Огонь ревел, трубил и вздыхал, как разгневанный боевой слон.
Слон… Стерх как-то видел такого — стремительно приближающегося, с широким умным лбом, в панцирном наголовье и пёстрой укреплённой сбруе — золотистые пластины слоновьих доспехов бренчали, словно жреческие систры на церемонии снисхождения богов. Ушастый великан одним движением снёс деревянную катапульту, но испугался громового раската, шарахнулся в сторону и передавил после половину своей же армии.
Огонь, огонь, огонь… он заслонял бесконечное ночное небо, выжигал землю, плавно огибал неторопливо шагающего Стерха, не причиняя вреда, как и тот боевой слон.
Фонарь поскрипывал в руке. Римские холмы и долина между ними утонули в ослепительном огненном мареве.
Стерх в который раз огляделся и заворчал:
— Ты обещала экскурсию по золотому дворцу, якобы шедевру архитектуры. Пока что я вижу лишь пламя и пыль.
— Пламя и пыль есть основа мира, — просипела богиня сквозь агонизирующий Рим.
— А время? — приподнял бровь Стерх. — Это четвёртое измерение ты в расчёт не берёшь?
— Четвёртое… что?.. — фыркнула невидимая Сехмет. — Время — инструмент. Оно существует исключительно внутри человечьих голов — сковывает, шуршит и тикает, напоминая о скором финале, порождает страх — ещё один инструмент. Тебе страшно, мой свет?
— Ты уже спрашивала. Давно, ещё в моей чудесной пушистой юности. Тогда я имел неосторожность сказать «нет». Нет, богиня. Мне не страшно. Хм, интересно, а любовь для тебя тоже лишь инструмент? Скрепа, ошейник, рамочка?
— Стой, Жрец. Мы пришли.
Стерх замер внутри огромного рыжего вихря, на секунду прикрыл глаза… и гул пожара стих в то же мгновение. Вместо красно-чёрного неба над Стерхом навис огромный колосс — золочёный и величественный, несмотря на наготу и юное безмятежное лицо. Мостовая сменилась сине-белым мозаичным полом. Обгоревшие дома рассыпались в прах, закрутились беззвучной пылевой воронкой и застыли узорчатыми стенами, разноцветными колонами, сводами умопомрачительно высоких потолков. Слева и справа в полутьме нежно зашуршали фонтаны. За спиной у колосса появился водопад из сияющих капель, словно тонкий сценический занавес.
Полутьма наполнилась шепотками и приглушёнными выкриками:
— Император Нерон Клавдий Цезарь Август Германик… великий понтифик!
— Наделён властью трибуна… пятикратный консул, отец отечества.
— Золотой Дом — Domus Aurea.
— Нерон — Nero — поэт и лицедей.
— Убийца, тиран… позор отечества.
Стерх обошёл колосса по кругу и задумался: «Основание из мрамора, а сама статуя? Бронза? Да, наверняка. Зачем такая огромная? Тем более голышом — зад блестит, как начищенный… смешно. Зачем?»
— Греческая традиция, — вздохнула Сехмет. — Культ тела. Нерон гастролировал по Греции — Ахее — пел, актёрствовал, декламировал, принимал восторженные овации, вот и обнажился в бронзе.
Богиня вышла из-за водяной завесы. Её волосы были стянуты в строгий узел, но диадема и серьги нескромно сверкали изумрудами. Длинная белоснежная стола ниспадала тяжёлыми складками, укутывая Сехмет от ключиц до щиколоток.
Стерх с большим трудом отвлёкся от созерцания божественных щиколоток, вновь уставился на колосс и забормотал:
— Греческая традиция? Культ тела? Видимо, я более привычен к египетскому стилю в живописи и скульптуре, но… изображение нагого правителя? Немыслимо. Это участь неразумных детей, рабов, циркачей и… кхм. Любопытно, к кому из них подспудно причислял себя император?
— Да, любопытно… ты уже готов огласить приговор? Спишем убийства и жестокость на скудоумие? Инфантильность? Влияние окружения? Очерствение сердца? Швырнём Nero в Дуат, прямиком на весы с пёрышком, и понаблюдаем, как он будет гореть и корчиться? Швырнём?
Стерх прищурился:
— Пока нет. Нагими бывают не только дети и рабы, но и пациенты на осмотре. Нужно признать — я совершенно бесталанный судья, так что придётся действовать по старинке — диагностировать, врачевать… думать.
Жрец покачал головой и направился вглубь императорской резиденции. Сехмет бесшумно скользнула за ним, словно мерцающая белая бабочка.
Вдоль стен вспыхнули многочисленные светильники — Золотой Дом настороженно присматривался к гостям. Анфилада раскрылась аркой во внутренний парк.
Ночная мгла уже не была абсолютно чёрной, скорее, серенькой, будто слегка полинявшей. Выложенные самоцветами дорожки петляли меж розовых кустов и высоких конусов туи. Факелы на длинных золотых подставках гасли один за другим. Большой сонный пруд всплеснул большой сонной рыбой. Статуи атлетов и нимф выглядели растерянно, будто застигнутые врасплох.
— Сердце, — прошептал Стерх. — У каждого дома есть сердце. Где же твоё, Золотой?
— Тук-тук… — еле слышно отозвался купол в конце аллеи. — Тук-тук.
Стерх отправился на зов.
— Тук-тук.
Купол поддерживали роскошные колонны с инкрустацией из слоновой кости. Стерх потрогал изогнутую резную вставку: «Тонкая работа, небольшой бивень — слон был ещё молод», — поднялся по широким ступеням, и зашёл в просторную круглую комнату, тихую и пустую. Она странным образом напоминала присоединённую к дому беседку. Или гигантское яйцо изнутри. Или арену?
— Сехми, — засомневался Стерх. — Мне кажется или сквозь эту декорацию просвечивает…
— Да, Жрец, — богиня рассмотрела свод купола — чёрный, в золотых звёздах. — Просвечивает, всё верно. Дворец Нерона будет разрушен, а на месте сонного пруда с сонной рыбой построят арену — амфитеатр Флавиев, он же Колизей. Гладиаторские бои, реконструкции сражений, травля диким зверьём… веселье.
— О времена, о нравы. Лучше бы оставили пруд. И рыбу.
Сехмет хмыкнула, достала из фонаря красную душу-искорку, чуть сжала её в кулаке и выпустила. Искра осторожно приблизилась к Стерху, в ужасе отпрянула, метнулась на самый верх и забилась в сердцевину звёздного купола — спряталась.
Стерх и богиня озорно переглянулись:
— Сехми, радость моя, ты уверена, что он уже помер? Такой живчик — шур-шур, шур-шур.
— Уверена, мой свет. Наш подсудимый не только упокоился, но даже слегка истлел, а затем сквозь его усыпальницу проросло чудесное ореховое дерево.
— Фундук?
— Жёлудь Юпитера (1).
— Из императора выросло дерево? Неплохой финал.
— Финал? Ни в коем случае. Усыпальницу разрушили, останки выволокли на свежий воздух, сожгли вместе с деревом, пепел сбросили в Тибр, а на месте склепа возвели… милую часовенку.
— Орех-то за что?
— Его верхушку облюбовала стая воронья.
— Перфектно, моя госпожа.
В центре зала появился мраморный стол на толстых, будто слоновьих ногах. Столешница зашуршала многочисленными свитками, папирусами, на ней выросли стопки глиняных табличек и книг.
Стерх осмотрел стол с жадным интересом, схватил первый попавшийся свиток, развернул его и прочёл первые строчки:
— Сехми, это же подлинная рукопись историка Светония! Прекрасно! «Жизнь двенадцати цезарей»… где у нас тут глава о Нероне… вот, нашёл! Здесь как раз закладка… хм… «Росту он был приблизительно среднего, тело — в пятнах и с дурным запахом, волосы рыжеватые, лицо скорее красивое, чем приятное, глаза серые, близорукие, шея толстая, живот выпирающий, ноги очень тонкие». Странно, по-моему, описание
слегка не соответствует нашему бронзовому колоссу. Как думаешь, это скульптор
слегка польстил заказчику или Светоний
слегка приуменьшил императорские прелести?
Сехмет уселась на край стола и зажмурилась, как довольная кошка. Её мурлыканье проникло Стерху, казалось, сразу в мозг:
— Думай, Жрец, думай. Можешь посмотреть и другие хроники, сравнить. Здесь Труды Диона, Тацита, мемуары и завещания, записи счетоводов, хозяйственников, ростовщиков, торговцев… гетер. Всё самое интересное, вкусное, пикантное. Вся история Рима. Думай.
Стерх улыбнулся — хитро, лукаво — отложил свиток, подкрался к богине со спины и нежно прошептал ей на ухо:
— Ты ведь знаешь, как горячо, вожделенно и всепоглощающе я люблю тебя?
Сехмет покосилась на него с укоризной. Стерх положил подбородок ей на плечо, томно вздохнул, не отводя преданного взгляда… богиня постучала коготками по столу, раздражённо фыркнула, но всё же смягчилась и снизошла:
— Какое желаешь? Красное? Белое? Жёлтое?
— Фалернское, — выбрал Стерх, — белое, выдержанное. Сухое. Хотя… я бы продегустировал и другие сорта.
На столе, между книгами и свитками, заблестели горлышки изящных кувшинов, тёмные чаши и разномастные блюда с закусками. Из-под стола выехала тележка с посудой и приборами.
Стерх радостно всплеснул руками: «Какое счастье, что не амфоры! Терпеть не могу вскрывать их смолистые пробки», — и озадаченно осмотрелся:
— Сехми, мы ведь никуда не торопимся, правда? Думаю, нам будет удобнее, если здесь появится хоть какая-то обстановка.
Богиня кивнула, присела на возникшее перед ней широкое кресло, указав Жрецу на соседнее, такое же массивное и вычурное, и сложила ноги на низкий пуф.
Ковры, плотные напольные подушки, светильники, ширмы из алой кисеи — сердце Дома становилось всё уютнее и уютнее, а судебный процесс и вовсе обещал быть захватывающим… если бы Сехмет не отмахнулась от бокала с вином:
— Нет, нет! — сердито насупилась она. — Дегустируй сам. Я не буду.
Сердитая и насупленная львица в планы Стерха никак не входила, поэтому он примостился на подлокотник ее кресла и заворковал:
— …распахнута двустворчатая дверь, откинута щеколда — любимая разгневана донельзя. Взяла бы хоть в привратники меня! Ее бы выводил я из терпенья, чтоб чаще слышать этот голос гневный, робея, как мальчишка, перед ней… (2)
— Прекрати! — воскликнула Сехмет. — Ты прекрасно знаешь, как на меня действует это людское пойло! Не соблазняй!
— Быть бы мне черной рабыней, — продолжил соблазнять Стерх, — мойщицей ног. Мог бы я вволю… кожей твоей любоваться (3)… попробуй, дорогая, совсем немного, ка-а-апельку. Я выбрал для тебя розовое вино — сла-а-абенькое и нежное.
Богиня приняла кубок, обнюхала его, пригубила и с неохотой резюмировала:
— Да… оно вполне достойное. Конечно, с жертвенным нектаром из храма в Карнаке не сравнить, но… вполне достойное.
У львицы был такой сосредоточенный, суровый вид, что Стерх не удержался — наклонился и попробовал
вполне достойное розовое вино прямо с её губ — головокружительно сладких, мягких и податливых, но…
Справа раздался чей-то противный писк — как оказалось, это душа-искорка отлепилась от потолка, спустилась вниз, зависла над столом и громко, возмущённо напоминала о себе.
Изумлённый таким нахальством Стерх рявкнул:
— Умолкни!
Искорка притихла, но сделалась намного пунцовее, чем раньше.
Сехмет отпила ещё и поведала:
— Nero привык находиться в центре внимания. Сейчас, даже будучи мёртвым, он осмелел и желает продекламировать речь, а то и принять участие в наших с тобой мистериях. Предлагает в вечное пользование отару шлюх и танцовщиц, а в услужение — стадо рабов.
— Каков наглец! — зло ощерился Стерх.
— Император, что поделать… а кроме того, поэт, музыкант, актёр… в общем, тяжёлый случай, — добродушно прыснула богиня и протянула Стерху уже пустой кубок. — Подлей ещё, Жрец. Капельку… того, розового.
— О, это я мигом! Вот, попробуй ещё этот сыр, он удачно сочетается с пряным винным послевкусием.
— М-м-м, действительно… удачно. Какой же ты плу-у-ут, мой свет.
— Благодарю за доверие, госпожа. А теперь займёмся нашим пациентом. Я зол на него, так что, думаю, управимся быстро.
* * *
Солнце осторожно коснулось алой кисеи, разрисовало ковры и колонны тонкими красными прямоугольниками, затем поднялось выше, потянув прямоугольники за собой, и оставило взамен длинные тени — синие, рыжие, багряные.
Стерх дочитал последний абзац, отложил древний фолиант, резко поднялся на ноги и прошёлся туда-сюда, нехорошо поглядывая на застывшую душу-искорку. Якобы задремавшая Сехмет тут же «проснулась», сквозь ресницы наблюдая за перемещениями Жреца. Золотой Дом встревоженно зашептал:
— Тук-тук, тук-тук, тук-тук… тук-тук.
Стерх поднял кувшин с самым крепким вином, плеснул в чашу, выпил залпом и снова налил.
Богиня прищурилась:
— Наш суд немного затянулся. Ты готов огласить приговор?
— Готов, готов… ещё как готов, — прохрипел Стерх, налил себе ещё вина, выпил и рявкнул: — Виновна!
— Я? — лениво усмехнулась богиня. — Ты обвиняешь
меня в шалостях Нерона?
— И не только Нерона… — Стерх убрал пустой кувшин и взялся за следующий. — Во всех этих книгах, свитках, папирусах о-о-очень много досужих сплетен, слухов, нелепостей, словно отвлекающей липкой шелухи, однако… я смог выделить общие, хм, «симптомы» сразу у нескольких императоров — Калигулы, Нерона, Коммода и Гелиогабала. Да что там говорить — их судьбы настолько похожи, что… полагаю, они страдали от одной и той же хвори, причём, эта болезнь была скорее души, чем тела. Признаки заболевания я заметил и у императора Луция Вера, но он хотя бы не проявлял жестокости. Одинаковые симптомы, одинаковые линии судьбы, как будто по схеме — восхождение на трон юного императора, ликующий Рим, многообещающее начало правления, благие деяния во имя народа, дары и овации, а затем… жестокие убийства, насилие, казни, непомерная похоть, пьянство, ощущение полнейшей вседозволенности и жажда ещё большей власти, а в финале юнцы, будто сговорившись, объявляли себя живыми богами. Думаю, власть тоже своего рода любовь. Огненная, страстная, аж дотла. Любовь к себе и собственному непомерному эго. Все эти высокородные мальчишки… ты внушила им идею всемогущества. Ты! Я уверен.
— Чушь! — хмыкнула богиня, поднялась с кресла и грациозно прошлась по комнате. — Неубедительно, уважаемый судья-квестор. Твои обвинения выглядят ещё более голыми, чем тот бронзовый колосс.
Вино горчило. Всё вино. И белое, и красное, и жёлтое. Розовое тоже. Дегустировать расхотелось, а вот привести аргументы, доказательства, доводы…
— Калигула построил корабли, — монотонно проговорил Стерх, — огромные, с парусами из пурпурного шёлка, лентами на мачтах и золотым убранством. В точности как твоя солнечная лодка, только в миниатюре. При этом Калигула не умел плавать и очень боялся воды. Нерон предпочитал пурпурные туники, без устали бренчал на кифаре — аналоге твоей любимой арфы — и время от времени что-нибудь или кого-нибудь поджигал. Масштабненько так, с размахом. Коммод… залил улицы Рима кровью и вином, любил облачаться в пурпурные златотканные одежды. Кстати, все вышеупомянутые мной императоры держали львов и регулярно кормили их гражданами и негражданами Рима. Все императоры до поры поклонялись Юпитеру, прятались от громовых раскатов, а потом вдруг резко осмелели — наплевали на громовержца, попортили его статуи и разорили храмы. Конечно, зачем Юпитер, если есть воплощенный огонь — Сехмет… или как ты им представлялась? Бог-Солнце? Гелиос? Ра? Яр? Неважно. Ах да, был ещё император Гелиогабал. О-о-о, такой чудесный юноша! Кудрявый, просто прелесть! Твоя последняя попытка в Риме? Угу. И снова пурпур с золотом, дикие львы на арене, люди-факелы, реки крови, вино, обожествление огня, затем обожествление самого себя, блудницы, запряжённые в колесницу, волоокие банщики, оргии, всё по схеме. Он тоже сидит сейчас в нашем фонаре, правда? И Коммод? Дай-ка посмотрю… ага-а-а, во-о-от, все здесь, ждут своей участи. Видимо, они неправильно поняли словосочетание «огонь любви» и разочаровали тебя. Всё верно?
Сехмет промолчала. Спина и затылок богини не выражали ровным счётом ничего. Солнце ушло за горизонт, сердце Дома и парк потемнели, но светильники не зажглись. В спустившихся сумерках ярким пятном горел фонарь с душами. Пунцовая искорка съёжилась над заваленным бумагами столом. Сехмет застыла неподвижным белым силуэтом.
— Сехми? — Стерху показалось, что богиня вновь превратилась в безмолвную статую, но он не мог не спросить. — Все эти высокородные мальчишки-императоры… Сехми, ты что… ты пыталась найти мне замену?
Богиня обернулась и хлопнула в ладоши, зажигая на колоннах зелёные светильники.
— Не замену, нет. Шесть веков назад ты отдал одному мальчишке крупинку своей силы и получился Рихард — ученик, который любит тебя без памяти. Я тоже отдала крупицы силы и не единожды, но получились монстры. Один за другим. Полный фонарь жестоких душ. Почему, Жрец?
— Время и страх, — ответил Стерх. — Ты выбрала не те инструменты. Ученики боялись тебя и все как один пытались высчитать сколько времени жизни ты им отмерила — нанимали астрологов-предсказателей — египтян. Трасилл у Калигулы, Херемон у Нерона, Балбилл у… египетские астрологи, оракулы пообещали юнцам скорую смерть, но не объяснили при этом, что смерть для будущего нечеловека — это только начало. И ты не объяснила.
— Почему я должна была объяснять очевидное?! — всё же вспылила Сехмет, несмотря на несколько бокалов достойного розового. — Я и так рассказала им о строении души! О величии составляющих её Ка и Ба после смерти бренной оболочки!
Стерх не выдержал и расхохотался:
— Перфектно, моя госпожа! Вот это действительно перфектно! Могу себе представить лица изнеженных римских мальчиков, которым здоровенная огненная дама с львиной головой пообещала счастье… но только после смерти, мол, не бойтесь, дети мои, когда ваши жалкие человечьи тушки развеются пеплом, начнётся са-а-амое интересное, клянусь! Из вас вырастет дерево! Ой, нет, лучше мы возьмём кусочек вашей души под названием Ба, превратим его в птичку… вы будете летать! Или не летать, а только прыгать, как саранча, но зато до небес! То-то эти мальчики бросились без ума тратить наследство и совокуплять всё, что движется! Ох… прости, Сехми, но это очень смешно… очень!
Сехмет вновь протянула Стерху пустой кубок и призналась:
— Я пробовала обучать не только юношей. Тиберий неплохо себя проявил по началу, но… потом всё равно сошёл с ума и спился.
— Я тоже скоро сопьюсь, — фыркнул Стерх, подливая богине достойного розового. — Только не от страха, а от меланхолии, когда ты в очередной раз меня прогонишь. Хотя нет, уже не сопьюсь — Рихард не позволит. Знаешь, он постоянно отбирает у меня фляжки и…
Стерх не договорил, потому что богиня вдруг прислонилась к его плечу, в миг сделавшись невысокой, хрупкой, несчастной и как будто потерянной.
— Мой свет, — ласково прошептала она, — ты ведь знаешь, как горячо, вожделенно и всепоглощающе я люблю тебя?
— Да, Сехми, — улыбнулся он, — я знаю. У меня даже парочка шрамов имеется от твоей чрезвычайно горячей любви, но я не ропщу.
— И что мне с ними делать? С этими душами? Уничтожить?
— Ни в коем случае! В них столько гордыни и самолюбования… отправь императоров на перевоспитание к Сепе, в Дуат. Преврати поганцев в двухвосток или червячков, пусть шуршат в земле, плюются чернилами и осознают, что быть деревом, птичкой или саранчой не так уж и скверно. А потом, в следующем цикле, можно повысить их до рыб-тряпочек. Заодно Сепу повеселим и научим Калигулу плавать.
Сехмет кивнула — одобрила, взмахнула рукой и душ в фонаре немного поубавилось, но пунцовая искорка зацепилась за край стола и громко заверещала. Стерх удивлённо протянул:
— Вот это фру-у-укт!
— Nero, — пожала плечами богиня. — Самый упрямый из всех. Продержался у власти четырнадцать лет… Он протестует. Говорит, что его нельзя в двухвостку, потому что он артист и музыкант, человек искусства. Кричит, что с творческими личностями так поступать не есть хорошо — это преступление против людского рода в целом и его великой личности в частности.
— Музыкант… — встрепенулся Стерх. — Точно! Отправь его в таверну! В «Золотую рыбку», переучивать тамошний квартет этих… арфистов, кифаристов, кто они там? Да! Заодно возьми у Маат корзину тухлых овощей и отдай Семираху — пусть прицельно бросает в императора каждый раз, когда квартет будет выдавать фальшивую ноту. Прицельно! Артист! Ха-ха! Видали мы таких артистов! Нельзя ему в двухвостку, видите ли, человек искусства, угу… пускай переучивает и страдает!
Сехмет захихикала и поманила искорку когтистой ручкой…
Вино перестало горчить. Дегустация продолжилась, плавно перетекая в приятный вечер. Парк и Дом подсветились огромными рыжими факелами.
* * *
Сгоревший и воскресший Рим остался где-то далеко, за пеленой времени. Серо-чёрное небо осыпалось мелким снегом. Ледяное озеро жалобно захрустело под тяжёлыми шагами — боевой слон в золотых доспехах преодолел заросли сухого камыша, вышел на мощёную дорогу и направился к спящему городу. На спине у ушастого гиганта покачивалась уютная башенка, со всех сторон закрытая коврами.
Слон приблизился к двухэтажному дому в конце улочки, обнюхал окованную серебром дверь и деликатно постучал в неё хоботом.
Дверь распахнулась в ту же секунду. Рихард со вздохом пробормотал: «Почему я не удивлён?» Грифон же напротив — вытаращился на звенящего доспехами гостя и в ажитации приоткрыл клюв.
Слон осторожно улёгся. Из башенки выбрался очень серьёзный, взъерошенный Стерх с фонарём и бездыханной богиней на руках, кое-как, зигзагами, дошёл до двери и привалился к косяку вместе со своей сиятельной ношей.
Слон превратился в чёрную тень и исчез. Грифон закрыл клюв, моргнув третьим веко.
Рихард строго посмотрел на наставника:
— Где ты был?
— Дрб… дб-рый ве-чыр, — с ходу опростоволосился Стерх. — Мы кта… хат… ка-тались. Ка… качает, жуть… т-туда-с-сюда, ту… да… сю…
— Что с ней? — раздражённо перебил Рихард, указав на богиню. — Она жива?
— Кхм, — озадачился Стерх. — См-тря что ты прд… под-ра-зумеваешь под с-словом «жива»… кхм… вид… дишь ли, обычно она не спит. С-совсем. То есть, она сп… спит, но только, только…
— Будучи мертвецки пьяной? — отчеканил Рихард.
Стерх поморщился от такой формулировки, но всё же кивнул, грохнул фонарь на пол прихожей, перехватил Сехмет поудобнее и понёс её и себя на второй этаж. Ученик ринулся следом и с ворчанием подстраховал их на лестнице, грифон же ловко поймал упавшую с богини диадему.
Стерх зашёл в первую попавшуюся спальню, бережно уложил Сехмет на кровать, повалился рядом, отдал Рихарду сюртук, стряхнул сапоги, сгрёб львицу в объятия, угнездился и вздохнул: «Как хорошо… какое счастье…»
Достойное розовое совсем не шумело в голове, лишь растекалось по венам тёплой патокой, делая непослушными ноги и язык.
Уже засыпая, Стерх спросил: «Урок латыни закончен, моя госпожа? Римляне в Дуате. Кто следующий?»
Сехмет не ответила, но Стерху приснился очень яркий и приятный сон — прохладный предрассветный час, пунцовое небо, мелкая запруда, тёмные крупные листья, толстые стебли, корни — полные сока, хрустящие — и цветы — белоснежные воронки с жёлтыми тычинами. Белокрыльник… а дальше — заросли осоки, вальяжный, медленный Нил, пристань… Мемфис и храм на пологом холме…
Ха-ка-Птах с десятью пилонами.
Египет.
