Спасите наши души

— Отнеси-ка это все в начальство. С этими словами Воронцов, внезапно всплывший перед моим столом, небрежно швырнул кучку желтых папок. — А сам не в состоянии? — я посмотрела на него исподлобья, выглядывая из-за монитора компьютера. Все утро шел мокрый снег с дождем. Дороги превратились в жидкое месиво, по которому практически невозможно было передвигаться пешком. Солнце спряталось за серой пеленой неба и не собиралось показываться до самой весны, как мне казалось. Надо мной нависла громоздкая тень, не отпускало чувство тревоги. Мой мир катился в тартарары! Моя карьера и служба, личная жизнь, душевное состояние — все стало на второй план, стоило подполковнику Гидалевичу вернуться в мою жизнь таким изящным и будоражащим душу движением. Его появление означало армагеддон, и я не могла объяснить свою нарастающую панику. Выход был, конечно, один — встретиться со своим страхом и ночным кошмаром лицом к лицу. Либо сбежать, уволившись. Как читатель знает и понимает, я была из тех, кто предпочел бы второе. Однако же на тот момент это Следственное управление стало для меня своеобразной зоной комфорта, которую я не хотела терять. И прошедшей ночью было вынесено решение — оставаться на своем месте до конца. Гидалевич, с которым у меня не сложились отношения, не мог заставить меня сбежать второй раз. Найти новую работу — задачка посложнее, чем не потерять прежнюю. — Тебе все равно надо к Гидалевичу, — прыснул Воронцов, откидывая пряди с лица. — Он должен быть в курсе всех твоих дел. Хочешь себя зарекомендовать как хренового работника перед новым начальником? Я глубоко и устало выдохнула. Этот безнадежно печальный жест показывал всю неотвратимость будущего. Как ненавистный урок раз в неделю, как сложный экзамен, как годовой отчет, — подобно этому мне представлялся поход к нашему новому начальнику. — Прекрати строить умирающую! Как ты работать собираешься в этой сфере дальше, если так реагируешь на перемены? — проворчал Воронцов, но я знала, что он несерьезно. Его причудливое сочувствие. Воронцов был тем еще придурком. Возможно, только поэтому мы и подружились. — Давай, кисуля, не задерживайся. Мне срочно нужно перекурить и сразу уехать. А этот, — рыжий плут показал в сторону кабинета начальника, который венчал собой коридор, — он занят там вроде. С Юлей беседу проводит. — Они знакомы? — спросила я, внезапно вспомнив о вчерашних событиях. — Кто? Юля? С Гидалевичем? Не знаю, спроси у нее сама. Но для начала отнеси бумаги! — он пригрозил мне пальцем. После этого Воронцов в своей удивительно раздражающей манере удалился, хлопнув дверью и оставив меня наедине с желтыми бумажками. Я потянулась и взяла их в руки, рассеянно листая и не фокусируясь на отдельных словах. Все документы внизу были подписаны лихо закрученной буквой «В», означавшей фамилию Воронцова. Я пробежала глазами по тексту по диагонали — какие-то закрытые дела недельной давности, видимо, их нужно было заверить подписью руководителя. Внезапно я вскипела — листы полетели в стену и разлетелись по всему кабинету. Потом вскочила, судорожно все собрала, не сортируя. Непронумерованные бумаги были безнадежно перемешаны. Мне хотелось смять хлипкую папку и разорвать ее в мелкие куски, но, сдержанно выдохнув, я присела обратно на стул и кое-как вернула все на свои места. По крайней мере, попыталась вернуть. Мои дела уже были подготовлены и ждали отчета. Я не хотела идти, но ноги сами меня несли. Как назло, в коридоре никого не было. Ни единой души — никто не болтал, не печатал, не писал. Все вымерли и спрятались. Длинный коридор бесконечно уходил вдаль, и, казалось, я сделала тысячу шагов вместо двадцати. Каждый мой след оставлял пылающие вмятины в каменной полу, а моя тень прожигала стены насквозь. Даже опущенная голова и спрятанный взгляд не могли скрыть предельную степень напряжения в каждом движении, в каждом подергивании мышц. Я остановилась у двери, в которую когда-то входила с коротким стуком. За ней меня всегда ждал Василий Васильевич, готовый похвалить, отругать, наставить и решить любую проблему. Но кто теперь восседал за его столом и каковы были его намерения? До уха доносился приглушенный смех и щебетание Юли, как будто она разговаривала сама с собой. А потом — все такой же голос, вкрадчивый бархат, немного отдававший утренней хрипотцой. Сердце ушло в пятки. Кулак застыл в сантиметре от двери. Я зажмурилась и трижды постучала. Все звуки на секунду затихли, и абсолютная тишина обожгла уши. Даже Юля умолкла. Потом послышалось шуршание и шаги. Распахнулась дверь. Кажется, он еще больше поседел с последнего раза, и это в его тридцать с чем-то лет. Все те же теплые орехово-зеленые глаза. Я заметила, что у него один зрачок расширился, а другой — сузился. Анизокория? На щеках и подбородке — трехдневная щетина. Знакомые очки слетели на кончик носа. Форма следователя со всевозможными нашивками сидела на нем так идеально, будто он был рожден ее носить. Гидалевич приоткрыл рот от удивления и еще мгновение не мог вымолвить ни одного слова. А потом резко повернулся к Юле. — Юлечка, не могли бы вы зайти немного позже? — прочеканил Гидалевич. — Да, конечно, — она поспешно подобрала свою сумку с соседнего стула и вышла из кабинета, приветливо кивнув мне. А я осталась стоять, пока начальник не попросил меня войти. Сам он сел в кресло за столом, а я встала столбом перед ним. Дверь прикрыла, но не до конца. Внезапно страх пробрал до самой макушки. Безумные чувства закрутились внутри. — Здравствуй, — и его тон стал настолько ласковым, что в голову моментально ударили воспоминания четырехлетней давности. Только мне он с таким трепетом мог объяснять и показывать серьезные вещи. Это было что-то среднее между сюсюканьем с питомцем, воркованием с ребенком и шепотом на ухо возлюбленной. Пик его заботы находился в этом самом тембре. Я почти задыхалась и не могла оторвать от него взгляда ни на секундочку, как и он. Мы отражались одновременно девственно-чистыми и дьявольскими красками в глазах друг друга. Я забыла поздороваться. — Дела Воронцова, — я запнулась лишь один раз, задумавшись. — Просил передать. Воронцов просил передать свои дела, поскольку он на выезде сейчас. А это — мои дела. Я пришла отчитаться. Он вымученно улыбнулся. Еще одно его секретное оружие, уничтожающее меня. Столько горечи и вины были в этой улыбке, столько тоски и сожаления. Скорбно натянутые уголки мягких губ, молящие о прощении. — Оставь на столе. Позже посмотрим. Присядешь? — Нет, — последовал слишком быстрый и перманентно холодный ответ. Гидалевич смерил меня жалостливым взглядом. Даже когда он сидел, а я стояла, мы были на одном уровне — я не подросла за все время, а он не укоротился и не сгорбился. Почти ничего не изменилось. Мы еще недолго помолчали. — Ты в самом дальнем кабинете, да? Вчера я заходил туда, но он был закрыт. — Я ушла раньше. — По какому поводу? — Плохо стало. — Почему мне не сообщила? Я немного замялась и посмотрела на свою обувь. Мне хотелось всем видом показать, что еще ничего не прощено и не забыто. — Ладно, — Гидалевич отвел взгляд и потер ладонью лоб. — Просто предупреждай в следующий раз. Иначе сделаю выговор. Я согласно кивнула. Постепенно страх перерос в неловкость, оцепенение — в опустошение, неизвестность — в разочарование. — Можешь отчитаться по делам, как будешь готова. Не смею тебя задерживать. Ноги сами понесли меня прочь, я даже забыла про все бумаги и не стала за ними возвращаться. Напряженный взгляд в спину проводил меня до самой двери. Он шумно выдохнул сзади. И, черт, я была победителем этого дня. Первый шаг — самый сложный, и он был сделан.