Стерх остановился, принюхался и потоптался на месте, стряхивая песок с сапог. Куда идти дальше он не видел, не чуял и не ощущал. Мгла снова играла со Стерхом в прятки. Или в «кошки-мышки»? Дуат не признавал понятий «расстояние» и «время». Близко, далеко, долго, скоро, около — все эти слова в нижнем мире были всего лишь наборами букв, слегка похожими друг на друга. Лишь тяжёлый кхопеш в руке был как будто настоящим. Или ощущался таковым.       Стерх прислушался. Мгла лениво потренькала арфой и шепнула: «Я — твои глаза, Жрец. Я — твоя сила. Иди».       Песок снова зашуршал под ногами, но вскоре притих, сменившись плотным дёрном. Прохладная ночь наполнилась свежим ароматом травы. Слева зажурчала река, булькнула сонной рыбой. Впереди прорисовалась линия горизонта — синяя, туманная, размытая — и маленькое белое пятнышко, словно маяк. Чуть погодя пятнышко разделилось на несколько больших огней и один крошечный. Большие оказались окнами уже знакомой таверны с полукруглой золотистой вывеской, а крошечный — стеклянным фонарём рядом с крыльцом.       Стерх поднял фонарь за резную ручку и внимательно рассмотрел его содержимое — вместо свечи или лампы стеклянное нутро наполняли души-искорки — нежные, разноцветные, озорные. Сияющие, будто маленькие солнца.       Стерх поставил фонарь на место, указал на него мечом и объявил окружающей его мгле:       — Чудесная у тебя коллекция, богиня. Но я туда не полезу.       — Я и не настаиваю, — хрипловато ответила Сехмет, — даже протестую. В фонарике резвятся твои будущие пациенты — души интересных мне людей: тираны, завоеватели, фанатики всех мастей. Урожай за последнюю тысячу лет. Оцени деяния каждого из них и выдай своё заключение — предоставить душе ещё один шанс или всё-таки привести её к воротам Нефтиса.       — Оценить? — нахмурился Стерх. — Маат и её перу ты уже не доверяешь?       — Маат развеет их сердца пеплом, — вздохнула богиня. — Она умеет говорить душам только «да» или «нет», «белое» или «чёрное», а мне бы хотелось чего-нибудь серенького. В последнее время Дуат лихорадило, но нам с тобой удалось его подлечить — Маат снова может судить, а Сепа следит за чернильными душами, так что скоро наступят покой и нега. Никто и ничто не помешают тебе работать.       — Покой и нега? — переспросил Стерх и устало понурился. — Для меня эти слова синонимичны со словом «скука». Я не смогу выполнить твоё поручение, богиня. Оценить деяния того или иного человека не зная мира, в котором он жил — это всё равно, что ставить диагноз по карандашному портрету. Любое моё суждение будет слабым, жалким и хромым. Совсем как один несносный брюзга когда-то, на ступенях твоего храма… знаешь, я ведь пришёл к храму не за твоей милостью. Я даже не верил в то, что ты существуешь. Я увидел фонтан во дворе святилища — высокий, сладко журчащий, окружённый десятком храмовых львиц, но мне было всё равно — мне смертельно хотелось пить, поэтому я из последних сил ковылял к этому фонтану, спотыкаясь о лапы и наступая на хвосты. Возможно, эти самые завоеватели, фанатики, убийцы тоже чего-то смертельно хотели… в любом случае, я не стану их судить и отказываю тебе. Нет. С меня довольно.       Души-искорки беспокойно заметались внутри фонаря, цокая о стенки и рассыпая по траве разноцветные яркие блики. Тьма сгустилась. Духи-шакалы забились в свои норы, опасаясь гнева вспыльчивой богини. Дуат замер, приготовившись к огненной буре, но Сехмет промолчала.       Не ожидавший такого исхода Стерх попытался унять вспыхнувшее в груди раздражение, не преуспел, метнулся к таверне и толкнул окованную серебром дверь.       Полукруглая сцена пустовала, но в «Золотой рыбке» было шумно — растрёпанный юный квартет пытался одновременно удержать тучного Семираха на стуле, не задеть сервированный к обеду стол и силой напоить купца из широкой зелёной чаши. Семирах рычал, повизгивал и размахивал руками — не поддавался.       Стерх пригляделся к сердитому Семираху и усмехнулся — купец был пьян, причём, изрядно. Таверна тоже изменилась в лучшую сторону — вместо витрин со сладостями теперь красовались высокие винные шкафы, полные тёмных бутылей и горлышек.       — Дос… точти… мый! — вытаращился купец, облепленным квартетом. — Ска… жите им! Чаша забве…ния, вода… не буду, нет! Помо… гите, умоляю!       И Стерх помог, но по своему — подошёл, грохнул тяжёлый кхопеш прямо в центр стола, превратив часть сервировки в груду осколков, сверху бросил платок с гербом и уселся напротив купца. Испуганные музыканты разбежались в разные стороны, попрятавшись кто где. Широкая зелёная чаша, полная голубоватой воды, осталась стоять перед Семирахом.       Кхопеш на столе задорно блеснул золотистым боком. Желобки на лезвии вновь наполнились свежей кровью, и на платке с верблюдом медленно расплылось красное пятно. Купец стремительно побледнел.       Стерх вздохнул и поведал:       — Твой брат — Якоб — разграбил святилище в Гелиополе и хотел скрыть это преступление, но ты нагнал его в пути и поинтересовался содержимым каравана, за что и получил удар в грудь. Он ранил тебя, бросив умирать на постоялом дворе, а сам повёл караван дальше, в Мемфис, сбывать краденое и наслаждаться обществом местных гетер.       Семирах съёжился, всхлипнул, пробормотал: «Лучше забыть…» — обеими руками поднял зелёную чашу и поднёс её к губам… таверна вновь погрузилась в тишину.       Стерх медленно прошёлся вдоль винных шкафов, выбирая себе вознаграждение за труды. На тёмных полках содержалось множество способов забыться, смириться, отринуть прошлую жизнь, и Стерх выбрал самый коварный — молодое вино. Острое и совершенно непредсказуемое.       На пробке красовалась печать с львиной головой. Подходящая по размеру посуда нашлась на полке неподалёку. Стерх присел на широкий подоконник и залпом выпил первый бокал, почти не почувствовав вкуса. Второй заход порадовал уже знакомой горчинкой. После третьего зашумело в голове…       Таверна чуть приглушила яркое верхнее освещение — забывший обо всех своих печалях Семирах устроился на кушетке в углу и уснул, тихо посапывая. Кхопеш и платок превратились в стайку бумажных журавликов, вспорхнули и исчезли. Поруганная сервировка с хрустом восстановилась в прежнем великолепии. Растрёпанные музыканты высунулись из своих укрытий, но Стерх шикнул на них, вскрывая вторую бутылку, и они послушно юркнули обратно.       Время замедлилось и будто вовсе остановилось, а Стерх наконец-то распробовал — молодое вино отдавало яблоком и чистым огнем. Во мгле за окнами показался светящийся тонкий силуэт — Сехмет неподвижно смотрела куда-то вдаль — длинный шлейф её пурпурного платья напоминал застывший хвост опасной кометы.       «В бездну всё это…» — подумал Стерх, вышел из таверны, аккуратно прикрыв за собой дверь, чуть покачнулся, попытался сосредоточиться, не преуспел и невольно залюбовался ослепительной Сехмет — её прямой спиной в низком вырезе, светлой кожей, красным узором вдоль позвоночника, открытой шеей… даже если бы Стерх не был так пьян, это всё стоило бы рассмотреть поближе и прикоснуться. Тонкие застежки пурпурного платья призывно блестели.       Богиня обернулась и нахмурилась.       Стерх вздохнул — видимо, он думал о ней чересчур громко и огорчил, разочаровал… разгневал? Богиня подошла ближе. Сквозь теплую хмельную дымку светлые глаза Сехмет уже не казались такими ледяными, скорее пепельно-серыми? Рыжими? Золотыми? Стерх растерянно моргнул и наклонился ниже, изучая странные, изменчивые радужки. И ровные темные брови. И маленькую родинку на щеке. И аккуратные красивые губы.       Увитые золотыми нитями руки легли на щеки Стерха, отрезвляя его, чуть отстраняя, а затем притягивая вновь, еще ближе.       — Ждёшь наказания за своеволие, Жрец? — зашептали красивые губы. — Ты очень дерзко со мной говорил. Всегда, но сегодня особенно. Думаешь, я испепелю тебя или обращу пылинкой в моей бесконечной свите? Ц-ц-ц… не-е-ет, всё это скука, ты прав. Я придумала кое-что изощрённее. Да-а-а… что с тобой, Жрец? Ты такой покорный. Что с тобой? Ты совсем ослаб, мой свет.       Оцепеневший Стерх успел подумать лишь: «Наваждение». Перед глазами у него расплылись белые пятна. В голове вновь закружились яркие рыбы-тряпочки. Медленно, плавно, по часовой, про-о-отив…       Мгла захватила, окутывая теплым хвойным запахом вереса, затрещала, защёлкала, качнулась, будто на штормовой волне, и взорвалась грохочущим огненным смерчем. Всё вокруг сделалось пепельно-серым, затем рыжим, золотым, а после — невыносимо белым. Над головой Стерха взмыли тонкие мачты, опутанные алыми лентами, впереди появился едва различимый тонкий нос корабля и развевающийся пурпурный шлейф.       «Солнечная лодка… — осознал Стерх. — Я в солнечной лодке, в междумирье… нигде».       Грохот становился всё оглушительнее. Огненное марево недовольно зашипело и гулко ударилось о борта лодки. Стерх прислонился к центральной мачте, зажмурился от яркого света и… очнулся.       Огня не было. Пучеглазых рыб тоже, только дымчато-серое небо — низкое, матовое — и тишина. И белый иней на ресницах. И лёд. Много твёрдого холодного льда под спиной. Уже не Дуат, а обычный живой мир.       Стерх глубоко вдохнул и повернул голову — слева, в двух шагах от него стоял фонарь с душами-искорками. Души угомонились, слепившись в один маленький шар, и смиренно ждали своей участи. Небо и лёд сходились у линии горизонта изломанной, горбатой тёмной полосой. До города было не так уж и близко.       Стерх снова глубоко вздохнул, повернул голову в другую сторону и замер — справа, рядом с ним, почти плечом к плечу лежала Сехмет и задумчиво рассматривала дымчато-серое небо. Поверх её пурпурного платья был наброшен неприметный тёмный плащ, но светлая, будто перламутровая кожа и золотые нити в волосах сводили на нет всю маскировку огненной львицы.       — Неужели… — прохрипел Стерх, — ты решила меня отпустить?       — Нет, — отрезала Сехмет, — Более того, я не принимаю твой отказ. Души в фонаре… ты выполнишь мое поручение. И никаких карандашных портретов — тебе будет предоставлена возможность проследить жизненный путь каждого из этих людей, раскрыть их мечты, желания и пороки. Всю подноготную. Я приму участие в этом непростом деле. Кстати, с твоими близкими я познакомлюсь сегодня же. Ученик и грифон нам не помешают. Не бойся, Жрец, они не пострадают. Обещаю, что в пылу очередной ссоры я буду жечь тебя, а не их. Вернее, буду жечь тебя у них на глазах. Я буду сурова с тобой, Жрец, я буду жестока. Я излечу тебя от строптивости!       — Любовь к тебе вошла мне в плоть и в кровь, — улыбнулся Стерх, вспомнив нужные строки. — И с ними, как вино с водой, смешалась. Как с пряною приправой — померанец, иль с молоком — душистый мед.*       — Замолчи! — буркнула богиня. — Я буду жестока, я…       — Точеный лоб меня пленил, подобно западне из кипариса. Приманкой были кудри, и я, как дикий гусь, попал в ловушку.*       — Хитрец. Болтун. Пройдоха!       — Прежде всего, я тот, кого ты всё никак не можешь отпустить, хотя прогоняла дважды. В последний раз аж на тысячу лет, но… пойдём, моя госпожа. Души-искорки ждут нашего вердикта. Работы много, негоже отлынивать.